Часть 2

...And there’s nothing I can do
When I realize with fright
That the Spiderman is having me for dinner tonight...

Из-за закрытых дверей слышались звуки «Lullaby». Феликс стоял на пороге дома Стефана, размышляя, стоит ли ему сейчас позвонить или лучше будет убежать отсюда подальше и никогда больше не возвращаться. Он уже начал склоняться к последнему варианту, когда дверь распахнулась, не оставив ему выбора.

– Проходи, Феликс, – послышался голос Стефана.

«Как он догадался, что я пришел? – подумал Феликс. – Я ведь не звонил». Но он уже знал, что есть вопросы, которые Стефану лучше не задавать.

Стефан тем временем рассматривал свой незаконченный портрет, который Феликс принес с собой.

– Великолепно, просто великолепно! – восхищенно повторил он. – Послушай, Феликс, ты уверен, что не собираешься продолжать рисовать? У тебя несомненный талант!

Феликс удивился, что Стефан заговорил о том, что не давало ему покоя целый день. Сидя в студии один, он размышлял, не рано ли поставил на себе крест и не следует ли ему возобновить карьеру художника.

– Возможно, ты и прав, Стефан, – сказал он, – но не так-то это просто, как ты думаешь. Я мог бы рисовать, если бы мне не мешала...

– ...Жизнь, которую ты ведешь, – договорил Стефан.

«Он что, читает мои мысли?» – поразился про себя Феликс, ибо об этом он тоже думал сегодня.

– Твоя беда в том, что ты не свободен, – загадочно проговорил Стефан. – Вот если бы ты начал другую жизнь: ничем не стесненную, когда не нужно думать ни о деньгах, ни об измучивших тебя близких и родственниках...

«Это что, намек на Тадзьо? – подумал Феликс. – Но откуда он знает?».

– ...если бы ты мог делать только то, что хочешь, без оглядки на других, то ты смог бы рисовать, верно?

– Верно, но ведь это невозможно, – заметил Феликс.

– Что невозможно?

– Быть свободным от всего и всех.

– А ты пробовал? Уверен, что нет. Ты никогда и ни в чем не даешь себе свободы. Ты жил, как все, и продолжал бы жить, как все, если бы тебе не встретился я.

– Ты слишком много себе приписываешь, – недовольно буркнул Феликс.

– Задумывался ли ты хоть раз, что будет, если ты сейчас меня потеряешь? – коварно улыбаясь, спросил Стефан, который словно не слышал его реплики. – Что с тобой будет, если я вдруг возьму и исчезну из твоей жизни, оставив тебя на милость твоей подружки и твоего братца, во власти твоих извечных сомнений и угрызений совести?

Феликс хотел рассмеяться, сказать какую-то резкость и прекратить этот странный разговор, но в словах его собеседника крылась страшная правда, и она сковала ему язык. Стефан говорил, все больше увлекаясь, и во время своего монолога расхаживал перед Феликсом взад-вперед, а тот только с жадным вниманием следил за ним глазами, не решаясь перебить.

Неожиданно Стефан замолчал и остановился, глядя перед собой и словно размышляя о чем-то.

– В мое время художники ездили учиться в Италию, – вдруг сказал он. – Это считалось обязательным условием. Только те, кто посещал Рим, Венецию, Флоренцию, видел античные постройки и статуи, все эти храмы, палаццо, барельефы, полотна и фрески, становились настоящими мастерами.

Феликс отметил про себя это «в мое время». О чем говорит этот странный субъект? О каком времени? Действительно, еще лет сто назад поездка в Италию считалась обязательной составляющей образования художника, но...

– Ты ведь никогда не был в Италии, Феликс, – продолжал Стефан. – Скажи, тебе хотелось бы поехать?

Феликс непонимающе уставился на него.

– Я могу это устроить, – пояснил свою мысль Стефан. – От тебя требуется только одно: стряхнуть с себя весь этот мертвый груз из родственных пут, любовных уз и социальных обязательств.

– Человек не может жить без обязательств. Хотя бы перед самими собой. В этом заключается наше извечное проклятие.

– Мне это непонятно, – озадаченно протянул Стефан. – Как может узник не желать расставаться со своей темницей?

– Вероятно, все дело в привычке, – слегка усмехнулся Феликс.

– Послушай, Феликс, я дам тебе столько денег, что это сделает тебя абсолютно свободным!

– Разумеется, деньги способны значительно скрасить жизнь, – осторожно заметил Феликс. – Но не от всех обязательств можно откупиться. К тому же, полагаю, что не из соображений благотворительности ты делаешь мне такое предложение. Наверняка у тебя своя выгода. Интересно, какая?

– Подумай сам, – Стефан лукаво облизнул кончиком языка верхнюю губу. – Какую выгоду я могу извлечь из общения с тобой? Чего мне от тебя хотеть?

Феликс промолчал. Он давно уже подозревал, чего от него хочет Стефан, но ему было неловко напрямую сказать об этом.

Однако Стефан догадался сам.

– Готов поспорить, – ухмыльнулся он, проницательно глядя на Феликса, – ты ожидаешь, будто я рассчитываю таким образом затащить тебя в постель, да?

– Ну... в общем, – буркнул Феликс, смущенно кашлянув. – Просто ты вчера сказал, что тебя никто не любит, и...

– ...и ты вообразил, будто я собираюсь купить твою любовь? В этом нет необходимости, мой дорогой: ты ведь и без того меня любишь, правда?

...Be still be calm be quiet now my precious boy
Don’t struggle like that
Or I will only love you more
For it’s much too late
To get away or to turn on the light...

Пока они говорили, «Lullaby» прокручивалась раз за разом, одурманивая своим усыпляющим однообразием. Не случайно она так и называлась – «Колыбельная». У Феликса все поплыло перед глазами, голова отяжелела.

...The Spiderman is having you for dinner tonight...

Почему-то вспомнилась черно-белая фотография незнакомого мальчика, которую ему сегодня приносил офицер.

Черно-желтые ромбы, из которых состоял великолепный паркет, плясали перед глазами, образовывая какие-то нелогичные, иррациональные рисунки.

– Ну же, признайся, Феликс, я ведь тебе не безразличен?

Феликс потряс головой, отгоняя морок.

– С чего ты взял? – вызывающе спросил он.

– А разве нет?

– Черт подери, похоже, ты уже все решил за меня, – возмутился Феликс.

– Ну, тогда давай проверим, – улыбаясь, предложил Стефан. – Это ведь очень просто. Ты сейчас можешь повернуться и уйти. Но знай: если ты это сделаешь, то никогда не увидишь меня больше. Итак, иди и докажи, что тебе на меня плевать. Ну же, иди!

Но Феликс стоял на месте.

– Вот видишь, – Стефан снова улыбнулся, на сей раз удовлетворенно, – ты остался.

Он медленно, словно танцуя под музыку, подошел к Феликсу.

Невесомые руки мягко легли Феликсу на плечи.

– Будь спокойным, будь тихим, будь послушным, мой драгоценный мальчик, – промурлыкал Стефан, приближая свои бескровные губы к губам растерявшегося Феликса.

– Стефан, я не...

– Да-да, помню: ты не спишь с парнями, – Стефан тихо рассмеялся. – Это не имеет значения. Я не дам тебе уснуть до утра.

От глубокого поцелуя у Феликса перехватило дыхание и закружилась голова.

– Как хорошо, что ты не ушел... – голос Стефана доносился до него словно сквозь густой туман. – Признаюсь: я боялся, что ты уйдешь... Я не пережил бы твой уход...

На полу были набросаны толстые мохнатые шкуры, Феликс и Стефан переместились туда. Прохладные пальцы гладили лицо Феликса. Прикосновения Стефана были легкими и бесплотными, оставляя ощущение некой нереальности, как будто это происходило во сне.

– Какая красота, – тихо произнес он. – Она была бы идеальна, не будь она тленной. О, да, ее так легко уничтожить, эту хрупкую красоту. Пройдет каких-то жалких тридцать лет – и от нее останутся лишь воспоминания. А через сто лет от нее вообще ничего не останется. Жаль, невыносимо жаль...

Стефан расстегнул рубашку Феликса и прильнул к его груди. Но эти прикосновения имели мало общего с обычными любовными ласками: его руки и губы как будто впервые касались человеческого тела, и он с любопытством ловил новые ощущения, словно стараясь получше запомнить их.

– Я чувствую, как бьется твое сердце, – зачарованно шептал Стефан. – Вот здесь, – его холодная ладонь легла на грудь Феликса, точно в том месте, где и в самом деле отчаянно колотилось его сердце. – Оно нагнетает кровь и выталкивает ее в сосуды... Я слышу, как она течет у тебя под кожей, я чувствую ее запах, я вижу ее живой красный цвет.

Его губы приникли к шее Феликса и, задержавшись там на какой-то миг, поспешно скользнули вниз, а пальцы принялись расстегивать туго затянутый ремень на джинсах. Но Феликс, уже вышедший из оцепенения, взял Стефана за подбородок и снова притянул к своему лицу.

– Не торопись, – сказал он, и его неожиданно покоробил звук его собственного голоса: он был каким-то резким и... несовершенным по сравнению с дивным магическим голосом Стефана.

Стефан счастливо улыбнулся. Они снова поцеловались. Феликс распахнул блузу Стефана, его руки обхватили легкое нагое тело под белой шелковой тканью.

Мягкие черные волосы Стефана упали ему на лицо, и наступила ночь...

...Проснувшись на следующее утро, Феликс долго не мог вспомнить, где находится, настолько необычной была окружающая его обстановка. Он лежал на бескрайнем ложе под балдахином из тяжелого темно-красного бархата. Вся спальня выглядела под стать этому грандиозному монстру: вызывающе-роскошный, мрачноватый, тяжеловесный барочный стиль, в котором безраздельно властвовал красный цвет. Даже атласное постельное белье было алым.

На подушке лежала записка: «Дорогой Феликс, дом полностью в твоем распоряжении. Увидимся вечером. Твой Стефан». Несколько ничего не значащих слов, но сама записка представляла собой настоящий шедевр в области каллиграфии – почерк был идеально ровный, мелкий, буквы переплетались в изящную паутинку, и их украшали причудливые завитушки.

На столике рядом с кроватью дожидался изящно и аккуратно сервированный завтрак. С наслаждением втянув ноздрями аромат крепкого кофе, Феликс принялся за еду. Дома ему всегда самому приходилось готовить завтрак: Агнешка рано уходила на дежурство, а по выходным предпочитала, чтобы Феликс водил ее в кафе.

Позавтракав, Феликс отправился осматривать дом. Судя по убранству уже виденных комнат, он ожидал, что весь дом представляет собой нечто, смахивающее на музей или декорацию к высокобюджетному историческому фильму. Но большинство помещений оказались пусты и выглядели явно нежилыми. В них не было не только мебели, но и обоев, паркета, отсутствовала даже штукатурка на стенах и потолке. Что же касается тех комнат, которые были полностью обставлены, то ни в одной из них Феликс не обнаружил того хозяйственного беспорядка, который, в большей или меньшей степени, обязательно присущ любому человеческому жилью. Все было чисто, красиво и... безжизненно.

Осмотрев дом, Феликс задумался, чем бы еще занять себя до прихода Стефана. Он хотел было посмотреть телевизор, но такового в доме не нашлось. Тогда Феликс решил почитать что-нибудь. На глаза ему попалось несколько газет и журналов, он полистал их и заметил, что все они исчерканы темными чернилами. Стефан подчеркивал то одну, то другую фразу в тексте и выносил на поля своим витиеватым почерком отметку «NB» – причем все это были, как правило, ничего не значащие фразы, типа: «Недавно стало известно...», «...был подписан контракт...», «...поделиться интригующими подробностями...». Оставалось только гадать, чем они привлекли внимание Стефана. И газеты, и журналы мало заинтересовали Феликса, и он обратился к книгам, которые валялись тут и там на столах и полках. К его удивлению, все они оказались очень старыми, в тисненых золотом кожаных переплетах, преимущественно на латыни. Единственным изданием, относящимся к концу XX века, был словарь современного польского языка. Судя по тому, что толстенный талмуд выглядел довольно потрепанным, владелец часто к нему обращался. Имелась отличная подборка французской литературы: пьесы Мольера, поэзия Вуатюра, трагедии Корнеля, «Государства и империи луны» Сирано де Бержерака, «Жизнеописание Франсиона» Сореля. Разумеется, все на языке оригинала. Озадаченный Феликс решил было, что все эти фолианты скуплены оголтелым любителем антиквариата по случаю и предназначаются исключительно для декоративных целей: попонтоваться перед знакомыми. Однако книги явно читались, причем многие – не по разу: на полях пестрели пометки, сделанные изящным бисерным почерком. Точно таким же, как в записке, оставленной для него на подушке Стефаном...

Полдня Феликс провел за чтением. Постепенно увлекшись изощренными мадригалами и шутками Морштына (препринтное издание), Феликс не заметил, как идут часы, и опомнился только тогда, когда начал чувствовать голод. Он двинулся на кухню, собираясь сварганить себе что-нибудь, но на кухне не было ни плиты (лишь ниша в стене указывала, что когда-то она здесь была), ни холодильника, ни раковины, ни даже стола – только голые стены, и все. Выходит, Стефан вообще не ест дома? Покачав головой, Феликс отправился на улицу в поисках какой-нибудь забегаловки.

Перекусив, вернулся и снова сел за книгу. Близился вечер, в комнатах стало темно. Феликс хотел зажечь электрический свет, но передумал – на столе стоял бронзовый канделябр с пятью свечами. Он как раз подносил зажигалку к последней свече, когда что-то холодное коснулось сзади его шеи. Феликс вздрогнул и резко обернулся, увидев Стефана, который снова тянулся поцеловать его, на сей раз в губы.

– Черт, нельзя же так подкрадываться к людям, – выдохнул Феликс, ответив на поцелуй. – В твоем доме я чувствую себя истерической героиней какого-то готического романа. Еще немного – и стану визжать при виде мыши.

Стефан засмеялся и нежно потерся щекой о плечо любовника.

– Ты скучал без меня? – проворковал он.

– А как ты думаешь, взялся бы я иначе читать вот это? – Феликс кивнул на раскрытую книгу. – Кстати, не предполагал, что ты любитель подобного чтения.

– Я читаю, когда бываю в одиночестве. Поэтому теперь книги мне долго не понадобятся. Ты ведь будешь жить со мной? – наполовину вопросительно, наполовину утвердительно произнес Стефан.

– Гм... Знаешь, я как-то еще не думал об этом, – замялся Феликс. – Ты что, хочешь, чтобы я переехал к тебе?

– А ты разве этого не хочешь? – Стефан обеспокоенно заглянул Феликсу в глаза.

– Ну, понимаешь, это будет выглядеть так, словно я живу у тебя на содержании, а мне бы этого не хотелось. Не лучше ли снять квартиру где-нибудь поближе к центру? Так будет гораздо удобнее, да и на работу мне ближе добираться...

– Об этом не беспокойся, я дам тебе автомобиль, – перебил его Стефан. – Видишь ли, Фельо, я слишком сильно привязан к этому дому. Все эти вещи: мебель, картины, книги... Они слишком много значат для меня, я не могу без них. А в квартире, даже при условии, что удастся все в нее впихнуть, они будут казаться нелепыми и ненужными. К тому же приходится считаться с ограничениями, связанными с моей болезнью. В подвале этого дома устроено специальное помещение, полностью изолированное от солнечного света, где я вынужден находиться днем. Вряд ли в квартире удастся оборудовать нечто подобное.

– Так ты целый день просидел в подвале? Бедняга, и как ты выдерживаешь? Я мог бы приходить к тебе туда, чтобы тебе было не так скучно.

– Это предложение означает, что ты согласен переехать ко мне? – в глазах Стефана сверкнуло торжество. – Замечательно! Однако, думаю, днем нам лучше не видеться. Я не хочу, чтобы из-за меня ты тоже обрек себя на затворничество. И к тому же днем я пребываю в ужасном состоянии (это тоже особенность болезни), при котором необходим полный покой. Но мне очень приятно, что ты обо мне заботишься... Ты такой добрый, Фельо... – Стефан обвил руками шею Феликса и крепко прижался к нему всем телом.

– Чудо ты мое ночное, – счастливо усмехнулся Феликс и, подхватив любовника на руки, понес его в спальню.

На следующий день Агнешка, вернувшись с работы, едва не споткнулась о стоявший у входной двери этюдник Феликса. Пройдя в комнату, она увидела самого Феликса, аккуратно укладывающего в дорожную сумку свою одежду.

Агнешка устало поинтересовалась:

– Куда это ты собрался, скажи на милость?

– Ответ тебе все равно не понравится, так что лучше не спрашивай, – отозвался Феликс, не прерывая своего занятия.

– И надолго ты отбываешь? Или это тоже секрет? – Агнешка попыталась изобразить равнодушие, но у нее это плохо получалось. От неожиданности она растерялась и теперь лихорадочно соображала, что же ей делать.

– Думаю, надолго, – Феликс закончил укладывать вещи, застегнул «молнию» на сумке и понес ее к выходу.

Агнешка молча кусала губы. Уже несколько недель она чувствовала, что с Феликсом происходит что-то странное. Он стал раздражительным, невнимательным, начал пропадать где-то вечерами и несколько раз не ночевал дома. Вначале она, естественно, предположила, что Феликс завел себе новую пассию. Однако на счастливого влюбленного он явно не тянул. Наоборот, было заметно, что его что-то гложет, и с предполагаемых «свиданий» он нередко возвращался злой, как черт. «Может, эта женщина не отвечает ему взаимностью?» – подумалось Агнешке. Однако она достаточно хорошо знала Феликса, чтобы убедиться: он не из тех, кто способен страдать от безответной любви. Что же тогда? Неужели ему до сих пор не дает покоя вся эта история со смертью Ромолы? Или, может, опять неприятности с младшим братом? Но, похоже, Тадеуш не менее ее самой был обеспокоен непонятным поведением Феликса. Агнешка терялась в догадках. И вот теперь Феликс, судя по всему, ее бросает.

– Послушай, Фельо, – Агнешка последовала за ним в прихожую, изо всех сил сдерживая подступающие к глазам слезы. – Объясни, пожалуйста, что происходит? Чем я перед тобой провинилась? Почему ты решил уйти? Ты меня больше не любишь?

Феликс поставил сумку рядом с этюдником.

– Ты отличная девушка, Агнешка, и мне было очень хорошо с тобой, – он привлек ее к себе и быстро поцеловал.

– Но тогда я не понимаю...

– Я и сам не понимаю, – Феликс вздохнул и отстранился. – Поэтому мне и необходимо сейчас уйти, чтобы разобраться во всем. Не обижайся, дорогая, но я должен. Ну же, скажи, что не сердишься на меня.

Агнешка попыталась взять себя в руки и улыбнуться. По выражению лица Феликса она поняла, что расспросы и скандалы ни к чему не приведут и только ухудшат ситуацию. И посему благоразумнее смириться, сделав вид, будто все в порядке.

– Кстати, детка, – продолжал Феликс, явно испытывая облегчение оттого, что обошлось без слез и истерик. – У меня к тебе просьба. Скорее всего, какое-то время я не смогу видеться с Тадеушем. Поэтому, пожалуйста, присматривай за ним, ладно? Мне кажется, в последние дни он ведет себя как-то странно.

У Агнешки едва не сорвалось с языка: «Еще неизвестно, кто из вас ведет себя более странно». Но вслух она сдержанно произнесла:

– Конечно, Фельо, я пригляжу за ним, не беспокойся.

Феликс благодарно улыбнулся, и на миг у нее мелькнула надежда, что не все еще потеряно.

– И вот еще, – продолжал Феликс. – Ты не будешь против, если я возьму с собой Джокера?

Джокером звали старого шотландского терьера. Много лет назад, будучи еще школьником, Тадзьо принес в дом щенка, и с тех пор это забавное существо, своим видом напоминающее черную щетку для мытья полов, стало полноправным членом семьи Жилинских.

– Ну, разумеется, это ведь твоя собака, – упавшим голосом отозвалась Агнешка. – Мне все равно некогда будет его выгуливать.

– Вот и отлично. Ладно, я пошел. Позвоню на днях. Джокер, гулять! – позвал Феликс и взялся за ручку двери.

После его ухода Агнешка прошла в свою (до сего момента их общую с Феликсом) спальню, кинулась на кровать и некоторое время неподвижно лежала, уткнувшись в подушку. Она пыталась осмыслить случившееся, но никакого разумного объяснения в голову не приходило. От этого Агнешка даже не могла по-настоящему рассердиться на Феликса. Он сказал, что она тут ни при чем. Что она замечательная девушка. Тогда почему же сейчас он оставляет ее, словно некую вещь, которая вдруг оказалась ненужной? Разумеется, Феликс – человек искусства, а творческим натурам иногда требуются новые впечатления, им не свойственно постоянство. Однако Агнешка знала, что Феликс вовсе не был легкокрылым мотыльком, который порхает с цветка на цветок. Наоборот, в отношениях с людьми он превыше всего ценил стабильность. Именно это качество в свое время и привлекло к нему Агнешку.

Агнешка была красивой девушкой и прекрасно это знала. Она никогда не страдала от недостатка поклонников, а больница, где она работала медсестрой, предоставляла массу возможностей для знакомств. Как правило, пациенты-мужчины оказывались весьма чувствительными к чарам хорошенькой сестрички, и не проходило такой недели, когда бы Агнешка не получила очередного предложения руки и сердца. Но встретив Феликса, она сразу поняла, что на сей раз все будет куда серьезнее обычного легковесного флирта. Этот молчаливый светловолосый парень был так не похож на всех ее прежних поклонников! Их отношения не подпадали под определение бурного романа, но с Феликсом ей было хорошо и приятно. Агнешку вполне устраивала уравновешенность их совместной жизни. Она даже познакомила Феликса со своими родителями, жившими в Радоме, и всерьез надеялась, что в будущем они официально оформят свои отношения. И вот...

Агнешка подняла голову от подушки, взглянула на себя в зеркало: бледное, мокрое от слез лицо, покрасневшие глаза, опухшие веки. Она постаралась успокоиться. «А чего я, собственно, переживаю?» – сказала она самой себе. Действительно, стоит ли отчаиваться? Многие женщины испытывали в жизни подобное унижение. Тем более что, может, не все еще потеряно? Вполне возможно, что Феликс, разобравшись со своими нынешними проблемами (какими бы они ни были), одумается и вернется к ней. «Подумаю об этом завтра», – решила Агнешка словами героини из столь любимых ею «Унесенных ветром». Она пригладила волосы, стянула с себя измятую юбку и накинула уютный розовый халатик. Затем, чувствуя, что не в состоянии сегодня находиться в одиночестве, потянулась к телефону, решив позвать на ужин Яню, чтобы обсудить с подругой нелепое поведение Феликса.

Тем же вечером Феликс, с сумкой на плече и Джокером под мышкой, появился на пороге Стефанова особняка. Дверь распахнулась мгновенно: видно, Стефан поджидал его прихода.

– Ну, вот и мы с Джокером, – весело провозгласил Феликс. – Фу, Джокер! Эй, старина, да что с тобой такое? Черт возьми, назад!

Но при виде Стефана с Джокером случилось что-то странное. Добродушный песик, за весь свой долгий век ни разу никого не укусивший, внезапно злобно зарычал, клочковатая шерсть на нем встала дыбом, и, оскалившись, он рванулся из рук хозяина.

Феликс так и не понял, что произошло потом: он увидел только, как собака кинулась на Стефана с явным намерением вцепиться ему в ногу, а в следующее мгновенье с жалобным визгом отлетела на несколько метров в сторону, сильно ударившись о стену. Как это случилось, было не ясно: Феликс мог поклясться, что, когда пес бросился на него, Стефан даже не пошевелился.

– Джокер, – Феликс склонился над неподвижно лежащим тельцем. – Ничего не понимаю... Он что, умер?

– Нет, только оглушен, – Стефан присел рядом. На лице его отражалось искреннее огорчение.– Прости, Феликс, я тебя не предупредил. Видишь ли, в моем присутствии все собаки ведут себя очень необычно. Не знаю, в чем причина, но из-за этого я не могу держать их у себя дома.

– Странно, – убедившись по слабому биению сердца, что песик жив, Феликс несколько успокоился. – Сколько помню, Джокер никогда еще так себя не вел. Жаль, придется отвезти его обратно к Агнешке.

Впрочем, этот эпизод вскоре начисто изгладился из памяти Феликса, вытесненный более приятными моментами, которыми теперь изобиловала его жизнь со Стефаном.

Постепенно Феликс все больше узнавал о характере и привычках существа, которое столь странным образом вторглось в его судьбу. Он заметил, что, не вынося света, Стефан тем не менее обожает тепло, поэтому в каждой комнате по вечерам горел старательно заслоненный экраном камин. Он убедился, что Стефан может проводить часы в ванне, которая была так велика, что скорее смахивала на небольшой бассейн. Купать Стефана в этой ванне отныне стало священной обязанностью Феликса, и оба они получали массу чувственного удовольствия от этого ритуала.

Оказалось, что, помимо пресловутой «Lullaby», у Стефана довольно разносторонние музыкальные пристрастия. Ему нравилась как продвинутая современная музыка, так и классика, в которой он прекрасно разбирался. Для Феликса, отнюдь не являющегося меломаном, было большим откровением узнать, что Иоганн Себастьян Бах, оказывается, написал еще кучу музыки помимо токкаты и фуги ре мажор. Когда же с уст Стефана слетали такие имена, как Скарлатти, Корелли, Шарпантье или Фробергер, Феликс попросту хватался за голову. Мало того: Стефан оказался не только знатоком музыки, но и прекрасным исполнителем. У него был необычный голос, по тембру близкий к женскому меццо-сопрано, а его манера пения отличалась нарочитой искусственностью и жеманностью. Слушая его, Феликс постоянно вспоминал фильм Дзеффирелли «Ромео и Джульетта», потому что в нем звучали песни, подобные тем, что пел ему Стефан, аккомпанируя себе на инструменте, который Феликс считал гитарой.

Они мало говорили друг с другом о своем прошлом. Феликс предпочитал не касаться своих родственных связей, да и Стефан, похоже, избегал воспоминаний. «Я хочу, чтобы ты воспринимал меня таким, каким видишь сейчас, – говорил он Феликсу. – Для тебя я совершенно иной, нежели для всего остального мира».

Днем Стефан отсутствовал, появляясь с наступлением сумерек, и они вместе отправлялись в какой-нибудь клуб или на концерт. Иногда же, когда им хотелось побыть вдали от всех людей, они оставались дома и устраивали романтический ужин при свечах. Стефан, впрочем, ничего не ел, с улыбкой говоря: «Видишь ли, дорогой, когда я нахожусь в твоем обществе, мне жаль тратить время на еду».

Завершались же их вечера неизменно: в спальне, на ложе под кроваво-красным балдахином.

– ...когда я с тобой, мне кажется, что я держу в ладонях нечто сделанное из тончайшего стекла. Я так боюсь нечаянно разбить тебя... – Феликс осторожно обнял лежащего на его груди Стефана. Тот приподнял голову:

– Неужели я кажусь тебе таким слабым? Поверь, Фельо, я крепче, чем ты думаешь. Но мне нравится, когда ты меня оберегаешь. Это так... непривычно. Чаще от меня защищаются.

– Но ты такой нежный, – Феликс погладил Стефана по худому плечу, обтянутому тонкой бледной кожей. – Ты самое нежное существо, какое мне только приходилось видеть.

– О, это лишь для тебя, мое сокровище, – Стефан негромко рассмеялся. – Со всеми прочими я далеко не так мил.

– Мне нет дела до других, – пробормотал Феликс, засыпая.

Стефан какое-то время любовался спящим, затем осторожно выскользнул из его объятий, подошел к распахнутому окну, встал на подоконник и шагнул в ночь...

Двери автобуса бесшумно открылись, выпуская нескольких пассажиров. Агнешка вышла последней. Теперь путь ее лежал через длинную аллею парка к дому.

Раньше она любила идти по этой аллее, возвращаясь вечером с дежурств. Но сегодня ей вдруг подумалось, что парк слишком слабо освещен. Фонари попадались редко и давали мало света. Вечерний ветерок трепал ветви каштанов, и тени, отбрасываемые на дорожку крупными резными листьями, шевелились, точно пальцы неведомых существ. Агнешка шла торопливо, почти бежала, с тревогой вглядываясь в кромешную темноту, которая царила за кустами.

Страх владел не только ей – в эти внешне безмятежные весенние дни страх владел всем городом. В Кракове началась эпидемия странных, необъяснимых смертей: почти каждое утро находили человека, как правило, молодого мужчину или девушку, еле живого от потери крови и с прокушенным горлом. Любая врачебная помощь оказывалась бесполезной: на вторую ночь жертва непременно умирала. В больницу, где работала Агнешка, чуть ли не каждый день привозили очередной полутруп, делали переливание крови, а ночью... Что происходило ночью, никто не знал, потому что дежурные сестры, несмотря на все запреты, сбегали из блока 18-С, предпочитая отсиживаться в ординаторской. При любых других обстоятельствах подобная халатность непременно каралась бы увольнением, но дежурные врачи во время обходов по ночам сами старались держаться подальше от блока 18-С и делали вид, будто не замечают, что больные оставлены без помощи вопреки всем правилам и предписаниям. На долю Агнешки также выпало несколько ночных дежурств, и она с ужасом вспоминала эти бесконечные часы в ординаторской, когда все сидели тесным кружком, пили чай и пытались поддерживать видимость непринужденного разговора, а на самом деле чутко прислушивались. И Агнешка понимала, что если царящая в больнице тишина будет нарушена хоть каким-то посторонним звуком, они все сойдут с ума от страха.

Полиция откровенно бездействовала. Знакомый Агнешке и Феликсу офицер с нездорово-красным цветом лица поначалу довольно рьяно взялся за дело. О «краковском кошмаре» писали все газеты – от бульварного «Супер-Экспресса» до вполне респектабельной «Выборчи», даже в теленовостях показали сюжет на эту тему, и офицер понимал, что если он раскроет эту цепь преступлений и поймает таинственного маньяка (кем, как не маньяком, должен быть тип, вытворяющий такое!), то прославится на всю страну. Но по мере того как дело обрастало все новыми жуткими подробностями, внутренний голос стал все настойчивее нашептывать ему, что одновременно с уникальной возможностью прославиться для него растет не менее уникальная, но гораздо менее отрадная вероятность однажды ночью почувствовать на своей шее чьи-то зубы. По этой причине его служебное рвение стало мало-помалу уменьшаться, а следствие, как писали газеты, зашло в тупик.

Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Официальная версия, согласно которой все убийства совершил неведомый маньяк, не внушала доверия, и стали оживать самые причудливые суеверия. Жители Кракова, и ранее славившиеся своей набожностью, пребывали в какой-то религиозной горячке. Жертв предполагаемого маньяка по настоянию родных перед похоронами три дня отпевали в костелах, и был даже зафиксирован случай (о чем писал «Супер-Экспресс»), когда родственники одного из погибших были застигнуты сторожами кладбища за раскапыванием могилы. Трехдневной панихиды показалось им недостаточно, и для большей эффективности они решили извлечь тело своего дорогого усопшего и обезвредить его старинным народным способом – при помощи осинового кола. Это происшествие, в красках описанное таблоидом, прекрасно иллюстрировало настроение горожан в ту весну.

Агнешка не могла не бояться вместе со всеми. У нее было даже больше оснований для страха, чем у всех остальных, поскольку она работала в больнице, где люди умирали прямо на ее глазах. Так же, как и все, она приносила домой из костела Святые Дары и повесила в изголовье кровати распятие, хотя в глубине души сомневалась в действенности этих мер, ибо преступник, кем бы он ни был, не боялся никакой религиозной атрибутики. Медсестры несколько раз вешали на шею жертвам, прибывавшим в блок 18-С, нательные крестики, но ночью пациенты все равно умирали, стало быть, кресты их не спасали.

Почти бегом Агнешка пересекла парк, заскочила в подъезд своего дома, и только поднявшись на лифте на свой этаж, слегка перевела дух.

Дверь квартиры была закрыта всего на один замок, тогда как утром Агнешка закрыла ее на два. В гостиной горел свет, хлопали дверцы шкафов, шумно отодвигались и задвигались ящики.

Может, Феликс вернулся? Последний раз Агнешка видела его три дня назад, когда он сообщил ей, что между ними все кончено. К такому повороту событий Агнешка была одновременно готова и не готова. Готова – поскольку с некоторых пор ощущала, что их взаимные чувства, кажется, начали охладевать. Не готова – потому что ее отношения с Феликсом были, что называется, «серьезными»: как-никак, целый год совместной жизни. Поэтому втайне Агнешка надеялась, что со временем Феликс к ней вернется. Тем более что почти все свои вещи он оставил у нее на квартире, сказав, что заберет потом. Квартиру, которую они снимали вместе, Феликс оставил ей.

– Феликс? – позвала Агнешка. – Феликс, это ты?

Не дожидаясь ответа, она вошла в гостиную и увидела Тадеуша, который, что-то ища, увлеченно рылся в шкафу.

– Тадзьо, что ты делаешь? – возмутилась она, глядя на груду небрежно вытряхнутых из шкафа вещей.

– Мне нужны рисунки Феликса, – ответил тот, не прекращая своих лихорадочных поисков. – Куда же он их засунул?

Агнешка гневно отпихнула его и захлопнула дверцу шкафа.

– Послушай, милый мой, это ни в какие ворота не лезет! Кто дал тебе право рыться в чужих вещах?

– Но я должен найти эти чертовы рисунки! – закричал Тадзьо.

– Спроси у Феликса, – холодно посоветовала Агнешка, – если он разрешит тебе их взять, то сообщит, где они лежат.

Она вышла в прихожую, чтобы повесить пальто, а Тадзьо, воспользовавшись моментом, снова ринулся в недра шкафа.

– Я же тебе сказала... – сердито начала Агнешка, услышав, как на пол вновь полетели вещи, но Тадзьо перебил ее, торжествующе воскликнув:

– Нашел!

Он вытащил из шкафа несколько огромных пухлых папок.

– А ну, положи на место, – велела Агнешка, не рассчитывая, впрочем, что он ее послушается.

Так и вышло: Тадзьо, не слушая ее, с тем же непонятным азартом копался в найденных папках. Он сидел на полу и бегло перебирал стопки набросков, этюдов и эскизов, относившихся главным образом к временам учебы Феликса в Академии искусств, и, убедившись, что среди них нет ничего, заслуживающего внимания, швырял всю стопку в сторону. Пол мало-помалу покрылся двойным, а потом и тройным слоем листов ватмана. У Тадзьо явно была какая-то конкретная цель, и Агнешка не удержалась от вопроса:

– Да что ты ищешь, скажи на милость?

– Я ищу портрет некоего Стефана, – ответил Тадзьо, – или хотя бы какие-нибудь наброски к нему. Я сегодня видел этого типа, и он мне кого-то напомнил, но вот кого – я так и не понял в ту минуту. И теперь мне очень хочется взглянуть на него еще разок. А поскольку он вряд ли захочет со мной встречаться, придется ограничиться его портретом.

– Стефан – это тот заказчик, к которому Феликс ходил домой перед убийством Ромолы? – спросила Агнешка.

– Да, и по совместительству новый любовник нашего дорогого Фельо.

– Что?!

– То самое, – Тадзьо усмехнулся торжествующе и в то же время горько.

– Бред! – рассердилась Агнешка, которая знала обыкновение Тадзьо ревновать старшего брата ко всем подряд. Правда, раньше ревность младшенького распространялась исключительно на женщин. Теперь, выходит, под подозрение попали и мужчины.

– Не веришь – не надо, – запальчиво ответствовал Тадзьо.

– К твоему сведению, они виделись всего раз в жизни – так Феликс сказал на допросе в полиции.

– К твоему сведению, где-то полчаса назад я видел их мирно идущими по улице. Было ясно, что они видятся далеко не второй раз в жизни – если это, конечно, не была любовь с первого взгляда. Они так трогательно обнимались...

– Даже если они обнимались, это еще ни о чем не говорит, – не слишком уверенно возразила Агнешка.

– Ладно, если тебе приятнее думать, что Феликс бросил тебя ради очередной бабы, то я, так уж и быть, не стану разбивать твое сердце и оставлю доказательства при себе. Однако, связавшись с этим странным субъектом, мой братец рискует поиметь крупные неприятности. Он уже раз солгал на допросе и теперь продолжает скрывать от властей свою связь с подозреваемым в убийстве Ромолы. Если бы сегодня эта сладкая парочка попалась на глаза не мне, а некоему краснощекому господину из полиции, то-то обрадовался бы этот добряк... Ага, вот же они!

Тадзьо наконец нашел наброски, которые Феликс делал во время работы над портретом Стефана. С минуту он напряженно рассматривал зарисовки, и Агнешка тоже заглянула через его плечо, хотя она уже неоднократно видела их – после убийства Ромолы они на время попали в руки полиции, и их перепечатала не одна газета.

– Кого же он мне напоминает... – бормотал Тадзьо, переворачивая листы один за другим и вглядываясь в соблазнительно улыбающееся лицо неопределенного рода, но с очень характерными и резкими чертами. – Кого же он мне напоминает...

Внезапно Тадеуш вскрикнул, вскочил и, схватив набросок, со всех ног бросился вон. Это бегство было таким стремительным, что Агнешка еще не успела удивиться, а за ним уже захлопнулась дверь квартиры.

Покачав головой, Агнешка принялась собирать разбросанные Тадзьо рисунки. Бедный мальчик, он определенно не в себе. Хорошо бы Феликс при всех своих бурных романах, с кем бы он там ни спал – с мужчиной ли, с женщиной, да хоть с трехглазой свиньей, – не забывал и о младшем брате, который день ото дня ведет себя все страннее.

Тем временем Тадзьо остановил такси и, плюхнувшись на сидение, выпалил:

– Художественные собрания!

– Но они закрываются в семь, – заметил водитель, – а сейчас уже девять.

– Скорее! – выкрикнул в ответ Тадзьо.

Да, в девять часов в замок на Вавеле не пускают посетителей, но Тадзьо хорошо помнил, как однажды он делал там зарисовки – это была контрольная работа в Академии – и случайно забыл один из карандашных этюдов. Пропажа обнаружилась лишь поздно вечером, а сдать рисунки на проверку нужно было на следующий день. Без особой надежды на успех Тадзьо все же отправился в музей и уговорил-таки смотрителей впустить его в залы Художественных собраний, чтобы он мог найти там забытый этюд. Теперь он рассчитывал повторить тот же трюк, но уже с другими целями.

Смотрители замка привыкли к студентам Академии искусств, для которых ротонда Девы Марии, капеллы, надгробия, а также экспонаты Художественных собраний были основным материалом в учебном процессе, и ничуть не удивились, когда в девять часов вечера в двери служебного помещения постучался вежливый светловолосый мальчик и очень жалостливо попросил на минуточку впустить его в Художественные собрания, потому что он забыл там свои рисунки, а их завтра нужно кровь из носа сдать... Конечно, его впустили, и скоро Тадзьо торопливо шел по гулким пустынным коридорам к какой-то своей цели.

Наконец он нашел то, что искал. Это было одно из самых ценных полотен в коллекции – портрет, принадлежавший кисти легендарного Бернини-младшего, XVII век, барокко. Картина изображала мужчину в роскошном красном костюме, а табличка под ней гласила: «Стефан, князь Баторий. Портрет для фамильной галереи».

Тадьзо стоял перед полотном, оцепенев и не дыша.