...Феликс возвращался домой из полицейского управления злой, как черт. Битый час пришлось убеждать этих форменных идиотов в том, что познакомился он со Стефаном всего два дня назад, ранее никогда его не видел и посему понятия не имеет, кто он такой.

– Довольно неосмотрительно с вашей стороны, пан Жилинский, – строго выговорил ему напоследок какой-то полицейский чин (в званиях этой своры ищеек Феликс абсолютно не разбирался). – К вам является совершенно незнакомый человек, а вы даже не спрашиваете у него фамилии.

Феликс стиснул зубы.

– Позволю себе напомнить пану офицеру, – произнес он как можно более спокойным тоном, – что я работаю не в полиции, а всего лишь в дизайнерском агентстве, где не принято требовать у каждого посетителя паспорт.

– И напрасно, – отрезал чин. – Этим вы бы очень помогли следствию. Похоже, ваш таинственный Стефан – как раз тот человек, который мог бы пролить свет на многие обстоятельства данной трагедии. Поэтому, если вы вдруг снова встретите его, немедленно нам сообщите. А пока можете быть свободны.

Испытывая сильнейшее искушение съездить кулаком по красной полицейской роже, Феликс вышел на улицу. День был испорчен. Работать не хотелось, после кошмарной смерти Ромолы дизайнерская студия казалась ему заброшенной и зловещей. Купив по пути сигарет и бутылку коньяка, Феликс поехал домой.

Еще только вставив ключ в замочную скважину, он понял, что в квартире кто-то есть. Это не могла быть Агнешка – Феликс знал, что она на дежурстве. Он помрачнел, вспомнив их вчерашний скандал из-за сорванного им совместного похода на концерт. Агнешке пришлось идти с подругой, и после она полночи пилила Феликса, припомнив ему все его давние грехи и под конец посоветовав катиться к той особе, с которой он провел этот вечер и которая пользуется такими ужасными вульгарными духами. По счастью, сейчас Агнешка на работе. Но, если это не Агнешка, тогда, значит, Тадеуш – больше ни у кого ключей от квартиры не было.

Так и есть: младший брат валялся на диване в гостиной, слушая хэви метал и потягивая пиво из жестяной банки. Подобно многим людям, наделенным излишне богатым воображением, Тадеуш был актером по натуре. У него было несколько излюбленных ролей, в которых он появлялся перед окружающими и которые менял по своему настроению. Сегодня он, судя по всему, был намерен играть Брутального Хулигана – Позор Семьи. Феликс поморщился: он уже наперечет знал все маски Тадзьо, и эта, на его взгляд, была отвратительнее всего. Роль припанкованного чувака наименее подходила хрупкому и болезненно ранимому Тадзеку, выглядевшему в ней нелепым и даже смешным.

– Почему ты не в Академии? – хмуро поинтересовался Феликс, плюхаясь в кресло и откупоривая бутылку коньяка.

– А почему ты не на работе? – нахально парировал Тадеуш.

Не удостаивая его ответом, Феликс молча взял пульт от музыкального центра и выключил эту невыносимо орущую музыку, едва заслышав которую, он даже начал скучать по стефановской «Lullaby». Но едва Феликс положил пульт на журнальный столик, как Тадзьо со своего дивана протянул к нему руку и в таком же молчании снова включил свой зубодробительный метал. Феликс тяжко вздохнул. Тадзьо вызывающе посмотрел на него исподлобья, словно спрашивая: «Ну, что скажешь, братец?»

Нервы у Феликса давно были на пределе, но он удержался от ссоры, напомнив себе, что Тадзьо не свойственны эти хамоватые манеры, что он не пьет пиво и не слушает такую музыку. Стало быть, все это делается лишь для того, чтобы побесить его, Феликса, и если он поведется на эти провокации, то Тадзьо будет только рад. Следовательно, мудрее всего вести себя спокойно, чтобы судорожные усилия младшенького пропали втуне.

Но Тадзьо не собирался сдаваться так легко. Он приподнялся на локте и, встряхнув своими длинными светлыми волосами, внимательно поглядел на брата.

– Ну что, долго тебя сегодня допрашивали из-за твоей секретарши?

– Не твое дело, – отрезал Феликс, глотнув коньяку прямо из горлышка. – И вообще будет лучше, если ты немедленно уберешься отсюда. Предупреждаю: настроение у меня нынче крайне паршивое. Всю ночь меня допрашивала Агнешка, весь день – полиция, если и ты намерен заняться тем же, я за себя не ручаюсь.

– То ли еще было бы, разнюхай Агнешка, да и полиция тоже, что ты путался со своей покойной секретаршей. – Тадеуш уселся на диване, скрестив ноги по-турецки, и в этой позе чем-то неуловимо напомнил Стефана.

«Путался!» Ну и ну! Весь «роман» Феликса и Ромолы заключался, собственно говоря, в том, что на одной из вечеринок они изрядно выпили и во время медленного танца как бы в шутку поцеловались. Агнешки тогда не было – она убежала на дежурство в больницу, а вот Тадзьо был. Он сидел в уголке и наблюдал за чувственным танцем старшего брата и красотки Ромолы взглядом, полным невероятной тоски и боли... Тадзьо ревниво вел счет всем любовным победам Феликса, и каждая более или менее привлекательная женщина, появлявшаяся с ним рядом, мгновенно превращалась благодаря богатому воображению младшего брата в его любовницу. Феликс знал об этом, и эта ревность была ему неприятна, потому что напоминала о том, о чем ему хотелось бы забыть.

– Узнай вдруг в полиции, что Ромола была твоей любовницей, ты бы так легко не отделался, – продолжал между тем Тадеуш. – Я тебе сто раз говорил: не доведут тебя до добра твои шлюхи...

«Черт подери, Феликс, прав был красномордый полицай, ты действительно свалял дурака, да еще какого! Здорово надул тебя этот пристукнутый тип! Притащил в чужой дом, в котором, оказывается, вовсе никто не живет, а ты и повелся! Да он же явный наркоман или, того хуже, псих. Тебе еще повезло, что вместо несчастной Ромолы не обнаружили твой собственный труп, расчлененный и со следами изнасилования в извращенной форме».

– Тадзек, – устало произнес Феликс вслух, – ну почему бы тебе не заняться собственными девушками, перестав отслеживать моих? Ты взрослый парень, в твоем возрасте у меня уже были постоянные подружки.

– Тебе прекрасно известно, что мне не нравятся женщины.

– Ну, так найди себе мужчину, – пожал плечами Феликс. Прозвучало это холодно и насмешливо, хотя в глубине души он сам ужасался своей жестокости.

– Ах, вот как! – весь кураж Тадеуша куда-то пропал, на губах появилась жалкая дрожащая улыбка. – Ты мне разрешаешь, да? Я тебе уже надоел, не так ли? Ты наигрался со мной и теперь великодушно позволяешь мне устраивать собственную жизнь хоть с женщиной, хоть с мужчиной! Какая свобода выбора! И женщины, и мужчины – все для меня! Как вы великодушны, мой повелитель, как вы добры! – вскочив с дивана, Тадьзо склонил белокурую голову в глубоком шутовском поклоне.

– А ну прекрати паясничать! – рявкнул Феликс, отшвырнув бутылку, которая со звоном разбилась, залив спиртным ковер на полу. Все нынешние неприятности Феликса, казалось, выплеснулись наружу, подобно коньяку из разбитой бутылки, обрушившись на того, кто оказался под рукой.

Тадеуш истерически расхохотался и... запулил пивную банку, которую все еще держал в руке, прямо в стеклянную дверцу шкафа.

Разъяренный Феликс подскочил к брату и несколько раз с силой ударил его по лицу.

– Скажи, зачем ты явился? – заорал он на Тадзьо, из носа и разбитой губы которого тоненькими струйками стекала кровь. – Чтобы потрепать мне нервы? Этим и без тебя есть кому заняться! Когда же ты станешь совершеннолетним, чтобы я мог забыть о тебе раз и навсегда?! Ты всю жизнь мне отравил, ублюдок, понимаешь ты это или нет?!

Тадзьо испуганно уставился на брата: никогда еще Феликс не разговаривал с ним так злобно и грубо. Он стоял перед Феликсом – маленький, тоненький, как тростинка, на целую голову ниже его – и мелко трясся. Глаза его наполнились слезами, и видно было по его напряженному лицу, что он отчаянно пытается сдержать их, но нет – одна крупная слеза покатилась по щеке, другая, третья...

Феликсу стало невыносимо совестно. Тадзьо был поздним ребенком, и всю свою сознательную жизнь Феликс являлся для него не столько товарищем в играх, сколько опекуном – порой чрезмерно строгим, но всегда справедливым. Отец их умер вскоре после рождения Тадзека, и само собой сложилось так, что Феликс, как старший сын, заменил главу семьи и отца для Тадзьо. Но, видимо, отсутствие настоящего отца все же сказалось на характере ребенка, чрезвычайно эмоционального и впечатлительного. А в пятнадцать лет – о, этот сложный подростковый период! – Тадзек лишился и матери. Эта потеря при его хрупкости, нежности и ранимости стал для Тадзьо катастрофой. С тех пор Тадеуш перешел под полный надзор Феликса. Тот оплачивал его жилье и учебу, поощрял увлечение Тадзека живописью и, несмотря на некоторые трения, относился к нему с неизменной доброжелательностью. Идеальный старший брат, которым восхищались все родственники! В двадцать пять лет, едва отучившись в Академии искусств, еще не устроив собственной жизни, принять опеку над сложным и неуравновешенным подростком – просто подвиг! И никто не знал о том, что скрывается за этим добропорядочным фасадом. То, что обозначается словом, которое Феликс теперь не мог даже слышать: инцест...

Именно по этой тайной причине Феликс чувствовал себя не вправе проявлять какую-либо жесткость по отношению к брату. Поэтому терпел все его выходки. Муки совести за то давнее преступление, страх, что когда-нибудь тайное станет явным, чувство ответственности за мальчика, который остался без отца и без матери, целиком на его попечении, нежность и любовь к Тадзьо как к брату (и даже отчасти как к сыну) – и в то же время безотчетное стремление держаться от него подальше, потому что Тадеуш маячил перед ним вечным угрызением совести и беззастенчиво злоупотреблял этим – вот что чувствовал Феликс по отношению к младшенькому. Все эти чувства, точно белый цвет, разлагались на спектры всевозможных более тонких ощущений, в которых Феликс путался и тонул.

А Тадеуш между тем продолжал плакать – потерявшийся маленький мальчик, испуганный внезапной вспышкой жестокости единственного человека, которого любил.

У Феликса сжалось сердце. Он притянул Тадзьо к себе, и тот прижался к нему, с судорожным отчаяньем обхватив руками его шею и как-то болезненно всхлипывая.

– Ну, прости меня, Тадзек, – пробормотал Феликс, уткнувшись ему в волосы. – Прости. Я не знаю, что на меня нашло. У меня просто неприятности, и я немного нервничаю – вот и все. Я вовсе не думал того, что сказал.

Тадзьо поднял к нему слегка припухшее лицо, на котором слезы размыли кровь, превратив ярко-красный цвет в нежно-розовый.

– И ты тоже меня прости, Фельо. Я вовсе не хотел говорить тебе гадостей, но как-то само собой получается. Наверное, хотя бы так я пытаюсь привлечь твое внимание. А ты в последнее время будто совсем меня не замечаешь. Пожалуйста, Феликс, я... я просто не могу жить без тебя. Помнишь, как нам с тобой было хорошо раньше? Ну зачем, зачем тебе все эти глупые телки? У тебя ведь есть я... Я так люблю тебя!

Феликс стиснул зубы, поняв, что опять угодил в ловушку. Тадзьо подстроил всю эту ссору, затем умело вызвал приступ жалости у измученного брата, дабы спровоцировать его на то, о чем даже думать невыносимо. Феликс мягко, но непреклонно высвободился из объятий Тадзьо, хотя понимал, что проиграл и поле битвы осталось за младшеньким – таким беззащитным и таким хитрым.

Тадзьо бросился к ногам Феликса, обхватил его колени, прижался к ним всем своим трепещущим хрупким телом. Он бился в рыданиях, порывался целовать руки и ноги брата, неразборчиво твердил, что больше так не может, что если Феликс его сейчас прогонит, то он просто умрет, что они могут вместе уехать куда-нибудь, где никто не знает об их родстве... Феликс знал, что прекратить все это можно только одним способом. Но этот способ был все равно, что укол морфия для морфиниста: он избавлял от сиюминутной боли – зато добавлял мучений в будущем. Феликс может успокоить Тадзьо сейчас, и это будет в чем-то даже милосердно, но это жуткое милосердие лишь добавит общего веса его преступлению.

Его душила жалость – и одновременно ярость. Гнев на этого мальчишку, который сломал ему жизнь и при этом еще заставлял его чувствовать себя виноватым перед ним!

– Так ты за этим пришел, Тадзьо? – глухо проговорил он. Рыдания младшенького мгновенно смолкли, он преданно смотрел на старшего брата снизу вверх. – Ну что ж, ты это получишь. Сейчас ты получишь столько, что тебе больше неповадно будет просить.

Феликс рывком поднял Тадзьо с пола, швырнул на диван лицом вниз и принялся расстегивать ремень на своих джинсах. Испуганный непривычной грубостью брата, Тадеуш попытался вырываться, но тщетно: Феликс был намного сильнее. Затрещала ткань, посыпались оторванные пуговицы. Одной рукой Феликс вцепился в густые светлые локоны Тадзьо, вдавливая его голову в диванную подушку, другой стащил с извивающегося брата штаны. Тадеуш продолжал бороться, но уже из последних сил: подушка мешала ему дышать, он хрипел и задыхался. Окончательно утратив над собой контроль, Феликс с хрустом заломил назад тонкие руки Тадзьо, коленом раздвинул ему бедра и после нескольких неудачных попыток резко, до упора вошел в него. Тадеуш глухо вскрикнул, и это еще больше распалило Феликса. Тяжело, со свистом выталкивая из легких воздух, он двигался грубыми, исступленными, неритмичными толчками. Он чувствовал, что Тадеушу невероятно больно, но остановиться уже не мог, упорно продолжая пробиваться внутрь, в кольцо напряженных, судорожно сведенных мышц.

От этой не свойственной ему ранее роли насильника Феликс кончил очень быстро. Отдышавшись, встал, застегнул штаны и, усевшись в кресло, закурил сигарету.

Тадеуш продолжал неподвижно лежать ничком на диване, похожий на растрепанную, сломанную, выброшенную куклу, и лишь тихо всхлипывал в подушку.

Понемногу Феликс пришел в себя, и его охватил тошнотворный приступ омерзения к самому себе и раскаяния в содеянном.

– Тадзек, – негромко окликнул он брата. – Прости. Я вел себя по-скотски. Сам не знаю, что на меня накатило. Наверное, все из-за этой кошмарной истории с Ромолой. Прости, малыш, я не хотел причинять тебе боль...

Тадзьо оторвал от подушки перепачканное кровью лицо. В его больших голубых глазах читался страх, боль и... о господи, все то же извечное обожание! Феликс ощутил безнадежную, обреченную опустошенность. Глядя на Тадзьо, он понимал, что все оказалось бесполезно и что все осталось по-прежнему. Тадеуш шмыгнул разбитым носом и неожиданно сказал:

– Спасибо, Фельо. Если тебе так больше нравится – пожалуйста, я согласен. Делай со мной что хочешь... лишь бы ты только прикасался ко мне.

Феликса передернуло, как от зубной боли. Он вздохнул и отвернулся.

...Агнешка вернулась с дежурства и обнаружила на кухне Феликса, угрюмо готовящего ужин, а с ним его младшего брата Тадеуша, который сидел на кухонном столе, почему-то обнаженный до пояса.

– Тадзьо! – вскричала она в изумлении. – У тебя все лицо разбито – и губы, и нос. Что с тобой случилось?

– Подрался из-за любимой женщины, – ответил нахальный мальчишка со своей извечной странной ухмылкой.

– Дай-ка я посмотрю, – Агнешка осторожно потрогала синяки и ссадины. – Пойдем в ванную, там есть аптечка, я обработаю и заклею пластырем весь этот кошмар.

– Ты еще не наработалась? – осведомился Тадзьо. – Почему же, в таком случае, не осталась во вторую смену?

Не обращая внимания на его вызывающий тон, Агнешка увела его на перевязку.

На следующий день, придя на работу, Феликс обзвонил несколько кадровых агентств в поисках новой секретарши. Впрочем, ни к чему путному это не привело: всех явившихся соискательниц Феликс непроизвольно сравнивал с Ромолой, и сравнение это неизменно оказывалось не в пользу незнакомок. После ухода последней претендентки он попытался было заняться разбором накопившейся документации, но вскоре, окончательно запутавшись в ворохе копий контрактов, бросил это безнадежное дело.

Выпив чашку кофе (раньше его всегда заваривала Ромола), Феликс запер двери студии и решил поработать над имеющимися у него заказами. Увлекшись работой, он не заметил, как наступил вечер. Феликс включил свет. Домой идти не хотелось, он чувствовал, что после вчерашней безобразной сцены с Тадзьо ему необходимо побыть в одиночестве. Работа успокаивала, и он взялся за следующий эскиз, решив сегодня заночевать в студии. Он и раньше иногда так делал, когда подворачивался срочный заказ и приходилось задерживаться допоздна. На такие случаи в студии имелся вполне удобный кожаный диван.

Работа над эскизом спорилась, Феликс даже начал весело насвистывать, как вдруг за спиной его раздался знакомый высокий мелодичный голос:

– Добрый вечер, Феликс.

Он резко обернулся: перед ним стоял Стефан. Феликс опешил: он мог поклясться чем угодно, что запер входную дверь на замок, да и в любом случае услышал бы звук шагов! Но Стефан появился так бесшумно, словно материализовался из воздуха. Сегодня на нем был облегающий комбинезон из красной лакированной кожи. Белья под этим нарядом явно не предполагалось.

– Как ты сюда вошел? – угрюмо спросил Феликс, не отвечая на приветствие.

Стефан улыбнулся:

– Значит, мы уже на «ты»? Мне очень приятно.

Феликс разозлился: этот маленький поганец втравил его в пренеприятнейшую историю, а теперь еще имеет наглость являться сюда и иронизировать!

– Тебе лучше уйти. Считай наш контракт расторгнутым, задаток я верну. А теперь прощай. Дверь вон там.

И, поскольку Стефан не сдвинулся с места, Феликс шагнул вперед, намереваясь взять визитера за тощее плечо и самолично препроводить к выходу. Но Стефан вдруг молниеносно перехватил его руку, сжав ее своими ледяными пальцами, словно тисками. Феликс невольно охнул от боли.

– Я всегда сам решаю, уйти мне или остаться, – в мягком голосе зазвучали зловещие нотки, от которых Феликсу стало не по себе. Впрочем, через мгновение в нем вновь появились бархатные обертоны. Словно легкая зола, присыпавшая горящие угли.

– Видишь ли, накануне я напрасно прождал тебя весь вечер и всю ночь, а ты так и не явился. Ну, вот я и решил прийти к тебе сам.

– После всего, что произошло, твой приход сюда не слишком уместен, – холодно процедил Феликс, поворачиваясь к посетителю спиной и вновь берясь за карандаш.

– А что произошло? – невинным тоном поинтересовался Стефан.

– Не прикидывайся дураком, об этом уже все газеты кричат.

– Я не читаю газет.

– В тот самый вечер, когда мы с тобой познакомились, умерла Ромола. Причем при весьма странных обстоятельствах. В полиции думают, что тебе кое-что об этом известно.

– Ромола, Ромола... Ах, да, кажется, так зовут ту милую девушку, которая работала у тебя секретаршей! Она умерла? Бедняжка... Признаться, ожидая тебя в твоем кабинете, мы с ней немного пофлиртовали и даже условились о свидании. Однако, как тебе известно, я предпочел провести вечер в твоем обществе.

Феликс, не оборачиваясь, неопределенно хмыкнул. В нем зашевелилось сомнение: возможно, он слишком мнителен и Стефан ни в чем не виноват? Мало ли с кем еще могла встречаться Ромола.

– Почему ты вчера не пришел ко мне? – спросил между тем Стефан.

– К тебе ли? – все еще недоверчиво отозвался Феликс. – Ты уверен, что это твой дом? Полиция опросила твоих соседей, и все они заявили, что ни разу в жизни тебя не видели.

– Ну, разумеется, – спокойно согласился Стефан. – Я ведь тебе уже рассказывал: свет губительно действует на меня, поэтому днем я нигде не показываюсь. Неудивительно, что соседи меня не знают. Разумеется, человек, выходящий из дому только по ночам, всегда выглядит подозрительно. Но ведь в мире полно людей, ведущих куда более экстравагантный образ жизни, чем я.

– И давно это у тебя? Ну, светобоязнь?

– Давно. Сейчас мне даже кажется, что так было всегда, сколько себя помню. Это неизлечимое. Прямые солнечные лучи для меня смертельны: если я окажусь на солнце, в крови начнется необратимая химическая реакция.

«Бедняга, – с невольным сочувствием подумал Феликс. – Все дни просиживать в четырех стенах, боясь высунуть нос на солнце! Да я бы и неделю такой жизни не выдержал».

– Послушай, Стефан, – уже более миролюбиво произнес он, обернувшись наконец лицом к своему незваному гостю. – Ты прости, что я сегодня не слишком приветливо тебя встретил. Вся эта кошмарная история с Ромолой крепко выбила меня из колеи. Я сейчас просто сам не свой. Срываюсь по поводу и без, похоже, нервы ни к черту стали.

– Я понимаю, – Стефан слегка наклонил голову. – Вероятно, сейчас не слишком удачное время для сеанса. Пожалуй, мне действительно лучше уйти.

Он повернулся на каблуках своих изящных сапожек и направился к двери.

– Погоди, – остановил его Феликс. – Я как раз закончил все эскизы, и теперь мог бы заняться твоим портретом. Говоря по правде, даже хорошо, что ты пришел: сегодня я настроился поработать подольше. Хочешь чего-нибудь выпить? Есть коньяк, ликер, вино.

– Спасибо, я никогда не пью... вина, – усмехнулся Стефан, и Феликсу смутно припомнилось, что он где-то слышал эту фразу. Кажется, она из какого-то старого черно-белого фильма.

– Что ж, располагайся. – Феликс укрепил на этюднике загрунтованный холст. – Кстати, какой портрет ты желаешь: поясной или в полный рост?

– Разумеется, в полный рост, – Стефан прошелся по студии, с интересом разглядывая ее обстановку. – Думаю, ниже пояса я ничуть не хуже, чем сверху. Кстати, – добавил он, остановившись напротив Феликса и слегка раскачиваясь на своих каблучках. – Как тебе мой сегодняшний костюм?

«По крайней мере, поновее тряпья, вытряхнутого из прадедовских сундуков», – подумал Феликс, вслух промычав что-то неопределенно-одобрительное.

– А хочешь, я его сниму? – вдруг лукаво улыбнулся Стефан, теребя тонкими пальцами язычок «молнии».

– Гм, не думаю, что это удачная идея, – поспешно возразил Феликс, которому стало не по себе от мысли, что достаточно одного-единственного движения – и это странное андрогинное существо окажется перед ним в чем мать родила.

Вообще-то Феликс спокойно относился к обнаженке: за годы учебы в Академии он привык смотреть на голых натурщиц и натурщиков глазами профессионала, точно так же, как на любые другие изображаемые объекты. Но слова Стефана привели его в какое-то непонятное и необъяснимое смущение.

– Ладно, – Стефан оставил в покое «молнию» и рассмеялся. – Не будем торопиться. Пусть это произойдет не во время позирования.

Пропустив сию реплику мимо ушей и досадуя на себя за свое смятение, Феликс яростно принялся смешивать краски. Стефан тем временем устроился на кожаном диване, приняв грациозную позу и наблюдая за Феликсом загадочно мерцающими черными глазами.

– Скучно без музыки, – капризно протянул он после недолгой паузы.

Феликс скрипнул зубами, вспомнив «Lullaby».

– Расскажи что-нибудь о себе, – потребовало невыносимое существо с дивана.

– Что тебе рассказать? Я живу очень скучной, однообразной жизнью.

– Ну, это всегда поправимо, – заметило существо. – Все зависит от тебя. Иногда, чтобы изменить жизнь, достаточно бывает самой малости. Например, потянуть вниз язычок «молнии»...

– Послушай, давай сменим тему, – буркнул Феликс, размашисто кладя на холст сильные, энергичные мазки.

– Хорошо, – легко согласился Стефан и тут же задал следующий вопрос: – У тебя есть семья?

– У меня есть младший брат. Родители умерли.

– А еще кто у тебя есть?

– Любимая девушка.

– А она тебя любит?

– Думаю, да.

– А меня никто не любит.

Кисть Феликса на миг замерла, затем как-то медленно и неуверенно коснулась лица, чьи черты пока еще не слишком отчетливо проступали на холсте.

– Почему?

– Люди считают меня странным и непонятным. Они меня боятся, – существо вздохнуло.

– Ну, не все люди одинаковы, – Феликсу захотелось ободрить Стефана. – И ты ведь не виноват, что вынужден прятаться от света. Ты же сам говорил, что это неизлечимое заболевание.

– О да, неизлечимое, – печально подтвердило существо.

– Ох, ну что я за идиот! – воскликнул вдруг Феликс, с тревогой поглядев на Стефана. – Столько часов подряд держу тебя здесь! Вдобавок освещение в студии чертовски яркое. Все, на сегодня довольно. Ого! – он кинул взгляд на часы: было уже два часа ночи.

– Послушай, Феликс... – протянул вдруг Стефан. – Можно, я переночую здесь, у тебя? Видишь ли, я сегодня без машины, а живу, как ты знаешь, очень далеко. И к тому же пошел дождь...

– Ну, – Феликс заколебался. Выставить Стефана посреди ночи на улицу под сильнейший ливень было невозможно. – Ладно, можешь спать на диване. А я лягу на полу.

– По-моему, твой диван достаточно широк, чтобы мы оба на нем уместились, – заметил Стефан.

– Имей в виду, я не сплю с парнями, – не глядя на Стефана, отрывисто бросил Феликс.

– Я тоже, – мелодичный смех, словно перезвон серебряных колокольчиков.

– Прости, я подумал... – буркнул Феликс, чувствуя себя полным болваном.

– Ты все правильно подумал, – невыносимое создание откровенно потешалось над растерянностью Феликса. – Просто то, что я обычно делаю с парнями, никак нельзя обозначить словом «сплю». Но с тобой обещаю этого не делать... Пока. Так что не бойся.

– А я и не боюсь, – вызывающе огрызнулся Феликс, пытаясь нарочитой резкостью скрыть свое совершенно непонятное смущение. – Раздеваться не будем. И учти: если полезешь ко мне, тут же слетишь с дивана.

– Ладно, – Стефан опять рассмеялся. – Спокойной ночи, Феликс.

– Спокойной, – Феликс выключил свет, не слишком аккуратно перебрался через лежащего с краю Стефана, повернулся к нему спиной и закрыл глаза. Некоторое время он лежал в напряжении, ожидая от Стефана каких-нибудь коварных поползновений. Но тот не шевелился и даже, казалось, не дышал. Постепенно Феликс успокоился, расслабился и наконец погрузился в сон. Сон был странный и пугающе отчетливый. Феликсу снилось, будто он превратился в статую одного из сыновей Лаокоона в знаменитой эллинистической скульптурной группе – того, который еще борется, снимая с ноги кольца змей. Лиц двух других участников композиции он не видел и не мог сказать, был ли полузадушенный, теряющий последние силы юноша Тадзьо. Странно: Феликс тысячу раз видел эту скульптуру, но никогда не задумывался над ее смыслом. Для него это было лишь выхваченное из жизни мгновение, окаменевшее и ставшее вечностью. Но сейчас, во сне, он собственным, полностью обнаженным телом ощущал все то, что чувствовал мифический юноша-троянец, обвитый смертельными кольцами морского чудовища. Холодное, чешуйчатое, скользкое тело змея душило его за шею, сдавливало грудь, сковывало руки и оплеталось вокруг ног. Феликс изо всех сил вырывался из этих живых пут, слабея с каждой минутой и понимая, что сейчас умрет. Вдруг чудовище повернуло к нему свою голову, и Феликс вскрикнул: у монстра было лицо Стефана! Бледное до синевы, с огромными мерцающими глазами, оно загадочно улыбалось.

– Не бойся меня, Феликс, – раздался у самого его уха тихий свистящий шепот. – Знай, что даже чудовища способны любить...

Пораженный Феликс замер в стальных объятиях змея и вдруг почувствовал, что их хватка немного ослабла. Теперь упругие кольца быстро и ритмично скользили вверх и вниз по его телу, вызывая небывалые, фантастические, упоительные ощущения. Вскоре, охваченный этими ощущениями, Феликс уже исступленно и сладострастно извивался, стараясь привести в соприкосновение с прохладной змеиной кожей как можно большую поверхность своего пылающего тела.

– Ну как, Феликс, тебе хорошо? – шептал змей голосом Стефана. – Ты ведь хочешь этого?

– Да... – задыхаясь, простонал Феликс. – Да, черт подери, сделай это со мной!

И в следующий миг небывалой силы оргазм сотряс все его тело, забрызгав похожей на клочья белой морской пены спермой его самого и склонившееся над ним андрогинное лицо...

Когда Феликс проснулся, в его ушах все еще звенел смех Стефана. Тускловатый дневной свет вливался в окна-розетки. На небе собирались тучи: наверняка вчерашний ливень еще будет продолжаться. Во всем теле Феликс ощущал противную слабость, голова кружилась, его мутило, словно после жуткой попойки. Не понимая, что с ним такое, он с трудом поднялся на ноги и подошел к этюднику. Стефан насмешливо улыбался ему с холста. Припомнив свой нынешний сон, Феликс густо покраснел. Стефан...

Кстати, где он?

Феликс несколько раз окликнул своего гостя, но ответа не получил. Стефан испарился, словно его и не было. «Надо бы запереть за ним дверь», – подумал Феликс.

Но дверь оказалась уже заперта. И, что интересно, заперта изнутри.

Студия Феликса находилась в старой части города, на последнем этаже древнего здания, сложенного из потемневших от времени, но когда-то белоснежных каменных блоков. Пятый этаж – казалось бы, не высоко, но в старом Кракове все строения, не считая костелов с их готическими башенками-колокольнями, не отличались высотой. Кроме того, дом, в котором располагалось дизайнерское агентство, был построен на вершине холма, и поэтому Феликс каждый раз, когда выглядывал в окно и видел внизу черепичные крыши и остроконечные башенки, увенчанные старомодными флюгерами и громоотводами, чувствовал себя так, словно находится где-то на высоте птичьего полета и у ног его лежит весь Краков. Это ощущение ему нравилось. Он любил это маленькое сказочное царство, этот романтический уголок средневековья, который открывался ему как на ладони.

В то утро, когда он проснулся (а вернее сказать: очнулся) в своей студии в столь странном состоянии, он подошел к окну, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей и необъяснимых страхов. Любимый вид из окна мало-помалу разогнал морок, рожденный жутким сном. Феликс любовался городом, таким родным и привычным, и чувствовал, как мысли его постепенно приходят в порядок.

Тучи собирались на небе не зря: в самом скором времени на Краков обрушился грандиозный ливень – без пяти минут стихийное бедствие. Создавалось впечатление, что дождь льется с неба не по каплям, а целыми струями. Феликс смотрел на старый город, теперь отделенный от него стеной воды, и он казался ему заключенным в какое-то подобие слюдяного саркофага. Контуры расплылись, потеряли четкость, но зато цвета стали чище и ярче. Рука Феликса словно сама собой нашла кусок ватмана, кисти, краски. Пристроившись у окна, он принялся рисовать. На листе появлялись мощеные брусчаткой улочки, которые, прихотливо извиваясь, ползли у подножья холма, ряды черепичных крыш, башенки самой разной конфигурации, деревья и кусты, сгибающиеся под тяжелыми струями дождя, – и все это было покрыто водной пеленой. Зыбкий, призрачный мир – то ли сон, то ли явь.

Феликс рисовал быстро, торопливо, почти с азартом. Ему казалось невероятным, что он мог столько лет обходиться без любимого дела. Когда-то он мечтал стать художником и рисовал запоем, но, отучившись в Академии, вдруг разуверился в своих силах. У него была богатейшая фантазия, масса планов и задумок, но не хватало ни сил, ни терпения на то, чтобы эти задумки реализовать. И все, за что Феликс ни брался, выходило как-то приблизительно и недоделано. Хуже всего было то, что он не обладал достаточной усидчивостью для того, чтобы последовательно воплощать свои идеи. Часто у него рождался какой-нибудь великолепный замысел и он, охваченный огнем вдохновения, кидался к холсту и краскам, но вдохновение проходило, и работа оставалась незаконченной. Какой, в самом деле, из него художник? Феликс начал сомневаться к себе, что оказалось для его дара куда губительнее неумения довести дело до конца. И так получилось, что он бросил живопись и овладел модной профессией дизайнера. Портрет Стефана оказался первым живописным произведением, за которое он взялся по прошествии пяти лет. Что ни говори, если бы не Стефан, Феликс никогда не начал бы рисовать снова...

Тут раздался звонок в дверь. Феликс досадливо поморщился: он не хотел, чтобы его отвлекали. Но в дверь звонили снова и снова, звонили настойчиво и требовательно, и резкий звук звонка так действовал Феликсу на нервы, что он в конце концов счел за лучшее открыть.

– Кто там? – спросил он, подойдя к двери, решив про себя, что если это клиенты, то он их быстро выпроводит: все равно без секретарши невозможно работать. Если же это Агнешка или, Боже упаси, Тадзьо, то он им попросту не откроет.

– Полиция, пан Жилинский, – ответствовали из-за двери.

Вздрогнув, Феликс открыл и впустил в студию своего старого знакомца – офицера, расследовавшего убийство Ромолы, и его молчаливого напарника.

– Почему вы не ночевали дома, пан Жилинский? – поинтересовался офицер. – Ваша подруга очень обеспокоена.

Феликс ничего не ответил, но не потому, что ему нечего было сказать этому красномордому орангутангу, а просто у него язык отнялся от такой наглости. Да какое они имеют право задавать ему подобные вопросы?!

– Я спрашиваю вовсе не из праздного интереса, как вы могли подумать, – сказал офицер, догадавшись по возмущенной мимике Феликса, какие чувства тем владеют. Он достал из папки, которую принес с собой, черно-белую фотокарточку и протянул Феликсу. – Вам знаком этот человек?

Феликс всмотрелся в запечатленное на снимке миловидное лицо молоденького юноши, почти мальчика, и покачал головой.

– Вы уверены? – спросил офицер.

– Абсолютно, – ответил Феликс. – А что, кто-то считает, будто мы знакомы?

– Нет, напротив. Но дело в том, что этой ночью в четвертом часу с ним произошел... скажем так, несчастный случай, подобный тому, что случился с Ромолой Глинской. А именно: юношу обнаружили в постели, обескровленного и с прокушенным горлом. И сейчас мы пытаемся установить, был ли он как-то связан с вашей секретаршей либо с вами.

– Ничем не могу вам помочь, – пожал плечами Феликс.

– И еще: мы никак не можем найти того человека, о котором вы нам рассказывали – пресловутого Стефана. Вы его больше не встречали?

Феликс заколебался. Он хотел рассказать о ночном сеансе позирования в этой самой студии, но вспомнил, как офицер некогда велел ему: «Если вы вдруг снова встретите его, немедленно нам сообщите». Другими словами, как только Стефан появился в студии, Феликс должен был дать знать полиции. Но он этого не сделал, и теперь его за это не похвалят. К тому же у него наверняка поинтересуются, куда делся Стефан. И что он ответит? Феликсу не хотелось, чтобы его допрашивали, как в прошлый раз. Поэтому он ответил со всей возможной непринужденностью:

– Нет, я его больше не встречал.

– Хорошо, – кивнул офицер. – А теперь вернемся к тому, с чего мы начали наш разговор. Где вы все-таки были этой ночью?

– Здесь, – ответил Феликс. – В этой студии. Я иногда здесь ночую.

– С кем вы были?

– Один. Поэтому, боюсь, алиби у меня нет.

Офицер что-то записал в свой блокнот и, уже собираясь уходить, сказал:

– Вы бы все-таки позвонили вашей подруге, пан Жилинский. Она очень волнуется.

– Если бы она волновалась, то первым делом позвонила бы сюда, – ответил Феликс.

– Она звонила сюда ночью и утром, но, по ее словам, вы не брали трубку.

– Странно, – пожал плечами Феликс. – Я не слышал никаких звонков.

Провожая полицейских к выходу, он бросил взгляд на телефон в углу и увидел, что шнур выдернут из розетки. Что ж, теперь понятно, почему он не слышал звонков. Но непонятно другое: кто, черт побери, отключил телефон?

Пытаясь забыться, Феликс еще немного порисовал. Потом отправился в свое любимое кафе пообедать. А по возвращении увидел, что в офисе на столе Ромолы мигает лампочка телефона: на автоответчике было сообщение. Феликс машинально нажал на кнопку, чтобы прослушать его, и... чуть не подпрыгнул, услышав голос Стефана:

– Дорогой Феликс, я надеюсь, что ты не забыл о моем портрете и сегодня вечером придешь ко мне. До встречи! Стефан.