Часть 3

Тадзьо торопливо поднимался по тускло освещенной лестнице студенческого общежития, где у него была отдельная комната. Лифт в тот день почему-то не работал, и ему пришлось взбираться пешком на девятый этаж.

Остановившись перед своей дверью, он недолго постоял, чтобы отдышаться после долгого и быстрого подъема, резким движением головы отбросил назад упавшую на глаза челку, и вставил ключ в замочную скважину. Дверь распахнулась с неприятным скрипом, но Тадзьо почему-то медлил войти. Стоя на пороге, он беспокойно оглядывал свою комнату. Коридор общежития был освещен так же слабо, как лестница, и, хотя дверь была распахнута настежь, света, падавшего из-за спины Тадзьо, не хватало, чтобы осветить комнату целиком, и углы ее тонули во мраке.

Робким, неуверенным движением Тадзьо протянул руку в эту темноту, нащупал на стене выключатель, щелкнул раз, другой – света не было. Перегорела лампочка? Испортилась проводка? В их общаге такое бывало нередко. «Ну, и что тут такого?» – подумал Тадзьо, пытаясь подбодрить себя. Он сам не знал, чего боится и почему медлит. Ведь ребенку ясно, что следует делать в таком случае: войти в комнату, включить свет в ванной – его будет достаточно, чтобы худо-бедно осмотреть комнату, – определить причину неполадки, а потом идти к куратору общежития и просить о принятии мер. От входной двери до двери в ванную от силы три шага, причем их траектория пролегает по относительно освещенному пространству – свет из коридора падает как раз на этот участок. Так что ничего страшного тут нет. Все эти сложные тактические соображения выстраивались в голове Тадзьо, словно ему предстояло пройти не по своей собственной комнате, а по минному полю.

Нет, он решительно не мог войти к себе. Если бы кто-нибудь сейчас шел по коридору – было бы другое дело. Но коридор был пуст, и из соседних комнат не доносилось ни звука, как будто там никого не было, что, в принципе, было неудивительно: какой дурак станет сидеть в общаге прекрасным субботним вечером? Лишь из-за двери в самом конце коридора слабо доносилась песня.

On candy stripe legs the Spiderman comes
Softly through the shadow of the evening
Sun stealing past the windows of the blissfully
Dead looking for the victim shivering in bed
Searching out fear in the gathering gloom...

Это была «Lullaby» группы The Cure. Тадзьо знал ее наизусть.

– Ладно, хватит тут стоять, – сказал он себе вслух и сделал шаг в комнату.

– Да, в самом деле, мой мальчик, хватит тут стоять, – послышался в ответ мелодичный голос.

И дверь захлопнулась за спиной Тадзьо. Стало темно. В голове его неожиданно всплыли строки из «Lullaby» – продолжение тех, что он слышал, стоя в коридоре:

...And suddenly a movement in the corner of the room
And there’s nothing I can do
When I realize with fright
That the Spiderman is having me for dinner tonight

Легкие, казалось, слиплись в комок, и Тадзьо не сразу смог набрать в грудь достаточно воздуха. Но едва он приготовился закричать, как что-то острое и холодное коснулось его горла. Нож? Нет, не нож. Клинок был тонким и длинным. Шпага!

– Один звук – и ты покойник, – послышался все тот же мягкий приятный голос из темного угла.

Взгляд Тадзьо медленно скользнул вдоль уходящего в темноту клинка шпаги. Вот эфес, усыпанный поблескивающими камнями. Вот рука, затянутая в перчатку. Вот широкая манжета какого-то странного одеяния, богато украшенная золотой вышивкой. Из-под манжеты выглядывает белоснежный кружевной рукав сорочки... Тадзьо поднял глаза: перед ним стоял Стефан, последний князь Баторий – в точности такой, каким его все знали по портрету, только изрядно помолодевший.

Острие клинка по-прежнему упиралось Тадзьо в шею, и он инстинктивно попытался отодвинуться. Заметив его движение, князь усмехнулся:

– Ты боишься моей шпаги, любезный Тадеуш? О, поверь мне, это еще не самое страшное мое оружие.

Его верхняя губа дернулась вверх – в этой гримасе было что-то звериное, вдруг придавшее человеческому лицу сходство с оскалившейся волчьей мордой. В электрическом свете, пробивавшемся в комнату из дверной щели, блеснули ослепительно-белые клыки. Забыв обо всем на свете от страха, Тадзьо хотел завопить во все горло, но острие шпаги, кольнувшее его в шею, сразу напомнило ему об угрозе прикончить его, если он издаст хоть один звук. Поэтому он сумел задушить в себе крик, ограничившись лишь судорожным полувздохом-полувсхлипом.

– Сдается мне, – разливался в воздухе сладкий голос князя, – наш доблестный охотник на вампиров готов отказаться от своего предприятия и жалеет о том, что накопил так много опасных знаний.

Даже если бы у Тадзьо и было что ответить на это, он все равно не смог бы выдавить из себя ни звука. Он прижался спиной к стене и трясся, словно в лихорадке. Тело его ослабло, ноги подгибались, и он чувствовал, что вот-вот упадет, нанизавшись на безжалостный клинок, который все еще упирался ему в шею.

– Итак, теперь ты понял, что сделал большую глупость, – продолжал князь. – Но у тебя будет возможность исправиться. Тебе, мой милый, невероятно повезло. Я, не скрою, собирался убить тебя, но потом подумал, что это могло бы огорчить Феликса и вызвать у него ненужные подозрения. А я не хочу, чтобы его счастье омрачалось подобными неприятными вещами. Он счастлив сейчас со мной – впервые в жизни он по-настоящему счастлив. И я не позволю тебе, щенок, разрушить наше счастье, ты слышишь меня?! Поэтому только ради спокойствия Феликса я оставлю тебе жизнь, но это в первый и в последний раз. Если ты еще раз вздумаешь поделиться своими догадками и открытиями с ним или с кем-нибудь еще, если ты еще раз доставишь мне неприятности – я знаю много способов заставить тебя об этом пожалеть. Ты хорошо меня понял, ничтожество? Клянешься молчать обо всем?

Тадзьо не отвечал.

– Ну? – нетерпеливо прикрикнул на него князь Баторий, и Тадзьо был принужден слабо кивнуть. Но князя это не удовлетворило. – Скажи вслух! – потребовал он.

– Я... клянусь... – прошелестел Тадзьо севшим от страха голосом.

– Вот и умница, – князь Баторий улыбнулся. Его улыбка могла бы показаться вполне приятной, даже обворожительной, если бы она не обнажала кошмарные клыки.

Послышался легкий мелодичный звон металла – это шпага скользнула в ножны. Почувствовав, что опасность напороться на клинок миновала, Тадзьо наконец дал волю своей слабости: его колени подогнулись, и он медленно осел на пол.

– Ничтожество, – проговорил князь, глядя на него сверху вниз. Мягкий тон и сладкий голос так же страшно контрастировали с произносимыми им резкими словами, как клыки – с обаятельной улыбкой. – Ты меня разочаровал, Тадеуш. Когда я шел сюда, я думал, что ты попытаешься противостоять мне. Это, по крайней мере, было бы благородно, хотя и глупо. Я даже надеялся, что мы с тобой поладим, потому что я сам желаю Феликсу только добра, а люди, у которых одна цель, не могут быть врагами. Но ты слишком мелочен и труслив. Сейчас тебя меньше всего волнует судьба брата, разве не так? Ты думаешь только о том, как бы самому спастись. Жалкое создание!

Князь пренебрежительно обвел взглядом темную комнату:

– Ну и дыра! Не понимаю, как могут люди жить в таких каморках?.. Кстати, любезный, я обнаружил у тебя – подумать только! – сто тридцать восемь портретов Феликса, нарисованных твоею рукой. Это похоже на манию. Мне это не нравится. Постарайся умерить свои братские чувства, договорились? Дело в том, что я очень ревнив. Ничего не могу с собой поделать.

Князь прошелся взад вперед по комнате, с любопытством разглядывая нехитрую обстановку. Полы плаща стелились за ним волной при каждом его шаге. Этот длинный плащ, а также идеально прямая, надменная осанка зрительно делали высокой и величественной его маленькую и довольно щуплую фигуру. По-прежнему лежа на полу, Тадзек заворожено следил за ним вытаращенными глазами. Он был на грани обморока и мечтал поскорее перешагнуть эту грань, потому что чувствовал: еще немного этого ужаса – и он сойдет с ума.

– Ох, что это я! – князь сделал движение рукой, словно собирался хлопнуть себя по лбу. – Я загостился у тебя, ты не находишь, Тадеуш? Ночь так коротка, я чертовски голоден – и теряю время, произнося проповеди перед насмерть перепуганным младенцем. Пожалуй, я оставлю тебя, бедный маленький дурачок, и отправлюсь на поиски пропитания. Скажи-ка, кто живет в комнате по соседству с твоей: юноша или девушка? Это очень важно, потому что... Проклятье!

Внезапно князь замолк, и Тадзьо с ужасом осознал, что его взгляд прикован к его горлу. В том месте, куда недавно упиралось острие шпаги, на белой коже виднелась одна-единственная капля крови... Князь Баторий был очень голоден. Обычно по ночам он, оставив Феликса спать в их доме, уходил на охоту, но в результате сегодняшней встречи двух братьев его планы претерпели изменение, и он, вместо того, чтобы утолять свой голод, был вынужден отправиться объясняться с этим мальчишкой.

В третий раз за этот вечер Тадзек хотел закричать, но теперь он просто не успел. Стремительно и бесшумно князь бросился на него. Одна рука обхватила Тадзьо, крепко, безжалостно, почти парализовав его своим страшным холодным пожатием, другая рванула воротник рубашки. Тадзьо увидел, как голова князя склоняется к его шее, почувствовал, как его мягкие надушенные черные волосы касаются его лица, и в следующее мгновение услышал какой-то противный хруст, не сразу поняв, что это хрустит его, Тадзека, живая плоть, в которую вонзились клыки.

Это было последнее, что он ощутил и осознал, потому что в следующий миг наконец-то лишился чувств.

Если бы у этой сцены был как-то третий свидетель, он увидел бы, что, как только тело Тадзьо безвольно обмякло в его объятиях, князь поспешно отстранился от раны на его шее. Стефан успел выпить немного крови, чувство голода слегка притупилось, он опомнился и теперь смотрел на бесчувственного юношу с таким выражением на лице, словно сам ужасался тому, что натворил. Он не хотел его убивать, потому что боялся вызвать подозрения Феликса. И еще в ту минуту Тадзьо был необыкновенно похож на своего брата. К испугу, ясно читавшемуся на лице вампира, примешалась задумчивая нежность.

– Фельо... – прошептал, забывшись, Стефан Баторий, светлейший князь семиградский.

Он прислушался. Ему не надо было наклоняться к груди Тадзьо, чтобы уловить биение сердца. Поняв, что не причинил ему особенного вреда, он осторожно уложил бесчувственного юношу на пол и резко поднялся.

В следующее мгновение князь был уже в коридоре общежития. Подойдя к соседней двери, он постучался костяшками пальцев. Через минуту дверь распахнулась, и на пороге появилась девушка с учебником по истории книжной иллюстрации в руках – в Академии искусств как раз шла экзаменационная сессия.

– Кто вы? – спросила она, с удивлением глядя на диковинную фигуру по ту сторону порога.

– Позвольте войти, прекрасная панна, – обольстительно улыбнулся незнакомец. В его голосе, в его улыбке, в самой его внешности было что-то столь дивное и чарующее, что девушка почувствовала, что не может ему отказать.

– П-п-проходите, – проговорила она, отступая на шаг.

Он вошел, захлопнув за собой дверь.

Еще мгновение – и из-за двери донесся сдавленный вскрик девушки. Затем все смолкло.

Агнешка спала, свернувшись калачиком на двуспальной кровати, которая после ухода Феликса была для нее слишком велика. Вдруг в ее беспокойный сон ворвался резкий звонок в дверь. Она пошевелилась и что-то пробормотала, но не проснулась. Однако пронзительный звонок раздавался снова и снова, и в конце концов она встала и неверной походкой направилась в прихожую, на ходу пытаясь проснуться.

– Кто там? – со сна ее голос прозвучал хрипло.

– Это я, – послышался в ответ звенящий голос Тадзьо. – Открой скорее!

– Ты хоть знаешь, который час? – начала Агнешка и тут же воскликнула совсем другим тоном: – Матерь Божья! Что случилось?

Тадзьо ввалился в квартиру смертельно бледный, растрепанный и растерзанный. Глаза его почти выпрыгивали из орбит, руки, которыми он почему-то закрывал свое горло, мелко дрожали. Он с трудом держался на ногах и шатался, точно пьяный.

– Помоги мне! – истерически закричал он. –Я ранен! Мне нужна перевязка! Сделай же что-нибудь!

С этими словами он отнял руки от шеи, и Агнешка к своему ужасу увидела у него на горле знакомый след от укуса.

– Тадзек! – только и смогла вымолвить она.

Держась за стену, Тадзьо медленно сползал на пол. Агнешка, опомнившись, побежала за аптечкой. Как бы невероятно все это ни выглядело, профессиональная закалка взяла свое. Перед Агнешкой был человек, нуждающийся в медицинской помощи, и она словно на автопилоте приступила к выполнению своих обязанностей.

– Запрокинь голову назад, – велела она, ловко срывая целлофановую обертку с упаковки ваты и одновременно открывая зубами пузырек с дезинфицирующим раствором. Тадзьо послушался, и Агнешка внимательно осмотрела рану у него на шее.

– Этого не может быть! – воскликнула она.

– Чего не может быть? – слабым голосом спросил Тадзьо.

– Не может быть, чтобы ты до сих пор был жив, – прошептала она. – Он... оно прокусило тебе артерию. Ты должен был умереть от потери крови. Ты понимаешь, что это такое – разорванные стенки артерии? Кровь должна хлестать из такой раны фонтаном! Тадзьо, это невозможно! Так не бывает!

Не веря своим глазам, Агнешка исследовала след от укуса. Он был аккуратный, но очень глубокий. В противоречие всем законам природы края ранок не затягивались корочкой и вообще казались бескровными. Пульс оказался учащенным – несомненно, от волнения, – и это свидетельствовало о том, что Тадзьо потерял совсем немного крови. Он не нуждался в перевязке, и Агнешка ограничилась тем, что промыла ранку и залепила ее пластырем.

– Может, расскажешь, как это случилось? – спросила она, подавая ему стакан, в который накапала валерьянки.

– Ты мне все равно не поверишь, – ответил Тадзьо. Дробь, которую выбивали его зубы о край стакана, звучала едва ли не громче, чем его голос.

– Знаешь, после того, как я увидела артериальную рану, из которой не льется кровь, я поверю всему, – абсолютно серьезно ответила Агнешка, надевая на шприц иглу и распечатывая ампулу с какой-то прозрачной жидкостью.

И Тадзьо поведал ей обо всем пережитом. Разумеется, его взволнованному повествованию недоставало логики и связности, но суть Агнешка уловила. Поверила ли она ему? Если бы ей довелось выслушать этот рассказ при свете дня, в спокойной обстановке, она, пожалуй, сочла бы его плодом бредового воображения Тадзьо. Но сейчас, посреди ночи, когда перед ней сидел смертельно перепуганный юноша с этой фантастической раной на шее, она была готова поверить во что угодно.

– Что ты теперь намерен делать? – спросила она.

– А что ты сделала бы на моем месте? – тихо отозвался Тадзьо.

– На твоем месте я пошла бы в полицию. Понимаешь, ты единственная жертва, которая после нападения осталась в полном сознании. Надо рассказать им, как все было. Послушай, а может, этот князь – не настоящий вампир? Вдруг это какая-нибудь гениальная мистификация?

– В полицию? – Тадзьо истерически хохотнул. – Да они мне ни в жизнь не поверят! Если даже ты, и то сомневаешься. Ну а если и поверят, то все равно не смогут поймать его, а если и поймают, то не сумеют удержать взаперти. А он узнает, что это я им обо всем рассказал, и... можешь себе представить, что он тогда со мной сделает!

Агнешка помолчала, обдумывая ситуацию, и наконец сказала:

– Да, наверное, ты прав. Лучше помалкивать об этом.

– Помалкивать! – Тадзьо закрыл лицо руками. – Подумай о Феликсе! Он живет бок о бок с этим... существом! Мало того: он с ним спит! Это омерзительно. И я боюсь даже подумать о том, что его ждет! Наверняка князь готовит ему нечто совсем ужасное, если до сих пор не сподобился просто убить его!

– Боюсь, что мы ничего не сможем с этим поделать, Тадзьо.

– Он тоже так считает. Он уверен, что мы бессильны против него. Он смеялся надо мной, говорил, что я ничтожество, что я ничего не смогу сделать для Феликса, потому что я трус... – Тадзьо убрал руки от лица, и глаза его сверкнули сухим нездоровым блеском. – Но он ошибся. Я этого так не оставлю. Я, конечно, не побегу в полицию, я с ним сам справлюсь.

Замолкнув, Тадзьо уставился в одну точку, словно что-то обдумывая.

– Но Феликса надо предупредить в любом случае, – сказал он наконец. – Надо объяснить ему любой ценой, что представляет собой его дружок.

– Он тебе не поверит, – покачала головой Агнешка. – Ты ведь уже пытался с ним говорить и сам убедился, что это бесполезно.

– Если его не убедит вот это, – Тадзьо коснулся рукой залепленной пластырем ранки на шее, – значит, придется ему показать его драгоценного Стефана в действии.

– Но как ты собираешься это сделать?

– С твоей помощью, – ответил Тадзьо. – Надо сделать так, чтобы Феликс пришел ночью в твою больницу. Пусть проведет ночь в блоке 18-С, когда там будет лежать очередная жертва, и увидит все своими глазами.

– А если там ничего не случится? Что, если это все наше разыгравшееся воображение? Вдруг люди просто умирают сами по себе? Они ведь поступают к нам в крайне тяжелом состоянии.

– Ну да, конечно, все дружно умирают в одно и то же время, – язвительно возразил Тадзьо и добавил: – Брось, ты сама понимаешь не хуже меня, кто их навещает ночью и отчего их находят мертвыми по утрам. Иначе с чего бы в ночные часы все вы стараетесь десятой дорогой обходить блок 18-С? Скажешь, нет? Пусть Феликс посмотрит на все это. Тогда он поверит.

– А если он... – Агнешка нерешительно запнулась.

– Ты хочешь спросить, что будет, если князь заметит, что Феликс за ним следит? – сказал Тадзьо неожиданно жестко и сурово. – Знаешь, любая развязка лучше, чем теперешняя ситуация, когда Феликс живет с ним, сам не зная, кто он на самом деле.

Феликс работал у себя в студии над проектом оформления помещения нового бара, когда новая секретарша, заменившая погибшую Ромолу, доложила о приходе его брата. «Ну вот, – раздосадовано подумал Феликс, – а как хорошо пошла работа...» Но, как всегда, у него не хватило духу выпроводить младшенького, не повидавшись с ним, когда он о том просил.

Тадзьо вошел в студию. Он казался спокойным, но это было то мертвое и пугающее спокойствие, которое обычно наступает после продолжительной истерики. Молча он размотал длинный шарф, который красовался у него на шее, и продемонстрировал брату отметины на своем горле. Затем ровным и бесстрастным тоном рассказал ему о том, что произошло у него в общежитии вчера вечером. Увидев следы от укуса на шее Тадзьо, Феликс поначалу пришел в ужас, но по мере его рассказа на его лице все отчетливее обозначалась скептическая гримаса.

– Скажи мне, Тадзьо, – проговорил он, – с кем еще, кроме меня, ты делился своими фантастическими версиями относительно князя Батория?

– Только с Агнешкой, – ответил Тадзьо.

– Агнешка не в счет, потому что ей ты, как я понимаю, рассказал обо всем после своей... хм... беседы с князем. Выходит, кроме меня ты никому ничего не говорил. Довольно странно, потому что вся эта история похожа на розыгрыш. Можно подумать, будто твои друзья из Академии, узнав о твоем помешательстве на вампирской почве, решили поразвлечься и устроили этот маскарад.

– Ну да, и в шутку прокусили мне артерию, – ехидно прибавил Тадзьо. – И умудрились сделать так, что я при этом не потерял ни капли крови, не считая, разумеется, того, что они у меня высосали.

Феликс не нашелся, что возразить, но это не убавило его скептицизма.

– Вообще странно, что ты остался после этой дикой истории в добром здравии, – заметил он. – Это не похоже на почерк нашего вампира. Обычно после него жертвы попадают в реанимацию и ночью благополучно мрут.

– Он же сам сказал, что не хочет меня убивать, чтобы ты ничего не заподозрил.

– Если увидишь его еще раз, передай ему, чтобы он не волновался: вам с ним придется очень постараться, чтобы я что-то заподозрил.

– Ты не веришь мне?

– Прости, Тадзек, но в то, что ты мне рассказал, поверить не-воз-мож-но.

Но даже после этого заявления Тадзьо сохранил свое вымученное спокойствие.

– Хорошо, – сказал он с самым кротким видом, – значит, у нас осталось последнее средство. Ты читал сегодняшние газеты? В больницу попала новая жертва – кстати, моя однокурсница и соседка по общежитию. Она жила через стенку от меня. Видно, князь после встречи со мной навестил ее, и сейчас она находится в реанимационном отделении больницы – как раз там, где работает Агнешка. Сам знаешь, что случится с ней этой ночью. И у тебя есть возможность это увидеть. Приходи ночью в больницу и посмотри, что там происходит. Не волнуйся, тебя впустят в реанимационное отделение, Агнешка позаботится об этом.

– Думаешь, мне делать больше нечего, кроме как торчать по ночам в больнице? – хмыкнул Феликс.

– А может, ты просто боишься? – вкрадчиво поинтересовался Тадзьо. – Боишься увидеть нечто такое, чего не желаешь видеть, на что предпочитаешь закрывать глаза, а?

Феликс раздраженно промолчал.

– Если ты не хочешь ничего знать – дело твое, – заключил Тадзьо. – Но в таком случае не обманывай ни меня, ни себя. Не говори: «Я в это не верю». Говори: «Я не хочу в это верить».

– Ты уже был в полиции? – Феликс попытался сменить тему.

– Нет, и не собираюсь.

– И зря.

– Ты так считаешь? – пропел Тадзьо. – Учти: тогда мне пришлось бы все рассказать полиции про твоего Стефана, которого ты якобы видел раз в жизни. Ты хочешь, чтобы тебя привлекли к ответственности за ложные показания?

Феликс опять промолчал.

После ухода Тадзьо он вновь занялся последним заказом, но никак не мог сосредоточиться на работе. Странные мысли лезли в голову. Почему Тадзьо так себя с ним ведет? Он словно повзрослел за минувшую ночь. Вжился в роль бесстрашного охотника на вампиров? Нет, вряд ли дело только в этом – перемены, произошедшие с ним, гораздо глубже и серьезнее. Может, это все от пережитого потрясения? Конечно, он испугался, да и кто бы на его месте не испугался? Даже если в его рассказе лишь сотая доля является правдой, все равно случившееся с ним страшно и дико. Какие могут быть объяснения этому происшествию? Черт, и ведь никуда теперь не обратишься, потому что иначе – тут Тадзьо прав – придется рассказать про Стефана, которого Феликс фактически укрыл от полиции. Кстати, правильно ли сделал, что укрыл? Может ли он поручиться, что это не Стефан в самом деле вампирствует по ночам? Ведь нельзя отрицать, что у Стефана очень странные привычки. При первой встрече он произвел на Феликса впечатление редкостного чудика, чуть ли не психа. Может, он и вправду... того. Не обязательно быть трехсотлетним князем Баторием, чтобы нападать по ночам на людей и пить их кровь, для этого достаточно просто свихнуться. Стефан слишком увлекается готическим антуражем. Вдруг у него на этой почве поехала крыша? Феликсу неожиданно пришло в голову, что он не знает, чем Стефан занимается по ночам. С тех пор, как он перебрался в этот странный дом на набережной, он стал очень крепко засыпать. Возможно, свежий речной воздух был тому причиной, но, как только Феликс закрывал глаза, он проваливался в глубочайший сон и просыпался – вернее, приходил в себя – только утром. Разбудить его раньше утра, казалось, не могла никакая сила, и Стефан вполне мог тихонько встать с постели и выйти из дома незамеченным...

Феликс почувствовал, что должен немедленно поговорить обо всем этом со Стефаном. Наверное, Стефан будет смеяться над ним, может быть, даже обидится. Ну и что? Все лучше, чем подозрения и неизвестность.

И, бросив все дела, он поспешил домой.

Часы показывали половину третьего, солнце стояло высоко в небе и грело уже совершенно по-летнему – для Стефана самое неприятное время. Конечно, он сейчас сидит в своем подвале... в том самом подвале, в котором Феликс так никогда и не побывал. «Ты же знаешь о моей болезни, – говорил ему Стефан. – Подвал должен быть полностью защищен от солнечного света. Как только ты откроешь дверь, свет неминуемо проникнет в помещение, а это очень нежелательно». Да уж. «Ты же знаешь о моей болезни». Что за болезнь такая? Хронический вампиризм?

Феликс решительно постучал в окованную железом дверь, ведущую в подвал.

– Стефан! Это я. Мне надо срочно с тобой поговорить!

В ответ не раздалось ни звука.

– Послушай, это очень важно, – продолжал Феликс. – Неужели ты не можешь один-единственный раз на секунду впустить меня? Ну не умрешь же ты от этого.

Молчание.

Феликс почувствовал, как тело под рубашкой покрывается холодным потом.

– Ладно, – сказал он минуту спустя изменившимся голосом, – ты не можешь меня впустить, я все понимаю. Но, черт побери, разговаривать-то ты можешь! Давай поговорим через дверь.

Но в подвале царила все та же мертвая тишина. Феликс приник к двери, пытаясь уловить если не голос Стефана, то хоть какой-то ответный звук, хоть какое-то шевеление. Тщетно.

Потеряв терпение, он стал колотить в дверь ногами.

– Стефан! Эй, Стефан, ответь мне!

Какое облегчение он испытал бы, открой Стефан в ту минуту дверь! Но из подвала не доносилось не звука, и это заставляло предположить, что Стефана там нет или же что он... Ну что он может там делать, Боже правый?! Спать? При его ночном образе жизни это неудивительно. Но Феликс, молотя в железную дверь, поднял такой шум, который разбудил бы и мертвого. Феликс не знал, что и думать.

Как бешеный, он кинулся в дом, намереваясь все перерыть, но найти дубликат ключей от подвала и войти. Он методично обшарил все жилые комнаты, двигал мебель, вытряхивал все вещи из ящиков, но ключей так и не нашел. Поняв, что все поиски тщетны, Феликс бессильно опустился на стул и перевел дух. Теперь попасть в подвал казалось ему вопросом жизни и смерти. Но как это сделать? Выломать дверь? Феликс не побрезговал бы и этим способом, если бы обладал достаточной силой для того, чтобы справиться с тяжеленной, окованной железом дверью. Что же делать?

Как это говорил Тадзьо: «У нас осталось последнее средство». Остается только пойти ночью в больницу.

Как ни был Феликс взволнован, у него хватило самообладания на то, чтобы совершить хитрый маневр. Он решил, что если просто не явится ночью домой, это будет подозрительно. Значит, надо оставить Стефану записку, дабы он ни о чем не тревожился. И Феликс положил на обеденный стол вырванный из блокнота листочек, на котором нарочито размашисто, чтобы скрыть дрожание руки, написал: «Дорогой Стефан, я хотел зайти к тебе днем для срочного разговора, но ты так и не открыл, и теперь мне приходится ограничиться запиской. Я вынужден срочно уехать из города по делам. Вернусь завтра днем. Целую».

– Здесь не курят, – процедила сквозь зубы Яня.

– Прошу прощения, – Феликс убрал сигарету обратно в пачку и отвернулся, пытаясь избежать неприязненного взгляда медсестры: она явно невзлюбила его за то, что он бросил Агнешку.

Каролинка, другая медсестра на ночном дежурстве, разглядывала его с откровенным любопытством. Так вот он какой, Агнешкин бывший. Высокий, светловолосый... Весьма неплохо.

Сама Агнешка в ту минуту совершенно не думала о своей личной жизни. Ей, как всегда на ночном дежурстве, было тревожно, а после того, что случилось с Тадзьо, – совсем не по себе. Яня и Каролинка, конечно, тоже боялись, но их страхи были неопределенными и безотчетными, и если бы кто-нибудь заговорил с ними о князе Батории, они только засмеялись бы, – вероятно, несколько деланно и принужденно, но засмеялись. Да и Агнешка, по правде сказать, сомневалась, что рассказ Тадзьо на сто процентов правдив. Однако что-то с ним все же действительно произошло – тому доказательством следы на горле. И сейчас ей очень не хотелось, чтобы Феликс поднимался в блок 18-С.

– Может, тебе не идти? – в который раз за прошедшие несколько часов обратилась она к нему. Яня и Каролинка из другого угла ординаторской наблюдали за их тихой беседой во все глаза, подозревая, что являются свидетельницами воссоединения двух сердец.

– Брось, – ответил Феликс. – Я больше чем уверен, что на самом деле там нет ничего страшного. Я иду туда в основном для успокоения – ну, чтобы отделаться от всяких мыслей, понимаешь?

– Но ведь больные умирают, – напомнила ему Агнешка. – Они действительно умирают.

– Еще бы им не умирать, когда вы, медсестры и врачи, оставляете их без помощи на несколько часов и отсиживаетесь тут, в ординаторской.

– А если там и в самом деле кто-то... что-то происходит?

– Тогда мы, по крайней мере, будем знать об этом. Должен же кто-то наконец все увидеть своими глазами. Нельзя жить одними предположениями, надо знать, по крайней мере, с кем мы имеем дело.

– Это может быть опасно.

Феликс отвернул полу кожаной куртки и показал ей маленький «смит-и-вессон» во внутреннем кармане. Агнешка кивком головы похвалила его предусмотрительность, затем сняла с себя крестик на цепочке, поцеловала и надела ему на шею. Феликс так же молча приложился губами к кресту и спрятал его под рубашку.

– Пора, – заметил он, взглянув на часы. Было начало второго. Смерть жертв вампира обычно наступала после двух часов, но слежку стоило начинать заранее.

– Я... пойду с тобой, – вдруг решительно заявила Агнешка, поднимаясь со стула.

Феликс мягко усадил ее на стул.

– Лучше не стоит.

У Агнешки не хватило смелости и самоотверженности на то, чтобы настаивать.

Феликс вышел из ординаторской в больничный коридор, казавшийся ярко освещенным, почти сияющим из-за того, что свет мощных ламп в матовых белых плафонах отражался от белых же стен. Он хотел пойти к лифтам, но вспомнил предостережение Тадзьо. Младшенький, узнав, что он все-таки собрался в больницу, устроил ему целый инструктаж, и одной из его рекомендаций было – не пользоваться лифтом: «У них очень тонкий слух, и для него не проблема расслышать, как лифт движется в шахте и уже тем более как он остановится на восемнадцатом этаже. И тогда он либо сбежит, либо нападет на тебя. Поэтому старайся по возможности не шуметь». Феликс счел этот совет вполне разумным, благо для того, чтобы расслышать, как шумит лифт в больнице ночью, не надо обладать таким уж феноменальным слухом.

Подниматься пешком на восемнадцатый этаж при других обстоятельствах было бы непросто, но Феликс не мог устать, потому что шел очень медленно и едва ли не на каждой площадке останавливался и прислушивался. Лестницей пользовались редко, и она была весьма слабо освещена. Преодолев половину пути, Феликс глянул вниз: бесчисленные пролеты, платформы и ряды перил терялись в темноте, и лестница казалась поистине бесконечной. Он посмотрел наверх: то же самое. И тишина, и никого вокруг, и множество поворотов, неосвещенных уголков, где может прятаться кто угодно...

Зря он все-таки оглядывался по сторонам. Этого ни в коем случае нельзя было делать. Оказавшись в опасном месте, нужно быть начеку, но не прислушиваться и не приглядываться, пытаясь услышать или увидеть то, чего нет, иначе разыграется воображение и – паника. И Феликс не то что запаниковал, – его парализовал какой-то дикий страх, так, что он почувствовал себя не в силах сдвинуться с места. Он сунул руку в карман и достал пистолет, надеясь с его помощью вернуть себе ощущение безопасности (пистолету он пока доверял больше, чем Агнешкиному крестику). Теперь надо было подниматься.

Он заставил себя миновать целый пролет, быстро взлетев по ступенькам – именно взлетев, потому что теперь он уже беспокоился не о том, чтобы производить как можно меньше шума, а о том, как бы поскорее подняться на нужный этаж. Еще ступеньки, десятый этаж, ступеньки, платформа, ступеньки, одиннадцатый... Господи, как же здесь темно! И сколько поворотов! Феликс бежал по ступенькам, и гулкий стук его каблуков повторяло эхо у подножья лестницы. Воображение окончательно разыгралось, и ему казалось, что это вовсе не эхо, что это кто-то гонится за ним большими, тяжелыми шагами, перепрыгивая через две ступеньки.

Он уже почти добрался до восемнадцатого этажа, как вдруг погас свет.

Изгибы линии ЭКГ, высвечивавшиеся на маленьком экране, мало-помалу становились все менее крутыми и частыми. Но еще до того, как синусоида окончательно превратилась в прямую, князь Баторий оторвался от распростертой перед ним девушки – той самой, которую он вчера навестил в общежитии Академии искусств.

И в этот момент его слух уловил какой-то шум на дальней лестнице.

– Кто-то идет сюда, – проговорил князь, не смущаясь тем, что, судя по электрокардиограмме, девушка была уже мертва и, стало быть, не могла его слышать. – Я, пожалуй, пойду принимать гостей, а ты, моя прелесть, покойся с миром.

Он нежно поцеловал ее в лоб и заботливо стер перчаткой кровавый отпечаток своих губ. Затем с легким звоном извлек из ножен шпагу и выскользнул в коридор.

Всей душою князь ненавидел эту проклятую больницу. Здесь было слишком светло, да и донорская кровь, которую переливали его жертвам, по своим вкусовым качествам оставляла желать лучшего. Он не появлялся бы здесь, если бы не необходимость доводить дело до конца. Ни одна жертва не должна была выжить, чтобы не рассказать потом этим любопытным полицейским во всех красочных подробностях о том, что с ней случилось. Осторожность превыше всего – таково первое правило.

Но сейчас по лестнице кто-то поднимался, и это обстоятельство обещало князю некое развлечение. Он был страстным охотником: при жизни – на дикого зверя, потом – на людей. Однако для начала надо что-то сделать с электричеством.

Прикрывая рукой глаза от слепящего света в коридоре, князь нащупал на стене толстый провод и аккуратно ткнул в него шпагой. Дождем брызнули синие искры, и следом наступила темнота.

Феликс замер на лестничной платформе и прижался к стене, не решаясь вздохнуть. Палец осторожно нащупывал предохранитель на рукояти пистолета.

И вдруг откуда-то с верхнего пролета послышалось:

– Эй, кто здесь?

Голос был молодой, ясный, приятный, а в заданном вопросе не слышалось ничего угрожающего – лишь безмятежное легкое любопытство. И еще этот голос... Феликс узнал его при первом же звуке. Он содрогнулся, пистолет вывалился из одеревеневшей руки и упал на кафельный пол со звуком, который в этой страшной темноте показался оглушительно громким.

– Вы слишком шумите, а больным нужен покой, – лился сладкий голос сверху. – Как вам не стыдно? Лучше идите сюда, ко мне. Ну же, не заставляйте меня гоняться за вами!

Прекрасно сознавая тщетность любых попыток к бегству, Феликс тем не менее отступил с лестничной площадки в коридор шестнадцатого этажа. Из дверного проема он увидел на лестничной площадке этажом выше какую-то черную тень.

– Почему вы убегаете? – произнесла тень. – Вот интересно, с чего вы вдруг решили, что я представляю для вас опасность? Ладно, хотите от меня прятаться – попытайтесь. Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать!

Раздался задорный заразительный смех, словно речь шла о какой-то веселой игре. И в следующее мгновение тень легко скользнула в щель между перилами и одним прыжком, более напоминающим полет, грациозно переместилась с площадки семнадцатого этажа на площадку шестнадцатого. Феликс все еще стоял в дверном проеме, и они оказались лицом к лицу.

Перед Феликсом стоял Стефан собственной персоной – его можно было узнать несмотря даже на то, что он был в парике. В одной руке у него была обнаженная шпага, через другую был переброшен, точно шлейф платья, край длинного широкого плаща. Торжествующая улыбка играла на губах, которые, как Феликс с ужасом заметил, были перепачканы чем-то темным. Та же темная жидкость стекала по подбородку и пятнала белоснежную батистовую рубашку. В слабом свете, проникавшем через окно с улицы, поблескивал клинок шпаги и... белые клыки, почти упиравшиеся в нижнюю губу.

Сколько длилась эта пауза? Вряд ли больше полуминуты, но для Феликса она была длиннее вечности.

– Феликс, это ты?! – воскликнул наконец Стефан, и звук его голоса вывел Феликса из оцепенения – он пошатнулся и свалился на пол.

В ту ночь в больнице умер не один пациент реанимационного отделения, а четырнадцать – целое крыло здания оказалось временно обесточенным, и из строя вышли все электрические аппараты, от которых зависела жизнь многих больных. Причиной аварии послужило то, что кто-то перерезал провод в блоке 18-С.

На лестничной площадке шестнадцатого этажа был найден пистолет системы «смит-и-вессон», но полиция затруднилась определить, принадлежал ли он злоумышленнику или иному лицу.

Обо всем этом на следующий день сообщили все газеты.

Агнешка, Яня и Каролинка могли бы еще кое-что добавить к этому сообщению, если бы не боялись, что их уволят с работы за то, что они впустили в блок 18-С постороннего, а также иных, менее определенных и вместе с тем более страшных последствий. Они могли бы рассказать, что найденный на лестничной площадке пистолет принадлежал Феликсу, который в час ночи отправился в блок 18-С и не вернулся назад.