«Простираю к Тебе руки мои;

душа моя к Тебе, как жаждущая земля».

Библия. Псалтирь, псалом 142

Вначале был сад. По крайней мере, так казалось Эдварду, потому что к моменту его появления на свет сад уже существовал. Сад был старше Эдварда, и, возможно, даже старше отца, хотя в глазах Эдварда отец выглядел невероятно старым. Впрочем, точный возраст отца, равно как и свой собственный, Эдвард определить затруднялся. Честно говоря, он даже не знал, что такое «отец». «Я тебя создал, значит, я твой отец», – сказал ему седой человек с высохшим, словно пергамент, усталым лицом. Но что значит «создал», Эдвард так и не понял, а старик не объяснил. Отец был крайне рассеян и к тому же вечно занят. Занятие отца называлось «изобретательством» и состояло в конструировании всевозможных механизмов. Механизмы вращались, скрежетали, передвигались, гремели и при этом выполняли различную работу. Раньше Эдвард тоже был механизмом, до тех пор, пока отец не сделал из него человека. Теперь у Эдварда имелось человеческое тело, человеческое лицо, а в груди вместо равномерно жужжащего стального моторчика находился наполненный кровью и состоящий из мышечной ткани орган, именуемый сердцем. Сердце оказалось очень странной и неудобной вещью. Когда Эдвард чему-то радовался, оно начинало бешено подпрыгивать, в момент удивления или испуга останавливалось, а иногда, когда Эдварду бывало тоскливо, стучало медленно и едва слышно. Да и вообще, как выяснилось, быть человеком – крайне непростое дело. Часто Эдвард совершенно изнемогал от чувств, настроений, впечатлений и других непонятных процессов, происходящих внутри него.

– Неужели теперь так будет всегда? – спросил он у отца.

– Да, мой мальчик, отныне ты человек, и это на всю жизнь.

– А жизнь – это сколько?

– О, никто не знает. Жизнь у всех разная. Порой она тянется невыносимо долго, а иногда жизнь – всего лишь миг. Поэтому нам с тобой многое надо успеть.

И отец действительно торопился.

– Видишь ли, дорогой мой, я уже стар, а мне бы хотелось успеть полностью довершить начатое дело. Механического человека изобретали и до меня, но вот человеческий механизм – совершенно новый шаг в области науки. Ты – величайшее творение моей жизни. Осталось лишь изготовить две последние детали.

Эдвард знал, какие детали имеет в виду отец. С запястий, которые у всех настоящих людей оканчиваются кистями с пятью гибкими пальцами на каждой, у Эдварда свисало по набору острых стальных лезвий. Дело в том, что когда-то руки Эдварда были двумя рычагами стригуще-режущей машины. Конечно, Эдварду хотелось бы иметь настоящие человеческие руки, такие же, как у отца, которыми можно выполнять столько сложнейших действий: самостоятельно умываться, одеваться, держать карандаш, листать книгу, почесывать затылок, размешивать ложечкой сахар в чашке чая, завязывать шнурки на ботинках, гладить кошку. Но вообще-то Эдвард не слишком страдал от своего недостатка и даже сумел найти ему применение.

До появления Эдварда за садом никто не ухаживал, и выглядел он диким и заброшенным. Старые засохшие ветви душили молодые побеги, редкостные сорта цветов и кустарников выродились в нечто буйное и бесформенное, а трава на лужайках топорщилась высокими колючими сорняками. Вот здесь-то и пригодились руки-ножницы Эдварда. Вначале работа продвигалась медленно, но с каждым днем Эдвард совершенствовал и в буквальном смысле оттачивал свое мастерство. Острые сверкающие лезвия оказались способны творить чудеса. Постепенно неухоженные заросли превратились в идеальный ландшафт: симметрично расположенные и с геометрической точностью подобранные по размеру, форме и цвету, растения казались теперь скорее произведением искусства, нежели творением природы.

На их фоне старый полуразрушенный особняк отца выглядел еще более нелепо и мрачно. Но Эдварду дом нравился. Он был похож на волшебный замок, в каких живут сказочные колдуны и феи. И, чтобы усилить это сходство, Эдвард решил украсить сад необычными фигурами. Более всего для этой цели подходили такие породы кустарников, как тис, лавр, кипарисовик и самшит. Над молодым растением устанавливался проволочный каркас нужной формы, и по мере роста побегов Эдвард подстригал их, приводя в соответствие с очередным замыслом. Так в саду появился олень с мощными ветвистыми рогами, лебедь, гордо раскинувший крылья, единорог, бьющий копытом о землю, огромный доисторический ящер. Вскоре Эдвард научился делать фигуры не только животных, но и людей, и даже сказочных персонажей. Теперь сад населяли вечнозеленые статуи гномов, эльфов, гоблинов. Это было удивительное зрелище, и Эдвард не уставал радоваться своей выдумке. Деревья и кусты, принявшие облик живых существ, стали его лучшими друзьями, и большую часть своего времени Эдвард проводил, ухаживая и заботясь о своих созданиях. По счастью, в краю, где он жил, никогда не бывало морозов, и значит, растения Эдварда круглый год оставались живыми, здоровыми и красивыми.

А вот с отцом дела обстояли иначе. Он становился все слабее, все чаще болел, и ему было все тяжелее работать в своей мастерской. И однажды наступил день, когда он уснул и больше не смог проснуться. Из книг, которые читал ему отец, Эдвард знал, что это называется «умереть». Смерть представлялась Эдварду чем-то вроде сна, только очень глубокого, от которого нельзя очнуться.

Эдвард сильно горевал по отцу. Будь он, как и прежде, машиной, ему было бы легче. Машины ведь никогда не страдают от тоски и одиночества. Ну, а Эдвард теперь остался совсем один. Конечно, у него по-прежнему был чудесный сад с фигурами зверей, гномов и эльфов, но растения – это все же не люди. А Эдвард был человеком... Он похоронил отца в саду. В саду красиво и спокойно, отцу наверняка будет хорошо спать в тени старого раскидистого дуба, под покрывалом из мягких трав и благоухающих цветов.

Эдвард не помнил, сколько дней (а может, недель, месяцев или даже лет) прошло после смерти отца, прежде чем он вновь увидел живого человека. Наверное, очень много, потому что скорбь и отчаяние его успели разрастись до ужасающих размеров. Несколько раз Эдвард даже пытался умереть, но у него ничего не вышло: он всякий раз просыпался.

И вот в один прекрасный день Эдвард наконец-то повстречал в саду живое существо. Вероятно, оно забежало через дыру в заборе. Существо было пятнистое, четвероногое, вислоухое, мохнатое и издавало громкие отрывистые звуки. До этого момента Эдвард видел собак только на картинках. В доме отца обитали лишь кошки, они были очень дикие, жили на чердаке и по ночам воровали из кладовки еду. Помнится, отец говорил, что друг человека – собака. Но поведение пятнистого существа никак нельзя было назвать дружелюбным. При виде Эдварда пес залился оглушительным лаем и ринулся на него с явным намерением укусить. А затем в саду появились люди. Их было трое, и, заметив Эдварда, они разразились примерно такими же звуками, как и пятнистое существо.

– Эй, глядите-ка, ну и пугало! – с громким хохотом выкрикнул один, указывая на Эдварда, которому каким-то чудом удалось вскарабкаться на низко растущую ветку дерева, обезопасив себя таким образом от яростных нападок пса. Полускрытый листвой, он робко взирал на приближающихся к нему нежданных визитеров.

– Мистер Бин, фас!

Эдвард еще сильнее съежился на своей ветке. Отец говорил ему, что смехом люди выражают свою радость. Но смех пришельцев Эдварду не понравился. Впрочем, он заметил, что смеялись не все. Один из них, обращаясь к спутникам, сердито прикрикнул:

– Заткнитесь, придурки! Назад, Мистер Бин! А ты не бойся, – обратился он к Эдварду, – этот пес больше лает, чем кусает. Давай, слезай оттуда.

Опасливо косясь на все еще рычащего Мистера Бина, Эдвард неуклюже начал спускаться на землю. И тут поведение людей стало еще более странным.

– Что за черт! – воскликнул тот, который до этого громче всех смеялся. – Поглядите-ка на его руки! У него ножи вместо пальцев! Оно не человек! Дело дрянь! Уматываем отсюда, парни!

И с этими словами он, а за ним его товарищ пустились наутек, безжалостно топча ногами клумбы. На месте остался лишь третий незнакомец с собакой.

Таращась на Эдварда во все глаза, он изумленно выпалил:

– Вот так штука!

Эдвард почувствовал себя крайне неловко. Он примерно представлял, как выглядит, и что именно видит сейчас перед собой незнакомец: бледное, словно гипсовая маска, лицо, все в шрамах от случайных порезов, копна темных, давно не чесаных волос, нескладная, угловатая фигура, одежда из жесткой черной кожи, до самого подбородка наглухо застегнутая на множество кнопок и пряжек. Ну, и конечно, руки, точнее, то, что было у Эдварда вместо них. Но все равно, он человек. Почему же те двое испугались?

Судя по всему, оставшийся пришелец тоже был ошеломлен наружностью Эдварда. Впрочем, он довольно быстро пришел в себя и произнес:

– Привет, я Кенни. А тебя как зовут?

– Эдвард... – ответил тот, постаравшись улыбнуться. Улыбаться Эдвард учился долго и тщательно, поскольку отец говорил, что в этом умении заключается одно из важнейших отличий человека от прочих существ. На сей раз, по мнению Эдварда, улыбка у него вышла неплохо.

Он, в свою очередь, с застенчивым любопытством разглядывал пришельца. На вид тому можно было дать лет четырнадцать-пятнадцать, и был он примерно одного роста с Эдвардом. Однако этим их сходство исчерпывалось. У Кенни было спортивное загорелое тело, белокурые волосы, голубые, словно небо, глаза, а щеки и нос его покрывала россыпь забавных золотистых пятнышек. Кажется, они называются «веснушки». И, само собой, у него были настоящие человеческие руки с пятью изящными, хотя и не слишком чистыми пальцами на каждой. Вся одежда Кенни состояла из надетой задом наперед зеленой бейсболки и пары линялых джинсов, обрезанных под шорты.

– Послушай, – произнес он, перестав наконец таращиться на руки-ножницы Эдварда. – Ты здесь живешь? Кто твои родители? Где ты учишься?

Вопросов оказалось столько много, что Эдвард вновь пришел в замешательство.

– У меня был отец, но потом он умер, – наконец вымолвил он.

– Значит, ты сын того изобретателя, которого в нашем городе все считали чокнутым? Но ведь у него вроде не было жены. Кто твоя мать? Она тоже умерла? Как ее звали?

– У меня никогда не было матери, только отец, – ответил Эдвард, чувствуя себя виноватым оттого, что не может сообщить Кенни имя своей матери.

– Ну, ты даешь! – присвистнул Кенни, и даже обошел вокруг Эдварда, словно вокруг некоего невиданного экзотического дерева. – У всех есть мать. Кто-то же должен был тебя родить.

– Я не родился. Меня создали. Понимаешь, я не всегда был человеком.

И Эдвард, как мог, поведал Кенни историю своей жизни. О том, как раньше был стригуще-режущей машиной. О том, как отец решил превратить его в человека. И о том, как ему сейчас сложно.

– Черт подери, до такого даже в кино не додумались бы, – выдохнул Кенни, как показалось Эдварду, с восхищением. – Ты выглядишь, словно усовершенствованная модель Терминатора. Не зря Билл с Роджером от страха чуть не обделались. Ну, они, известное дело, придурки. Я с ними тусуюсь только потому, что все остальные парни из нашего колледжа сейчас разъехались на каникулы. И что же, теперь ты живешь тут совсем один? Наверное, это здорово.

– Не совсем, – осторожно заметил Эдвард. – Иногда мне бывает здесь грустно. Хотя в саду очень красиво. У меня тут есть друзья. Правда, они не настоящие, но все равно... Пойдем, я покажу их тебе.

Похоже, Кенни понравилось увиденное, потому что он воскликнул:

– Вот это да! Диснейленд в сравнении с этим – просто куча дерьма! Хорошая штука, – добавил он, разглядывая фигуру ангела со сложенными за спиной крыльями (продолговатые лавровые листья отлично имитировали перья). – Моя ма давно мечтает о такой на газоне перед нашим домом... Ох, черт, сейчас, наверное, уже уйма времени! – внезапно спохватился он. – Мне надо идти. Ма надерет мне задницу, если меня опять не будет к обеду!

Эдвард не понял, что значит «надрать задницу» (язык Кенни несколько отличался от того, на котором изъяснялся отец), но на всякий случай сочувственно кивнул.

– Я б тебя пригласил к нам, но, понимаешь... ты так необычно выглядишь... А с тех пор, как ма двинулась на этой своей чертовой религии, с ней лучше не связываться. Если она тебя увидит, то решит, что ты знамение Апокалипсиса, ну, или что-то в этом роде...

– Я понимаю, – тихо произнес Эдвард. – Лучше ты приходи ко мне. Ведь ты придешь еще?

– Ну, – сдвинув бейсболку, Кенни почесал затылок – жест, которому Эдвард всегда немножко завидовал. – Ладно, заскочу завтра. У тебя здесь здорово. И вообще ты мне нравишься.

– Ты мне тоже... – несмело признался Эдвард. Он сделал движение, намереваясь взять Кенни за руку, как это принято у людей при прощании, но вовремя остановился, испугавшись, что едва не поранил своего гостя.

Кенни засмеялся, хлопнул его по плечу и, посвистев Мистеру Бину, вприпрыжку помчался вниз по крутой дорожке, ведущей к выходу из сада.

Так началась дружба, длившаяся ровно два месяца, четыре дня и три с половиной часа. Обычные люди не придают такого значения времени, но Эдвард с точностью калькулятора вел счет своему счастью.

Разница притягивала их друг к другу, словно две половинки магнита. В Кенни Эдварда восхищало решительно все: веснушки, непокорные светлые вихры (этой святыни он никогда бы не посмел коснуться своими ножницами), загорелое тело, движения, голос. А главное – ловкие, сильные, гибкие руки, умеющие столько всего...

Такое безоглядное обожание, разумеется, не могло не льстить Кенни. И, хотя его частенько забавляли наивность и неловкость приятеля, он, в свою очередь, испытывал к Эдварду искреннюю и горячую симпатию. Кенни был деспотом по натуре. «Открыв» Эдварда, он желал сохранить это чудо только для себя и никому не рассказывал о своем необычном друге. Эдварда это устраивало. Он страшился мира людей и был благодарен Кенни за то, что тот приходит к нему втайне ото всех.

Теперь жизнь Эдварда делилась на две части: между садом и Кенни. И часть, принадлежащая Кенни, с каждым днем увеличивалась. Постепенно у Эдварда вошло в ритуал, поднявшись на крышу дома, вглядываться в даль, поджидая появления Кенни. Особняк отца стоял на крутой горе, откуда, как на ладони, открывался вид на расположенный в низине городок. В ясную погоду Эдвард даже мог разглядеть дом Кенни. А однажды он притащил на крышу отцовский телескоп и с его помощью увидел, как мать Кенни – неопрятно одетая женщина с растрепанными волосами – бранится во дворе с соседками.

Кенни рассказывал Эдварду о своей семье. Он жил вдвоем с матерью, отца у них не было.

– Па бросил ма еще до моего рождения, – пояснил он. – Они никогда не были женаты. Знаешь, Эд, тебе еще повезло. Если у тебя нет матери, все тебя жалеют, а вот не иметь отца считается позорным. Помнится, в детстве мне частенько приходилось драться из-за этого. Да и ма тоже приходится несладко. Наверное, от этого она и свихнулась. Ну, после того, как парень, сделавший ей ребенка, бросил ее. Сейчас наш дом забит иконами, распятиями, свечами, четками и прочей дрянью. Все комнаты провоняли ладаном, а ма сидит целыми днями в спальне и играет на жутко расстроенном пианино церковные гимны. Но еще хуже, когда она все же оставляет в покое свое чертово пианино и выбирается в город, потому что на улице она начинает привязываться к прохожим и толковать им про конец света. Хотя меня она не слишком достает. Главное – не опаздывать к обеду, а в остальное время делай что хочешь.

– Мой отец тоже редко мною занимался, – понимающе кивнул Эдвард. – Он был так увлечен своими изобретениями, что часто забывал даже про обед. Но все равно отец был очень хороший, – добавил он, вздохнув.

Впрочем, теперь Эдвард вздыхал гораздо реже. Ведь у него появился друг. С Кенни было невероятно интересно. Он знал огромное количество самых разных вещей и каждый день учил Эдварда чему-нибудь новому. Так, однажды Кенни явился с каким-то круглым предметом под мышкой.

– Ты когда-нибудь играл в футбол? – обратился он к Эдварду. – Я научу тебя. Правда, нас всего двое, но это ничего.

Эдвард на удивление быстро освоил правила этой игры. Руки в ней не требовались и даже мешали, а пинать мяч оказалось на редкость увлекательно. Они с Кенни азартно боролись, каждый стараясь загнать мяч в ворота противника (ворота Эдвард выстриг в живой изгороди). Но однажды случилось нечто непредвиденное. В пылу игры Кенни сделал коварную подсечку. Пытаясь удержать равновесие, Эдвард взмахнул руками и рухнул на землю, сбив приятеля с ног. Падая, он нечаянно задел лицо Кенни, на чьей щеке в тот же миг заалела царапина.

– Ох, прости, я не хотел! – огорченно воскликнул Эдвард. Он готов был надавать себе пощечин за свою неуклюжесть.

– Пустяки, – Кенни, все еще лежа под Эдвардом, перевел дух. – До завтра заживет.

– Прости... – повторил Эдвард и вдруг, повинуясь какому-то непонятному порыву, прикоснулся к щеке Кенни губами.

Эдвард ничего не знал о поцелуях. Это случилось неожиданно для него самого. В ужасе от своей новой выходки, он боком сполз с Кенни.

– Чудак ты, Эдди, – Кенни усмехнулся, поднимаясь на ноги. Лицо его раскраснелось, отчего царапина стала не так заметна.

В тот день и на протяжении нескольких последующих Эдвард избегал футбола. Но потом снова начал в него играть.

Впрочем, они находили себе массу занятий и помимо футбола. Так, Эдвард предложил подстричь Мистера Бина, чтобы тому было легче переносить летнюю жару. В совершенстве овладев искусством стрижки растений, Эдвард горел желанием применить свое мастерство к живому объекту. Мистер Бин уже успел привыкнуть к необычному виду Эдварда и теперь, виляя хвостом, неизменно демонстрировал ему свое расположение. Эдвард аккуратно подстриг ему шерсть на боках и спине, укоротил длинные косматые клочья, падавшие псу на глаза, а из неопрятного, напоминавшего старое помело хвоста сделал забавную пушистую кисточку. Помахивая этой кисточкой, Мистер Бин радостно скакал вокруг Эдварда, норовя лизнуть его в лицо.

Кенни тоже пришел в восторг:

– Здорово! Теперь Мистер Бин выглядит шикарнее, чем королевский пудель миссис Паркер! Послушай, Эд, ты просто супер! С такими руками, как у тебя, запросто заделаться первоклассным садовником или парикмахером. Ты мог бы открыть собственный бизнес и огрести кучу денег.

– Да, раньше я тоже считал, что уметь стричь – совсем даже неплохо. Но, знаешь, сейчас мне хотелось бы иметь обычные человеческие руки.

– Почему?

– Ну... хотя бы для того, чтобы не ранить тебя, когда мы играем в мяч...

– Глупости, все уже давно зажило, – небрежно возразил Кенни, но Эдварду показалось, что голос его потеплел. – Но вообще-то, если ты действительно хочешь стать как все, это, наверное, можно устроить. Сейчас врачи умеют изготавливать протезы, которые действуют, словно настоящие. Я знаю одного парня, у него искусственная нога, а бегает он на ней не хуже нас с тобой. И искусственные руки, наверное, тоже делают. Знаешь что, мой крестный работает в госпитале хирургом. Я поговорю с ним.

Подобная перспектива повергла Эдварда в сильнейшее смятение. После смерти отца он начал собирать вырезки из медицинских журналов, в которых рассказывалось о людях с различными физическими недостатками и о том, как эти люди находили выход из своего положения. Более всего Эдварда поразила статья о слепом мальчике, который научился читать руками. Он вспоминал эту статью всякий раз, когда пытался выполнить какое-нибудь такое простое с точки зрения обычного человека действие... И вот теперь в сердце Эдварда вновь затеплилась робкая надежда. Неужели друг поможет ему обрести то, что так и не успел дать отец?

Кенни сдержал слово. Он поговорил со своим крестным-хирургом, и результаты беседы оказались весьма утешительными.

– Он пообещал, что отправит запрос в клинику, которая занимается разными научными исследованиями. Если их заинтересует твой случай, сказал крестный, они пришлют тебе вызов на операцию.

С того дня Эдвард начал жить ожиданиями. Они были радостными и вовсе не томительными, потому что вдвоем ждать оказалось гораздо веселее. Иногда он даже забывал о вожделенном вызове, настолько поглощала его дружба с Кенни, принимавшая все новые, неизведанные ранее формы.

Однажды (стоял на редкость жаркий солнечный день) Кенни, окинув критическим взором бледную, словно мел, кожу Эдварда, объявил:

– Тебе надо больше находиться на солнце, чтобы не выглядеть так, словно ты сбежал с выставки восковых фигур. Слушай, а давай позагораем на крыше! Это будет здорово, пошли!

Эдвард замялся. Старая крыша во многих местах прогнила, черепица сыпалась из-под ног, и он не был уверен, выдержит ли она двоих.

Однако Кенни уже резво взбирался по скрипучей винтовой лестнице без перил, и Эдварду, дабы не показаться в глазах друга трусом, оставалось лишь последовать за ним.

– Ух ты, как здесь классно! – воскликнул Кенни, оглядывая окрестности. – Отсюда виден весь наш городишко! Ого, гляди-ка, миссис Паркер! Наверняка тащится в магазин покупать консервы для своего облезлого пуделя. Эй, леди, поцелуйте меня сюда! – завопил он во все горло и, стянув свои линялые джинсовые шорты, повернулся задом к крошечной фигурке, неторопливо бредущей по раскаленной от солнечного зноя улице.

– Жаль, что мы слишком далеко, а эта старая ведьма даже в очках не видит дальше собственного носа, – обернулся Кенни к оторопевшему Эдварду. – Ну, ты чего? Мы ведь все равно решили позагорать.

С этими словами он окончательно скинул штаны (белья Кенни не носил) и растянулся на спине, подложив руки под голову. У Эдварда пересохло в горле. Раньше ему ни разу не доводилось видеть людей без одежды. Даже себя он никогда не видел полностью голым. Поскольку он не мог самостоятельно одеваться и раздеваться, отец изобрел для него специальный костюм, снабженный множеством замков и кнопок. Этот костюм всегда был на Эдварде. До сегодняшнего дня.

– Раздевайся, чего ты ждешь? – нетерпеливо воскликнул Кенни. – Ох, ну да, конечно! Какой же я болван! Погоди-ка, я помогу тебе.

Кенни встал и приблизился к Эдварду вплотную. Тот опустил глаза.

– Эй, ты что, стесняешься меня? – Кенни положил руки ему на плечи, пытаясь заглянуть в лицо. – Брось, приятель, мы с ребятами часто купаемся вместе на речке, и никто ни на кого не пялится, – он решительно взялся за пряжки на комбинезоне Эдварда.

Эдвард напрягся и растерянно замер, не зная, как себя вести. Сквозь опущенные ресницы он видел нежное золотистое облачко волос внизу живота Кенни. И еще кое-что... Внезапно Эдварду стало нестерпимо жарко, причем жар исходил откуда-то изнутри.

Тем временем Кенни удалось расправиться со всеми застежками и пряжками. От непривычного соприкосновения воздуха со своей кожей Эдвард почувствовал, что она покрылась мелкими пупырышками.

Кенни вновь улегся на спину. В отличие от Эдварда, глаз он не опускал, и в них светился интерес. Похоже, смущение не входило в число добродетелей Кенни.

– Если не считать рук, ты действительно такой же человек, как все. Послушай, – произнес он после небольшой паузы. – Это, наверное, ужасно – никогда не дрочиться. Я бы и дня так не выдержал.

– Не дро... чего не делать? – переспросил Эдвард, осторожно укладываясь рядом с Кенни под горячий поток солнечных лучей. Сердце по-прежнему трепетало где-то у самого горла, мешая дышать. Чтобы унять его, Эдвард старался не смотреть на Кенни.

– Не дрочиться, – повторил Кенни то же странное слово. – Ты правда не знаешь, что это такое? Хочешь, покажу?.. – Кенни придвинулся ближе.

Прикосновение человеческой руки было настолько приятным, что у Эдварда закружилась голова. Задыхаясь от совершенно новых ощущений, он плотно зажмурил глаза...

Пальцы Кенни словно привели в действие некий тайный механизм, и Эдварда захлестнула непонятная, нелогичная, нестерпимая, неуемная потребность. Потребность прикасаться и осязать. Не понимая, что с ним творится, он беспомощно и неумело тыкался губами в лоб, щеки, подбородок и шею Кенни. Желание покрепче обнять Кенни, прижать к себе его скользкое от выступившего пота тело, гладить его так же, как тот гладил его самого, стало почти невыносимым. Но Эдвард не мог. Поэтому он лишь стонал и метался, широко раскинув в стороны свои руки-лезвия, чтобы, забывшись, случайно не коснуться ими Кенни. А потом Эдвард потерял сознание. Это было похоже на внезапное падение в какую-то бездонную пропасть. Однако в следующий миг темнота отступила, и Эдвард вновь увидел солнечное небо, а на его фоне – улыбающееся веснушчатое лицо Кенни с прилипшими ко лбу спутанными прядями светлых волос. Слегка отодвинувшись от Эдварда, Кенни разглядывал свои пальцы, с которых стекала густая жемчужно-белая жидкость.

– Кенни... – словно бы издалека услышал Эдвард свой собственный голос. – Объясни мне... Что это такое?..

Кенни засмеялся.

– Какая разница! Тебе ведь понравилось? Было клево, да? В смысле, приятно?

– Это было как никогда... Жаль только, что я... мне хотелось сделать то же самое тебе...

– Не загружайся, старик, – Кенни вновь придвинулся к Эдварду, положив руку ему на плечо. – Мне тоже было хорошо, правда. Эй, что с тобой? Эдди, ты чего плачешь? Вот дурачок.

– Кенни... Я не знаю, что со мной... – растерянно бормотал Эдвард, стараясь остановить ручейки соленой жидкости, вытекающей из глаз помимо его воли. – Пожалуйста, обними меня еще. Положи руку вот сюда, на грудь, слева. Чувствуешь?

– Ого, как колотится!

– Мое сердце... понимаешь, оно прикасается к тебе... О, Кенни, если бы твои руки были всегда со мной... Наверное, это и есть счастье?..

– Чудной ты, – добродушно отозвался Кенни и, обхватив Эдварда за шею, крепко поцеловал его в губы. – Не плачь, глупый. Когда люди счастливы, они улыбаются. И целуются. Это же так просто.

– Кенни...

– А?

– То, чем мы сейчас занимались...

– Это называется «делать любовь».

– Правда? Тогда я знаю, что такое любовь. Любовь – это прикосновение. Удивительно: как, оказывается, быстро делается любовь...

С Кенни время (величина, как полагал раньше Эдвард, стандартная) действительно бежало намного быстрее.

...Эдвард сидел на крыше и, до боли напрягая зрение, всматривался в дорогу, ведущую к его сказочному замку. В тот день Кенни запаздывал. С мнительностью, свойственной всем влюбленным, Эдвард уже успел мысленно перебрать все возможные и невозможные причины задержки друга, когда у подножия горы наконец показалась знакомая фигурка. Кенни бежал вприпрыжку и вскоре сад огласился его громким ликующим воплем.

– Эд, получилось! У меня кое-что есть для тебя, гляди! – Эдвард увидел, что в руке у Кенни зажат белый квадратик бумаги, которым тот размахивал с победоносным видом.

Сердце Эдварда подпрыгнуло, словно футбольный мяч. Он бестолково засуетился, намереваясь бежать вниз, навстречу Кенни. Но тот его опередил.

– Оно пришло, Эдди! Приглашение из клиники! Вот, смотри! Они вызывают тебя к себе и пишут, что согласны бесплатно изготовить для тебя протезы из самых современных биоматериалов! Эд, у тебя будут настоящие человеческие руки! Погоди-ка, я дам тебе прочитать, – торопливо выбравшись на крышу, Кенни бежал к Эдварду. Старая черепица с грохотом сыпалась из-под его ног.

Дрожа от волнения, Эдвард устремился ему навстречу. И тут...

– Кенни, осторожно!

Но было поздно: поскользнувшись на покатой крыше, Кенни с воплем полетел вниз, в последний момент успев уцепиться одной рукой за водосточный желоб. Теперь он висел на самом краю, и лицо его было искажено от ужаса.

– Эдвард, помоги!!!

От этого душераздирающего крика Эдвард окончательно потерял голову. Сам едва не оступившись, он подбежал к краю крыши, схватил друга за руку и попытался втащить его обратно...

Тело Кенни стремительно полетело вниз. Но кое-что Эдварду все же удалось удержать. В оцепенении он глядел на предмет, оставшийся от Кенни: загорелую руку с не слишком чистыми ногтями. Настоящую человеческую руку...

...Эдвард похоронил Кенни на самой большой и красивой клумбе перед входом в замок. Он уже знал, как это делается. Он даже соорудил нечто вроде надгробия: самшитовый куст, которому была придана форма человеческой руки. В эту фигуру Эдвард вложил все свое мастерство.

Но сад больше не радовал его. Все свои дни Эдвард теперь проводил в доме, неподвижно свернувшись на старом матрасе, заменявшем ему постель. Он пытался спать как можно больше, потому что во сне видел Кенни...

Там, на полу, посреди кучи вырезок из старых медицинских журналов, совершено обессилевшего от голода и похожего на механическую куклу, у которой кончился завод, его и обнаружила Пэг Боггз – энергичная распространительница продукции «Avon», случайно заглянувшая в замок. Она была очень добра к Эдварду. Наверное, так относилась бы к нему настоящая мать. Но Эдвард твердо знал: он не расскажет ей о Кенни. Никому и никогда не расскажет о том, что длилось ровно два месяца, четыре дня и три с половиной часа.

У Эдварда не было настоящих человеческих рук. И все же, подобно тому, как слепой мальчик научился читать руками, он умел прикасаться сердцем...