Now I’m in your room and I’m in your bed,

And I’m in your life and I’m in your head.

QUEEN, “The Invisible Man”

– Признаться, мне вся эта история по-прежнему не дает покоя, – задумчиво произнес полковник Эдай, рассеянно глядя в окно на размытые пеленой дождя вершины холмов.

Разговор происходил в кабинете доктора Кемпа спустя несколько месяцев после зверской расправы у кабачка «Веселые крикетисты». Начальнику бэрдокской полиции удалось оправиться от тяжелого ранения, полученного им в схватке с Невидимкой, но рана все еще отзывалась болью при малейшем резком движении и мучительно ныла в сырую погоду.

– Странно, что вы так настаивали на скорейших похоронах, – продолжал Эдай. – Мне кажется, вам, как ученому-медику, следовало бы добиться проведения вскрытия тела. Подумайте, сколь многое вы упустили. Возможно, посредством химической экспертизы удалось бы обнаружить вещество, делавшее его невидимым.

– Я так не считаю, – возразил Эдаю его собеседник, которым был не кто иной, как доктор Кемп. За время, прошедшее с момента его последнего появления в гуще событий, он сильно изменился внешне. Лицо, разбитое кулаками разъяренного Невидимки, зажило, однако выглядел Кемп не лучшим образом. Он заметно осунулся, под глазами залегли синеватые тени, а высокий лоб прорезала глубокая вертикальная складка, которой, несмотря на молодость доктора, никогда уже не суждено было разгладиться.

– Вряд ли мертвые ткани чем-либо отличались от останков обычного человека, – голос Кемпа звучал глухо и устало. – Дело в том, что эффект невидимости, основанный на равенстве коэффициентов отражения и преломления солнечных лучей, возможен лишь для живой материи и полностью исчезает в момент распада. Боюсь, что смерть Гриффина явилась для науки величайшей и невосполнимой утратой...

– Его пришлось похоронить за счет муниципалитета, – Эдай медленно отвернулся от окна, подошел к камину и раскурил сигару. – У него не оказалось при себе ни гроша. Впрочем, это и не удивительно: на нем ведь и одежды-то не было. И поиски родственников, которые оплатили бы похороны, тоже ни к чему не привели. Похоже, он был совершенно одинок.

– Его старик умер пару лет назад, а, кроме отца, никакой семьи у него не было...

– Послушайте, Кемп, – с живейшим интересом произнес полковник, подавшись вперед, хотя это движение заставило его болезненно поморщиться. – Расскажите, что вам известно об этом человеке? Вы ведь знали его, как никто другой. Вы встречались задолго до того, как он произвел над собой этот чудовищный эксперимент.

– Да, мы вместе учились в университете. Он был курсом младше меня... – Кемп поднялся на ноги и начал нервно расхаживать по кабинету. Затем он резко остановился перед полковником и поглядел на него в упор:

– Вы действительно хотите, чтобы я рассказал вам кое-что помимо официальной версии, предназначавшейся для прессы? Что ж, признаться, я даже рад случаю облегчить душу. Видите ли, все эти месяцы я мысленно анализирую случившееся...

– Возможно, все станет яснее, если вы сделаете это вслух?

Казалось, Кемп колеблется. Он неуверенно взглянул на Эдая, пробормотав:

– Не знаю, поймете ли вы меня... Дело в том, что отдельные подробности могут несколько... эпатировать вас.

– Бросьте, Кемп, – ободрил его полковник. – Мы ведь с вами дружим уже много лет. И, хоть я и занимаю пост шефа полиции, умею хранить тайны друзей.

– Что ж, – Кемп наконец-то отбросил сомнения. – В таком случае усаживайтесь поудобнее и позвольте предложить вам бренди. Боюсь, рассказ окажется долгим.

Да, вы правы, я видел Гриффина. Тем вечером, когда Невидимка проник в мой дом, он назвался, и я действительно вспомнил его. Мы с Гриффином учились на разных курсах, однако я довольно хорошо знал его. У него была очень запоминающаяся внешность, поскольку альбинизм – весьма редкое явление. Вам, разумеется, известно, что этим термином обозначается врожденное отсутствие пигментации кожи, волос и радужной оболочки глаз. У Гриффина были белые волосы и бледная, легко краснеющая кожа. Это делало его похожим на ангела, если бы не глаза, которые, как и у всех альбиносов, из-за отсутствия пигмента в радужной оболочке имели ярко-красный цвет. Представьте себе ангела с глазами дьявола... Он был выше среднего роста и отличался необычайной физической выносливостью. Что и не удивительно, ибо, не обладая отменным здоровьем, немыслимо было бы вынести то существование, какое вел Гриффин. Он жил в ужасных лишениях, изнуряя себя непосильными занятиями, поскольку, помимо медицины, всерьез взялся изучать химию и физику. Из дома ему не присылали ни гроша, поэтому, чтобы оплатить свою учебу и не умереть с голоду, он вынужден был давать частные уроки студентам младших курсов. Представляю, каково было ему, даровитому молодому ученому, ради нескольких шиллингов вдалбливать прописные истины в нерадивые головы юных тупиц. Надо отметить, что Гриффин отнюдь не отличался ангельским терпением. Уже в те годы в нем проявлялась крайняя нетерпимость к окружающим и поистине дьявольская раздражительность. Насколько я помню, у него никогда не было близких друзей. И, похоже, он никогда не влюблялся, считая женщин существами глупыми, слабыми и примитивными. Единственным человеком, к которому он испытывал более-менее теплые чувства, был его отец. Да и того он не постеснялся ограбить, когда потребовались средства для продолжения его научных изысканий. Поскольку украденные деньги оказались чужими, несчастный старик, не вынеся позора, застрелился. Я вижу, вы хмуритесь, осуждая Гриффина. Право же, когда я узнал, как он поступил с отцом, то тоже вскипел негодованием. Однако любая медаль имеет две стороны. Не соверши Гриффин столь гнусного с точки зрения христианской морали поступка, вряд ли ему удалось бы довести до завершения свой гениальнейший эксперимент. Не стану пересказывать суть этого эксперимента, а также услышанную мною из уст Гриффина историю его похождений в качестве Невидимки. Все это уже было с достаточной подробностью изложено в газетной хронике. Сейчас я хочу вернуться к событиям той ночи, когда Гриффин был ранен кем-то из завсегдатаев «Веселых крикетистов» и, истекая кровью, голодный, больной, отчаянно нуждающийся в помощи и отдыхе, явился ко мне в дом...

Кемп умолк, прикрыв глаза, словно стараясь воскресить перед своим мысленным взором описываемую картину. Полковник Эдай не торопил его, чувствуя, что сейчас любая его реплика оказалась бы неуместной и могла бы разрушить цепочку воспоминаний рассказчика.

– Он пришел ко мне, потому что больше ему некуда было идти, – глухо продолжил Кемп. – И представьте себе мои чувства, когда вместо призрачного монстра, коим борзописцы из «Сент-Джеймс газет» пугали обывателей, я встретил своего товарища по университету! Невидимого, но вполне узнаваемого.

– Нешуточную же заварушку устроил в Бэрдоке ваш товарищ, – проворчал полковник.

– Вспомните: он был ранен, простужен, голоден, утомлен, а посему зол на весь свет. Бог ты мой, да любой другой на его месте пребывал бы во стократ более отвратительном расположении духа!

Я дал ему свой халат, накормил его и постарался по мере возможности облегчить боль от мучившей его раны, после чего он поведал мне свою историю. «До сих пор не могу поверить, что такое возможно, – протянув руку, я на ощупь коснулся его лица. – Вы отпустили бороду»? «А что еще мне оставалось делать? – сердито отозвался он. – Оказывается, бриться, не видя в зеркале своего отражения, дьявольски неудобно. После того, как я пару раз едва не перерезал себе бритвой горло, пришлось смириться с необходимостью отращивать бороду». «Похоже, невидимость чревата массой неудобств. Поразительно... Вы что же, так и расхаживали повсюду нагишом?» «Да, и, должен заметить, это вовсе не так забавно, как может показаться. Не говоря уже о мерзкой английской погоде, голого невидимку подстерегает на улицах множество других неприятностей, вроде пролеток, собак и разных грубиянов, норовящих наступить вам на босую ногу или ткнуть вас зонтом в самое чувствительное место».

Он сказал, что не спал уже трое суток. Постоянная опасность быть схваченным сделала его крайне подозрительным и недоверчивым. Я предложил ему располагаться в моей спальне, но он опасался, что я выдам его, и не хотел выпускать меня из поля зрения. В конце концов мы пошли на компромисс, решив заночевать вместе. Кровать в моей спальне достаточно широка, однако я все же постарался улечься на самый край, чтобы, ворочаясь во сне, ненароком не потревожить его раненую руку. Заметив это, Гриффин недовольно произнес: «Э нет, Кемп, так не годится. Я хочу быть уверен, что вы не удерете, когда я усну. И предупреждаю: сплю я до крайности чутко, так что не советую».

Волей-неволей мне пришлось подчиниться. Его слегка лихорадило, рука, сжимающая мое плечо, была горячей. Погружаясь в дремоту, он тут же вскидывался и тревожно озирался вокруг, напряженно пытаясь понять, где находится. Я же, ощущая подле себя его незримое, но вполне осязаемое тело, не мог сомкнуть глаз, обуреваемый эмоциями совершенно неуместного свойства. Оказывается, невидимая плоть чрезвычайно возбуждает, ибо познать ее можно только через прикосновение. Это избавляет от многих условностей... Вы, вероятно, шокированы? – добавил Кемп, заметив замешательство, отразившееся на лице слушателя. – Я предупреждал вас, что мой нынешний рассказ будет не для печати.

– Гм, – полковник смущенно кашлянул. – Видите ли, мне, как человеку семейному, трудно понять подобное. Однако прошу вас, продолжайте.

– Вероятно, причиной всему стала крайняя необычность ситуации... Это было похоже на то, когда впервые стоишь на башне для прыжков в воду, решая: спрыгнуть или же трусливо слезть вниз. От смешанного чувства страха и любопытства у меня гулко стучало сердце. Наверное, это и выдало меня, ибо от Гриффина не укрылось мое состояние. Когда я в очередной раз словно бы ненароком коснулся его, он, приподнявшись на локте, с легкой иронией спросил: «Похоже, вы пытаетесь освежить свои познания в анатомии?» Я замер, от всей души желая провалиться сквозь землю. Последовала долгая томительная пауза. Внезапно Гриффин импульсивно сбросил с себя простыню и пригнулся ко мне: «Ладно, – сказал он с нотками добродушного нетерпения в голосе. – Если вы не решаетесь сделать первый шаг, я помогу вам». С этими словами он бесцеремонно схватил мою руку и... Думаю, нет особой нужды объяснять, что случилось затем. Все произошло очень быстро. Вероятно, со стороны это выглядело весьма необычно: человек, манипулирующий с пустотой... Затем Гриффин удовлетворенно откинул голову на подушки, пробормотав: «Очень жаль, приятель, но сейчас мне чертовски хочется спать. Поэтому, боюсь, я не смогу оказать вам ответную любезность...» Его цинизм был поистине безграничен! Задыхаясь от негодования и стыда, я молча проклинал свою непонятную слабость и того, кто стал ее виновником.

Наконец его сморил крепкий сон. Воспользовавшись этим, я тихо соскользнул с кровати и крадучись вышел из спальни. Мысли мои пребывали в полнейшем смятении. Я совершенно не представлял, что же мне теперь делать и как себя вести. Поймите, мои колебания касались не только вопроса о нравственности. Я чувствовал, что с появлением Гриффина будет разрушен весь мой привычный жизненный уклад. И в конце концов я избрал самый, как мне тогда казалось, правильный способ избавиться от своего незваного гостя и тем самым вернуть себе столь ценимое мною душевное спокойствие. Тогда-то и была написана известная вам записка, в которой я сообщал полиции, что Невидимка скрывается в моем доме...

Поднимаясь утром к нему в спальню, я тешил себя слабой надеждой, что Гриффин забыл о том постыдном вчерашнем эпизоде. Однако не тут-то было. Не успел я ступить на порог, как он осыпал меня градом едких сарказмов. «Черт подери, Кемп, не знал, что ваш исследовательский интерес зайдет так далеко, – лица его я не видел, но был уверен, что он ухмыляется. – Вчера ночью мое целомудрие подверглось серьезному испытанию». Некоторое время он продолжал в том же духе, но вскоре приступ боли в раненой руке настроил его на более серьезный лад. Он принялся рассуждать о преимуществах, которые дает человеку невидимость, и строить планы, столь же грандиозные, сколь и нелепые. Как и все ученые, он был до крайности наивен. Одинокий, безоружный, больной, всеми преследуемый беглец всерьез грезил о господстве над миром. И он предлагал мне разделить с ним это господство. «Мне нужен помощник и друг. Очень близкий друг», – добавлял он многозначительно.

Я сидел словно на иголках. Этот человек подавлял меня своим агрессивным прямодушием. Я старался не противоречить и этим, похоже, чрезвычайно расположил его к себе. «Мы отлично поладим, дружище», – заявил он, доверительно похлопывая меня по плечу. Я вздрогнул, отчаянно желая сбросить с себя эту невидимую руку. Чем больше я его слушал, тем сильнее становились мои угрызения совести и тем омерзительнее казалось замышляемое мною предательство. Наша ночная эскапада уже не казалась мне такой возмутительной, и теперь я чувствовал себя Иудой.

Гриффин вовсе не был сумасшедшим маньяком. Я убедился, что имею дело с поистине незаурядной личностью, в которой мощнейший интеллект и недюжинная физическая сила поразительнейшим образом сочетались с почти детской беспомощностью в простейших бытовых вопросах. Люди, подобные Гриффину, довольно легко поддаются чужому влиянию, главное – найти правильный подход к ним. Сейчас я уверен: его вполне можно было убедить опубликовать свое замечательное открытие. Скорее всего, он и сам подумывал о том же. Вероятно, это и побудило его разоблачить себя перед жителями Айпинга. Однако прием, оказанный ему тамошними идиотами, разъярил бы и святого. Неудивительно, что он обозлился и начал мстить. По мере нашей беседы в моем сердце симпатия к нему и отвращение к самому себе. Мои терзания усугублялись еще и тем, что чувствовал: Гриффин искренне расположен ко мне. Он действительно отчаянно нуждался в близком друге и теперь верил, что в моем лице обрел такового. В тот момент я был близок к тому, чтобы во всем ему сознаться. Но отступать было уже поздно. Если бы он о чем-то догадался, то немедленно прихлопнул бы меня, как муху. Я никогда не отличался особым героизмом и попросту испугался за свою шкуру... Вы же знаете, в какое бешенство пришел Гриффин, узнав, кто его выдал. Учитывая все, что случилось между нами ночью, мое предательство должно было показаться вдвойне более подлым.

Дальнейшее вам известно. Невидимка был схвачен и зверски растерзан грубой, невежественной, жестокой толпой. Когда я увидел его утратившее прозрачность тело – мертвое, жалкое, окровавленное, вывалянное в грязи, – я полной мерой осознал всю непоправимость того, к чему сам приложил руку. Клянусь, я не думал, что все закончится столь ужасно... – голос Кемпа дрогнул. – Сейчас я готов убить себя за то, что выдал его вам...

– Выдавать преступника властям – прямой долг каждого добропорядочного гражданина, – заметил Эдай, приподняв бровь. – Невидимка представлял серьезную угрозу обществу. Вам ведь прекрасно известно, какой переполох он устроил в Айпинге. Имелись жертвы.

– Бросьте, Эдай, – досадливо отмахнулся Кемп. – Неужели вы всерьез считаете, что Невидимка был так опасен? Ну что мог сделать один-единственный человек, голый и безоружный? Вряд ли парочка тумаков, полученных в драке айпингскими болванами, да украденные у викария штаны можно назвать тяжким преступлением.

– Но этот негодяй едва не прикончил меня! – возмущенно воскликнул уязвленный полковник. – Если бы его пуля попала чуть левее, порхать бы мне сейчас в райских кущах.

– Только потому, что вы намеревались прикончить его. Это была вынужденная самооборона.

– А зверское убийство Уикстида?! – возопил Эдай, в негодовании со стуком опуская на стол пустой стакан.

– В смерти бедняги Уикстида по большей части повинен я, – с горечью возразил Кемп. – Вспомните: сначала Гриффина предал тот бродяга, которому он доверил нести свои книги. Поганец удрал, обокрав его. И вот теперь я, человек, которого он считал другом, нанес ему удар в спину, выдав полиции! Неудивительно, что Гриффин взбесился и, вырвавшись от вас и ваших помощников, в припадке ярости напал на ни в чем не повинного человека.

– Итак, вы оправдываете убийцу? – нахмурился полковник.

– Глупо требовать смирения от загнанного охотниками зверя. К тому же Гриффин принимал стрихнин. Думаю, вам известно, что под действием этого препарата человек становится подвержен вспышкам внезапной ярости. Вероятно, если бы не это, характер Гриффина вряд ли показался бы окружающим более скверным, нежели повадки многих иных типов...

– Что ж, предположим, вы правы и Гриффин виновен лишь в том, что превысил меры самообороны. Однако в таком случае объясните, какого черта вы сами так ратовали за столь жесткие методы его поимки? Признаться, когда вы предложили насыпать вдоль дорог битого стекла, даже у меня самого мурашки по коже забегали. Вам не кажется, что подобные приемы против человека, вынужденного передвигаться босиком, несколько... гм... негуманны? Это тем более странно, учитывая ваши чувства к нему...

– Говорю же вам, в те дни я был не в себе, – глухо произнес Кемп. – Понимаете, я оказался не готов к этому. Вплоть до той ночи я вел весьма банальное, обыденное существование. И вдруг в мою жизнь врывается Невидимка... Все произошло так внезапно и было настолько невероятно, что я попросту растерялся. И от неожиданности повел себя как последний болван, подлец и трус. Лишь теперь, мысленно возвращаясь в прошлое, я сознаю всю чудовищность моих тогдашних поступков. Из-за моей ограниченности, кою я принимал за рассудительность, мир лишился открытия, знаменующего новую эпоху в области современной физики. По моей вине погиб величайший в мире ученый, тогда как судьба давала мне шанс спасти его. Но даже не это главное. Я предал человека, которым втайне восхищался и который, как вам теперь известно, был мне далеко не безразличен,– бледное лицо Кемпа вспыхнуло. – Я оказался слишком консервативен.

Кемп остановился у окна, вглядываясь в сгустившиеся сумерки. Вечерело, но охваченный воспоминаниями хозяин даже и не подумал включить лампу. Комнату освещал лишь пылающий в камине огонь, и от этого на стенах, словно призраки из прошлого, двигались причудливые тени. Воцарившуюся тишину нарушил полковник. Кашлянув, он приблизился к Кемпу и положил руку ему на плечо.

– Послушайте, дружище, не надо так себя изводить. Даже и без вашего участия Невидимка рано или поздно был бы схвачен. Остается только смириться с тем, что произошло, и жить дальше.

– Жить дальше?.. – с горечью повторил Кемп. – Но как? Я постоянно размышляю об этом и пришел к выводу, что для меня существует только один способ искупить вину перед Гриффином.

– О чем это вы?

– Я обязан продолжить его дело. Я должен пойти по его стопам и воссоздать феномен невидимости. Для этого необходимо во что бы то ни стало отыскать книги Гриффина, украденные негодным бродягой, и расшифровать содержащиеся в них записи. А затем, когда это удастся, я готов повторить его опыт.

– Кемп, вы рехнулись, – Эдай изумленно воззрился на своего собеседника.

– Отнюдь, – горячо воскликнул Кемп, в волнении меряя шагами кабинет. – Я лишь повторю то, что удалось совершить Гриффину. Правда, могут возникнуть сложности с обесцвечиванием пигмента... Я как видите, не альбинос, но очень светлый блондин, поэтому, думаю, особых затруднений с этим быть не должно. Главное – найти книги. И, черт возьми, я их найду!

– Кемп, опомнитесь! Возможно, Гриффин действительно гений и вообще славный малый. Не знаю, я не имел чести быть с ним знакомым. Но одно мне известно: его изобретение – поистине дьявольская штука. Поэтому пусть уж лучше его книги остаются у бродяги, если этот болван до сих пор еще не потерял и не пропил их. Послушайтесь моего совета: ни к чему вам ворошить это дело.

Но Кемп, казалось, не слышал. Внезапно загоревшийся взгляд его был устремлен в темноту за окном, а по лицу блуждала странно мечтательная улыбка.