Коротко звенели, сталкиваясь, схлестываясь, две шпаги. Мальчишка пытался увернуться, уйти от профессионала. У него получалось. Он не понимал – почему.

...Кружилась голова, в глазах все плыло – все, кроме худой мальчишеской фигурки. Густые светлые волосы, огромные глаза, бледная, даже синеватая кожа. Маркиз почти чуствовал эту холодную гладкую кожу и твердые тонкие косточки под своими руками. Он всю жизнь предпочитал мужчин – но, черт возьми, мужчин, а не пацанов!

Маркиз глубоко вздохнул, обозвал себя блядью и попытался сосредоточиться на «бое». Шпага, кувыркаясь, улетела куда-то в угол.

– Вы делаете успехи, маэстро Иннокентий, – покровительственно улыбнулся мужчина... и чуть не взвыл от прощального рукопожатия. Ладонь у мальчика оказалась очень горячей и неожиданно сильной.

Шиловский упал лицом на кровать. Где-то в затылке угнездилась колючая боль. Ему нужна была разрядка. Он быстро налил и выпил один за другим два стакана водки. Задохнулся на мгновение. Не помогло.

...Потом он сидел на холодном граните набережной рядом со своей старой подругой, которую все звали княжной Лопухиной. «Княжна» одевалась «под комиссара», коротко стриглась, много курила и с тридцати шагов клала пулю в пулю. Но... породу не скрыть. Они целовались, под мелким противным дождем, на глазах у двух беспризорников.

Она глухо стонала под ним, царапала ему спину, и из-под дрожащих ресниц ее по щекам пролегли две мокрые дорожки – ей было больно...

* * *

Овчинников курил, стоя на мосту, и мрачно смотрел на воду. Жизнь не сулила ничего хорошего. Расследование окончательно зашло в тупик.

Совсем недалеко, на каменной скамье, целовались под ободряющий смех и замечания мальчишек. Макар пригляделся – интересно все-таки – и неожиданно узнал женщину. Коллега. Светлана Шевченко. Княжна Лопухина. (На вопросы о благородном происхождении княжна обычно отвечала совсем пролетарским трехэтажным матом.) Парня он не знал. Разве что, тот точно был очень красив. Она других не признавала. Когда Макар однажды пригласил Светку прогуляться вечером, она, не особо стесняясь в выражениях, объяснила, что «рожей не вышел».

В неизвестном красавчике неожиданно показалось что-то знакомое. Нет, не может быть. Не может советская женщина, коммунистка, гулять с недобитой контрой.

Вечером он отловил ее – чуть пьяную, довольную и похожую на сытую кошку.

– Слышь, Светка, с кем я тебя видел сегодня?

– А я почем знаю?

– Ну, парень такой... Высокий, в белой рубашке.

– А-а-а, – заулыбалась она, – мой друг, мы лет десять знакомы.

«А познакомились на балу у государя императора, не иначе», – мысленно съязвил Макар, но вслух спросил:

– Зовут его как?

– Не скажу. Разве что кличку.

– Да я ее сам, кажется, знаю, – безнадежно вздохнул Овчинников. – Карточки у тебя нет?

Светлана почти мгновенно протянула ему фотографию. Точно. «Маркиз» – Шиловский

– Товарищ Шевченко, вы хоть иногда ориентировки изучаете? – для порядка поинтересовался он. – Или на старых друзей законы не распространяются? Он мошенник, вор и аферист.

– Врешь, – равнодушно сказала она.

– Эх ты... княжна.

* * *

Фотография была гораздо лучше имевшейся у него.

Маркиз действительно был красив. Но как-то по-женски, смазливый, точно блядь последняя. Худое лицо, ослепительная, наглая улыбка, ямочка на щеке. Тонкий прямой нос, губы пухлые. Длинные волосы, большие вытянутые глаза – серые, может, зеленые. Усталый взгляд умного, ироничного человека.

У, контра!

Найду тебя, сволочь, – пообещал сам себе Макар

* * *

Потом эта наглая холеная морда ему даже снилась. Снилась – когда коллекцию сперли из склепа, снилась – когда он упустил баржу под номером 777. И теперь, когда достояние республики было потеряно навеки, а сам он валялся на больничной койке, не зная, встанет ли когда-нибудь, – Шиловский снился ему опять. Или виделся в бреду. Блядь, не должно мужику такое сниться.

Маркиз, по пояс голый... нет, обнаженный – как произведение искусства.

...Облизывающий губы...

...Шрам-звездочка справа на груди...

...Неодолимое желание прижаться к этому шраму губами...

...Тихий стон...

...Сильные руки, крепкое объятие...

...Крупные белые зубы – близко-близко...

...Горячие губы...

Дальше этого, к счастью, не шло. Все равно было противно и стыдно перед самим собой.

* * *

– Однорукий Вильгельм Телль! – объявил пьяный в лоскуты конферансье.

Шиловский застегнул рубашку – жарко было, – поправил волосы и вышел на сцену. Окинул зал привычно-настороженным взглядом. Раскланялся. Улыбнулся публике и отдельно – мальчику.

Теперь Кешка смотрел на Маркиза с немым обожанием. А он... переборол минутное увлечение. Перестало что-то переворачиваться в груди при каждом взгляде, слове, прикосновении. Перестало – и слава Богу.

* * *

Макар наконец-то увидел своего врага воочию. На девку тот совсем не походил. У него были широкие плечи и изящные узкие ладони. Интересно, почему Однорукий? Золотистые волосы мягко обрамляли лицо. Твердые чувственные губы, отрепетированно-эффектные, напоказ, жесты. Козел. А глаза оказались синие-синие. И взгляд – холодный, насмешливый, уверенный. Нехороший взгляд.

Еще одна улыбка. Тусклая вороненая сталь пистолета. Барабанная дробь.

Макар почему-то был уверен, что мальчик сейчас упадет, обливаясь кровью. Нет, без крови. Какая, на хрен, кровь от пистолетного выстрела?

...Выстрел грянул. Звонко и влажно треснуло, разлетевшись, яблоко. Упала тишина.

– Слышь, Однорукий, пистолет дай. На секунду.

Макар машинально принял картинно-показушную позу и успел заметить, как усмехнулся Маркиз. Опустил пистолет.

– Глаза завяжи.

Еще пара яблок разлетелись вдребезги. Тяжелым треском – аплодисменты.

– А поехали с нами, – предложил Маркиз, когда ушли последние зрители. – Будете выходить из публики, как сегодня. Смертельный номер! Оденем вас в матросский костюмчик, как благовоспитанного мальчика из хорошей семьи. Пока предлагаю выпить за встречу и знакомство, – он, не оглядываясь, пошел к выходу из цирка, бросил через плечо: – Руку никогда так при стрельбе не вытягивай – сломают.

* * *

Шиловский непослушными пальцами расстегнул рубашку и как-то обессиленно повалился на сухую нагретую солнцем траву. У него оказалось совсем незагорелое и почти безволосое тело.

– Не смотрите на меня, как на девку, месье, – пропел Маркиз, – мне даже стыдно становится. Пейте лучше. И возьмите папироску, – он протянул Макару портсигар с монограммой.

Буржуй хренов, – ругнулся про себя Овчинников, но папиросу все-таки взял. Поблагодарил кивком.

...Первая затяжка обожгла горло, даже глаза. После второй мир неожиданно обрушился на него во всем своем цвете, шуме и объемности. Невероятно громко жужжал шмель, одуряюще пахло полынью, спиртом и земляникой.

– Ох, блядь, – Макар потерянно посмотрел на папиросу. – Что это?

– Анаша, мсье. Не пробовали? Зря... – Маркиз сосредоточенно пытался зажечь спичку. Не получалось – руки дрожали. Он неожиданно резким движением наклонился к Макару и прикурил от его папиросы.

– Вот так. По-проститутски.

– Ой, скажешь тоже, – рассмеялся Овчинников, который почему-то любил весь мир.Томно развалившийся подонок и авантюрист Шиловский вдруг напомнил старинную и очень дорогую картину, стал ангельски прекрасным, близким и дорогим, о чем Макар не преминул ему тут же сообщить.

– Я тебя люблю, сволочь, понимаешь?

– Я тебя тоже, – растроганно-насмешливо ответил Маркиз.

Ржали по этому поводу долго. Потом орали матерные частушки – слышно было версты на три, наверное. Пел один Маркиз – что-то невыносимо грустное и романтичное, про дорогу, Деву Марию и Моцарта – или это была не одна песня? А голос у него был довольно низкий, совершенно охрипший и очень красивый.

Макар потом пытался вспомнить, чем все закончилось. Долгие отвлеченные философствования, акробатки из цирка и какие-то деревенские девчонки, пьяное братание...

* * *

Дни потекли за днями. Шиловский оказался умным и внимательным собеседником, невероятно честным даже в мелочах, добрым и насмешливым, благородным. И пел он здорово. Раздражали только его наглая, вызывающая красота, длинные рассуждения о богемном образе жизни и свободной любви и странные словечки вроде «амикошонство», «комплот», «вуайер». В ответ на угрюмые призывы «ругаться по-человечески» он ехидно ухмылялся и объяснял попроще. Макар каждый раз чувствовал себя непроходимым тупицей. Все равно Маркиз был неплохим парнем. И все равно надо было кончать дело. Он знал, где коллекция.

– Гражданин Шиловский, Вы арестованы!

– Макар, – ласково улыбнулся Маркиз, – я тебе просто так говорил не вытягивать руку? – синие глаза стали стальными.

Удар каблуком по локтю, пальцы сами собой разжались, и правая рука повисла вдоль тела. Кулак Маркиза взрезался Овчинникову в подбородок.

Исход драки был предрешен еще до ее начала. Макар был сильнее, но у него почти не действовала рука. Шиловский двигался много быстрее, легко уворачивался от ставших неуклюжими атак, а каждый его удар был неожиданным и сильным.

...Жесткое колено упиралось Овчинникову в грудь, мешая дышать, а руки были стиснуты словно железными обручами.

– Руку отпусти... больно...

– Зачем? – усмехнулся Маркиз. – Потерпи, красноармеец.

Он переменил позу, прижав Макара к земле бедрами. Руку все-таки отпустил. Овчинников вдруг заметил, что над правым виском в тусклом золоте волос уже блестит седая прядка, и задохнулся от стыдной и странной нежности.

– Что это, кровь? – удивился вдруг Маркиз, скользнул холодными пальцами по шее – нет... земляника.

Он внезапно наклонился и слизнул раздавленную ягоду, обжег красноармейцу шею своим горячим дыханием.

– Пидор! – со злобой и отвращением вытолкнул из себя Макар.

– Эх, не пошли Вам впрок мои уроки, месье, – покачал головой Шиловский. Потом стал серьезным. – Последний урок: тело не лжет никогда.

...Он поцеловал Макара. От него пахло хвоей, порохом и дымом, губы его были жесткими и горячими. Поцелуй был долгим, поначалу робким, влажным, умелым и другим, женщины его так никогда не целовали. Волна стыда и вожделения окрасила щеки нежным румянцем. От прикосновений, казалось, сходит кожа. Горячо накатила истома. Он коротко застонал, прямо в рот Маркизу. Тот прервал поцелуй...

– Я тебя хочу... – совсем тихо, выдохом.

– Я... – медленно, неуверенно, но зная, что согласишься, – я... не знаю... не умею... не могу... ни разу...

Маркиз резко рванул ворот рубашки, прижался губами к шее, груди...

– Не бойся... – щекоча ухо и щеку мягкими завитками волос.

...Мгновенная боль. Удивление. Стыд. Стон. Вдруг – не хватает воздуха. Хриплое дыхание. Страсть, как кипящий омут - глубокая, темная, горячая. Неведомое раньше счастье. Багровые звезды перед глазами. Огнистый водоворот наслаждения. Бесконечное падение куда-то в пустоту. Опустошение. Слабость и нежность...

– Я тебя люблю, гад ты этакий! Люблю. Как бабу. – Макар давился непонятно откуда взявшимися слезами стыда и жалости к себе.

Маркиз молча смотрел на него потемневшими глазами. Потом обнял. Макар сбросил его руку.

– Нельзя так. Нельзя любить мужчину. Это грех! Это преступление!

– Спи, – строго сказал Маркиз. – Завтра поговорим

* * *

Козел. Завтра, как же. Сбежал, сука.

Любимый...

* * *

...Дверь церкви приоткрылась, и в нее втолкнули Маркиза. Взъерошенного, в рваной рубашке, с разбитым лицом. Невероятно красивого. Заметил. Улыбнулся. Недоуменно нахмурился.

– Месье, чего это вы на меня смотрите, как на гидру контрреволюции?

– Да потому что ты такой и есть, сука.

– Макар, – тихо-тихо, – ты что?

– Контра. Подонок. Извращенец. Гад. Идиот. Козел. Ебанат. Урод. Педераст. Я тебя ненавижу!!!

...Маркиз хохотал. Звонко и счастливо, вытирая выступившие слезы. Потом опять стал серьезным.

– Вот теперь действительно последний урок. Никогда не лги себе, не ломай себя и не иди против собственных желаний. Эх, Макар, Макар – люблю я тебя! – неожиданно крикнул он. – Доволен?!

* * *

Маркиз щурился против солнца. Небритый, широкая царапина на щеке воспалилась. В волосах запутались теплые лучи.

– Я в женщин не стреляю

Выебывается, – с умилением подумал Макар, – на публику работает.

– Хорошо. Я буду стрелять.

– Подлец! Это же народное достояние!

Правильно. Правильно сказал Лагутин – кому на хрен нужны эти каменные бабы. Главное, ты живи. Живи, гад мой любимый.

Выстрел! И мгновенно еще пять – в один.

Маркиз упал. Губы навечно застыли в улыбке. А по белой кружевной рубахе медленно-медленно расплывались землянично-красные капли.