Хорошо, что сегодня небо ясное. Все звездочки как на ладони. Если лечь и долго смотреть вверх, можно увидеть, как они кружатся... Ну да, ты говорил мне, что это Земля кружится, но мне трудно в такое поверить. Да и не все ли равно?

Твою звезду трудно разглядеть, уж очень она далеко отсюда, – но я столько в небо глядел за эти годы, что стоит голову вскинуть, и сразу безошибочно выловлю среди блестящих крошек нужную. Вон она, лучистая, зеленая, подмигивает мне насмешливо.

Интересно, долетел ты уже до дома или еще нет? Я так и не смог разобраться в вашем счете времени, только понял, что ваш год и наш – это совсем разные вещи. Если еще не долетел, то, значит, лежишь в своей койке весь опутанный цветными трубками, холодный, не дышишь – а все-таки живой. А вдруг тебя не смогут разбудить, сломается какая-нибудь машина? Страшно... Я ведь больше никогда не узнаю, что с тобой, и даже если ты соберешься вернуться, то уже не застанешь меня. Мы тут недолго живем по вашим меркам.

Никогда у меня так сердце не болело за чужого, в общем-то, человека. Да и за близкого не болело – не было у меня этих близких. Ты же знаешь, я сирота. Были друзья, да сплыли, а того единственного, что остался, я за друга не считаю. Ему только еда да кров от меня нужны, да еще язык почесать, когда скучно. Надо же, сорок лет в одиночестве прожил и в ус не дул, даже не знал, что это одиночеством называется, всем был доволен. А стоило тебе появиться ненадолго и снова исчезнуть – словно проснулся я. Непривычно чувствовать себя живым. Неудобно. Неуютно. Уязвимый делаешься, мягонький, слабый... И слезы невесть откуда берутся, и слова такие, что их и подумать страшно, не то что вслух сказать, и в сердце что-то шевелится, как зверушка. Жалкий я стал. Хорошее словечко – жалкий. Жалкий – это тот, кого жалеют, но и тот, кого презирают, тоже. Никогда я себя таким не чувствовал, хотя и жалости, и презрения хлебнуть доводилось. Просто раньше я про себя все знал и в себе был уверен, а сейчас – словно кто-то другой внутри меня завелся, не понять его, не выгнать, не убить.

Это ты мне его подселил, второго. Не было такого раньше, говорю тебе, не было! Помнишь, как первый раз мне в глаза посмотрел? Вот тогда и подсадил, колдун проклятый, все вы там колдуны на своей зеленой звезде, не отпирайся! Я же почувствовал – знаешь вот, когда в горах весна бывает, солнце на землю светит, и из ниоткуда начинает трава расти, прямо из черной земли. Вот и ты так же. Ты мне в душу посмотрел, и там что-то зашевелилось сразу, и шевелится до сих пор, не дает мне покоя.

Знаешь, я уже давно серьезно подумываю о том, чтобы все забыть. Жалко мне своей головы, своих рук умелых – до слез жалко, а вот памяти не пожалею. Нет сил моих больше. Ведь это так просто и быстро – глоток, и все. Имя новое возьму, уеду куда-нибудь подальше и начну новую жизнь – спокойную...

Нет, вру я все. Не хочу я ничего забывать. Слишком оно дорого мне. Как-то это все будет на предательство похоже. Да, тебя здесь многие помнят, но так, как я – никто. Хотя кому мне рассказывать? Себе-то стесняюсь...

Не бывает на свете такой красоты, это я точно тебе говорю, все-таки я не домосед какой, всю страну из конца в конец исходил. Бывает, увидишь цветок или камень необыкновенный – и стоишь часами, как дурень, рот разинув. Или в мастерской неделями горбишься – а как закончишь, сам ахнешь, до чего хорошо вышло. Нет, видел я красоту, знаю в ней толк и сам ее делать умею. Но вот человека прекраснее, чем ты, не было на свете и не будет. Мне даже стоять рядом с тобой неловко было – просто роза с чертополохом на одной клумбе. А ты словно и не замечал, какой я черный да угрюмый. Всегда ласковый со мной был. Знал, наверное, что я за одну твою улыбку саблезубого тигра голыми руками задушу. Знал, не мог не знать. Только ничего тебе от меня не надо было. Ничего-то я не мог тебе дать.

До идеи с камнями вы и сами бы додумались – неделей раньше, неделей позже, какая разница? Шпион из меня тоже никудышный вышел, все-таки не того я склада человек. Вот и вышло, что ничем я тебе помочь не способен, разве что яблочком угостить. Впрочем, яблоки мои ты любил. И благодарил за них щедро.

Только не нужны мне твои жалостливые подачки, слышишь? Я же насквозь тебя видел, как стеклянного, видел, что ты думаешь! «От меня не убудет, а бедняге радость», да? Прав я? Прав?

Эх... Чего уж там. Не буду я сегодня врать себе больше. Это я от боли на тебя наговариваю. И от стыда за свою трусость. Ведь ты же звал меня с собой, уговаривал не бояться, объяснял, что раз ты здесь дышать можешь и нашу пищу есть, то и я у вас выживу... Да не в воздухе дело, пойми. И не в еде. Здесь мой дом, моя земля, здесь я хозяин. А у тебя я был бы приживалой бесполезным, беспомощным... Или того хуже – диковинкой с другой планеты. Ты добрый, ты возился бы со мной, терпеливо учил бы... Ну не могу я так!

И ты улетел, а я остался. Сижу пьяный, хотя нашим вином непросто напиться, считаю звезды, а они от слез дробятся острыми гранями. В доме за столом сидит деревянная кукла, что я по памяти с тебя сделал, глупо смотрит в стену глазами из агатов. Прости, Ильсор, не судьба нам с тобой вместе быть. Ты это знаешь, а я, Урфин, с самого начала знал.

© Джуд, 04.12.04