..Поезд летел на север, пронзая густую пелену падающего снега. За толстыми оконными стеклами, покрытыми морозными узорами, тоненько свистел ветер. Агнешка сидела на своей полке, обняв руками колени и натянув на них край длинного шерстяного свитера. Тадзьо смотрел в окно, немигающим взглядом следя за танцем огромных рыхлых снежинок, которые в темноте казались светящимися.

Вагон был забит детьми из школьного лагеря, которые ехали на горнолыжную базу. Они носились по узкому коридору, громко переговаривались, спорили, смеялись, затевали какие-то игры, и это шумное соседство при любых других обстоятельствах здорово раздражало бы Агнешку. Но сейчас она была ему даже рада – взрывы детского смеха за отодвинутой наполовину дверью купе делали воспоминания о страшном подвале чем-то нереальным, подобным страшному сну. Что же касается Тадзьо, то он, похоже, вовсе не замечал ничего и никого вокруг себя, отрешенно глядя в сгущающуюся за окном мглу.

Когда миновали Енджеюв, было уже около одиннадцати часов, и учителя, сопровождающие детей, стали предпринимать все более настойчивые попытки угомонить своих подопечных и уложить их спать. Молоденькая учительница, явно обожаемая детьми, по-видимому, решила для начала отвлечь их от шумных игр какой-нибудь интересной историей и попросила всех выглянуть в окно.

– Ребята, а знаете ли вы, что за места мы проезжаем? – спросила она в наступившей тишине, когда все детские рожицы прильнули к замерзшим стеклам. – Давным-давно эти земли принадлежали князьям Баториям.

Тадзьо и Агнешка вздрогнули и переглянулись.

– В этих лесах они охотились, – продолжала учительница. – В те времена охота была любимым развлечением знати, и последний князь Баторий специально развел в этих лесах самую разную дичь. Здесь и сейчас очень много дичи, потому что наше правительство решилось учредить здесь заповедник. А когда мы прибудем в Хенцины, из окна будет виден старинный замок Баториев. Я вам его покажу. Он называется Сейт.

– В Сейте живет Черный Князь, – сообщил какой-то мальчик. – По ночам он встает из своего гроба и...

– Ну, все, хватит, – вмешалась другая учительница, постарше, построже и далеко не столь популярная. – Что за истории вы рассказываете детям на ночь, пани Мейская?

В вагоне все смолкло – детей отправили спать. Тадзьо и Агнешка по-прежнему сидели молча, но и без слов было ясно, что думают они об одном и том же.

– Его нет в Сейте, – сказал наконец Тадзьо, и Агнешку покоробило от звука его голоса. – Его вообще больше нет. Черный Князь мертв. Уж мы-то позаботились об этом, верно, милая? – Тадзьо рассмеялся сухим, отрывистым, неприятным смехом.

– И все-таки... – перебила его Агнешка, напуганная этим неуместным смехом. – Мы будем совсем близко от этого замка, да еще ночью. Господи, Тадзек, ну как же мы об этом не подумали раньше...

Но Тадеуш уже никак не реагировал на ее причитания, вновь погрузившись в свою непроницаемую апатию.

А поезд все летел сквозь темноту зимней ночи и усиливающийся снегопад, и Агнешке казалось, что он несет их прямо в ловушку.

Было уже за полночь, когда они прибыли в Хенцины. Снег валил так густо и плотно, что разглядеть что-либо в окно было просто невозможно. Но все-таки можно было различить темные очертания гор, и Агнешка, много раз ездившая этой дорогой в Радом к родителям, знала, что на одной из этих гор возвышается замок. Как-то они даже проезжали здесь с Феликсом, и пока поезд стоял на станции, Феликс рассматривал Сейт из окна и рассказывал Агнешке о позднеготической архитектуре – рассказывал, кстати, очень интересно, Агнешка и подумать раньше не могла, что разговор об архитектуре может быть таким увлекательным. Когда она сказала об этом вслух, Феликс улыбнулся и ответил, что у него в Академии курс истории архитектуры вел замечательный преподаватель, который научил всех студентов обожать его предмет и поверить, что архитектурные памятники оказывают не меньшее воздействие на чувства и воображение, чем живопись. Агнешка прикрыла глаза, вспоминая этот разговор в поезде – она сидела на коленях у Феликса, уютно закутавшись в пушистый плед, который они прихватили из дома, и оба они смотрели в окно, на далекий силуэт замка Сейт. «Интересно, обитает ли там кто-нибудь сейчас?» – спросила тогда Агнешка. «А как же. Черный Князь», – рассмеялся в ответ Феликс. И вот сейчас обугленное тело Феликса лежит в подвале, в обнимку с тем самым Черным Князем, из чьей груди торчит осиновый кол... И тот ужасный крик... Неужели в доме находился кто-то еще? Агнешке почему-то казалось, что голос был женским. Матерь Божья! А вдруг трупы уже нашли? Ведь тогда ее с Тадзьо могут привлечь к уголовной ответственности за убийство! Впрочем, скорее всего, если их поймают, то попросту упекут обоих в психушку.

«Если этим все кончится, можешь считать, что вам повезло».

Агнешка вздрогнула и огляделась по сторонам. Ей показалось, что эти слова были произнесены чьим-то чужим и в то же время странно знакомым голосом прямо у нее над ухом. Ее снова прошиб холодный пот. Порывшись в сумочке, она извлекла таблетку валиума. Вообще-то она уже приняла одну сегодня, когда они вышли из подвала, но одной оказалось недостаточно, судя по тому, что ее продолжали преследовать галлюцинации. Проглотив таблетку, Агнешка откинулась на обитую кожзаменителем спинку диванчика. Хорошо все-таки, что она медсестра, иначе ей ни за что не удалось бы достать валиум без рецепта врача.

Однако поезд все не трогался со станции. Прошло уже добрых полчаса, тогда как в Хенцинах он должен был стоять не больше десяти минут. Агнешка решилась выйти из купе, чтобы спросить у проводника, в чем дело.

– Пути замело снегом, пани, – ответил проводник. – Мне сказали, час назад здесь был сильнейший снегопад (да и сейчас валит будь здоров как – поглядите сами). Железную дорогу замело, электрические провода оборвались, и полгорода осталось без света. Такого здесь давно не видели.

– И долго мы будем тут стоять? – обеспокоенно поинтересовалась Агнешка.

– Не волнуйтесь, поезд следует в Варшаву, поэтому наши пути должны очистить в первую очередь. Часа через два, не больше, мы уже отправимся.

– Часа через два, – потрясенно повторила Агнешка. Валиум не помогал – ей снова становилось страшно.

Она пыталась успокоиться, говоря себе, что железные дороги в этих краях может замести снегом и без вмешательства каких-либо потусторонних сил – в горах климат капризный и непредсказуемый, но страх не отпускал. Тадеуша же, казалось, совсем не беспокоило происходящее. Он по-прежнему сидел, словно каменное изваяние, уставившись застывшим взглядом в окно. Агнешке было тяжело находиться с ним рядом, видеть его пугающе отрешенное лицо и пустые глаза. Тишина, царившая в уснувшем вагоне, действовала не менее угнетающе. Она решила заглянуть в здание вокзала – там наверняка должны работать какие-то магазины или хотя бы газетный киоск, она сможет купить себе что-нибудь почитать, чтобы отвлечься.

Удостоверившись в разговоре с проводником, что поезд не отправится раньше, чем через час, Агнешка сказала Тадзьо:

– Пойду, прогуляюсь.

Тадеуш коротко и равнодушно кивнул (Агнешка усомнилась, что он вообще понял, о чем идет речь). Она не стала надевать свое пальто – быстро пробежала по перрону в одном свитере и вошла в здание вокзала.

Увы, ни один магазин не работал, и даже газетный киоск оказался закрыт. Кассир, дремавший за своим стеклянным окошечком, казалось, был единственной живой душой во всем здании. Впрочем, это и неудивительно на вокзале такого маленького городка, как Хенцины, в столь поздний час. На стене висели два указателя. Один из них вел в буфет, но буфет, конечно же, тоже не работал. Зато второй указатель приглашал в туалет, и Агнешка подумала, что, коль скоро поезд стоит на станции, в вагоне туалет сейчас наверняка закрыт ... Следуя стрелке, она спустилась на цокольный этаж.

В туалете стоял тошнотворный запах. Конечно, наивно ожидать от привокзального туалета в провинциальном городишке аромата роз и фиалок, но в то же время было нечто странное в этом удушающем смраде. Пахло чем-то жареным или, скорее, паленым. Когда она вышла из кабинки, то почувствовала, что запах усилился. Агнешке на минуту пришло в голову поискать его источник, но она передумала, рассудив, что чем меньше знаешь, тем спокойнее на душе.

Пахло определенно горелым мясом. Агнешке вспомнились телячьи отбивные, которые она готовила позавчера и забыла о них, заболтавшись по телефону с Яней. После этого из кухни долго не выветривался примерно такой же запах, но только он был не таким... пугающим.

А между тем пахло все сильнее, как будто таинственный источник амбре приближался. Стараясь не делать глубоких вдохов, Агнешка подошла к раковине, собираясь торопливо ополоснуть руки и поскорее бежать обратно к поезду. Когда из крана потекла тоненькая струйка воды и ударилась об обшарпанный фаянс раковины, мерзкий запах стал просто нестерпимым. Похоже было, что его источник находился прямо у Агнешки за спиной, едва ли не вплотную к ней. Но в маленьком грязном зеркале, висевшем над раковиной, отражалось лишь пустое помещение туалета – ряды приоткрытых дверей, ведущих в кабинки, облицованные синим кафелем стены, покрытый белой штукатуркой потолок... Ну, и еще побелевшее Агнешкино лицо.

Агнешка решила, что ни за что не будет оборачиваться. Ей совсем не нужно видеть то, что находится сзади и не отражается в зеркале... И когда чьи-то руки схватили ее за плечи и развернули спиной к зеркалу, она отчаянно закрыла глаза.

Тем временем Тадзьо по-прежнему сидел в купе и смотрел в окно, медленно зарастающее снегом. Он не знал, сколько времени прошло после ухода Агнешки, и даже не замечал ее отсутствия. Погруженный в себя, Тадзьо раз за разом, словно песок сквозь пальцы, пропускал сквозь сознание минувшие события, чувствуя, что не в силах выкарабкаться из этого коллапса. Вся его жизнь была неразрывно связана с Феликсом, он настолько привык зависеть от старшего брата – духовно, материально, сексуально, – что теперь, когда Феликса не стало, Тадеуш даже не мог понять, существует ли вообще. В настоящее время Тадзьо жил лишь по инерции: рассудок, не реагируя на реальность, отчаянно пытался подпитывать себя воспоминаниями из прошлого. Но это не давало ни утешения, ни успокоения, ибо воспоминания неумолимо возвращали его в охваченный пламенем подвал...

Если бы только можно было отмотать время назад, как пленку видеокассеты!!! Он ведь не знал, что все так случится! Он хотел только устранить ненавистного князя, а там... кто знает... Возможно, когда-нибудь Феликс простил бы его, сделал вампиром (о, Тадзьо пошел бы на это с радостью!), и они снова были бы вместе? Подобно ребенку, Тадзьо всегда искренне верил, что любую его выходку рано или поздно обязательно простят. Но теперь поздно. Феликса больше нет, и это он, Тадеуш, виноват в случившемся. Осознание этого факта раскаленным гвоздем сверлило его мозг. Тадзьо пытался плакать, но у него ничего не получалось: глаза были сухи, подобно выжженной дотла пустыне.

– Фельо, где ты? – шептал он, прижимаясь лбом к холодному оконному стеклу. – Фельо, мне страшно...

За окном шквальный ветер раскачивал из стороны в сторону висевший на столбе фонарь, отчего белая полоса света, в которой танцевали крупные снежинки, раскачивалась, как маятник гипнотизера, и купе то становилось ярко освещенным, то погружалось во тьму. Это равномерное движение расслабляло и убаюкивало. Усталый, измученный Тадзьо почти грезил наяву.

Вдруг перед окном возникла тень, формой отдаленно напоминающая человеческую фигуру. Жуткие, фосфоресцирующие красноватым светом, лишенные век глаза уставились прямо в лицо Тадзьо. Юноша отшатнулся от окна, сморгнул – и видение исчезло столь стремительно, что можно было усомниться в его реальности. Что это было? Галлюцинация? Или же кто-то и в самом деле стоял там, под окном, пристально глядя на него этими ужасными глазами, чем-то странно похожими на глаза Стефана... и Феликса.

Ему стало страшно одному в пустом купе. Тут только он заметил, что Агнешка куда-то запропастилась. Черт, где же она? Тадзьо накинул куртку и выбежал из вагона.

На пустом перроне еще можно было различить цепочку полузасыпанных снегом следов. Она вела в здание вокзала, и Тадзьо помчался в ту сторону. Снег мело прямо ему в лицо, крупные снежинки липли к ресницам, закрывая обзор.

Толкнув тяжелую дверь, Тадзьо вошел в здание. Но не успел он осмотреться по сторонам, как его оглушил громкий возглас:

– Стоять!

Посреди абсолютно пустого зала ожидания стоял молодой полицейский, двумя руками держа недвусмысленно нацеленный в сторону вошедшего пистолет. Лицо у него было белое, как мел, и нервно подергивалось. В расширившихся глазах плескался кромешный ужас.

– Пан офицер... – пролепетал Тадзьо, хотя видел, что перед ним всего лишь сержант.

– Ты кто такой? – рявкнул полицейский, не опуская пистолета. Взгляд его настороженно бегал по сторонам.

– Я... я еду в поезде из Кракова... пути замело, вот мы и стоим на станции... – сбивчиво объяснил Тадзьо.

– А какого черта тебе понадобилось здесь?

– Я ищу одну девушку. Она ехала со мной в одном купе. Пошла сюда и долго не возвращается. Вы ее не видели, пан офицер? Она ростом примерно с меня, у нее темно-русые волосы и...

Полицейский быстро подошел к Тадзьо, грубо схватил его за плечо и с силой толкнул в сторону двери.

– Уматывай отсюда, – приказал он. – Иди в свой поезд, сиди там и не вздумай даже высовываться на улицу. Будем надеяться, что твоя подружка вернется. А если нет – не тебе ее искать. Ты понял меня?

Тадзьо била дрожь. Безумие, сплошное безумие кругом...

– Думаешь, я ненормальный? – спросил полицейский, усмехаясь какой-то нехорошей, кривой усмешкой. – Думай что хочешь, только иди отсюда. Я и сам сматываюсь, и в гробу я видел это все... Позвонили полчаса назад, сказали, что по непонятной причине вокзал полностью обезлюдел, представляешь? Ну, то есть совсем никого не осталось. Я отправил сюда одного парня, просто посмотреть, что за чертовщина тут происходит. И вот этот парень передает мне на рацию, что видел здесь нечто. – Молодой сержант говорил все громче и громче, и его срывающийся на фальцет голос эхом отражался от стен пустого зала. – Он не сказал, что именно. Не успел. Понимаешь? Пропала связь. Тогда я приехал сюда сам. Я все еще думал, что это просто какая-то идиотская шутка. И вот приезжаю я на вокзал и...

– Вы что-то здесь видели? – спросил Тадзьо.

– Нет!!! Ничего я не видел! Ясно?! И видеть не хочу! А ты вали отсюда, понял меня? Живо! – полицейский вытолкал парнишку обратно на перрон, и Тадзьо, не став с ним спорить, бросился бежать.

Он бежал вдоль платформы по направлению к слабо освещенным окнам поезда и вдруг заметил в тени отцепленного вагона темную фигуру. Она была какой-то бесформенной... или так казалось, потому что она была облачена во что-то вроде широкого и длинного плаща? Как бы то ни было, она не просто стояла – она пряталась и как будто подстерегала кого-то.

Толком не соображая, что делает, Тадзьо круто развернулся и бросился бежать в противоположном направлении. Но краем глаза он заметил, что тень легко заскользила вслед за ним. Он напрягся, заставляя свое тело бежать еще быстрее – ноги его едва касались земли, от снега и ледяного ветра, бьющего прямо в лицо, из глаз катились слезы, он задыхался, судорожно втягивая в легкие холодный воздух.

Впереди показалось какое-то низкое барачное строение. Мастерская? Склад? Тадзьо рванул на себя ржавую дверную ручку – она поддалась. Он ввалился внутрь, захлопнул за собой дверь и повернул рукоять замка – раз, другой, третий, до упора. Оставалось только надеяться, что преследователя остановит эта преграда. Привалившись спиной к двери, Тадзьо слушал, как снаружи завывает ветер, заглушаемый ударами его сердца и тяжелым, хриплым дыханием.

Внезапно воздух наполнился тошнотворным, резким запахом и где-то в глубине полутемного помещения Тадзьо уловил некое движение. Он присмотрелся и увидел знакомую черную фигуру, стоящую у противоположной стены барака. Он так и не понял, значило ли это, что преследователей было двое и один из них подстерегал его здесь, пока второй гнался за ним, или же это был один человек... существо, которое каким-то неведомым образом проникло в запертое помещение, словно просочившись в щель.

– Наконец-то я нашла тебя, Тадеуш.

Только по тому, что это существо заговорило о себе в женском роде, Тадзьо догадался, что перед ним женщина, поскольку по голосу этого было сказать нельзя. Если на то пошло, голос был вообще не человеческий – какой-то хриплый и скрежещущий, звучавший так, будто пересохший язык с трудом поворачивается во рту говорящего.

Женщина откинула назад капюшон плаща, и запах, исходивший от нее, стал еще сильнее и тошнотворнее. Тадзьо увидел знакомые, отсвечивающие рубиновым пламенем темные глаза на лице... Господи, можно ли было назвать «лицом» то, что явилось из-под капюшона? Это было какое-то неописуемое месиво из черной, сморщенной, как пергамент, кожи, омерзительных клочьев лилового мяса и белой кости. Вместо носа зиял провал, губ также не было, отчего рот производил впечатление оскаленной пасти. Зубы казались единственным, что действительно хорошо сохранилось. Они были даже красивыми – мелкими, ровными, точно идеально подобранные друг к другу жемчужины. Только клыки были длинные, слегка изогнутые, поблескивающие опасным, завораживающим блеском. Тадзьо вспомнил оскал князя Батория... и Феликса в его последние минуты. У них были такие же клыки. Выходит, эта женщина, стоящая перед ним, – тоже вампир? Но почему она так ужасна? И почему от нее несет паленой плотью?

– Я пугаю тебя, Тадеуш? – спросила женщина, походя ближе. Легкая грациозная походка и изящество, с которым скрюченные пальцы подобрали полы длинного плаща, чтобы они не волочились по грязному полу, производили жуткое впечатление в сочетании с ее лицом и запахом, который от нее исходил. – Ты находишь меня безобразной? Ах, поверишь ли, когда-то я была красива, так красива, что всего твоего жалкого воображения не хватит, чтобы представить мою красоту. Но нынче днем двое смертных пробрались в дом, где я спала, и подожгли его. Я сумела спастись, но вот что осталось от моей красоты. Однако это еще не самое страшное, что они сделали, дорогой Тадеуш. Сначала они убили моего брата. Ты не поверишь, если я скажу тебе, сколько человек в свое время пытались уничтожить его и потерпели неудачу. А между тем это были весьма могущественные и отважные люди. Сам кардинал Агинский двести лет назад возглавил охоту, но – ах, какая незадача! – пропал без вести в самый ее разгар. И вот то, что не удалось его высокопреосвященству и многим, многим другим выдающимся особам, с легкостью совершили – кто же? Жалкая перепуганная девчонка и полусумасшедший мальчишка! Кто бы мог предвидеть столь жестокую насмешку судьбы! Ты можешь гордиться, Тадеуш... только вот гордиться тебе осталось недолго.

Она приблизилась к Тадзьо почти вплотную, окутав его облаком смрада. Ее руки в перчатках легли ему на плечи – легко, почти нежно.

– Я готовила для тебя ужасную смерть, мой мальчик. Для тебя и для твоей подружки. Но ей повезло. Видишь ли, мне нужна кровь, очень много крови, чтобы оправиться от ран, ведь я так сильно обгорела. Бессмертные не знают боли – ее заменяет им голод. И, когда я схватила твою подружку, то попросту не смогла удержаться. Но тебя я не трону, хотя все еще схожу с ума от жажды. Тебе, мой мальчик, предстоит нечто иное. Надеюсь, – голос ее дрогнул, – надеюсь, что Стефан простит меня за то, что я не смогла достойно отомстить за него. Все равно любая месть была бы недостаточна, любая боль, причиненная тебе, была бы каплей в море по сравнению с тем злом, что ты причинил!

Тадзьо знал, какая месть была бы самой страшной – пощада. Если бы это ужасное существо оставило его жить, снова ввергнув в пучину раздирающих мозг раскаяния и отчаяния, – это была бы достойная кара. Но, к счастью, она этого не знала.

– Сейчас нам предстоит небольшое путешествие, дорогой Тадеуш, – сказала вампирша. – И будет лучше, если для тебя оно пройдет незамеченным.

Нечеловеческие зрачки с красным ободком уставились прямо в глаза юноши – и все вокруг него вдруг потонуло в тумане. Не успев даже сообразить, что с ним происходит, Тадзьо провалился в глубокий сон, похожий на летаргический.

Первым, что ощутил Тадзьо, когда пришел в себя, был страшный холод. Он лежал в чем-то вроде ящика из старого шершавого камня. Посмотрев вверх, юноша вздрогнул от ужаса, вновь увидев кошмарное лицо женщины-вампира. Она склонялась над ним, упершись обожженными руками в края каменного ящика. Безгубый рот скалился, что, вероятно, должно было обозначать улыбку.

– Добро пожаловать в склеп замка Сейт, любезный Тадеуш, – произнесла она. – Знай, что тебе выпала честь лежать в могиле моего двоюродного деда Казимира Батория. Не думай, однако, что она станет твоим последним пристанищем. Ты этого не заслуживаешь, маленький гаденыш. Когда ты умрешь, я скормлю твои останки воронам, как падаль. Но пока ты жив, наслаждайся своим временным жилищем. Жаль, что нынче зима, потому что ты быстро закоченеешь и сдохнешь – возможно, за день или за два... Я уж и забыла, как долго люди способны выносить холод. Право же, мне бы хотелось, чтобы ты провел здесь как можно больше времени, наслаждаясь тишиной и покоем, но не могу же я ради этого отапливать склеп дровами! Тем более что с некоторых пор испытываю особое отвращение к огню... Так что не взыщи, милый Тадеуш, отогреешься в аду. Там твои муки будут вечными.

– Как и муки твоего брата! – вдруг выкрикнул Тадзьо, к которому вернулся дар речи.

– Замолчи!!! – дико взвизгнула вампирша.

– Да! – продолжал Тадзьо. – Я отправил его в ад, как кто-нибудь отправит туда же тебя, мерзкая тварь!

Для набожной графини Радзивилл мысль о посмертном существовании Стефана была невыносимой.

– Я отмолю его, – прошептала она. – Я буду жить вечно и каждую ночь начинать с молитвы за моего Стефана. Бог услышит меня.

Легко задвинув крышку надгробия, она ушла – в темноте и холоде каменного саркофага до Тадзьо донесся удаляющийся стук каблуков по каменному полу. Обманутый той легкостью, с которой графиня задвинула каменную крышку, он уперся в нее руками и ногами, но безуспешно – крышка каменного надгробия Казимира Батория весила не меньше центнера. Он был похоронен заживо. Из груди Тадзьо вырвался отчаянный, мучительный, безнадежный крик.

Барбара остановилась и с наслаждением прислушалась. Как долго эти вопли будут оглашать своды старого склепа? Она не знала, и ее это уже не интересовало.

В часовне замка Сейт, перед каменным барельефом, изображающим Христа и Богородицу, на коленях стояла графиня Барбара Радзивилл и читала De Profundis. Перед ней лежал изящнейший молитвенник, переплетенный в кордовскую кожу и оправленный в серебро, с украшенной смарагдами застежкой. Изуродованные пальцы, затянутые в шелковые перчатки, неловко перебирали скользкие бусины четок из кровавиков и рубинов, за огранкой которых ювелир, как говорили, ослеп. Эти четки Барбаре подарила ее мать, княгиня Баторий, в тот день бракосочетания четырнадцатилетней княжны и графа Радзивилла. Когда после венчания Барбара вышла из собора и ее окружила свита, приставленная к ней ее мужем, новобрачная оглянулась, чтобы бросить последний взгляд на свою семью, которую она покидала, и вот в этот-то момент княгиня, глотая слезы, подбежала к дочери и протянула ей четки, шепча какие-то бессвязные благословения и наставления. Четырнадцатилетний брат Барбары, Стефан, тоже находился там. Его бархатные черные глаза были полны слез, которые ему удавалось сдерживать лишь невероятным усилием. Любимая сестра вышла замуж, а сам он скоро уедет за границу, и неизвестно, когда вернется и вернется ли вообще...

Сейчас от Черного Князя Батория осталась лишь горстка пепла, которую Барбара заботливо собрала и ссыпала в шкатулку. Его прах смешался с прахом Феликса Жилинского, и разделить их было уже невозможно. Однако Барбара не без оснований предполагала, что ее брат не стал бы возражать против того, чтобы быть похороненным вместе с этим человеком. Она бережно опустила шкатулку в саркофаг из красноватого гранита – место упокоения последнего князя Батория.