* * *

Сквозь обступившую сознание вязкую, душную пелену робко пробились первые звуки. Сгустились, обретая плоть и характер, воскрешая в памяти полустертые образы. Скрип и удар – захлопнулась дверь. Быстрые, легкие шаги (эльф?). Тонкий звон металлического инструмента, упавшего на каменный пол. Где-то вдали высокий, монотонный голос устало ронял слово за словом, не прерываясь и не меняя выражения, словно диктовал какое-то бесконечное письмо. Звук приближался, и существо невольно напрягло слух – единственное, что было в его распоряжении.

– Человек, – голос звучал уже совсем близко, – мужчина. Сорок один год. Множественные ранения. В основном, стреляные. Отметь у себя, Корвэ, стрелы орочьи, некоторые необломанные. Прежде, чем отправишь парня за Дверь, вели извлечь, проверить и сдать на склад. Та-ак... рост пять футов одиннадцать дюймов, волосы светлые, глаза... пиши зеленые, Корвэ, – голос обрел оттенок снисходительности. – Мертв, естественно.

Откуда-то со стороны пришла боль, пронзительная и сокрушающая. Измученное сознание попыталось спрятаться обратно во тьму, из которой едва вынырнуло. Но было уже поздно. Вместе с болью пришло ощущение тела. Судорожно дернулись пальцы. С хрипом пополз в легкие воздух.

– Мой господин... – в этом новом голосе звучал страх и благоговение. – Намо милостивый... он, кажется, жив!

* * *

Легкую лодку закружило на порогах, она накренилась, зачерпывая бортом воду. Вместе с ледяным потоком за шиворот человеку скользнуло что-то живое, извивающееся...

– Змея! – тренированное тело отреагировало прежде, чем затуманенный рассудок успел осознать, что происходит. Одним мощным прыжком человек оказался на корме своего суденышка. В последний момент ему откуда-то вспомнилось, что эльфийские лодки рассчитаны на идеальный баланс и плавные, исполненные достоинства движения.

Он взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие. Лодка, словно норовистый конь, встала на дыбы и небрежно сбросила своего седока. Тот с шумом обрушился в вихрящуюся вокруг отмелей воду. Перепуганная лягушка вылетела из-за ворота промокшей рубахи, растопырив лапки, плюхнулась неподалеку и бодро пустилась наутек.

Ворча и ругаясь, человек побрел к берегу по пояс в воде. Несколько раз сильным течением его сбивало с ног, скользкие камни, словно живые, вырывались из замерзших пальцев, но он упрямо волок свое тело вперед.

Наконец, фыркая и отплевываясь, он выполз на сушу и так же, на четвереньках, не поднимая головы, дунул прочь от предательской стихии. Он резво перебирал руками и ногами, пока не врезался во что-то, оказавшееся по ближайшем рассмотрении парой когда-то дорогих, а теперь довольно поношенных сапог.

Некоторое время он пристально разглядывал их: щегольские острые носы, украшенные металлическими накладками в виде подковок, тяжелые поножи из толстой тисненой кожи, вытертые стременами лоснящиеся полосы по бокам ступни... Сапоги не возражали против осмотра и лишь изредка деликатно переступали с ноги на ногу.

Вид человеческой обуви навел несостоявшегося утопленника на мысль о том, среди его соплеменников принято ходить на двух ногах, а не на четырех. Сделав такое заключение, он резво вскочил и... оказался нос к носу с воином в полном боевом облачении Всадника. Расширившиеся от изумления зеленые глаза встретились с золотисто-карими, веселыми и слегка хмельными, взиравшими на него с дружелюбным интересом.

– Ты кто? – нарушил молчание Всадник.

– А ты кто? – Почему-то человеку показалось совершенно невозможным ответить на заданный ему простой вопрос, и он решил ограничиться контрвопросом.

– Ты что, меня не знаешь? – обиделся роханский воин. – Вы там у себя совсем газет не читаете?

Человек осторожно покосился на весело плещущуюся у него за спиной речку и быстро помотал головой.

Всадник извлек из-за пазухи пачку помятых пергаментов, украшенных броским заголовком «WANTED!».

-Видишь? – объяснил он, тыча пальцем в крупный нарисованный от руки портрет человека в глухом шлеме. – Это я. Эомер, сын Эомунда и племянник короля Теодена. Понятно?

– Понятно, – не слишком уверенно произнес выбравшийся из реки.

– Тогда ты тоже представься, – потребовал Эомер. – Я не могу абы с кем в чистом поле разговоры разговаривать. Ну, говори, кто ты такой?

Человек задумался. Нахмурил брови. Пошарил глазами по сторонам, словно пытаясь отыскать потерянное имя, и, наконец, беспомощно развел руками.

– Не помню! – чистосердечно признался он.

– Как это – не помнишь? – Всадник казался потрясенным. – Хоть имя-то у тебя должно быть?

– Должно, – согласился человек. – Но нету.

Эомер надолго задумался, грызя ноготь и шевеля от напряжения бровями. Затем лицо его просияло.

– Я знаю! – радостно воскликнул он. – Ты лазутчик!

– Кто-о?

– Ну, шпион, – пояснил Эомер. – У шпионов никогда не бывает имен.

– Да? – озадачился его собеседник. – Шпион? И чей?

– Ну, брат, это ты сам знать должен.

– А я не знаю.

Только теперь Эомер заметил, что с его нового знакомого ручьями течет вода. Вздохнув, он стянул с себя толстый дорожный плащ и набросил его на плечи промокшего человека.

– Поехали со мной, лазутчик, – предложил он. – Отогреешься, обсохнешь, поешь чего-нибудь, а там и решим, что с тобой делать.

* * *

Роханская застава, куда Эомер привез найденного у реки незнакомца, вблизи оказалась именно тем, чем выглядела издалека: нечто вроде крестьянского хутора, окруженного частоколом из толстых бревен. Подъезжая к ней, Эомер сделался неразговорчивым и вид обрел важный и многозначительный. Часовым, открывшим перед приехавшими тяжелые тесовые ворота, он бросил всего две коротких фразы: «Это я» – вместо пароля при въезде, и «Это со мной» – в ответ на вопросительный кивок в сторону его спутника.

Они въехали в обширный двор, большую часть которого занимало крытое соломой низкое и длинное строение с маленькими окошками – не то конюшня, приспособленная под казарму, не то казарма, обитатели которой наотрез отказались расстаться со своими лошадьми. Повсюду на столбах была развешана конская упряжь. Трое Всадников в потертых кожаных штанах и расстегнутых на груди рубахах бойко торговались с каким-то горбоносым и кучерявым типом за смирного буланого меринка. Другие трое, усевшись кружком прямо на землю, шлепали засаленными картами, еще с десяток столпились вокруг, отпуская замечания и давая советы. Кто-то, раздетый до пояса, радостно ухая и отфыркиваясь, поливал себя водой из лошадиной колоды.

Прибывшие двинулись было в сторону аккуратной избушки с резными ставенками на окнах, когда дорогу им заступил высокий, незатейливо одетый в серое человек с незапоминающимся лицом и внимательными, недобрыми глазами.

– Кого это ты привез, Эомер? – поинтересовался он, пытаясь заглянуть под капюшон, который Эомер предусмотрительно надвинул незнакомцу до самого носа.

Лицо Всадника приобрело такое выражение, словно ему довелось попробовать харадский фрукт ситрониум. Он хотел было что-то сказать, но тут его спутник, обрадовавшись возможности хоть что-то сказать о себе, весьма некстати вылез вперед.

– Я шпион, – сообщил он, гордо блеснув из-под капюшона зеленым глазом.

Эомер сморщился еще больше и наградил его довольно чувствительным тычком под ребра, заставив умолкнуть.

– Я тебе потом все объясню, Гамлинг, – пообещал он, подталкивая своего протеже к двери.

– Ну неужели ты совсем-совсем ничего не помнишь, – допытывался Эомер получасом позже, когда его новый знакомый, уже переодетый в запасные штаны и рубаху самого Эомера, с удовольствием уписывал густую мясную похлебку и только мотал головой на все вопросы своего спасителя.

Оставив его на время в покое, Эомер собрал в охапку мокрую одежду и понес ее во двор, чтобы развесить на солнышке.

Громкие голоса под окном заставили человека оторваться от еды и напрячь слух.

– Если ты действительно притащил шпиона, Эомер, то почему он сидит в твоем доме, а не в погребе? Как-то подозрительно это выглядит...

Судя по резкому, скрипучему голосу, это снова был Гамлинг. Эомер буркнул в ответ что-то неразборчивое, но явно не слишком приветливое.

– Нет, это мое дело, – не унимался Гамлинг. – Не забывай, что ты сослан сюда под мое наблюдение, и я отвечаю за тебя перед королем.

– Перед королем! – хмыкнул Эомер. – Скажи лучше, перед Гримой. Я прекрасно знаю, на чей хромоногий стол ложатся все твои доклады, Гамлинг.

– И все-таки тебе придется ответить, если ты не хочешь неприятностей. Так шпион этот парень или нет?

– Шпион, шпион, – неохотно признал Эомер.

– Тогда – в погреб! Эй, караульные!.. – в скрипучем голосе звучало неприкрытое торжество.

– Нет, погоди, – забеспокоился Эомер. – Его нельзя в погреб! Потому что... потому что... потому что это наш шпион! Мой то есть. Я его посылал на разведку. И теперь он мне отчитывается.

Кажется, Эомер был ужасно горд тем, что так ловко выкрутился.

– Это мой личный, секретный шпион, – с удовольствием повторил он. – Из наших лучших людей.

– Из наших? А одежонку-то ты принес – гондорскую! – не сдавался Гамлинг. – И почему я его не знаю? Как его зовут?

– Зовут его... э-э-э... Дернхельм, – отбивался Эомер. – И знать тебе его не положено. А одежда на нем гондорская... потому что я его как раз в Гондор и посылал.

– Дернхельм? – вмешался еще один голос. – Это не тот ли Дернхельм из эореда маршала Беора?

Это предположение было встречено таким бурным гоготом, что подслушивающий человек невольно напрягся.

– Какой такой Дернхельм? – этим вопросом он встретил в дверях возвращавшегося Эомера.

Тот невольно покраснел и, отводя взгляд, забормотал, что назвал первое имя, которое ему пришло в голову, что имя в принципе неплохое и что пресловутый Дернхельм, которого имели в виду его всадники, хотя и отличался несколько своеобразными сексуальными пристрастиями, зато имеет перед другими то неоспоримое преимущество, что полтора года назад пропал без вести – не то утонул, не то попался залетной банде орков на южной границе.

При упоминании о своеобразных сексуальных пристрастиях чужак встрепенулся и потребовал было уточнения, но в итоге вынужден был согласиться с тем, что лучше иметь сомнительные имя и биографию, чем не иметь ни того, ни другого вовсе.

Таким образом, вопрос с именем был решен, и свежеокрещенный Дернхельм вместе со своим спасителем склонились над картой Средиземья.

Проведенный с пристрастием допрос помог установить, что более или менее четко гость осознает себя только с момента купания в реке, но примерное представление о географии и истории собственного мира все-таки имеет. Тем не менее, упоминание о Гондоре не вызывало у него ни каких-либо воспоминаний, ни даже эмоций.

– И все-таки, ты наверняка из тех краев, – устало сказал Эомер через полтора часа выматывающего умственного напряжения. – У Гамлинга на это глаз острый, даром, что сволочь редкостная. Если бы тебе удалось добраться до Минас Тирита, там бы тебя наверняка кто-нибудь узнал.

Дернхельм резко вскинул голову и уставился Эомеру в глаза.

– Ты... отпустишь меня? – проговорил он неожиданно осипшим голосом.

Эомер отвел глаза.

– Я не могу, – смущенно признался он. – Я ведь только номинально здесь командую. Даже если я настою на том, чтобы тебя выпустили за ворота, ребята Гамлинга перехватят тебя по дороге. А тогда нам обоим не поздоровится.

– Что же со мной будет? – тихо спросил Дернхельм.

– Что-что... – неожиданно обозлился Эомер. – Останешься здесь пока. А там... есть у меня одна мысль.

Мысль Эомера, будучи поздно ночью доведенной до сведения Дернхельма (за запертыми дверями, шепотом и на ухо), вызвала у последнего такой мощный вопль протеста, что в соседней конюшне забилась, всхрапывая, и долго не могла успокоиться какая-то особо впечатлительная кобылка.

С трудом удержав своего товарища от желания немедленно набить ему морду, Эомер вполголоса продолжал убеждать его:

– Ну подумай сам: даже если нам удастся добраться до Минас Тирита – кому мы там нужны? Там своих бродяг выше крыши. Не-ет, нам надо сразу как-то выделиться, чтобы обратить на себя внимание и сделать карьеру.

– Карьеру? – хрипел Дернхельм, стараясь вырваться из цепкой хватки роханца. – Карьеру? Я, может, и вправду только вчера из речки вылез, но это не значит, что я готов делать карьеру своей... своей... тьфу!

– А обратно в речку не хочешь? – вкрадчиво поинтересовался Эомер.

– Зачем? – растерянно заморгал Дернхельм.

– А затем, дорогуша, – шепот Эомера так и сочился сарказмом, – что мои ребята тебя видели и знают, что ты шпион. Значит, как лазутчику тебе теперь грош цена. В эоред тебя не возьмут: уж Гамлинг об этом позаботится. А держать тебя здесь за просто так тоже никому не улыбается. Так что выбор у тебя невелик: либо со мной – либо в речку лягушек кормить.

Дернхельм, поникнув русыми кудрями, некоторое время обдумывал сказанное, потом вздохнул и совершенно убитым голосом спросил:

– Так что – мне побриться?

* * *

– Путь в Цитадель лежит через постель, – мурлыкал Эомер, скребя лезвием ножа по заросшей ржавой щетиной щеке своего нового товарища. – Народная мудрость никогда не подводит. Мы с тобой, брат Дернхельм, пробьем себе дорогу на самый верх. Может быть, я даже стану маршалом. А ты хочешь быть маршалом, дружище?

– Откуда мне знать, – морщась, процедил Дернхельм, – может, я и так маршал. Может, я даже наместник гондорский.

– Это вряд ли, – резонно возразил Эомер, критически оценивая результаты своего труда и очевидно оставаясь довольным ими.

Свежевыбритый Дернхельм в чистой белой рубашке и с расчесанными волосами действительно оказался очень привлекательным мужчиной. По крайней мере, в глазах роханца мелькнуло нечто, заставившее его визави нервно подвигать плечами и незаметно разгладить складки на подоле.

– Значит, так, – после неловкой паузы заговорил Эомер. – Теперь нам нужно... ну... если мы решили, что должны заранее подготовиться, чтобы не ударить в грязь лицом в Гондоре...

Дернхельм обреченно кивнул и потянул подол рубахи кверху.

– Подожди, – остановил его роханец. – Давай я сам ее с тебя сниму. Так будет романтичнее.

– Ты бы хоть поцеловал меня, что ли, – криво усмехнулся Дернхельм, когда Эомер приблизился к нему вплотную и осторожно, словно боясь обжечься, положил руки на бедра.

– Хм... об этом я как-то не подумал, – удивленно признался Эомер. – Все-таки сразу видно, что ты гондорец.

– Я даже думаю, что на первый раз поцелуем можно и ограничиться, – намекнул Дернхельм.

– Ты думаешь? – Эомер пытался изобразить разочарование, но заметно было, что ему здорово полегчало.

– Точно тебе говорю, – авторитетно закивал Дернхельм и для верности добавил:

– Честное гондорское.

Честное гондорское, по-видимому, Эомера убедило, и он решительно перенес свои лапы на плечи товарища. Тот зажмурился и склонил голову набок, вытянув губы трубочкой.

Эомер осторожно приблизил к этой трубочке свои собственные губы, смущенно попыхтел и наконец решился прижаться к ним по-настоящему. Дернхельм не возражал, и Эомер, поколебавшись, высунул язык и попробовал пошевелить им. Губы Дернхельма напряглись в ответ, и роханец, сочтя это поощрением, просунул язык еще глубже. Его партнер дернулся и что-то промычал. В восторге от того, что ему удалось так быстро завести Дернхельма, Эомер подхватил его одной рукой под затылок, не давая вырваться, и еще некоторое время мусолил его губы, которые не оставляли попыток донести до него какую-то явно ненужную в данный момент информацию.

– Ну как? – самодовольно спросил он, оторвавшись наконец, чтобы глотнуть воздуха. – Хорошо получилось?

– Н-ничего, – отозвался Дернхельм, производя губами странные жевательные движения. – Для первого раза очень даже неплохо. Только можно тебя попросить об одном одолжении?

– Да? – гордый собой, Эомер готов был сейчас оказать приятелю любую услугу.

– Никогда больше не ешь на ужин чесночную похлебку!!!

Следующий день прошел на редкость скучно. Эомер строго-настрого запретил своему новому другу выходить из дома, и Дернхельм провел все время до ужина, выцарапывая кончиком ножа на тяжелой дубовой столешнице человеческие фигурки: просто человеческие фигурки, фигурки, находящиеся в разной степени возбуждения, целующиеся фигурки и даже фигурки, предающиеся сексуальным излишествам в самых разнообразных позах. Этих последних становилось тем больше, чем ближе подходило время к вечеру, на который Эомер назначил следующее занятие курса молодого бойца.

– Молодого гондорского бойца, – пояснил он, многозначительно подмигивая Дернхельму, прежде чем исчезнуть на весь день по каким-то одному ему ведомым делам.

Уже начинало темнеть, когда Дернхельм закончил шестьдесят четвертую эротическую картинку и начал раздумывать, не включить ли в следующую композицию парочку лошадей. В сгущающихся сумерках казалось, что фигурки на столе шевелятся, извиваясь в непристойном танце. Это выглядело забавно, и мрачное настроение неудавшегося шпиона стало понемногу улучшаться.

Какое бы потрясение ни лишило Дернхельма памяти, здравого смысла он отнюдь не утратил, а потому смотрел на карьерные устремления своего нового знакомого и покровителя с большой долей скепсиса. Какое-то шестое чувство подсказывало ему, что, будь все так просто, Гондор давно занял бы первое место в Средиземье по количеству маршалов на душу населения, но, насколько Дернхельму было известно, такого пока не случилось. Тем не менее, он счел разумным держать свои сомнения при себе по крайней мере до тех пор, пока не окажется у ворот Минас Тирита.

Как ни странно, несмотря на столь бурную первую реакцию на предложение Эомера, предстоящие «тренировки» очень мало волновали Дернхельма. То ли оттого, что тот был убежденным фаталистом и считал, что чему быть – того не миновать, то ли оттого, что смутные, но приятные ощущения в нижней части живота, возникавшие в те минуты, когда Эомер прикасался к нему, наводили Дернхельма на разного рода оптимистические мысли.

Эомер вернулся в избушку около полуночи, когда Дернхельм совсем отчаялся дождаться его и собирался завалиться спать. В подвешенном над столом светильнике не оказалось масла, а обратиться за помощью к кому бы то ни было Дернхельм не рискнул, предпочитая сидеть в полной темноте, только бы лишний раз не напоминать о себе Гамлингу и его присным.

С первой же минуты, когда Эомер ввалился в дверь, шаря руками по стенам и неразборчиво бормоча ругательства, стало понятно, что он безнадежно и в доску пьян. Ноги отважного Всадника явно оказались не слишком привычны к передвижению без участия мозга, а потому то и дело заплетались, так что, не успев сделать и нескольких шагов, Эомер ухитрился наступить сам себе на ногу, что вызвало новый град ругательств. Дернхельм, глаза которого уже успели освоиться в с темнотой, еле успел подхватить своего незадачливого приятеля за талию, чтобы удержать его от падения. Тот немедленно обхватил его руками за шею, повиснув на ней всей тяжестью своего тела и склонив утомленную голову на плечо Дернхельма.

– Я пришел к тебе с приветом! – прошептал он прямо в оказавшееся вблизи его губ Дернхельмово ухо и, сочтя сию фразу отличной шуткой, радостно захихикал.

Дернхельм только головой покачал, увлекая приятеля к набитому сеном тюфяку, служившему Эомеру постелью.

Но уложить спать подгулявшего роханца оказалось не так-то просто. Прежде всего, он наотрез отказался освободить шею Дернхельма, цепляясь за нее с упорством, достойным лучшего применения.

– Отпусти меня! – сквозь зубы бормотал Дернхельм, одной рукой отдирая от себя Эомера, а другой упираясь в край сколоченного из досок ложа, чтобы не свалиться на него.

– Ни за что! – мотал головой Эомер. – Не отпущу. Потому что ты теперь мой друган на всю жизнь. Мой дружо-очек... – в его голосе появился трагический надрыв. – Единст-венный...

Произнеся эти слова, он в очередной раз споткнулся и рухнул на ложе, увлекая за собой Дернхельма.

– Да отпусти же меня наконец, жеребец роханский! – взорвался тот. От железной хватки Эомера у него немилосердно болела шея, к тому же, падая, он больно ушиб лодыжку, отчего еще больше разозлился.

Эомер икнул, отчего комната наполнилась явственным ароматом винных паров, и разжал руки.

– Я жеребец! – громко заявил он, издав звук, напоминающий хриплое ржание, и, по некотором размышлении, добавил:

– И я пришел трахаться!

– Тогда зачем было так надираться? – уже более миролюбивым тоном пробурчал Дернхельм, кое как умостившись на краю тюфяка и потирая ушибленную ногу.

– Для храбрости! – на удивление ясным голосом отозвался Эомер и почти тут же, опровергая собственное утверждение, заливисто захрапел.

Дернхельм покачал головой и принялся стаскивать с приятеля сапоги. Покончив с этим делом, он распустил шнуровку, стягивавшую ворот рубашки Эомера, и, достав свернутый в изголовье плащ, укрыл им сладко спящего Всадника, заботливо подоткнув плотную ткань со всех сторон.

Проверяя, хорошо ли укрыт Эомер, он нагнулся совсем низко, так, что его ноздрей коснулся запах роханца: смешанный запах вина и конского пота и еще чего-то такого, чего Дернхельм не мог бы определить, но что сразу же вызвало в его сознании неясные образы залитой солнцем степи, высоких душистых трав и головокружительной скачки навстречу ветру. Почти не сознавая, что делает, он наклонился еще ближе, втягивая в себя этот запах, и неожиданно коснулся губами прохладной и влажной кожи Эомера.

Тот тихонько застонал и запрокинул голову.

– Значит, ты хочешь трахаться? – неожиданно жарко зашептал Дернхельм прямо ему в шею. – Ну так сейчас ты получишь то, за чем пришел.

И он наградил спящего чувствительным тычком под ребра, отчего Эомер хрюкнул и открыл глаза.

Должно быть, в человеке, носившем ныне имя Дернхельм, и впрямь было что-то гондорское, потому что избавить роханца от одежды ему удалось быстро и ловко, хотя этот последний непрестанно хихикал, называл Дернхельма душкой и лапочкой и все порывался чмокнуть его в плечико.

Раздетый Эомер представлял собой зрелище, которое, будь в избушке хоть немного светлее, могло бы довести до умопомрачения уже и так находившегося изрядно на взводе после дневных упражнений в декоративно-прикладном искусстве Дернхельма. Но поскольку роханец не догадался захватить с собой ни факел, ни даже свечку, его товарищу пришлось на ощупь исследовать широкие плечи, твердый живот и длинные, совсем не кривые, вопреки распространенному представлению о Всадниках, ноги.

Тем не менее, даже эти поверхностные и недостоверные исследования привели и самого исследователя, и его объект в сильное возбуждение, так что некоторое время тишину нарушало только дружное сопение, кряхтение и звуки смачных поцелуев. Постепенно к ним добавился еще один: невнятное ожесточенное бормотание, изредка прерывавшееся выкриками вроде «Сейчас или никогда!», «Подумай о карьере!» и «Зря, что ли, напивался?!»

Последний аргумент, видимо, оказался особенно действенным, потому что после того, как он прозвучал в третий раз, обессилевший Эомер позволил уложить себя поперек постели. Дернхельм подозрительно уверенным маневром пристроился сзади, раздвинул руками два упругих полушария и...

Отчаянный вопль на высоких нотах разорвал тишину двора, заставив караульных и просто любопытствующих толпой кинуться к избушке предводителя, на ходу вытаскивая оружие.

В дверь отчаянно заколотили, едва не снеся ее с петель. Кто-то особо сообразительный догадался выдавить пузырь, затягивавший крошечное оконце, и послать в душную темноту тревожный вопрос:

– Что случилось?

В ответ послышалось неопределенное мычание, а затем натужный и хриплый голос Эомера велел всем присутствующим немедленно разойтись, поскольку у него все «очень... ох... хорошо!»

Всадники повиновались, пожимая плечами и строя на ходу самые разнообразные догадки. К утру вся застава была твердо убеждена, что Эомер прячет в своих апартаментах женщину.

Когда все стихло, Дернхельм с энтузиазмом продолжил начатое им дело и через некоторое время привел его к логическому завершению, в ходе которого Эомер так крепко сжимал зубами уголок подушки, что откусил его напрочь.

– Хорошо было? – прошептал Дернхельм на ухо распластанному под ним Эомеру.

– Ах ты г-г... – прокашлял тот, выплевывая изо рта мокрые перья и будучи очевидно не в силах закончить фразу.

– Гаденыш? – шелковым голосом осведомился довольный Дернхельм.

– Нет, г-г...

Дернхельм перечислил еще пару десятков оскорбительных наименований, но ни одна из догадок не оказалась верной, хотя в глубине души Эомер был согласен с каждой из них.

И только после того, как Дернхельм, утомившись, сполз со спины своего партнера, тот смог справиться с непосильной задачей.

– Г-гондорский кабан, ногу мне придавил!

После чего, с трудом развернувшись на ложе так, чтобы голова свешивалась над полом, слабым голосом попросил:

– Там где-то на полу тазик должен быть...

Под утро Эомеру приснилось, что по приказу Гримы его посадили на кол прямо перед Золотым дворцом в Эдорасе. Было больно и страшно неудобно, потому что острый конец кола добрался до желудка и вызывал там сильнейшие спазмы.

Открыв глаза, Эомер с облегчением убедился, что все не так плохо, хотя боль почему-то так и не прошла. Покосившись на безмятежно храпящего рядом совершенно одетого Дернхельма, роханец выполз из-под укрывающего его плаща, кое-как дотащился до стола и уселся на скамью, предусмотрительно подвернув под себя ногу, чтобы сидеть было помягче. Его терзали смутные сомнения. Определенно, что-то в событиях вчерашнего вечера пошло не так. Эомер прекрасно помнил, что, допив последнюю кружку вина, отправился к Дернхельму, чтобы на практике доказать ему серьезность своих намерений, и только грянувшее вдруг землетрясение, которое в буквальном смысле выбило у него почву из-под ног, помешало осуществить задуманное. Но что же тогда произошло?

Осознание пришло мгновенно, но истина оказалась настолько шокирующей, что он не сразу смог в нее поверить. Безумными глазами Эомер шарил по помещению, ища опровержения ужасной догадке и не находя его. Наконец его взгляд случайно упал на покрытую рисунками столешницу, медленно сфокусировался – и тут отважный предводитель Всадников рухнул головой на стол и тихонько завыл.

Проснувшемуся Дернхельму далеко не сразу удалось успокоить едва не спятившего от потрясения роханца и убедить его в том, что гондорские военачальники чрезвычайно редко позволяют своим фаворитам трахать их, предпочитая вообще-то занимать более активную позицию.

– Но кто же я после этого получаюсь? – продолжал переживать Эомер, застенчиво утыкаясь носом в живот своего товарища.

– Ты – герой! – убежденно заявил Дернхельм, гладя его по голове. – Отважный, решительный, целеустремленный... и подающий большие надежды!

– Ты так думаешь? – с надеждой поднял голову Эомер.

– Абсолютно уверен! – закивал Дернхельм, широко открыв честные зеленые глаза. – И не сомневаюсь, что при должной тренировке...

Эомера перекосило...

– ...В любом случае, – поспешил заверить его приятель, – от меня никто об этом не узнает.

В этот момент на дворе взревела труба и послышался топот множества бегущих ног. Пока Эомер прыгал то на одной, то на другой ноге, натягивая штаны и сапоги, Дернхельм быстро занавесил выбитое окно плащом, оставив щелочку, чтобы подглядывать.

Посреди хорошо утоптанного двора, возвышаясь над сбегающимися со всех сторон встревоженными эорлингами, красовался Гамлинг с длинным свитком пергамента в руке.

– Король Теоден шлет приветствие своим храбрым воинам! – торжественно провозгласил он, потрясая свитком. Всадники нестройно и одобрительно зашумели.

– А также приказывает, – в голосе Гамлинга слышалось неприкрытое торжество, – усилить бдительность, дабы в наступившее тревожное время не позволить врагу застать нас врасплох. А для выполнения этого задания он наделяет своего недостойного слугу... – на этом месте оратор прервался и отвесил нарочито скромный поклон, дабы ни у кого не осталось сомнений, что речь идет именно о нем, – ...особыми полномочиями, позволяющими без суда и следствия вешать выявленных предателей, изменников и разоблаченных шпионов на первом же дубе!

Воцарилось молчание. Гамлинг не спеша слез с телеги и подошел вплотную к протолкавшемуся в первый ряд Эомеру.

– Желаешь что-то возразить? – ехидно поинтересовался он.

Эомеру оставалось только развести руками. Возразить было нечего. Довольный Гамлинг открыл было рот, чтобы приказать арестовать «разоблаченного шпиона», как вдруг Эомера озарило.

Поманив человека в сером наклониться поближе, он прошептал ему на ухо нечто такое, отчего тот аж позеленел и затрясся, злобно оглядываясь по сторонам. Эомер, гордо задрав нос и ни на кого не глядя, прошествовал мимо него, и только захлопнув за собой дверь избушки, разразился хохотом.

– Что ты сказал ему? – полюбопытствовал слегка побледневший, но держащийся вполне мужественно Дернхельм.

– Я сказал ему, – выдавил корчащийся от смеха Всадник, – что он может повесить тебя на первом же дубе, и я даже не буду возражать... как только он найдет в здешних краях хоть один дуб!

Перед глазами Дернхельма встали бескрайние роханские степи без единого деревца, и через мгновение к заливистому эомеровскому смеху присоединились не менее громкие раскаты его собственного...

– И все-таки, времени остается совсем мало, – сказал Эомер, отсмеявшись и вытерев выступившие на глазах слезы. – Так что придется немедленно продолжить тренировки.

И покраснел.

Продолжение тренировок оказалось значительно менее болезненным ввиду применения большого количества топленого кабаньего сала, так что когда раскрасневшийся и взъерошенный Эомер выбрался-таки на улицу, чтобы подышать свежим воздухом, а заодно притащить своему товарищу какой-нибудь еды для подкрепления сил, его походка уже почти не напоминала развалистую походочку пьяного моряка.

Возвращаясь в избушку с котелком горячей каши, он наткнулся на одного из своих давнишних приятелей, который с весьма таинственным видом поманил его за угол.

– Чего тебе, Фревайн? – недовольно спросил Эомер, следуя за ним.

Фревайн пару раз оглянулся и, убедившись, что его никто не видит, громким шепотом спросил:

– Это правда, что тот шпион, которого ты привел на днях, на самом деле никакой не шпион, а самая настоящая баба?

– Баба? – вскинулся Эомер, горя праведным желанием защитить своего нового, теперь уже более чем близкого друга. – Да я тебя сейчас...

И тут храброго роханца посетило второе за день озарение. Должно быть, упорные тренировки каким-то образом воздействовали и на его мозг, заставляя его мыслить неожиданно и парадоксально. Эомер опустил уже занесенный было кулак и продолжил более дружеским тоном:

– Я тебя сейчас научу с уважением говорить о моей любимой... сестре!

Последнее слово он произнес с заговорщическим видом, и даже подмигнул Фревайну на тот случай, если истинный смысл сказанного остался тому непонятен.

Уловка сработала, и лицо Фревайна немедленно расплылось в сальной ухмылочке.

– Сестричка, значит, да? – протянул он. – Ну тогда прошу прощения...

– Но я надеюсь, – продолжил Эомер, ухватив приятеля за пуговицу и притянув к себе поближе, – ты никому не расскажешь, что любимая сестричка... э-э-э.. Эовин приехала скрасить одиночество своему братику?

– Могила! – заверил его Фревайн, деликатно высвобождая пуговицу из цепких пальцев Эомера. – Помню, два года назад в Изенском походе была у меня тоже одна... сестричка.

– Ну тогда ты меня понимаешь, – оборвал Эомер пустившегося в воспоминания Фревайна и продолжил свой путь, будучи в полной уверенности, что не далее чем к завтрашнему вечеру весь лагерь будет в курсе, кто именно гостит в домике королевского племянника.

Две миски каши привели Дернхельма в достаточно добродушное расположение духа, чтобы выслушать осторожно преподнесенное Эомером известие о своем новом статусе и не убить товарища на месте, ограничившись легким мордобоем.

– Значит, я теперь еще и шлюха, да? – рычал он, тыкая ослабленного проведенной тренировкой, а потому не сопротивляющегося Эомера носом в некрашеные доски пола.

– Лучше быть живой шлюхой, чем повешенным шпионом, – прохрипел полузадушенный Эомер.

Эта мысль заставила Дернхельма оставить свою жертву в покое и погрузиться в размышления. Некоторое время он нервно мерил шагами тесноватое пространство избушки, бормоча себе под нос что-то неразборчивое. Эомер следил за ним, на всякий случай не поднимаясь с пола.

Наконец гондорец, похоже, пришел к какому-то заключению, потому что перестал шлепать босыми пятками по полу, а забрался на кровать и решительно похлопал ладонью по тюфяку рядом с собой.

– Вставай с пола и иди сюда, – скомандовал он Эомеру, пряча неизвестно откуда взявшуюся улыбку. – Должен же я получить хоть какую-то компенсацию.

И, глядя роханцу прямо в глаза, медленно потянул завязки своих штанов.

Рано утром утомленных бойцов разбудил громкий стук в дверь. Пока Дернхельм старательно укутывался в плащ по самые уши, Эомер натянул штаны и отодвинул засов. На пороге стоял сияющий Фревайн.

– Через час выступаем! – радостно выдохнул он, вытягивая шею, чтобы через плечо Эомера увидеть, что творится в комнате.

– Что значит выступаем? – Эомер упер руки в бока, ненавязчиво загораживая Фревайну вид на кровать. – Это кто так решил?

Фревайн несколько сник и деликатно отвел глаза.

– Гамлинг сказал, – нехотя выдавил он.

– Ах, Гамлинг! – не унимался Эомер. – А почему я должен слушать приказы какого-то там Гамлинга? Кто здесь, в конце концов, главный?

– Ну... э-э-э... – замялся роханец.

– Вот, значит, как... Это что – бунт?

Эомер сощурил глаза и сжал кулаки. Фревайн зажмурился и втянул голову в плечи, ожидая хорошей взбучки, но его командир сумел-таки взять себя в руки.

– И куда же, по мнению Гамлинга, мы выступаем? – сквозь зубы поинтересовался он.

– Далеко на северо-запад, – признался Фревайн, который, догадавшись, что бить его пока не будут, сразу воспрянул духом. – Аж до границы Фангорна. И я вам скажу, – тут он привстал на цыпочки и снова заглянул через плечо Эомера, словно приглашая Дернхельма принять участие в разговоре, – здесь пахнет секретной миссией. Потому как Гамлинговы ребята снаряжают с собой телегу. А я как бы невзначай мимо проходил, да и отвернул мешковину поглядеть, что там лежит...

– И что же? – напряженно спросил Эомер.

– Пилы да топоры! – со значением ответил Фревайн.

– Вот что, друг, – заторопился вдруг Эомер, – ты иди пока, а у меня тут еще дела есть.

Выпроводив весьма недовольного таким оборотом дела и все рвавшегося поглядеть на «сестричку» Фревайна, Эомер захлопнул дверь и, прижавшись к ней спиной, устремил безумный взгляд на выползшего из своего кокона Дернхельма.

– За дубом едем! – с отчаянием в голосе прошептал он, и Дернхельм ответил ему суровым кивком.

После недолгого обсуждения было решено, что оставаться на заставе до возвращения отряда было бы со стороны Дернхельма крайне неблагоразумно.

– Может произойти несчастный случай, – многозначительно вздыхал Эомер.

А Дернхельм с тоской оглядывал опостылевшие стены избушки, прикидывая, сколько дней ему бы потребовалось, чтобы украсить их фигурной резьбой от пола до потолка. По всему выходило, что, если Всадники задержатся на недельку-другую, к их возвращению ни одной ровной поверхности в доме не останется.

Уж лучше несчастный случай, с тоской подумал Дернхельм.

Правильно оценив мученическое выражение физиономии друга, Эомер откинул тяжелую крышку окованного железом сундука, служившего ему шкафом, и принялся сосредоточенно копаться внутри. Дернхельм с любопытством наблюдал, как одна за другой на свет появляются самые разнообразные вещи: четыре непарных сапога, портрет неизвестной роханской девицы в сломанной рамке, подзорная труба (почему-то с цветными стеклышками), несколько засохших лембасов, похоже, времен Эорла Юного (стратегический запас на случай осады, пояснил Эомер), рваный по подолу женский сарафан, древний манускрипт, до того ветхий, что прочесть его было уже совершенно невозможно, деревянная лошадка на колесиках и еще великое множество барахла.

Наконец Эомер вынырнул из сундука, держа в руках старинный шлем со стальными щитками, прикрывающими щеки до самых глаз.

– Наденешь вот это, – проговорил он, заботливо стирая рукавом пыль с потускневшего металла. – Волосы подберешь, чтобы не было видно, что они у тебя коротковаты для женщины. На руки натянем перчатки. И главное, когда будешь идти, бедрами этак плавно покачивай.

И Эомер произвел некоторое телодвижение, долженствующее изображать особенности женской походки, но вместо этого почему-то напомнившее Дернхельму неустойчивую лодчонку, на которой он совсем недавно вернулся в этот мир.