Герману и Вальтеру посвящается

* * *

Разглядывая тела убитого русского – как его, Мишель, кажется? – и одного из его собственной зондеркоманды, Гиринг прекрасно отдавал себе отчет в том, что Элен и Жильбер находятся где-то поблизости. И что для того, чтобы вернуть обоих на виллу гестапо и продолжить игру, ему нужно только отдать приказ тщательно обыскать близлежащие дома.

С минуту эта мысль владела его измученным сознанием. Он поднял голову и внимательно обвел взглядом окна, расположенные выше второго этажа. На одном дрогнула занавеска – и на долю секунды Карлу показалось, что это именно то окно, которое ему нужно. И что из этого окна на него смотрят. И он совершенно точно чувствовал, что смотрит не Элен. Женщина смотрела бы с ненавистью...

Гиринг опустил глаза. Огляделся. Невдалеке приметил бетонный вазон, в котором когда-то явно росли настурции, а сейчас лишь пусто серела комковатая сухая земля. Взял в ладонь комок, раздавил. Пальцы нащупали что-то твердое. Всмотрелся. Улыбнулся углом сухого рта. Уголек. Еще раз обвел глазами слепо следившие за ним стекла окон. С трудом, натужно давя подступавший приступ кашля, наклонился и вывел на асфальте: Auf Wiedersehen.

Отшвырнул уголек куда-то в сторону и быстро, не обернувшись, вышел со двора.

* * *

Альма даже не залаяла, когда незапертая входная дверь отворилась без скрипа и впустила в полутемный холл посетителя. Среднего роста чуть полноватый мужчина в шляпе и незастегнутом сером плаще. Пришелец аккуратно снял шляпу, повесил ее на изогнутый рог дубовой вешалки, затем так же аккуратно снял плащ и почему-то кинул его на стоявшее в прихожей массивное кресло. Посмотрел на себя в зеркало, туманно сиявшее в полумраке. Привычным жестом пригладил волосы на серебрившемся легкой сединой виске.

Затем неожиданно стремительно – в два широких шага – пересек холл иостановился на пороге гостиной, прислонившись к косяку двери.

Гиринг – в полной парадной форме гестапо (только фуражка со вздернутым околышем лежала на столешнице) – сидел в кресле с высокой спинкой за овальным столом красного дерева. Возле его ног лежала Альма. При виде пришедшего собака подняла голову и лениво шевельнула хвостом. Гиринг же, не отрываясь, смотрел на часы, стоявшие на каминной полке. Те самые, изображавшие Смерть.

– Что-то случилось, Карл? – гость первым нарушил молчание. – Вы звали меня...

– Спа... – начал Гиринг и мучительно закашлялся.

– Спасибо, что пришли, Жан, – проговорил наконец, с трудом подавив кашель. – Тоскливо, знаете ли, одному в пустом доме...

Жильбер, помедлив, прошел в гостиную и встал напротив, внимательно разглядывая хозяина дома. Их открытое противостояние длилось уже почти год, знакомство – чуть не в два раза дольше. И Гиринг нравился ему в обеих своих ипостасях! Прекрасный собеседник – жесткий, ироничный, широко образованный. Отличный компаньон по ежевечерним прогулкам с собаками по набережным Сены – с ним было очень легко и приятно молчать. И, наконец, враг. Нет. Противник. Умный. Внимательный. Обладавший хирургически точным анализом. Даже даром предвидения, если хотите. Скрупулезно честный и даже по-своему благородный. Такой противник делал советскому разведчику честь. Идеи Третьего рейха были категорически чужды Жильберу, однако, взаимодействуя с Гирингом, он не раз и не два ловил себя на мысли, что если такие люди, как Карл, соглашаются служить им, значит, что-то в них есть?

– Я служу не Вермахту и не фашизму, – Жан вздрогнул, услышав эти слова Гиринга.

Немец не договорил – его снова скрутил приступ кашля. На платке, которым он утирал рот, Жильбер увидел кровь.

– Вы телепат? – спросил, подавая бокал с плескавшийся на дне коричневой жидкостью. Коньяк.

– Вовсе нет. Просто сейчас вы почему-то не закрываетесь от меня, не прячете выражения лица и глаз. И по ним совсем просто догадаться, о чем вы думаете. Мы провели вместе достаточно времени, чтобы изучить друг друга, не так ли?

– Признаться честно, изучать вас было одним из моих любимейших занятий на вилле, – слабо, едва ли углом губ, улыбнулся Жан. – Вы знаете, что у вас очень богатая мимика и очень выразительные глаза?

– Да? – удивился Карл. – А я был уверен, что достаточно владею собой для того, чтобы по лицу и глазам было невозможно что-либо прочесть.

– Мы с вами оба профессиональные разведчики, и от нас трудно скрыть многое из того, чего не видят обычные люди.

– Я – полицейский. Сыщик.

– Называйте как хотите. Сути это не меняет. И вы, и я посвятили жизнь сбору информации. Что делает нас, – Жильбер улыбнулся, – коллегами.

– Хм, коллеги... Не думаю, что вашим начальникам в Москве понравилось бы это умозаключение. Как, впрочем, и моим в Берлине.

Оба тихонько рассмеялись. Гиринг снова закашлялся.

– Зачем вы все-таки звали меня, Карл?

– А как же привычка собирать информацию?

– Интуиция подказывает мне, что у вас что-то случилось. Что-то... неприятное.

– Сбежала Элен. Упустили вас. Это не может меня радовать.

– Я не об этом, Карл, – мягко возразил Жан. – Да и сегодня вы легко могли отыграться. Почему не сделали этого?

Гиринг поднял на собеседника глаза. В них мелькнуло что-то, что Жильбер не смог прочесть. В то же мгновение на лицо гестаповца вернулось привычное замкнутое выражение.

– Сделайте одолжение, Жан, заварите кофе. Кухня там.

– Я не забыл.

Как только Жильбер вышел, Гиринг решительным движением встал с кресла, помедлил, надел фуражку, одернул китель и прошел в кабинет, тщательно закрыв за собой дверь.

А Жану, колдовавшему на кухне над кофе, вдруг страшно не понравилась воцарившаяся в квартире тишина. Он убрал с конфорки уже закипавший напиток, шагнул в гостиную – и замер, не увидев Гиринга. Тихонько заскулила Альма, сидевшая под дверью кабинета. Жан напрягся, почуяв неладное. Осторожно отодвинув собаку, медленно открыл двери – и увидел, как сидевший в кресле Гиринг подносит к виску вороненый «вальтер».

Руку с оружием перехватили на полпути к цели. Осторожно. Цепко. Так, что не возникло даже мысли о сопротивлении.

Жильбер, не выпуская запястья Гиринга из своих сухих сильных пальцев («Интересно, – отстраненно подумал немец, – он сам часто работал на ключе? С такими руками у него должно было неплохо получаться...»), отобрал «вальтер», вернул на место предохранитель и положил оружие на стол. Подальше от Гиринга.

– Зачем? – спросил тихо.

– Я умираю. Вы это знаете.

– Причина не в этом. Спрашиваю еще раз – зачем?

– Я... проиграл, – ответил после долгой паузы. Поднял на француза, все еще державшего его руку в своей, темные, почти черные в полумраке кабинета глаза. – Ведь вы каким-то образом сумели предупредить Москву, что работаете под контролем... Кстати, не скажете мне, как?

– Папиросы.

– Я так и думал.

– Почему же оставили мне портсигар?

– Я умираю, Жан. Врачи дали мне полгода. Прошло три. Я дал себе клятву, что не умру до тех пор, пока не раскрою эту шпионскую сеть. Я вас... уничтожил. А вы уничтожили меня.

Жильбер хотел что-то сказать, но Гиринг движением брови его остановил.

– Берлин знает, что вы сбежали. Но покинуть Париж вам не удастся. Сюда пришлют другого. И этот другой не будет церемониться ни с вами, ни даже с Элен. А я... не хочу вашей смерти.

И он кивнул на бюро, стоявшее в дальнем углу кабинета. На полированной крышке лежала стопка документов.

– Уходите.

– Нет.

– Почему?

– Я не хочу вашей смерти, Карл.

– Изменить это не в ваших силах.

– Может быть. А может быть, и нет.

Гиринг почувствовал, как на его скованные погонами плечи легли две крепкие ладони.

– Вы будто из дерева, Карл, – теплым, пахнущим крепким табаком и кофе дыханием согрело щеку. – Расслабьтесь. И не бойтесь кашлять – я вижу, вам трудно терпеть.

Ладони скользнули с плеч на спину.

– Ваш мундир – словно броня. Я не могу сквозь него добраться до вашего тела. Снимите. Я сделаю вам массаж.

Гиринг поднялся и как во сне принялся расстегивать форменные пуговицы. Пальцы плохо слушались. В ушах гудело. Мучительно хотелось закашляться, но он зачем-то давил в себе этот приступ.

Дернув плечами, уронил китель на ковер. Повернулся – и поймал взгляд Жильбера. Француз смотрел со странным выражением лица, чьи черты приобрели неожиданную мягкость.

– Не смейте меня жалеть, – выдавил Гиринг сквозь сведенные челюсти.

– Жалость унижает? – прищурился в ответ Жильбер и одним движением скинул с плеч свой серый, отлично сшитый, но несколько помятый («Сидение на конспиративной квартире», – догадался немец) серый пиджак.

– Мы всегда старались быть на равных, – смягчился Карл и дрожащей рукой расстегнул ворот белой рубашки.

– Старались, – кивнул Жан, следом за пиджаком скидывая жилет и небрежным движением пальцев распуская узел галстука. – Не всегда выходило.

И шагнул к Гирингу. С минуту они стояли почти вплотную, глядя друг другу в глаза.

– Отпусти Элен, – тихо попросил Жильбер.

– Она так много значит для тебя?

– Много.

– Она... любит тебя. По-настоящему.

– Я знаю. Но она... мешает. Отпусти?

– Элен свободна. Она интересовала меня только как приманка.

– Не лги.

– Хорошо. Я просто хотел понять, что чувствуешь, когда тебя любит такая женщина. Но она облила меня презрением и ненавистью.

Усмехнулся.

– Она ненавидит меня так же сильно, как любит тебя.

– Замолчи.

Жан сильно взял Карла за плечи и прижался губами к его губам.

«Черный кофе и этот горький русский табак», – подумал Гиринг, решительно отвечая на поцелуй.

«Кровь и коньяк, – подумал Жильбер. – Кажется, “Наполеон”»...

Губы у обоих были шершавые, сухие и жесткие. Поцелуй отдавался болью во всем теле, но ни один не спешил отстраниться. Напротив, Жан ощутил, как горячие руки Гиринга поначалу робко, а потом решительно и даже отчаянно обхватывают его спину.

Когда мужчины, прервав поцелуй, слегка отстранились друг от друга, губы болели по-настоящему.

– Никогда раньше не целовался с мужчиной, – чуть задыхаясь, прошептал Жильбер. – Тем более с врагом.

– А мы... враги? – угол жесткого рта Гиринга дрогнул в улыбке.

– Почти так же точно, как и то, что мы – мужчины. Тебе... понравилось?

– Нет, – решительно заявил Карл и накрыл ртом рот Жана.

Второй поцелуй получился другим. Не столь бескомпромиссным. Почти... нежным. Губы по-прежнему были сухие и шершавые, но уже не такие жесткие, как раньше.

– «Наполеон»? – спросил, оторвавшись, Жильбер.

– Да. А у тебя... Как это... «Беломор»?

Советский разведчик тихо рассмеялся и потянул офицера гестапо к просторному черному кожаному дивану возле окна.

– Нет, – попросил вдруг Гиринг. – Не надо. Точно такой же стоит в кабинете Мюллера...

– Тогда ... куда? – растерялся француз.

– Туда, – немец показал глазами вглубь квартиры.

Там была спальня.

Раздевались, стоя лицом к лицу возле высокой и широкой постели с резной деревянной спинкой. Спокойно. Не испытывая почему-то ни малейшей неловкости. Возможно, потому, что каждый понимал: они на войне, хотя в Париже и не стреляют, и любой момент их жизни может оказаться последним. И нет никакого смысла сейчас прятаться друг от друга.

Жильбер закончил раздеваться первым. Откинув тяжелое покрывало, взбил подушку и лег на спину. Гиринг смотрел, не отрываясь. Довольно широкие, чуть опущенные плечи, мускулатура гладкая – не атлет, но и не неженка, руки сильные, с длинными пальцами, небольшой животик – плотный, не жирный, с темной дорожкой волос, убегавшей вниз...

Дальше Карл смотреть не стал. Не мог. Потому что Жан, прекрасно видевший, что его рассматривают, приподнялся на постели, поймал Карла за руки и уронил на себя его угловатое, худое и горячее, перевитое жгутами мышц и жил тело.

– Меня зовут Лео. Леопольд. Я родился в Польше. И я еврей.

– Зачем, – жарко дыша куда-то в шею, пробормотал Гиринг, – ты все это мне говоришь?

– Просто хочу, чтобы ты знал...

* * *

Утром Гиринг проснулся от того, что сквозь раздвинутые шторы прямо в глаза светило солнце. Один. Лео в квартире не было.

Поднялся, потянулся – и с удивлением ощутил какую-то необыкновенную легкость во всем своем поджаром теле. Прислушался к себе. В горле не першило – и это было странно. За последние три года он привык к этому гадкому ощущению. Вдруг на бюро увидел листок бумаги.

«Я провожаю Элен из города и из страны. Со мной ничего не случится. Хотя бы потому, что я очень хочу снова увидеть тебя. Хотя бы один раз. Мы встретимся. Верь мне. Я сам тебя отыщу.

Береги себя.
Л.»

* * *

Объяснить побег Жильбера боссам в Берлине было трудно. Но в конце концов там удовлетворились тем, что шпионская сеть Москвы была уничтожена и планам рейха с этой стороны более ничто не угрожало. К тому же через какое-то время в прессе прошло сообщение о крушении поезда, повлекшем за собой много жертв, в списке которых аналитики СС обнаружили неких Жана Жильбера и Элен Сорель. Гиринг отреагировал на эту информацию спокойно. Потому что глубоко в кармане его кителя лежала записка, подписанная одной буквой. Л. И в ней было черным по белому написано – «Мы встретимся». А Гиринг как никто знал, что Леопольд Трепер – человек слова.