Барти медленно приходил в себя... Чувство горького поражения и стыда заполняло его. Надо же было так глупо попасться, в самый момент своего триумфа, когда, казалось, уже ничто не могло остановить его, когда он уже так ярко представлял себе плоды своей победы, к которой шел весь этот год, а до того мечтал всю жизнь совершить нечто подобное, сделать для Повелителя что-то такое, до чего не додумались бы остальные, что, наконец, выделило бы его из всех... И к этому толкало его не только честолюбие.
Нет, рано было радоваться... Он был так уверен, что никто не помешает, и не желал торопиться. Хотелось заставить жертву понять, что происходит, и сполна насладиться ее ужасом – да, ужасом перед ним, Барти. Этот восхитительный ужас заплескался уже в глазах мальчишки, смягчая грызущую Барти боль от осознания того, что Повелитель простил мерзких трусов, предавших его, и Барти продолжал и продолжал свой рассказ о том, как ему удалось все устроить, перехитрить всех здешних умников... Особенно заводило его то, что мальчишка был похож на Повелителя в детстве – Барти видел портреты юного Тома Риддла здесь, в школе. Волдеморт слушает его с благоговейным страхом... Иллюзия приятно согревала раненое самолюбие. Барти не мог оторвать взгляд – и не заметил, как ворвались эти...
Проклятый мальчишка... Да, именно сходство с Повелителем во всем виновато. Барти никогда не испытывал особо нежных чувств к юным мальчикам. И хорошо, иначе он не выдержал бы весь этот учебный год, ничем таким не раскрыв своего истинного лица. Да и во взрослых мужчинах здесь Барти не находил ничего привлекательного – такие все правильные, просто посмотреть тошно. Ничего порочного – а Барти привлекала именно порочность. Потому он и пошел в свое время за Волдемортом. Всё объяснялось просто – влюбился и последовал за своим кумиром. Ему было тогда лет восемнадцать – нормальный в его возрасте поступок. Не он один это сделал – Блэк-младший примкнул к сторонникам Волдеморта по той же причине, и сбежать хотел, дурачок, от обиды, потому что обожаемому Повелителю было не до него. Родители, конечно, не поняли Барти. Им и склонность сына к мужской любви невозможно было бы понять, а уж такой объект любви... В отличие от глупенького Регулуса Блэка, Барти всегда знал, что у него не было никаких шансов на любовь Повелителя, и держался на почтительном расстоянии, ведь вокруг обожаемого злодея было столько лиц старше и достойнее. Но всё же сердце сладко замирало от каждого взгляда Волдеморта, и Барти был готов исполнить любую волю Темного Лорда.
Как же близок был он в этот день к исполнению своей юношеской мечты... Он стал бы тем, кто настигнет сбежавшую от Волдеморта жертву, довершит его волю... после того, как сделал всё, чтобы эта жертва, столь необходимая Повелителю, попала ему в руки... и тогда стал бы главным среди его сторонников. Самым верным. Единственным. Пусть все эти мерзавцы ползают в пыли, вымаливая прощение, – Барти с полным на то правом стоял бы у трона, высоко держа голову и ощущая сладкий трепет от близости к объекту своей прежде недостижимой любви... а может быть, ему позволено было бы присесть на подлокотник трона... пусть смотрят, изображая почтительность... или даже на колени к Повелителю... Как близко было счастье. А теперь...
Вот она сидит напротив него. Осталась присматривать, чтобы не убежал. Ну и взгляд. Смотрит, словно на кучу драконьего дерьма, которое ее драгоценные ученички притащили в обеденный зал. Как там ее звали?.. А впрочем, все равно. Что с ней разговаривать. Она не поймет, им всем не дано понять. Ему уже всё равно...
Голоса в коридоре. Идут за ним. Что ж, пусть идут. Сделать он уже ничего не может. Слишком поздно. Но покажет этим людишкам, как могут умирать за Повелителя те, кто любит его больше жизни! Надеяться на то, что они не уничтожат его, а отправят обратно в тюрьму, – это было бы уж слишком...
Что это?! Голосов он уже не слышал. Знакомое ощущение наполнило все тело сладкой болью и мучительным наслаждением... Дементор!!!
К дементорам Барти был неравнодушен всегда, да и они к нему тоже – надоест ведь любому, когда тебя все только боятся и никто не любит. Товарищи по нечестивым забавам только морщились брезгливо. Но в алых глазах с кошачьими зрачками Барти замечал тень насмешливого одобрения – один лишь Повелитель был достаточно порочен, чтобы оценить такую склонность. Да, дементоры примкнули к Волдеморту потому, что он обещал им полную свободу. Но ведь вначале он должен был очаровать их чем-то, чтобы они на него не набросились до того, как он скажет им свои условия?! У Барти никогда не хватало смелости спросить...
Вместо панического ужаса, как ожидала надзирательница, Барти ощутил облегчение и безумную надежду. Он знал, что найдет общий язык с любым из этих существ. Ни один из них еще не устоял перед его обаянием и выражением восхищения и нежности на симпатичной и дерзкой мордашке. (И кто сказал, что дементоры не видят?! Уж Барти-то лучше знать.) Это и помогло ему в свое время бежать из тюрьмы. Влюбленный дементор, карауливший вход в тот день, лишь вздохнул горестно, когда Барти покидал тюрьму вместе с отцом. Жаль мать, она всё же любила свое непутевое дитя... Папашу, после всего, было не жаль ничуть – тиран, мучитель, как сладка была месть за вечное непонимание, за то, что всю жизнь отец мешал ему жить по-своему... Сказал ведь: «Ты мне не сын», – ну так и оставь в покое! Так нет же... Вот и получил свое. Черт с ним.
Барти был, пожалуй, единственным узником, которому нравилось в Азкабане. А кому не понравится быть объектом всеобщей любви?! Соседи по камерам никому не расскажут – живыми отсюда такие, как они, не выходят. Со временем, наверное, надоело бы – запретный плод, перестав быть запретным, теряет свою притягательность. Но Барти не стал дожидаться такого момента. Он знал, что должен найти Повелителя. Это был его шанс. Спасти Повелителя – значит завоевать его сердце (банальная фраза, разве у Волдеморта может быть сердце?) И Барти добился от родителей согласия помочь. Тьфу, черт, нашел кому довериться – папаше! Вот и расплатился за свою доверчивость. Азкабан показался раем по сравнению с заключением в родительском доме.
Жаль, у дементоров нет имен. Даже не обратишься в порыве нежности. И Барти давал им имена сам – там, в Азкабане. Пылкий, Нежный, Страстный... Они все были разные, из всех людей Барти один это знал. Ну, еще, может быть, Повелитель...
Дверь открылась. Барти отвел глаза от лица караулившей его Минервы, искаженного отвращением и страхом, и посмотрел на вошедших. О чудо! Как этому тупице министру могло прийти в голову взять с собой именно его?! Того, кто так любил Барти, что позволил ему уйти тогда только потому, что Барти попросил... Ну да, этим идиотам все дементоры на одно лицо, они их не различают. А напрасно! Ох, пожалеете об этом! Мой Нежный, мой самый нежный...
Дементор устремился к лежавшему на полу Барти. Склонился над ним. Минерва и министр выбежали из комнаты с воплем ужаса. Им очень ясно представлялось, что ждет их пленника...
Фигура в нелепом балахоне упала к ногам Барти. Странно звучали слова любви в устах существа, внушающего всем такой страх, но Барти давно перестал задумываться об этом парадоксе. Приятно, когда тебя любят те, кто больше никого не любит, а значит, ты единственный. Приятно научить любви существа, не имевшие о ней понятия. Окруженный всеобщим поклонением там, в Азкабане, Барти понимал, что должен был чувствовать Волдеморт. Человек, которого с рождения никто не любил, а любви хотелось. Он добился ненависти всего мира, не любви – но разве эти чувства не сродни друг другу?..
Дементоры отлично усвоили науку любви от Барти. Куда до них людям!.. Восхитительные прикосновения прохладных влажных пальцев... И губы у них такие нежные... Главное – не забыться и не позволить поцеловать себя в губы, когда в порыве страсти дементор забывает, как это опасно.
Скинув капюшон, дементор целовал руки вновь обретенного возлюбленного. Барти, разомлевший и успокоенный, снова начал строить планы и отрешенно слушал. «Мальчик мой, я никому тебя не отдам...» Как приятно, когда тебя так любят. В умилении он потянулся поцеловать безволосую макушку – и тут одуревший от счастья дементор, позабыв обо всем, прижал свои губы к его губам...
Ворвавшись в комнату, Дамблдор, сопровождаемый разъяренной Минервой и спотыкающимся расстроенным Министром Магии, увидел именно то, что ожидал увидеть. Самозванец лежал на полу, как небрежно брошенная тряпичная кукла, и был «хуже, чем мертв». Всё было ясно. И никто из них не почувствовал боль ужасного существа в мрачном балахоне, терзаемого непривычным для него горем и раскаянием...
