Феликс не хотел видеть Тадзьо и наверняка под каким-нибудь выдуманным предлогом уклонился бы от встречи, о которой так настойчиво просил его брат, если бы младшенький не назначил ему свидание на нейтральной территории – в модном кафе. К тому же, Агнешка, когда он пришел к ней за вещами, просила его приглядеть за Тадзьо, который, по ее словам, в последнее время вел себя страннее некуда. Поэтому Феликс, хотя и с неохотой, все же счел себя обязанным прийти на встречу и в назначенный час явился в кафе.
Тадзьо уже ждал его, потягивая через трубочку безалкогольный коктейль (ничего более крепкого ему не дали по причине несовершеннолетия). Он казался непривычно серьезным, но за сдержанностью поведения явно таилось глубокое волнение. Пальцы, взбалтывающие при помощи трубочки разноцветную слоистую жидкость в бокале, слегка подрагивали.
– Ну? – спросил Феликс, усаживаясь за столик напротив него. – Ты сказал, что хочешь сообщить мне нечто важное.
– Да, – кивнул Тадзьо, – но только это длинная история. Придется начать с краткого экскурса в историю нашей прекрасной родины. Ты ведь слышал о Баториях?
– Естественно, – ответил Феликс, слегка удивленный оборотом, который принял их разговор.
– Ничего, послушаешь еще раз, – сказал Тадзьо и принялся за свой рассказ, время от времени подглядывая в лежащий перед ним на столе раскрытый блокнот, куда тщательно переписал всю важную информацию, которую ему удалось собрать за сегодняшний день, проведенный в библиотеке за чтением трудов по истории Польши.
В официальных документах Батории именовались «светлейшими князьями семиградскими», т.е. трансильванскими, ибо было время, когда Трансильвания входила в состав могущественной Речи Посполитой, а Батории правили одной из тамошних областей. Впрочем, в XV веке они уже не имели никакого отношения к своей исторической родине, живя на территории современной Польши. Вероятно, желание быть ближе к столице (ярчайшие представители трансильванской знати не привыкли оставаться в стороне от основных политических событий) вынудило их променять родные Карпаты, ставшие окраиной государства, на Свентокшиские горы к северо-востоку от Кракова, где вскоре вырос замок Сейт – новое родовое гнездо Баториев. Однако титул князей семиградских за ними сохранился даже после того, как Речь Посполитая потеряла свои карпатские территории. Это был род старинный, богатый и влиятельный – один из самых славных в польском государстве. Князья Батории славились своими военными талантами, немыслимыми богатствами, интригами, которые они плели весьма умело (благодаря этим интригам один из них был избран на Сейме королем в 1576 году), а также мрачными семейными тайнами. Ни один старинный род не обходится без скелетов в шкафу и зловещих преданий, но Батории в этом отношении далеко перещеголяли всех своих современников и во все времена пользовались дурной славой. Кто бы мог подумать, что в 1673 году этот славный и блестящий род неожиданно прервется?
В 1632 году, как гласят летописи, в семье светлейшего князя семиградского родилась двойня – мальчик и девочка. Мальчик по семейной традиции получил имя Стефан (так князья Батории называли всех первенцев мужского пола без исключения), девочку нарекли Барбарой. Наследник с юных лет демонстрировал самые выдающиеся способности во всех без исключения областях – от военных до научных, но особенно он тянулся к изящным искусствам, и, поощряя эту склонность, родители отправили юного Стефана за границу. Он объехал всю Европу и получил блестящее образование, отшлифовав все свои редкие таланты. Его сестра Барбара Баторий славилась необыкновенной красотой, что в сочетании со знатностью и богатством ее семьи делало ее завидной невестой. Родители позаботились о наиболее блестящей партии для прекрасной княжны и выдали четырнадцатилетнюю Барбару за графа Радзивилла, чей род единственный во всем королевстве мог соперничать с великолепием и блеском Баториев, и неважно, что самому графу на момент бракосочетания было около шестидесяти лет. В 1650 году умер старый князь, и его сын был вынужден прервать свой заграничный вояж, вернуться и вступить в права наследства. В том же году восемнадцатилетний Стефан впервые появился при дворе короля, ослепив и поразив всех без исключения: в этом юноше, как восторженно писали хроникеры, фамильная слава соединилась с личными достоинствами, и многие начали предсказывать, что, мол, быть юному князю, подобно одному из его предков, королем Речи Посполитой. Однако Стефана Батория мало интересовала политика и погоня за властью, которым он определенно предпочитал светские развлечения и меценатство. В то же время при дворе заблистала его сестра. Брак со стариком, как оказалось, все же имел некоторые плюсы – муж довольно быстро умер, и Барбара, теперь уже графиня Радзивилл, получила богатое наследство и оказалась на свободе. Детей у нее не было опять-таки по причине дряхлости супруга. Приехав в столицу, она с легкостью затмила всех тамошних красавиц и вскоре сделалась фавориткой его величества. Говорили, что властители иностранных государств спрашивали у своих посланников при дворе Яна Казимира, правда ли графиня Радзивилл так чудно хороша, как о ней говорят. С братом у нее были самые тесные и нежные отношения, и значительная часть хроникеров и мемуаристов того времени подозревала между ними кровосмесительную связь. Не менее значительная часть тех же хроникеров и мемуаристов, впрочем, решительно отвергала возможность существования такой связи, но отнюдь не потому, что была столь высокого времени о нравственных качествах брата и сестры, а лишь в силу своей убежденности в том, что Стефан Баторий имеет противоестественные пристрастия иного рода – придворные сплетники переименовали его из «светлейшего князя семиградского» в «светлейшего князя содомского». Была и третья группа осведомленных лиц, которая, признавая слухи о гомосексуальных наклонностях князя в целом правдивыми, полагала, что для любимой сестры он мог сделать (и делал) исключение. Как бы то ни было, за всю свою жизнь светлейший ни разу не вступал в брак.
По всей видимости, Стефана Батория при дворе не любили, и дело было не только в зависти, которую он не мог не вызывать, – спесь и надменность польской знати вошла в поговорку, Батории же и в этом отношении превзошли если не всех, то очень многих. Молодой князь нажил немало врагов, которые активно плели против него интриги. Его величество Ян Казимир, очарованный Барбарой Радзивилл, всячески покровительствовал ее брату, но даже король не смог уберечь князя от козней. После ряда скандалов, подстроенных недругами, Стефан был вынужден уехать из страны. Король, чтобы сделать изгнание почетным, отправил его послом во Францию. Лучшего способа подсластить пилюлю нельзя было придумать – при дворе Короля-Солнца князь, склонный к легкомысленным развлечениям и изящным искусствам, чувствовал себя даже счастливее, чем в родном Кракове.
Так прошло несколько лет, и вдруг неожиданным образом князя свалила тяжелая и загадочная болезнь. Необъяснимый недуг проявлялся весьма странно – в виде светобоязни (князь Баторий вдруг оказался совершенно не способным переносить солнечный свет) и периодически повторяющихся приступов летаргии. Стефан Баторий немедленно просил своего короля позволить ему вернуться и провести остаток своих дней в родовом замке Сейт, каковое решение без труда получил: по прошествии стольких лет, да еще тяжело больной, князь уже был не опасен старым недругам и в свою очередь мог не опасаться их. Он отправился в дорогу в специальной наглухо закрытой карете, куда не проникал ни единый лучик света. В этой карете князь ехал днем абсолютно один – никому из свиты не дозволялось даже заглядывать к нему. С заходом солнца делали привал, и князь выходил из своего убежища, а на рассвете он вновь прятался в карету, и его везли дальше. Княжеская свита сильно сомневалась в том, что он доберется до родины живым, потому что он совсем ничего не ел и неминуемо должен был умереть от голода. И тем не менее, князь вернулся под сень родового гнезда не только живым, но и имеющим вполне здоровый вид – во всяком случае, так говорили те, кто его видел, а доводилось его видеть очень немногим, потому что он стал замкнутым и нелюдимым. Из-за таинственной и неизлечимой болезни ему приходилось вести исключительно ночной образ жизни. Лишь на закате князь выходил из мрачных готических покоев замка Сейт, куда на рассвете был вынужден возвращаться. Он никого не принимал в своей вотчине, распустил почти всю челядь, и те немногие, кто оставался у него в услужении, говорили, что днем он, точно нетопырь, отсиживается в подвалах замка, а ночью выбирается на поверхность и уходит куда-то в полном одиночестве, никому не позволяя следовать за собой. Прекрасная графиня Радзивилл была единственной, кого князь Баторий принимал у себя в замке, но она ничего не рассказывала о своих визитах в Сейт и не давала никаких объяснений загадочному образу жизни брата.
Вполне понятно, что в те суеверные времена поведение князя не могло не казаться подозрительным. Стали множиться слухи о том, что в деревнях, находящихся поблизости от замка Сейт, начали пропадать люди... Неизвестно, чем все это кончилось бы для князя, если бы не внезапная смерть, настигшая его в возрасте сорока одного года. Умер он бездетным, других родственников, носивших фамилию Баторий, не было, титул светлейшего князя семиградского наследовать было некому. Что же касается фамильных богатств, то их унаследовала графиня Радзивилл. Она немедленно переехала в Сейт, но прожила там недолго, поскольку спустя полгода умерла при каких-то загадочных обстоятельствах. Согласно ее воле, ее похоронили не в фамильном склепе Радзивиллов, а в усыпальнице замка Сейт, дабы она могла покоиться рядом со своим братом. Детей у нее также не было.
Так окончилась многовековая история дома Баториев. Разумеется, после смерти графини нашлись какие-то наследники, между которыми еще много лет продолжалась грызня за княжеские богатства. Однако на замок Сейт вместе со всем наделом – богатейшими землями – почему-то никто не претендовал. Кто-то из дальних родственников Баториев пытался в нем обосноваться, но вскоре отказался от своей затеи. Потом начались все бесчисленные разделы Речи Посполитой, но никто из новых властителей государства также не пытался занять Сейт, хотя, казалось бы, это был во всех отношениях лакомый кусочек – величественная цитадель в горах, настоящее феодальное гнездо. В XX веке логично было бы ожидать, что Сейт будет объявлен народным достоянием и превратится в музей, но ничего подобного – замок по-прежнему никого не интересовал и одиноко возвышался в горах, вознося к небу точеные готические шпили. Никто даже не пытался заняться реставрацией, хотя это был, безусловно, редкий исторический и архитектурный памятник, который грех было бы потерять. Все иностранцы, приезжавшие в Польшу, удивлялись, качали головами, называли это странное небрежение варварством, но местные жители знали: Сейт – нехорошее место и приближаться к нему не следует.
Феликс слушал брата с удивлением, но внимательно. Он, правда, не понимал, к чему клонит младшенький, но история казалась ему, по меньшей мере, занятной. Тадзьо рассказывал очень увлеченно, и Феликс, сам того не заметив, увлекся тоже. Лишь когда речь зашла о зловещей репутации замка Сейт, он перебил брата:
– Я слышал все эти сказки. Мы в детстве любили пугать друг друга подобными историями. Помню, я был в школьном лагере под Влощовой, и из окна моего домика на горизонте был виден этот замок. По ночам мы рассказывали друг другу страшилки про Черного Князя Батория.
– Вот-вот, – подхватил Тадзьо, – это и был тот самый последний князь Баторий. Только правильнее было бы назвать его не Черным, а Красным Князем – он очень любил красный цвет и почти всегда носил красную одежду. Знаешь, что меня особенно заинтриговало, так это происхождение Баториев. Почему, интересно, вся нежить родом из Трансильвании?
Как только Тадзьо упомянул Трансильванию, Феликс сразу догадался, к чему был нужен весь этот длинный экскурс в историю Речи Посполитой и генеалогию Баториев. Все страшные события последних дней, все эти прокушенные шеи и Бог знает что еще не могли не произвести впечатление на нервного мальчика.
– Ага, я понял, – Феликс улыбнулся. – Ты думаешь, что последний князь Баторий – вампир, эдакий польский Дракула, который специально перебрался из Сейта в Краков, чтобы выпить кровь Ромолы.
– Ты зря смеешься, – холодно заметил Тадзьо. – Все гораздо серьезнее, чем ты думаешь.
– О, ну конечно! Только знаешь что? В твоей теории кое-что не стыкуется, а именно хронология. Ты сказал, что князь Баторий умер в XVII веке. Смерти в Кракове начались недавно. Спрашивается: почему его светлость целых триста лет не давал о себе знать? Может, ты скажешь, что на нем лежало какое-то заклятие, вроде как на Спящей красавице, и его лишь недавно разбудили от векового сна?
– Ничего подобного, – Тадзьо оставался все так же серьезен. – Просто все это время он жил в своем замке. Сейт триста лет считается проклятым местом. В округе все время пропадают люди. Ты же сам сказал мне, что знаешь все эти легенды.
– Ладно, не буду с тобой спорить. Хочешь верить в вампиров – верь на здоровье. Это все, что ты хотел мне сообщить?
– Нет, что ты, братишка, это только завязка, – Тадзьо тоже рассмеялся, но как-то натянуто. – Теперь я перехожу к самому главному. Знаешь ли ты, как выглядел этот самый князь Баторий?
– Это, случайно, не его портрет писал Бернини? – спросил Феликс
– Да, ты прав, будучи во Франции, князь заказал Бернини свой портрет и привез его с собой в Польшу. Кстати, с этим портретом вышла презанятная история. Поскольку это всемирно известный шедевр, многие завоеватели, приходившие к нам, норовили его хапнуть, но после того, как узнавали историю князя, резко передумывали. Наверное, именно благодаря не слишком, мягко говоря, хорошей репутации князя Батория, портрет его не был вывезен за границу и до сих пор находится у нас на Вавеле. Ты его, конечно же, видел, но я хочу показать тебе его еще раз.
Тадзьо достал свернутую репродукцию и разложил ее на столе.
Всем известно, что портретная живопись эпохи барокко грешит стремлением несколько вольно обращаться с оригиналом, и судить о внешности человека по барочному портрету – весьма неблагодарное занятие. Но Бернини на то и был гением, что умел, оставаясь верным традициям своего стиля, достаточно точно изобразить наружность человека. Князь Баторий был запечатлен в ярко-красном костюме, задрапированным в красный, подбитый соболем плащ, ниспадавший такими великолепными складками, что уже за одну прорисовку их портрет можно было признать безусловным шедевром. Он стоял на лестнице, одной рукой изящно и вместе с тем горделиво облокотившись о перила. Вторая рука покоилась на усыпанном алмазами и рубинами эфесе шпаги. Длинные напудренные завитки пышного парика обрамляли лицо, которое казалось благородным, строгим, умным, волевым – и одновременно неприкрыто чувственным и утомленно-пресыщенным. Фигура его, насколько можно было рассмотреть сквозь роскошные складки плаща, была стройной, даже худощавой, как у юноши, но по лицу князю можно было дать около тридцати пяти лет. Смуглый цвет кожи в те времена считался принадлежностью исключительно низших классов, но Бернини не побоялся придать лицу своего вельможного заказчика легкий бронзовый тон, и это в сочетании с темными глазами и носом с горбинкой ясно указывало на то, что в жилах князей Баториев даже спустя двести лет сильна примесь мадьярской или валашской крови. Все это сообщало внешности князя некую экзотичность, и, хотя лицо его нельзя было назвать ни правильным, ни красивым, это была именно та пикантная некрасивость, которая бывает сильнее и выразительнее любой, даже самой совершенно красоты. И если он производил столь сильное впечатление, какова же должна была быть его сестра, славившаяся своей красотой на всю Европу?
Феликс смотрел на репродукцию с тем же выражением лица, с каким его младший брат несколько дней назад рассматривал оригинал в Художественных собраниях. Он не мог даже дышать. Его потрясло не только само открытие, но и его неожиданность. Он прекрасно знал этот портрет, но ему никогда не приходило в голову сравнить лицо князя Батория с живым, реальным человеком, даже когда этот самый человек пару недель назад на его, Феликса, глазах нарядился в такой же костюм и парик и встал в такую же позу на ступенях лестницы! Феликсу припомнилось, как он высмеял этот вычурный старинный наряд и как глубоко это оскорбило Стефана. Вспомнил он и необычайное пристрастие Стефана к красному цвету. На современном портрете, выполненном Феликсом, Стефан пожелал предстать перед зрителями в ярко-красном облегающем кожаном комбинезоне.
– Узнаешь? – зловеще осведомился Тадзьо.
Как мог Феликс не узнать? Перед ним был Стефан – такой, каким он мог бы стать, когда ему будет за тридцать.
– Фантастическое сходство, – выдохнул Феликс. – Невероятно!
Внезапно он вздрогнул и тихо спросил:
– Слушай, Тадзьо, ты что-то говорил о том, что у последнего князя Батория была странная болезнь – он боялся света, да?
Тадзьо судорожно кивнул, весь дрожа. Когда он шел сюда, он больше всего боялся, что Феликс ему не поверит и будет над ним смеяться, да и поначалу весь разговор к тому шел. Но похоже, что сейчас Феликс сам догадается...
Однако мысль Феликса неожиданно пошла совсем другим путем:
– Быть может, он передал эту болезнь по наследству своим потомкам.
– У него не было детей, – напомнил Тадзьо.
– Официально не было, но могли быть внебрачные. Даже наверняка были. Вся эта ясновельможная братия имела кучу бастардов.
Феликс не на шутку разволновался при мысли о том, что Стефан может быть прямым потомком Баториев. Конечно, от него, от этого загадочного последнего князя он унаследовал и фамильные черты, и эту странную болезнь.
– Невероятное сходство, – повторил Феликс. – Можно подумать, что это один и тот же человек. Вся разница только в цвете лица – один смуглый, другой бледный – и, разумеется, в возрасте. Этому князю, насколько я понимаю, где-то под сорок лет, а Стефану...
– Твоему Стефану, – перебил его Тадзьо, – триста шестьдесят восемь лет. И именно он, а не его предок изображен на этом портрете.
Феликс долго молчал, глядя на брата и потрясенно качая головой.
– Ты просто чокнутый, Тадзьо, – сказал он наконец.
– Но как иначе можно объяснить это сходство? Ты сам сказал: «Можно подумать, что это один и тот же человек»!
– Это можно объяснить как угодно, но только не так, как объясняешь ты! Стефан может быть потомком этого князя...
– Даже сын, Фельо, не бывает так похож на отца! А тут – прошло триста лет, сменилось столько поколений, и вдруг такое сходство! Приглядись повнимательнее: узнаешь эти две крошечные родинки – на правом виске и над левой бровью? Бернини – настоящий виртуоз!
– Гены иногда творят чудеса, – пожал плечами Феликс.
– И обрати внимание: твоего дружка также зовут Стефан. Не слишком ли много совпадений: внешность, имя...
Феликс расхохотался:
– Ничего себе аргумент! Имя старинное и сейчас малораспространенное, но миллион-другой Стефанов в стране наберется. Как по-твоему, они все вампиры или через одного?
Тадзьо в отчаянии уронил голову на руки.
– Я не могу до тебя достучаться, Феликс. Ты словно за каменной стеной. Ты привык считать, что таких вещей не существует в природе, и готов выдумывать какие угодно объяснения, лишь бы они казались тебе рациональными. Ты держишься за свою нормальную картину мира, а того, что в нее не вписывается, просто не хочешь замечать! Скажи мне, кто совершает все эти убийства?! Какой обычный человек сможет методично, раз за разом выпить кровь у стольких жертв, действуя по одной и той же схеме и не оставляя следов? Кто этот загадочный маньяк, который высосал столько гектолитров крови и до сих пор не отравился? И твой Стефан – кто он такой? Что ты о нем знаешь? Почему вы с ним познакомились, и в тот же день погибла первая жертва? Что за совпадения? – Тадзьо схватил брата за руку, заглянул ему в лицо своими широко раскрытыми горящими глазами и тихо, но настойчиво произнес: – Феликс, надо остановить Стефана.
Это было сказано с такой фанатичной решимостью, что Феликс вздрогнул.
– Остановить? – повторил он, вскакивая с места и вырывая свою руку из руки Тадзьо. – Что ты имеешь в виду? Загнать ему осиновый кол в сердце? Отрезать ему голову серебряным клинком? Сжечь его на костре? Это тебя надо остановить, псих несчастный!
– Послушай, Феликс, ты ведь с ним близок и можешь к нему подобраться...
Феликс резко встал из-за столика, едва не перевернув его, и направился к выходу.
– Не смей никогда повторять этот бред, ясно? – бросил он на прощание Тадеушу.
Быстрыми шагами Феликс удалялся от кафе, в котором состоялась его встреча с младшеньким. По дороге ему попадались газетные киоски; в их витринах были выставлены кричаще яркие последние номера «Супер-Экспресса», и заголовки на первой полосе гласили: «Новая жертва краковского вампира». Феликсу захотелось выругаться. Чертовы газетчики, разжигают массовую истерию, пачкуны хреновы, лишь бы поднять тиражи, лишь бы заработать, а до того, что у впечатлительных людей вроде Тадзьо от подобных статеек окончательно едет крыша, им дела нет! Феликс был уверен, что, если бы масс-медиа прекратили всю эту вампирскую истерику, жертв было бы существенно меньше: полиции было бы легче работать, а горожане, вместо того, чтобы класть чеснок на подоконники и вешать распятия в изголовьях постелей, уделяли бы больше внимания элементарным правилам безопасности – не ходили бы в позднее время в безлюдных местах и не приглашали к себе домой малознакомых людей. Вот и Тадзьо туда же – носится со своими фантазиями насчет мифического князя Батория, которого, видите ли, «надо остановить», а о реальной опасности, исходящей от простых смертных, совершенно не думает. А между тем младшенький – идеальная жертва для маньяка, так как подходит и по возрасту, и по внешнему виду (у этого ублюдка губа не дура – кусает только молодых и симпатичных мальчиков и девочек). Феликс даже пожалел, что поспешил отделаться от Тадзьо. Надо было посидеть с ним в кафе еще немного и вправить ему мозги – объяснить, что отнюдь не вампиров следует бояться прежде всего.
Однако Тадзьо сегодня превзошел самого себя! Откуда он, интересно, узнал о Стефане, ведь Феликс их не знакомил? Не иначе как выслеживал... Конечно, следовало ожидать, что он отнесется к Стефану с предубеждением и увидит в нем врага, но выдумывать ТАКОЕ – это уж, простите, ни в какие ворота не лезет.
И все же Феликс сегодня кое-что узнал. Стефан наверняка потомок Баториев. Он сам как-то сказал о себе: «У меня весьма длинная родословная». Да уж, выходит, его родословная не просто «весьма длинная», а одна из длиннейших в Европе! И не случайно он хотел быть изображенным на портрете в образе своего предка, на которого необыкновенно похож. В наше время многие наследники старинных родов, доказав свое происхождение, получают назад свои титулы. Интересно, может ли Стефан таким образом стать светлейшим князем семиградским? Или он уже им стал? Вот откуда у него столько денег! Значит, замок Сейт также принадлежит ему?..
«Оказывается, я сплю с князем Баторием, – мысленно усмехнулся Феликс. – Ну и дела!»
И все же было в этот истории нечто непонятное и подозрительное. Обыкновенный дизайнер встречает таинственного незнакомца, у них начинается столь же таинственный, а оттого вдвойне красивый роман, и этого вполне достаточно, чтобы дизайнер мог счесть себя счастливчиком, но на этом его везение не заканчивается, потому как выясняется, что незнакомец – потомок древнего княжеского рода, почти принц. Нельзя, как ни крути, отделаться от ощущения, что все это сильно напоминает сказку о Золушке или слезливый роман в мягкой обложке: слишком все хорошо и гладко, даже подозрительно. Но ведь жизнь – это не сказка и не дамский роман, в жизни ничего не бывает так просто, и наверняка за этим радужным фасадом кроется нечто куда менее радужное.
Погруженный в такие размышления, Феликс добрался до их со Стефаном дома. Когда он раздевался в прихожей, две легкие холодные ладони быстро легли ему на глаза. Это произошло так неожиданно, что любой другой на месте Феликса не на шутку испугался бы, но дизайнер даже не вздрогнул: он уже привык к тому, что Стефан умеет появляться быстро, внезапно и совершенно бесшумно, словно материализуясь из воздуха, и устал удивляться этим необыкновенным способностям.
– Ах, вот как, – сказал Стефан, состроив обиженную гримаску, – ты уже не подпрыгиваешь и не кричишь диким голосом, когда я подкрадываюсь к тебе сзади. Придется придумать что-нибудь другое.
Феликс рассмеялся и повернулся к нему лицом. Гибкое тело Стефана прильнуло к нему, руки томно, словно нехотя обвились вокруг его шеи. Во всех движениях Стефана было столько неописуемой сладострастной грации, что Феликс всякий раз казался себе рядом с ним каким-то неумелым и неуклюжим. Они стояли, обнявшись, просто обнимались, и все – Стефану это доставляло какое-то необъяснимое наслаждение. Он мог проводить минуты и даже, наверное, часы, просто тесно прижавшись к Феликсу. На его лице при этом появлялось странное, внимательное выражение, как будто он то ли прислушивался, то ли присматривался к чему-то. «Что с тобой?» – как-то спросил Феликс, когда он в очередной раз надолго замер, прильнув к Феликсовой груди. – «Твое сердце бьется», – тихо отвечал Стефан. – «Господи, ну что в этом необычного?» – «Не знаю, но это так... захватывает. В любимом человеке все, даже биение сердца, кажется необыкновенным, неповторимым и очень важным». Но когда Феликс пару раз шутливо пытался послушать сердце Стефана, тот сразу принимался суетливо ерзать в объятиях любовника, стараясь болтовней отвлечь его от этого намерения.
– Лето все ближе, ночи стали так коротки, – пожаловался Стефан. – У нас все меньше времени друг для друга...
Когда его щека коснулась щеки Феликса, дизайнер в который раз отметил необычную гладкость и свежесть Стефановой кожи, точно ему никогда не приходилось бриться. Сам он брился сегодня утром и чувствовал, что щеки уже стали шершавыми. Невольно он отстранился от Стефана, боясь поцарапать своей щетиной его нежнейшую щеку, которая была не только гладкой, но и необыкновенной чистой. Ни следа всяких мелких изъянов и шероховатостей, которые неизбежно присутствуют на человеческой коже. Поверхность его тела была бы поистине неестественна в своем совершенстве, если бы не один-единственный недостаток – странной формы шрам на шее. Наверное, с этой раной были связаны какие-то болезненные и мучительные воспоминания, потому что Стефан всякий раз напрягается, ощущая губы Феликса на этом чувствительном месте.
«Он слишком совершенен для меня, – в который раз сказал себе Феликс, бережно обнимая ласкавшееся к нему удивительное существо. – Чем я заслужил его? Зачем я ему нужен?»
– Ох, что это я! – вдруг опомнился Стефан, выскальзывая из его объятий. – Я хотел показать тебе кое-что и забыл. Пошли!
Он ухватил Феликса за руку своими ледяными пальцами и торжественно повел в гостиную, где на самом видном месте висел законченный Феликсом на днях портрет Стефана. Выполненное в современном стиле изображение не очень соответствовало роскошной старинной раме, в которую было заключено.
– Ну, как? – с гордостью спросил Стефан. – Не правда ли, я нашел чудесную раму? И место самое подходящее.
Склонив голову на бок, Феликс внимательно разглядывал свою работу.
– Да уж, рама будет получше самого портрета, – сказал он наконец.
– Не говори ерунды, – отозвался Стефан. – Ты можешь гордиться собой.
– Да ладно, – Феликс махнул рукой. – Не стоило вообще затевать все это.
– О чем ты? – Стефан обеспокоенно нахмурился. – Так, ну-ка посмотри на меня! У тебя что, снова эти дурацкие мысли о недостаточной самореализации?
– Да нет, просто сегодня мы виделись с Тадзьо, и речь зашла о живописи. Мы говорили о портрете князя Стефана Батория работы Бернини-младшего. Вот это действительно шедевр.
Стефан молча смотрел на Феликса широко раскрытыми глазами, точно неимоверно потрясенный его словами.
– Что с тобой? – спросил Феликс, растерявшись.
– Бернини, – повторил Стефан. – Ты сказал: Бернини? Я не ослышался?
– Ну да, а что тут такого?
– Ты видел эту картину?
– Естественно! А кто ее не видел? Ты что, никогда не был в Художественных собраниях?
– Ты хочешь сказать, что мой портрет находится в Художественных собраниях?
– Твой портрет?.. – настал черед Феликса остолбенеть от изумления.
В ушах невольно зазвучал голос Тадзьо: «Твоему Стефану триста шестьдесят восемь лет. И именно он, а не его предок изображен на этом портрете».
Стефан же – что было весьма подозрительно – долго не мог найти, что ответить. Его глаза бегали из стороны в сторону, точно он только что невольно выдал страшную тайну. Когда же он наконец заговорил, голос его звучал с несколько преувеличенной непринужденностью:
– О, я всего лишь имел в виду, что этот портрет должен принадлежать мне. Просто я до этого дня считал его утерянным и мечтал найти и вернуть в свою коллекцию, и вдруг он отыскивается у меня под носом, поэтому я так удивился. Я-то думал, что он давно уже за границей, ведь на нашей несчастной земле побывало столько захватчиков, которые растащили все, что сколько-нибудь ценно.
Услышав это объяснение, Феликс вздохнул с облегчением. Ах, вот оно что! Ну конечно, следовало предполагать, что портрет последнего князя Батория – семейная реликвия и должен принадлежать его потомкам. Поэтому Стефан и сказал о нем: «Мой портрет». «Вся эта газетная шумиха вокруг вампиров, оказывается, заразна, – сказал себе Феликс. – Подумать только, какой малости достаточно, чтобы у меня тоже поехала крыша». Странно, однако, что Стефан ни сном, ни духом не ведал о том, что полотно находится в собраниях на Вавеле, ведь это был всем известный факт, который ни от кого не скрывался.
– Не думаю, что наше государство так просто вернет тебе портрет, – сказал он.
– Но я могу заплатить, – недоуменно заметил Стефан.
– Такие ценные полотна не продаются. Однако ты можешь доказать свои права на него.
– Доказать свои права? Каким образом?
«Он не знает, что я обо всем догадался», – подумал Феликс, а вслух сказал:
– Послушай, Стефан, ты ведь из рода Баториев, правда?
К его удивлению, Стефан не просто напрягся, а прямо-таки запаниковал.
– Откуда ты знаешь? – пролепетал он едва слышно.
Феликс улыбнулся и подробно рассказал, как он пришел к своему открытию, не умолчав и о глупых подозрениях Тадзьо, надеясь повеселить этим Стефана, но тот почему-то не развеселился. Далее Феликс принялся объяснять Стефану, что, являясь наследником Баториев, он может претендовать на портрет последнего князя как на часть семейной собственности, но Стефана, казалось, уже не интересовал портрет.
– Так значит, твой брат решил, что я вампир? – медленно проговорил он, перебив объяснения Феликса на середине. – И пытался убедить в этом тебя?
– О, не принимай это близко к сердцу, – рассмеялся Феликс. – У Тадзьо чертовски богатое воображение. Он случайно увидел где-то тебя, нашел, что ты похож на этого князя с портрета Бернини, и сделал вывод, что вы – одно и то же лицо. Кроме того, про твоего предка ходит столько легенд. Ну, ты ведь знаешь.
– Нет, не знаю, – ответил Стефан с каким-то странным выражением лица. – Что же это за легенды? Расскажи хоть одну.
– Э... – Феликс замялся, пытаясь припомнить хоть одну из тех страшных сказок про Черного Князя, которые они с друзьями рассказывали друг другу в детстве. – Я сейчас не могу вспомнить ни одной истории, но в общем и в целом про него говорят, что он вампир. Неужели ты в самом деле об этом не слышал? Я думаю, эти слухи поползли потому, что у него была редкая болезнь, такая же, как у тебя, – тебе об этом должно быть известно лучше, чем мне. Если я не ошибаюсь, он заболел во Франции.
– Тебе, как я погляжу, прекрасно известна история моей семьи, – натянуто улыбнулся Стефан.
– Вообще-то об этом мне тоже рассказал Тадеуш. Он хорошо подготовился к нашей встрече. Я даже не ожидал от моего бездельника-братца такой прыти. Представляешь, он прочел хренову кучу всяких книг и даже сделал выписки в блокнот.
Стефан слушал его, мрачнея все больше и больше. «Черт, – подумал Феликс, – я его, кажется, обидел». Он мысленно обругал себя идиотом. Вот она – разница между аристократом и плебеем! Феликс не знает своих предков, ему все равно, кто они и что о них говорят, но Стефан – другое дело. Он ощущает кровную связь с умершим триста с лишним лет назад князем Баторием и любой нелицеприятный отзыв о нем воспринимает как личное оскорбление. Для настоящего дворянина честь его рода – личная честь.
– Ну, не сердись на меня, дорогой, – сказал он, кладя руку на худое плечо Стефана. –Честное слово, я не хотел тебя задеть.
– Все в порядке, – отозвался Стефан, машинально погладив руку Феликса. Но было видно, что в ту минуту он думает о чем-то другом.
