Черное стекло комма. Пустое, гладкое, холодное, как лед. И ворох разноцветных диаграмм над ним. Сменяют друг друга, мелькают почти на пределе восприятия. Не важно. Все равно запомнишь. Дай волю фантазии, и блики сложатся в картинку. Например, огни фейерверка над ночным зеркалом дворцового пруда. Прелестно. Из какого чертова уголка памяти – ха! – вынырнули эти дворцовые сады? Прославленные пруды с гранитной облицовкой, фонтанами, ажурными коваными беседками, странными горбатыми мостиками, матовыми шарами фонарей... и множеством направленных микрофонов. Ну конечно. Память привычно взяла под козырек и отрапортовала: оперативные видео по спецкурсу «Дворцовая безопасность». Примечание: «популярное место для интимных встреч, преимущественно молодежи». Оценка прозаичная, циничная, достойная матерого СБшника. Ничего знакомого лично. Даже если забыть про микрофоны – на свидания в одиночку не ходят. Вольно мечтать провинциалам: императорский дворец, дескать, полон прелестных юных форесс в бальных платьях. Ох уж эти провинциалы, и их мифы, и их наивные мечты, и стремление во что бы то ни стало прорваться в столицу, сделать карьеру, отслужить, доказать, добиться! Все проще. Зеленых мундиров во дворце куда больше, чем падких на них девиц. А вот всего лишь лейтенантские кубики на воротнике в здешних местах – редкость. Такие новенькие, ярко-красные, блестящие до неприличия. Только ими и стоит утешаться... в гордом одиночестве.

Разумеется, можно взять увольнительную и махнуть в какой-нибудь район Старого города. В караван-сарай, где почище. Там вдоволь девиц, которые без ума если не от зеленого офицерского мундира, то уж от зеленой купюры в двадцать марок – точно. Но почему-то сразу лезут в голову мудрые резоны безопасности. Личные – стоит ли безрассудно соваться в караван-сарай вчерашнему провинциалу. И служебные – вправе ли он подвергать риску засевшую у него в мозгах уникальную железку, номинальной стоимостью в половину космической яхты. Двух этих причин хватит, чтобы не задумываться над третьей – над упрямым, подсознательным нежеланием марать в веселом доме вещь, которая ему теперь не принадлежит. Собственную память. Забавно! Ведь офицерам СБ неохотно, но разрешают иметь личную жизнь. Из чего же вырос этот пунктик: из глупой застенчивости или не менее глупого желания быть хорошим, правильным, достойным? «Кому интересно, что ты делаешь в постели?» – парировал ехидный внутренний голос. Пришлось быстро зажмуриться и поморгать, отгоняя непрошеную мысль. Вот глупость какая! Все время сбиваться на секс, будто тебе семнадцать, а не двадцать семь. А все же было бы здорово... Этакий серфинг на волнах бытия: парить, зажмурившись и затаив дыхание, на гребне волны, и, наконец, срываться вместе с нею и вопить на лету. А потом засыпать, сладко потягиваясь всем телом, благодарным за полученное удовольствие. И – если уж продолжать сравнение – как и серфинг, секс требует лишь капельку храбрости для начала и хорошо обученное тело. Чего же тебе не хватает, парень?

Лейтенант оперся подбородком на сцепленные ладони и рассеянным взглядом уставился на резную дверь приемной. Дурацкая идея засела в голове, точно крошка в больном зубе. Не время и не место думать об интимной жизни. А все же... Оправдания неубедительны. «Женат на работе»? Фраза для глянцевых патриотических комиксов. Особенно глупо звучит здесь, в безмолвном одиночестве. Искушает подмигнуть и добавить: «Ага, с частым отбыванием супружеского долга по ночам!» Возможное святотатство заставило молодого офицера неуютно поежиться. Об императорах не шутят. О тех, что сейчас изволят находиться за стеной, – тем более. Незримое монаршее присутствие электризовало воздух так, словно из тени противоположной стены лейтенанта буравил взглядом парадный портрет государя со всеми регалиями. Но нет. Разумеется, ни портрета, ни Самого. Вязкая тишина, которую смеет нарушить лишь императорский оклик. Или, скорее, императорский храп? Вот задача для младшего аналитика. На гладком инкрустированном паркете у подножия створок ни блика. Чеканные шишечки дверных ручек не шелохнутся. На комме вот уже больше часа ни одного августейшего распоряжения. На часах – половина третьего ночи. Вопрос: заснул ли его величество Эзар Форбарра и завершено ли на сегодня лейтенантское дежурство?

Обычно по ночам император страдает бессонницей. Нет, «страдает» – термин недопустимо неточный. Скорее, пользуется, чтобы завершить дневные дела. Разок снизойдя до пояснения, что, дескать, у стариков и потребности в сне меньше, и самого времени в запасе – тоже. Пояснение было явно излишне. Что для простого смертного – неудобная странность, для великих государей – неповторимая особенность командного стиля. А рваный ритм работы в стиле «жди и беги» для СБшника – дело привычное. Последнее, что придет в голову личному императорскому секретарю, – пожаловаться на сверхурочную занятость. Полгода назад вместе с должностью он не случайно получил и ключи от комнаты в цокольном, техническом этаже дворца: четверть часа ходу до рабочего места, в любое время суток. А комнатка хоть тесная, как гардероб, но по его неизбалованным меркам вполне уютная. Встроенный шкаф, акустическая чистка для одежды, кухонная ниша размером со здоровенный бар, кресло, комм-пульт, диван. Жаль только, что на диване приходится спать одному... Стоп. Хватит трогать «больной зуб». Прекрасная комнатка. За казенный счет. Он уже наводил справки: снять комнату в столице обойдется точь-в-точь в размер лейтенантского жалования. Чтобы служить в Форбарр-Султане, младшему офицеру жизненно необходима приставка «фор» перед фамилией. Особенно если дело касается именно этой должности.

Впрочем, черт ее разберет! Сама служба похожа на русскую куклу матрешку: красивая снаружи и вроде бы пустая внутри... а если там и таится какой-то секрет, заранее не узнаешь. С одной стороны, пост лично при августейшей особе – почет для любого блестящего фор-лорда, хоть и с ясельного возраста привыкшего ко дворцовой жизни благодаря отцовскому титулу. Тем более – для простолюдина и выпускника провинциального военного училища. С другой стороны, все обязанности личного Е.И.В. секретаря, вопреки ожиданию, – простейшая канцелярская рутина, не требующая ни особого ума, ни памяти. Последнее более чем странно: ведь стремительно вознес лейтенанта на самый верх карьеры именно эйдетический чип. Но нет, никакого тебе реферирования, регистрации бумаг или составления писем. По большому счету, обязанностей две. Либо курсировать по столице с одного суперсекретного совещания на другое – где вся его роль сводится к молчаливому присутствию. Либо играть ту же роль немого свидетеля лично при Эзаре. Почти немого. Император обращается к своему секретарю лишь изредка, за уточнением самых пустячных мелочей. При известной доле фантазии можно решить, что великий человек пребывает в недоумении. Словно сам не до конца понимает, откуда взялся в его окружении младший офицер и как нужно обращаться с этой куколкой, из которой пока не вылупилось правильной бабочки с генеральским шитьем на воротнике. Восторженное же лейтенантское рвение задачи ему не облегчает. Отнюдь.

Проблема в том, что и лейтенанту с собственной восторженностью не справиться. И не по своей вине. Ирония судьбы: с умением разбирать подоплеку чужих мотивов у него пока не слишком, но уникальная память выручает. Достаточно, чтобы постепенно разобрать проделанную СБшными психологами работу. Как клубок распутать. Уже задним числом он выяснил, каким образом его уверенно, прагматично подвели к этому безоговорочному преклонению, по болезненности граничащему с любовью. Ну почему их коллективный разум в нужный момент не вынырнул из спячки и не пришел к простейшему выводу: верность человека, и так согласившегося рискнуть собою на благо империи, излишне на всякий случай укреплять эмоциональным программированием? А теперь хоть негодуй, хоть хихикай, хоть упражняйся в логических построениях. Дело сделано. Знать бы еще, зачем. Вот если быть оптимистом и верить в разумность родных спецслужб... Много всего можно напридумывать. И про интересы науки, и про сложности гипнотического кодирования под императорский голос. А если честно вспомнить, какие параноики в армейских сапогах водятся в родной конторе, так сразу все делается ясно, как команда «Кругом!». Безопасности много не бывает, и лучше перебдеть, чем недобдеть, ergo, чем больше зацепок обеспечат безусловную верность живого магнитофона, тем лучше. И самому императору остается только досадливо хмурить брови, глядя на результат. Одна надежда – что его недовольство относится к чрезмерному рвению при подготовке секретаря, а не к молодой дурости последнего.

И слава всем богам, существующим и выдуманным, что лейтенанта минует императорский гнев. Потому что его реакция на персону Эзара не просто предельно обострена, точно настороженный на максимум поисковый сканер. Но еще крайне нелогична. С одной стороны – сюзерен, командир, воплощение Империи, политический гений, старше не то что вдвое, всем до мелочей его превосходящий, даже ростом. С другой же – в голове гудит упрямое и самоуверенное «ведь это я офицер его безопасности. Я – его защита! Ну хоть одна ее десятитысячная, не важно». Но от каких напастей он в силах защитить императора, перед которым и так в покорности замирает вся держава? От недомоганий, после которых тот ругается с врачами и, морщась, запивает холодным чаем горсть каких-то таблеток? От вечных ссор с сыном, желчных и горьких? От работы, которая поглощает – пожирает – составляет его жизнь? От смерти, маячащей, как гроза на горизонте, то и дело поминаемой, словно дальний, привычный противник? И не дает покоя мысль... Нет, не героически заслонить собою государя от вражеского огня – эти мечты уместны максимум до двадцати. Все хуже. Хочется сделать его хоть немного счастливым, но это вещь для адъютанта-секретаря по определению невозможная. И преступно сентиментальная, а сентиментальность в профессии СБшника – все равно что дисквалификация.

Лейтенант раздраженно дернул плечом и прокрутил собственные размышления заново – методично, как другой человек прокрутил бы магнитофонную запись. Еще раз сложил два и два. В остатке получился нехороший симптом. Когда мысли скачут от «с кем бы переспать?» до «я люблю императора»... Нечистые выходят мысли. А за спасительной аксиомой «телепатии не существует» не спрячешься, если твоя же память тебе не принадлежит. Прежде за один намек на собственную гомосексуальность лейтенант просто полез бы в драку. Конечно, нынче и чистоплюйство, и вспыльчивость работа вытравила из него насмерть. И он не провинциальный ханжа, равняющий интерес с мужчинам с безвозвратным моральным падением; пятнадцатилетней давности история с Форкосиганом – весомый аргумент «против». Но стоило мыслям свернуть на эту дорожку, и тут же занозой царапнуло недавнее воспоминание. Вот он сидит с бумагами в углу императорского кабинета, стараясь не покраснеть, не шелохнуться и слиться со стеной, пока Эзар по комму злым, свистящим шепотом выговаривает сыну за неподобающую дружбу и нетвердые моральные устои. Это если перевести на цензурный несколько очень хлестких и очень бранных слов насчет отношений кронпринца с коммодором Форратьером и их времяпрепровождения. Услышать про себя такое... да что там, четверть такого – и сгоришь со стыда на месте, рассыпавшись пеплом.

Лицо молодого офицера, раскрашенное цветными отблесками комма в вовсе не патриотической цетагандийской манере, сделалось озадаченным. Самое обычное лицо. Внешность, которая в солидном возрасте заслужит право зваться моложавой, пока была просто мальчишеской. Фигура худощавая, нос курносый. С улыбкой физиономия выглядит неприлично юной (как считает лейтенант), если хранить серьезное выражение – идиотски надутой (как сообщил ему, будучи в разговорчивом расположении духа, император). В эту секунду, с полуоткрытым ртом и нахмуренной складкой между бровями, образцом мыслителя он не смотрелся. Зато мысли в голове неслись вскачь, складываясь в интересную картинку.

Значит, даже в этом деликатном вопросе дело лишь в том, что скажет Эзар... Точно, как по писаному: «мораль СБшника есть полное отсутствие морали, кроме желания выполнить свой долг»? Ответом оказалось «да». Осознать такое было ошеломительно, не осознать – невозможно. Но одним из неоспоримых достоинств лейтенанта было умение не забывать ничего. И полученных уроков в том числе. Этот урок гласил, что теперь его оценки «приличное/неприличное» и «достойное/недостойное» тоже зависят от движения насупленных или иронично поднятых монарших бровей. Вот ведь влип! Однако, окончательно влипнув и сообразив это, он испытал лишь ощущение спокойной, довольной уверенности. Да, Эзар стар, грозен, язвителен и может уделять ему внимания не больше, чем дубовому столику в углу. Но разве у лейтенанта есть выбор? Десяток Эзаров Форбарра, которых он перебирает, привередничая: этот слишком стар, тот чересчур занят работой, вон у того глаз косит, а у этого выражение не нравится? Нет, он безошибочно нацелен на одного-единственного человека, как стрелка компаса на северный полюс. И хватит ходить по кругу. Вину за собственные чувства удалось еще раньше лицемерно переложить на армейских психологов. Теперь и решение этической дилеммы упростилось до четкости Устава. «Не спрашивай, что за редут, а иди, куда ведут».

И когда комм звякнул сигналом вызова, Саймон Иллиан шагнул за порог.