Простившись с Тинувиэль, они долго ехали без спешки, давая коням, да и себе отдохнуть после Пыльной равнины. К юго-западу начинались лесистые нагорья, обезлюдевшие после Браголлах. Именно обезлюдевшие – эльфы в этих краях и не жили, народ Ангрода и Аэгнора всегда был немногочисленным. В ельнике пахло смолой и хвоей, а молодые побеги – нежно-зеленые, с маленькими новорожденными шишечками, – казалось, источали и другой запах – едва уловимый аромат северной весны. Они устроились на ночлег под огромным деревом – нижние ветви нависали, как купол изящной кружевной нарготрондской беседки, земля под ними была устлана серо-рыжим ковром опавших иголок.
Берен расседлал коней, разжег костер, достал из сумок взятые еще из лагеря припасы, пока Финрод собирал сушняк на всю ночь. Они не сказали друг другу ни слова после прощания с Лютиэн.
«Словно робкие неопытные подростки», – думал Берен. Он понимал, чего стыдится Финрод – своего опыта и того, как он его приобрел.
«А чего я-то жду? Он страдает, мучается... На глазах у Моргота чуть не поцеловал его, а тут слова вымолвить не могу».
Они поджарили сушеное мясо, заели сморщенными зимними яблоками, развели водой остатки норпейха, булькавшие во фляжке ярна.
Берен смущенно кашлянул.
– Ночь будет не такая уж теплая, развяжу-ка одеяла. Можно лечь на них и укрыться плащами.
Финрод кивнул, глядя в пламя костерка.
– Как здесь хорошо. Тихо, и никого, кроме нас, – произнес король. – Отдыхай, я еще посижу у огня.
Адан едва не с колыбели был прозван за острый язык Талискараном, но теперь... Он расстелил одеяла, положив их рядом, – эльф не отодвинулся, но и не сказал ничего, кроме пожеланий доброй ночи. Финрод не чувствовал ни близкой, ни дальней опасности, справедливо полагая, что Моринготто в силу какого-то одному Эру ведомого каприза приказал их не трогать и не следить, – эльф не ощущал почти ничего странного. Кроме стремления к морю.
Проснулся Берен от холода. Ночь выдалась более промозглой, чем он предполагал, к тому же ветер принес с северо-запада густой хитлумский туман, заползавший не только под плащ – сквозь кожу. Костер прогорел, осталась лишь россыпь перемигивающихся угольков – будто незнакомые созвездия в небе иного мира. Он хотел получше подоткнуть края плаща и натолкнулся на руку Финрода, она лежала ладонью вверх – узкая, белевшая в темноте, словно впитывая и отражая лунный свет. Эльф спал, дыша почти неслышно. Берен тихонько, не прикасаясь, проводил рукой над линиями его ладони, запястьем, – и вдруг ощутил тонкие пальцы Финрода. Они по жилкам нашли путь в его рукав, погладили ямку между большим и указательным пальцем... Адан охнул про себя – его рука повторяла движения эльфа, вздрагивая от прикосновений к нежной коже на тыльной стороне. Он придвинулся ближе, приподнял края обоих плащей, на мгновение коснулся губами бархатной щеки Финрода и тут же ощутил его легкие, ласковые пальцы на своей – колючей и обветренной.
«Обними меня, Берен». Адан не заметил, как они перешли на осанвэ – это произошло так естественно, неощутимо... Он скорее чувствовал, чем понимал – Финроду сейчас нужна только его нежность, его крепкие руки и несмелые, нерешительные губы, Берен и сам не был готов к чему-то большему, и каждое мгновение этой невинной молчаливой близости родниковой водой омывало их души.
Солнце щекотало его лицо золотисто-розовыми лучиками, пробиравшимися сквозь склоненные к земле еловые лапы. Берен открыл один глаз, потом другой... Финрод сидел у костра, заваривая квенилас. Адан виновато улыбнулся.
– Ты же знаешь, мне нужно меньше сна, а тут еще такое утро, – не хотелось тебя будить, Берен. Недалеко лес Бретиль, придется свернуть – пополнить припасы. Ты знаешь дорогу к халадинам отсюда?
– Конечно, мой... Инглор, – неожиданно для самого себя вымолвил беоринг.
Финрод улыбнулся ему – еще светлее, солнечней, чем в тронном зале Ангбанда..
– Наконец-то ты назвал меня так.
Именно в то утро Берен в полной мере ощутил к эльфу влечение тела, маэль. Плоть отозвалась так бурно и решительно, что он изо всех сил постарался скрыть это. Старания ни к чему не привели – Финрод заметил. Он не сказал ни слова ни вслух, ни в осанвэ, но Берен понял, почувствовал, что эльф не готов к этому. И ревность весь день накатывала на него, горьким привкусом желчи оседая во рту, заливая краской щеки, делая дыхание сбивчивым и неровным. «Может быть, он вспоминает Саурона. Эру и все Валар, и представить невозможно, что майа вытворял с ним, как обольщал своим искусным и совершенным телом, как соблазнял заманчивыми словами и изощренными ласками...»
Они в полном безмолвии ехали до сумерек, остановившись в редевшем к югу перелеске. Длинные холмы и узкие неглубокие овраги волнами уходили к юго-западу, их же влекло к морю – почти напрямик, к давно покинутому народом Тургона Нэврасту. За ужином говорили скорее из вежливости – о пути, об оставшихся припасах, о том, кто станет ярном Дортониона. Переночевав, продолжили путь и к полудню добрались до озера – узкого, с извилистыми берегами, напоминавшего застывшую лесную речку. Низкие берега заросли рогозом и осокой, но с одной стороны отыскалось несколько старых звериных троп.
День был жарким – они по очереди окунулись в темные воды, спугивая лягушек, стрекоз и скользивших по поверхности озера жуков-водомерок.
Берен расставил силки на зайцев, Финроду удалось подстрелить двух диких уток – их запекли в глине, чтобы отпали перья. За стиркой, готовкой, чисткой коней они понемногу оттаяли – почти непринужденно болтали, как в начале путешествия из Нарготронда.
– Инглор, я хотел спросить тебя, – начал Берен, наконец-то решившись посмотреть эльфу в глаза, – внутри что-то замерло, он не мог оторвать взгляда. Как и Финрод.
– О чем же, Берен?
– Лауральдо и Лоссар. Они не...
– Они всегда были вместе, – Финрод пожал плечами, – с тех пор, как Лауральдо оказался в Нарогарде после Браголлах. Не знаю. Правда, когда нас повезли на север из Минас-Тирита, мне показалось, что они больше, чем друзья. Они каждый раз старались оказаться поближе друг к другу, дотронуться хоть кончиком мизинца...
Голос эльфа стал чуть ниже и тише и действовал на Берена так, что с каждым словом Финрода он все сильнее чувствовал желание, грозившее наполнить его, поглотить без остатка. Их общее, охватившее обоих, – он знал это так же точно, как то, что живет и дышит.
– Мельдо... – Берен не мог сказать больше ничего – Финрод вдруг оказался совсем близко, губы эльфа приоткрылись – для него. Адан закрыл глаза и словно взлетел вместе с Инглором ввысь, в бесконечно высокое небо. Они целовались, сидя на нежной молодой траве, – все глубже, откровеннее, узнавая друг друга, пробуя на вкус. Они забыли о времени, о мире вокруг, не думая о том, хорошо это или дурно, просто зажглись и горели все больнее и слаще. Берен никогда еще не был так пьян – эльф одурманивал его, заставляя шептать, уже без всякого стеснения прижимая Финрода к себе:
– Прости, прости... Я ревновал тебя.
– Не будем об этом. Тебе не о чем волноваться, ты ведь знаешь.
– Я чувствую, – Берен гладил своими жесткими шершавыми пальцами его нежную шею, едва прикасаясь, целовал впадинки над ключицами. Адан внезапно понял, что всегда знал, что нет никого светлее, прекраснее, лучше Финрода. Просто боялся признаться в этом себе самому. Эта мысль зажгла еще сильнее, а тут еще эльф почувствовал его возбуждение и положил руку туда... Берен накрыл ее своей и тихо вымолвил, задыхаясь от счастья:
– Мой король, мой эльда, Инглор...
И совсем уж неслышно, в осанвэ:
«Возьми меня».
Эльф не стал медлить. Он отстранился от Берена, снял тунику, нижнюю рубашку, сапоги и штаны. Адан не смотрел на него – сам был занят тем же. А управившись с этим, уже не мог отвести глаза – глядел, не отрываясь, как и Финрод.
Инглор был не просто прекрасен – он волновал, будоражил до самых дальних, потаенных глубин души и тела, заставляя дрожать и сжиматься все внутри человека. А то, что было снаружи, так явно говорило об этом, что эльф не смог удержаться – обнял смуглое, исчерченное шрамами тело адана и опрокинул на траву. Берен громко стонал, почти кричал, когда губы и язык эльфа искали и находили каждую жилку, каждую складочку его возбужденной плоти, когда Финрод неожиданно вобрал ее в себя, в свой горячий рот, то сжимая рукой у основания, то чуть отпуская, а упругое кольцо его губ то медленно, то стремительно двигалось по всей длине, другой рукой он почти невесомыми прикосновениями перебирал, поглаживал ядра... Ему казалось, что все произошло невероятно быстро, – он не вскрикнул, напротив, – потрясенно умолк, изливаясь в жаркий рот эльфа, на его волшебный язык. Они обнимали друг друга, катаясь по молодой траве, и Финрод был таким нетерпеливо твердым в том самом месте, – Берен заворожено смотрел, пытаясь представить, мышцы непроизвольно сжались и расслабились, кровь снова прилила вниз...
– Повернись, милый...
Голос эльфа был очень тихим, он смущенно гладил ягодицы человека, – Берен раздвинул ноги, напрягшись, когда влажный от слюны палец эльфа проник в него, – было неожиданно приятно и немного страшно, – «сейчас в самый раз, а потом»... И вдруг голова словно слетела с плеч или просто – опустела, место мыслей заняло ощущение пламени и полета, и Финрод раз за разом дотрагивался там...
Берену стало немного больно и тесно – эльф ввел еще один палец, но тут же – вдвойне слаще и правильней. Адан развел бедра еще и подался назад, прогнувшись, – раз, другой, – внезапно тело на миг застыло, – эльф растягивал его уже своей твердой, горячей плотью, осторожно продвигаясь все дальше, уверенно держа и направляя бедра человека сильными, горячими руками. Берен кричал про себя, безмолвно – боясь, что Финрод испугается того, что причиняет боль. Ту боль, что была самым большим счастьем в его жизни.
– Инглор, еще... «Мельдо, я люблю тебя и душой, и всем телом, от костей до кожи, до встающих дыбом волосков, до кончиков ногтей, тоже замирающих, сладко холодеющих в ожидании твоих движений...»
Они слились настолько, что уже не чувствовали, где кончается одно тело и начинается другое, – соединились накрепко, жарко и тесно, в едином ритме принимая и отдавая...
Финрод не смог бы остановиться, он не заметил бы сейчас ничего, – случись нападение орков, отыщи их посланцы из Нарогарда, – он продолжал бы так же, замедлив движения, целовать плечи и спину, гладить поясницу любимого, – адан вспотел, его запах был резким, необычайно волнующим, от Саурона ничем не пахло, он был майа, стихией, закружившей его подобно налетевшему урагану... А с Береном они были двумя реками, наконец-то слившимися в единый мощный поток. Деревом и землей, связанными крепкими корнями, облаком и небом. Огнем в очаге и замерзшим, покинутым домом, наслаждавшимся наконец теплом и светом нежданного пламени. Адану же казалось, что не может быть сильнее и ярче, что чувства и ощущения достигли предела, но когда рука Финрода охватила его напряженный орган, – понял, что может, и еще как может... Они словно двигались в сердцевине чего-то, что было огнем и водой, землей и ветром одновременно, и это бившееся подобно огромному сердцу средоточие Эа прижимало их друг к другу, изменяло, делая одним целым со стихиями Арды.
Они сами были миром в эти мгновения. И это чувство не ушло, когда их мир распался надвое, обрушившись каскадом огненных капель и радужных снежинок, когда тела их вместе издали последнюю ноту мелодии. Их мелодии, зазвучавшей еще одной песнью в музыке Арды. Чувство стало знанием, соединявшим их, – и друг с другом, и со всем мирозданием.
Первым очнулся Берен. Он смотрел на залитое слезами лицо Финрода и не сразу понял, что сам стал хуже видеть из-за соленой влаги, стекавшей на щеки. Эльф лежал неподвижно – глаза, серебристо-голубые, словно небо раннего утра сквозь тончайшую облачную дымку, – раскрыты, зрачки расширены. Человек обнял его – бережно, слегка прижимая к своей груди его нежную щеку, золотые волосы, широкие плечи... Время не то чтобы остановилось – оно плыло вокруг, огибая их, как воды медленной реки – небольшой островок. Они не знали, что случится за пределами этого острова завтра, наступающим вечером, через пару ударов сердца, – да и не хотели знать в те мгновения. Главным было другое – уверенность в том, что отныне они вместе. На тот срок, что будет отпущен Эру Илуватаром.
