Oh I miss the kiss of treachery
The shameless kiss of vanity
The soft and the black and the velvety
Against the side of me...

The Cure пели «Disintegration» – четвертую песню с одноименного альбома. Диск прослушивался на компьютере, и серебристое мерцание монитора в «спящем» режиме было единственным источником света в студии. Стефан сидел на столе, Феликс – за столом, с бокалом вина в руке: они оба решили, что ему будет лучше выпить для храбрости.

Выбирая бутылку в мини-баре, Феликс счел нужным посоветоваться со Стефаном:

– Что ты предпочитаешь?

– Ты знаешь, что я предпочитаю, – хихикнул Стефан. – И я думаю, я это сегодня получу. А твои стекляшки меня не интересуют.

– Алкоголь, – авторитетно заявил Феликс, – быстро впитывается в кровь, так что тебе волей-неволей придется выпить то, что пил я. Поэтому я и спрашиваю тебя, чего бы тебе хотелось.

– Заботливый ты мой, – вздохнул Стефан. – Ладно, в таком случае, крепкие напитки отменяются, потому что я их ненавижу. Выпей красного вина. Я вижу, у тебя есть мерло.

– Как скажешь. – Вообще-то бутылку марочного Chavron Merlot Феликс берег на особый случай, но подумал, что после сегодняшней ночи оно ему уже не понадобится. И, если рассудить здраво, разве сегодня не особый случай?

...And mouth and eyes and heart are bleed
And run in thickening streams of greed
As bit by bit
It starts the need...

– Скоро рассвет, – Феликс залпом осушил бокал и взглянул на часы.

– Часа через два, не меньше, – возразил Стефан.

– Думаешь, мы уложимся?

– Это совсем недолго, Фельо, можешь не торопиться.

– Ладно. Тогда расскажи мне еще раз, как ты собираешься это со мной сделать, потому что я не совсем уяснил для себя... э-э-э... технологию. Ты убьешь меня, да?..

– Я бы не стал употреблять таких слов.

– Ну, хорошо, ты выпьешь мою кровь и взамен дашь мне выпить своей, и, когда мое сердце остановится, я вроде как засну. А потом ты меня как бы разбудишь, и я уже не буду человеком. Верно?

– Ну конечно, Фельо, это очень просто.

– Да, куда уж проще, – хмыкнул Феликс. – Ладно, сейчас выпью еще бокал, и тогда буду совсем готов.

Песня кончилась и началась следующая.

– Раньше я ненавидел эту музыку, – слегка заплетающимся языком признался Феликс. Вряд ли от выпитого. Скорее всего, волнение, нервы. Попробуй-ка не нервничать, когда через пару минут кое-кто высосет из тебя кровь, и, что самое интересное, ты сам на это согласился.

– А сейчас? – спросил Стефан.

– Сейчас она мне даже нравится, – признался Феликс.

Он допил последний глоток вина и, повинуясь безотчетному порыву, швырнул бокал в стену. С этим бокалом он будто отбрасывал всю свою прежнюю жизнь, которая разлеталась вдребезги – навсегда, безвозвратно.

– Итак... – севшим голосом произнес Феликс. Он неловко стащил с себя камзол, один жилет, второй жилет, сорвал жабо, путаясь в пуговицах, расстегнул ворот сорочки.

– Ты словно к смертной казни готовишься, – усмехнулся Стефан. – В мое время так собирались на виселицу.

– А чего ты хотел? Не могу же я, черт возьми, беззаботно напевать в предвкушении того, как ты вцепишься мне в горло!

– Фельо, послушай, если ты передумал... – начал было Стефан.

– Нет! Я не передумал. Но мне все равно страшно.

– Не один ты сейчас нервничаешь, – тихо отозвался Стефан.

– Ну и ну, – огрызнулся Феликс. – Тебе-то чего волноваться? Для тебя ведь предстоящее дельце связано только с удовольствием.

– Ты так считаешь? – Стефан вздохнул. – Не все так просто, Фельо.

– Это состояние ожидания сводит с ума. Лучше бы ты сделал все без предупреждения, чтобы все случилось как-нибудь неожиданно, внезапно, например, во сне... как-нибудь так, чтобы я не был готов.

Стефан кивнул, слез со стола и переместился на диван.

– Иди сюда, Фельо, – мягко позвал он.

Феликс подошел к нему, но ноги не держали, и он буквально осел на пол, положив голову на колени Стефану. Князь Баторий погладил его по волосам, нежно коснулся щеки.

– Успокойся, Феликс, сейчас я ничего не буду с тобой делать.

– Но у нас осталось мало времени...

– Нам некуда спешить. Я ведь могу сделать это и завтра, и послезавтра, и через десять лет, и через двадцать... Когда ты будешь готов.

– Я уже готов, Стефан, я хочу сегодня, сейчас, иначе...я не знаю...

– Тс-с-с... Иди сюда и обними меня. – Стефан мягко потянул Феликса к себе, и тот улегся рядом, чувствуя слабость и предательскую дрожь в коленях.

– Ну? – сдавленно произнес он.

Вместо ответа Стефан тихо рассмеялся, и Феликс почувствовал, как тонкие музыкальные пальцы принялись ловко освобождать его от оставшейся одежды. Он напряженно ждал, даже не пытаясь помочь. Губы Стефана коснулись его лица, легко скользнули вдоль шеи (Феликс вздрогнул), затем ниже, еще ниже...

– Стефан... что ты делаешь...

– Успокойся, любовь моя, я просто хочу доставить тебе удовольствие.

Никогда еще Стефан не был так нежен. Он прибегнул к таким изысканным ласкам, что у Феликса захватило дух. Напряжение его сменилось диким возбуждением, которое накатывало горячими волнами и от которого все мысли Феликса спутались в один невообразимый клубок. Он лишь хотел, чтобы Стефан продолжал, продолжал, продолжал... Но именно от небывалой остроты и упоительности ощущений все закончилось слишком быстро. Феликс застонал, содрогаясь в экстазе. Открыв глаза, он увидел склонившееся над ним лицо Стефана. Тот улыбался, из уголка рта стекала молочно-белая струйка... отнюдь не крови. Феликс благодарно притянул его к себе.

– Стефан, это было как во сне... Сегодня необычная ночь. И ты... совсем особенный... Я хочу тебя до безумия!

– Правда? – лукаво переспросил Стефан, хотя тело Феликса под его руками весьма красноречиво свидетельствовало об этом. – Ты действительно хочешь меня, Фельо? – он медленно улегся на Феликса сверху. – Что ж, сегодня нет ничего невозможного...

Феликс почувствовал, как прохладные пальцы вновь ласково скользят по его телу, игриво дотрагиваясь до самых чувствительных мест, вкрадчиво поглаживая и постепенно пробираясь все глубже внутрь...

– Стефан... – Феликс попытался привстать, но был мягко опрокинут обратно на спину.

– Доверься мне, Фельо, – услышал он завораживающий шепот Стефана.– Я просто хочу войти в тебя. Не бойся, я буду осторожен.

– Стефан, погоди! Я никогда раньше этого не делал и...

– Знаю, – тихий смех Стефана в ответ. – Тебе и не придется ничего делать, я все сделаю сам...

Он медленно развел ноги Феликса в стороны и согнул их в коленях.

Представив, что его ждет, Феликс повторил попытку приподняться, и вновь хрупкие, но сильные руки удержали его от этого неуместного бунта.

– Будет больно, да? – глупо спросил Феликс.

Стефан издал смешок:

– Дорогой, ты выглядишь так, словно тебе впервые в жизни должны поставить укол.

– Да, представь себе, меня еще ни разу в жизни не трахали. И я не уверен, что смогу вынести подобную процедуру. Лучше бы ты меня укусил, чем это...

Острые плечи Стефана затряслись от беззвучного смеха.

– Фельо, помолчи, иначе у меня ничего не получится.

– Черт подери, когда я говорю, все кажется не таким страшным...

Стефан закрыл ему рот глубоким поцелуем.

– Ничего страшного и не будет, любовь моя, – прошептал он. – Я постараюсь не причинить тебе боли. Ну, разве что совсем немножко, как залог грядущего наслаждения. Главное – расслабься. Вот так, умница, хорошо...

Испытывая смешанное чувство неловкости, тревоги, любопытства и стыда, Феликс подчинился. Пальцы Стефана осторожно подготавливали вход. Феликс так и не понял, что это было: слюна или какая-то мазь. «Откуда он ее взял, интересно?» Стефан действовал медленно, искусно и нежно.

– Фельо, тебе хорошо?

– Не знаю... наверное... да... о-о-о, Стефан!

Было непривычно. С Агнешкой, с другими девушками, даже с Тадзьо Феликсу вечно приходилось демонстрировать свою мужественность. Все они постоянно чего-то ждали от него, и это раздражало и утомляло. Сейчас все было иначе. Полностью отдавшись во власть Стефана, безоглядно доверив ему свое тело, Феликс наконец-то обрел возможность получать.

Боль появилась, но тут же растаяла в водовороте новых, ранее не изведанных ощущений. И постепенно из этого водоворота возникло нечто, заполонившее собою все существо Феликса. Он почувствовал, что полностью растворяется в Стефане, сливаясь с ним воедино. Ритмичные движения Стефана внутри него странным образом убаюкивали, подобно одурманивающим звукам «Lullaby»:

...Be still be calm be quiet now my precious boy
Don’t struggle like that
Or I will only love you more
For it’s much too late
To get away or to turn on the light
The Spiderman is having you for dinner tonight

В голове Феликса шумело, под закрытыми веками плыли цветные сполохи, сердце закатывалось непонятно куда. И все же он нашел в себе силы простонать:

– Стефан... Ты именно так меня хотел?

– Не совсем, любовь моя, – голос Стефана донесся до него словно откуда-то издалека.

Кем они были теперь? Соединившимися в пароксизме страсти любовниками? Плотью и духом? Одним существом? Впрочем, это уже не имело для Феликса никакого значения.

В тот миг, когда его тело напряглось перед тем, как забиться в экстазе, зубы Стефана сомкнулись на его шее, и это показалось Феликсу продолжением оргазма.

А Роберт Смит продолжал петь:

And I feel like I’m being eaten
By a thousand million shivering furry holes

На Феликса мгновенно навалилась такая слабость, что он не смог даже вскрикнуть. Кружилась голова, не хватало воздуха, и еще вдруг стало отчего-то ужасно холодно. Холодок возник в кончиках пальцев и, когда они заледенели, стал распространяться дальше, к сердцу, которое по-прежнему, словно по инерции, судорожно колотилось.

...Стефан пил, содрогаясь и захлебываясь. Никогда за всю свою более чем трехсотлетнюю жизнь он не испытывал ничего подобного. Кровь Феликса обжигала ему горло, словно расплавленный свинец, доставляя столько же мучений, сколько и восторга. Стефан чувствовал, что еще немного – и наслаждение убьет его. Надо было остановиться. Тем более что Феликс уже не проявлял никаких признаков жизни, бессильно обвиснув в объятиях своего убийцы-любовника. Сделав над собой отчаянное усилие, Стефан оторвался от глубоко прокушенной артерии и осторожно уложил голову Феликса на подушку. Лицо Феликса налилось синеватой бледностью, из-под полузакрытых век виднелись полоски белков. Распростертое на диване тело выглядело абсолютно безжизненным. Стефан забеспокоился. Неужели он совершил непоправимое? У него же почти нет опыта. Он делал это всего один-единственный раз. А ведь так важно уловить тонкую грань между не-жизнью и смертью!

– Фельо, пожалуйста, не умирай, – отчаянно простонал он. – Я не прощу себе, если убил тебя...

Своими острыми ногтями Стефан вспорол извилистую вену на шее в том самом месте, где уже был глубокий странный шрам. Он приподнял голову Феликса, прижимая ее к своему горлу. И в следующий миг его кровь – темная, густая, тягучая, не похожая на обычную человеческую кровь – потекла в полуоткрытые губы Феликса.

Едва первые ее капли обожгли его горло, он открыл глаза. Стефан был готов плакать от счастья: если Феликс очнулся, это значило, что все получилось. Взгляд Феликса был осмысленным, и, когда он заговорил, слова прозвучали ясно и отчетливо:

– Сейчас я умираю, да?

– Нет, Фельо, – облегченно вздохнув, ответил Стефан, – Наоборот, ты только рождаешься. Не надо бороться со сном, засыпай. А когда ты проснешься, я буду рядом.

Губы обоих были в крови: кровь Феликса – на губах Стефана, а кровь Стефана – на губах у Феликса. Когда они поцеловались, их кровь смешалась, и этот кровосмесительный поцелуй был последним, что ощутил Феликс, прежде чем наступила тьма.

– Господи, Владыка! Твоей милостью в вере прожившие вечный покой обретают. Благослови могилу сию и пошли ангела Своего хранить ее. Когда мы предадим тело раба Твоего Феликса земле, прими его в свет лица Своего и со святыми Своими дай ему возрадоваться Тебе навечно. Ради Христа, Господа нашего, аминь.

Звучный, хорошо поставленный голос ксендза лился ровно, без каких-либо эмоций. Ладан курился в воздухе, подсвеченном разноцветными лучами солнца, проникавшими сквозь витражные стекла костела.

– С верою в Иисуса Христа мы благоговейно приносим тело этого человека на погребение. Помолимся же с верою в Господа, дающего жизнь всему живому...

Агнешка сидела на самой первой скамье, среди ближайших родственников покойного, до которых еще не успели дойти слухи о том, что он ее бросил, и которые по-прежнему воспринимали ее как его невесту. Пальцы в прозрачных черных перчатках машинально перебирали бусины четок, густая черная вуаль скрывала лицо, и никто не мог видеть, что мысли ее в ту минуту, вопреки призывам святого отца, были обращены отнюдь не к Богу.

Последний раз она видела Феликса в больнице, в ту ночь, когда он, надев на шею ее крест, отправился в блок 18-C. После этого он пропал и вот наконец нашелся – в своей студии, на диване, мертвым. Судмедэксперт назвал причиной смерти первичную или вторичную анемию, но кому, как не Агнешке, было знать, что это полная ерунда. У Феликса, при его повышенном давлении, не могло быть никакой анемии. К тому же это заболевание развивается не вдруг, и от него не умирают за одну ночь. Непременно должны были быть какие-нибудь симптомы, которые не укрылись бы от внимания Агнешки. Впрочем, судмедэксперт, похоже, попросту написал первое, что более или менее соответствовало клинической картине смерти. Ибо в данном случае писать было решительно нечего: создавалось впечатление, что умерший просто прилег на диван отдохнуть – и не проснулся.

Полицейский офицер тогда заявил, что он, мол, нутром чует – эта смерть связана с остальными смертями, приписываемыми маньяку-кровососу, но состава преступления обнаружено не было.

– Помолимся же за брата нашего Феликса Господу нашему Иисусу Христу, Который рек: «Я – воскресение и жизнь. Кто уверует в Меня – и после смерти жив будет, и всяк живущий, кто уверует в Меня, никогда не претерпит страданий вечной смерти»...

Похоже, о странной смерти Феликса больше всех мог бы рассказать Тадеуш. Ему наверняка было известно нечто такое, чего не знали другие. Однако своими догадками он не делился ни с кем, кроме Агнешки. Впрочем, это было только к лучшему, ибо безумные рассказы Тадзьо могли привести лишь к тому, что его упекли бы под врачебный надзор.

Агнешка вспомнила, как они с другими родственниками Феликса держали совет: как сообщить юноше ужасную новость о смерти его обожаемого брата? Они ждали чего угодно – обмороков, криков, истерик. Однако, вопреки всеобщим опасениям, Тадзьо воспринял трагическое известие довольно спокойно и даже не удивился, словно давно уже ждал этого. И теперь, на службе в костеле, когда он смотрел на открытый гроб брата, в его взгляде не было печали, только пристальное внимание и какая-то настороженность.

Однако не успела Агнешка удивиться столь необъяснимому спокойствию Тадзьо, как тот вдруг встрепенулся и вскочил со скамьи. Это случилось, когда ксендз возглашал:

– Господи, Ты оплакал смерть Лазаря, друга Своего. Облегчи же наше горе, с верою молим. Господи, Ты воскресил мертвого, даруй же брату нашему Феликсу вечную жизнь после смерти, с верою молим.

И тут вдруг под сводами древнего костела раздался громкий, леденящий душу смех Тадзьо.

– «Вечную жизнь после смерти»! – истерически выкрикнул он. – Матерь Божья! Только не это!!!

Швырнув на пол четки, Тадзьо ринулся по церковному проходу к выходу. Какая-то тетушка поспешила было за ним, на ходу доставая из сумочки носовой платок и пузырьки с лекарствами.

– Бедный мальчик, – послышался чей-то шепот за спиной Агнешки. – Он держался таким молодцом, и вот – не выдержал. Но это даже к лучшему: в подобных случаях надо дать себе волю – легче становится.

После небольшой заминки, возникшей после выходки Тадзьо, ксендз продолжил службу. Но только одна Агнешка поняла, что имел в виду младшенький. Она вспомнила, как перед службой он привел ее туда, где стоял гроб, потому что хотел ей «что-то показать».

– В чем дело, Тадзек? – недоумевая, спросила Агнешка.

– Ты ничего не замечаешь?

Агнешка взглянула на мертвого Феликса. Она и впрямь кое-что замечала, но не знала, как это сформулировать. Феликс производил какое-то странное впечатление, не такое, как при жизни. Раньше он был просто симпатичным молодым мужчиной, из тех, кого пожилые дамы называют «интересными». Но сейчас, в гробу он был сказочно прекрасен, и это слово отнюдь не казалось пошлым преувеличением.

Склонившись над гробом, Агнешка невольно залюбовалась лицом Феликса – изысканно бледным, идеально правильным и таким безмятежным! «Он явно умер легкой смертью», – сказал судмедэксперт. Судя по выражению лица покойного, смерть его была не только легкой, но и чрезвычайно приятной: изящно очерченные, яркие губы Феликса застыли в светлой блаженной улыбке. Пальцы (Агнешка не помнила, чтобы у Феликса при жизни были такие красивые руки) с какой-то чувственной нежностью обвивали вложенное в них серебряное распятие.

Светлые волосы, аккуратно лежавшие на атласной подушечке, казались необыкновенно легкими и шелковистыми даже на вид. А еще они лежали волнами. Но ведь у живого Феликса волосы не вились! Агнешка непроизвольно потянулась, чтобы погладить их, но тут же в каком-то непонятном страхе отдернула руку.

«Чушь!» – сказала она сама себе, отгоняя наваждение. В похоронных бюро стараются, чтобы усопшие выглядели прилично. Известно, что покойников гримируют, так что цветущий вид Феликса – это, конечно же, только грим и ничего больше.

– Взгляни на его шею, – сказал Тадзьо.

Агнешка пригляделась и увидела выглядывающий из-под воротника пиджака, в котором хоронили Феликса, странный шрам, напоминающий след от укуса. Излишне даже говорить, что он располагался в том самом месте, где у жертв маньяка красовались их жуткие раны. Но только у Феликса этот шрам, хотя и глубокий и заметный, выглядел давно зажившим.

– У него ведь при жизни не было этой отметины, верно? – зловеще спросил младшенький.

– Да, не было... – прошептала потрясенная Агнешка.

– Когда жертва обращается в вампира, раны затягиваются, – отстраненно добавил Тадзьо.

Агнешка промолчала. Ей хотелось запротестовать, но возразить было нечего.

– Итак, – продолжал Тадзьо, – в нашем городе теперь на одного вампира больше. Не правда ли, очень приятно будет думать, как наш Феликс после похорон восстанет из мертвых...

– Тадзьо, – не выдержала Агнешка, – Феликса осматривали профессиональные современные патологоанатомы. Они констатировали смерть. Ты понимаешь это? Он действительно мертв.

– Разумеется, мертв. Кто ж с этим спорит? Вампир и есть мертвец, который по ночам выбирается из могилы, чтобы пить кровь живых людей. Этим и станет заниматься наш любимый Фельо... если мы не примем меры.

Тогда Агнешка лишь тяжело вздохнула, не желая продолжать этот разговор.

Утверждения Тадзьо казались ей навязчивыми идеями расстроенного сознания, но все равно внушали страх.

– Помолимся же, как учил нас Господь, – сказал ксендз. – Отче наш, сущий на небесах...

Феликс в своем гробу с улыбкой прижимал к груди распятие.

Агнешка вышла из костела. Неподалеку от церковных ворот, прислонившись к старому дереву, стоял Тадеуш. Начинался дождь, одежда и волосы Тадзьо намокли, но он, казалось, не замечал этого. Агнешка подошла ближе и поняла, что младшенький плачет: облепленные мокрой старой джинсой плечи мелко вздрагивали.

– Тадзек... – девушка обернула его к себе лицом, ласково обняла. Тадзьо, всхлипывая, уткнулся ей в грудь.

– Ну же, дорогой, перестань. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, видит Бог, мне тоже не легче, но Феликсу уже ничем нельзя помочь. Его больше с нами нет, и рано или поздно с этим придется смириться.

При этих словах Тадзьо резко высвободился из объятий Агнешки. Слезы его моментально высохли, а глаза гневно сверкнули.

– Ты ничего не понимаешь! Если бы Феликс по-настоящему умер, может, я и сумел бы с этим смириться. Но я уверен, что он жив, вернее, не мертв в обычном значении этого слова. Черт возьми, Агнешка, ну как мне убедить тебя?!

– Знаешь что, – Агнешка решительно подхватила Тадзьо под руку и повлекла его к выходу. – Поехали ко мне. Дождь начинается, да и поздно уже. Пусть остальная родня дожидается окончания службы. Лучше нам с тобой не смотреть на то, как Феликса станут закапывать в землю. Думаю, сегодня нам надо побыть одним.

– Ладно. Ты права, я никого из них не хочу видеть, – Тадзьо словно враз лишился сил и покорно позволил себя увести.

Агнешка поймала такси, и через минуту узкий готический силуэт костела и вычурная кладбищенская ограда превратились в размытое дождем пятно на ветровом стекле.

– Послушай, я чертовски голоден, – признался Тадзьо, с отвращением стягивая с себя в прихожей мокрую куртку. – У тебя найдется что-нибудь поесть?

– Ну конечно, – Агнешка, преследуемая по пятам тоже явно проголодавшимся Джокером, поспешила на кухню.

Наполнив собачью миску аппетитными кусочками Chappy, она сварила крепкого кофе и принялась торопливо нарезать бутерброды. Хозяйственные хлопоты слегка отвлекли Агнешку от тяжелых мыслей, и, когда она внесла в гостиную поднос с едой, состояние духа ее было гораздо более спокойным, чем в церкви.

Тадзьо сидел на диване и смотрел телевизор. Он вставил в видеомагнитофон старую заезженную кассету, на которой были засняты кадры из семейного архива Жилинских. Осторожно опустив поднос на столик, Агнешка присела рядом с Тадзьо. С экрана им улыбался, гордо демонстрируя только что пойманную большую рыбину, загорелый четырнадцатилетний подросток.

– Фельо... – прошептал Тадеуш. – Я помню ту рыбалку... Мы были там втроем: мама, Феликс и я. Он так гордился этим своим первым карпом, что даже хотел сделать чучело. Маме с трудом удалось отговорить его от этой затеи, сказав, что лучше будет набить эту рыбу не паклей, а овощами и приправами.

Агнешка зачарованно вглядывалась в светящийся экран, где в иллюзорном мире продолжали жить совсем еще юный Фелек, смешной пухленький четырехлетний малыш Тадзьо, дергающий старшего брата за штанину и требующий отдать ему удочку, а также стройная светловолосая женщина с круглым миловидным лицом – мать Феликса и Тадеуша.

– Мы были так счастливы... – Тадзьо сглотнул подступивший к горлу комок. – И даже представить себе тогда не могли, что станется с нами в будущем...

Пленка кончилась, и теперь на экране с шипением мерцала серая рябь. Агнешка выключила видеомагнитофон.

– Тадзек, ты бы поел, – заботливо сказала она, придвигая к задумавшемуся Тадеушу тарелку. – Кофе, наверное, уже совсем остыл, сейчас заварю свежий...

– Нет, посиди лучше со мной, – Тадзьо удержал приподнявшуюся было Агнешку за руку. – Агнешка, я так благодарен тебе за все, правда. Не знаю, что бы сейчас делал один. Ты ведь не оставишь меня?

– Ну что ты, милый, – Агнешка лаково погладила его по все еще влажным от дождя волосам. – Ты мне теперь как младший братишка. Послушай, Тадзек, а почему бы тебе не переехать сюда? После ухода Феликса эта квартира стала мне великовата. Да и тебе лучше сейчас не оставаться в одиночестве. Думаю, Феликс бы одобрил такое решение.

– Представь себе, раньше я тебя недолюбливал, – задумчиво произнес Тадзьо. – Как, впрочем, и других девчонок, с которыми встречался Феликс. Я всегда ревновал его до безумия.

– Господи, Тадзек, ну что за глупости ты несешь! – удивилась Агнешка. – Как можно ревновать брата?

– Ты не знаешь... – с отсутствующим видом пробормотал Тадзьо и внезапно спросил:

– Видела выражение его лица в гробу? Оно было не просто умиротворенным. Он выглядел так, словно... словно получал удовольствие в момент смерти. Я уже раз видел Феликса таким... Сказать, когда это было?

Агнешку встревожил тон, которым был задан это вопрос.

– И когда же? – осторожно осведомилась она.

– В нашу с ним первую ночь.

– Иисусе милый! Тадзьо, что ты такое мелешь?! – потрясенная Агнешка отшатнулась от Тадеуша.

– В первый раз было очень больно, но я не кричал. Я сам хотел, чтобы он сделал это со мной... Хотел доставить ему наслаждение... – Тадзьо, казалось, забыл о присутствии Агнешки и говорил словно сам с собой. – Я любил его, любил с тех пор, как помню себя, всю свою жизнь только его и любил... А он... Он постоянно изменял мне. Сначала с бабами, а потом с этим... О Господи, как я ненавижу этого монстра, эту жуткую тварь!!! – Тадзьо с такой силой сжал кулаки, что под ногтями выступила кровь.

– Тадзек, успокойся, – ошарашено пролепетала Агнешка. – Ты сегодня слишком переутомился, вот и несешь всякий бред...

– Бред? – Тадзьо истерически расхохотался. – Неужели ты и впрямь так глупа, что ничего не замечала? Если хочешь знать, в последний раз мы занимались этим прямо здесь, вот на этом диване. Это случилось на следующий день после смерти Ромолы. Он тогда совсем рехнулся, накинулся на меня, как бешеный, избил, а потом изнасиловал.

Агнешка оцепенела, жуткие слова Тадеуша, подобно яду, медленно проникали в ее сознание. Неужели это правда? Серьезный, положительный, спокойный образ Феликса решительно не вязался с только что открывшимися фактами. Впрочем... Так ли уж хорошо она знала этого человека? Феликс всегда был себе на уме, и ведь верно говорят, что в тихом омуте черти водятся. Ну, а вся эта темная история с загадочным Стефаном и впрямь давала массу поводов для подозрений. Ей вдруг отчетливо припомнилось разбитое в кровь лицо младшенького. Однако более всего Агнешку убедил тон Тадеуша. В его голосе звучали неподдельные боль и горечь. Теперь для Агнешки объяснились все странности Тадзека. Так вот, значит, в чем дело! Матерь Божия! Быть совращенным старшим братом – какой удар по хрупкой и неустойчивой психике подростка! Ей даже ни на минуту не пришла в голову мысль, что Тадзьо, возможно, сам повинен в случившемся. Феликс ведь старше Тадзека на целых десять лет, он обязан был отдавать себе отчет в своих действиях! Сердце Агнешки облилось кровью от жалости. Она порывисто обняла сгорбившегося, словно от непосильной ноши, Тадзьо и горячо воскликнула:

– О, дорогой мой, какой ужас! Теперь я понимаю, почему ты так себя вел. Бедный, пережить такое! Кто бы мог подумать... Феликс – настоящее чудовище!

– Наконец-то и ты это поняла, – едко заметил Тадзьо. Затем он исподтишка глянул на растроганное лицо обнимавшей его девушки. – Послушай, Агнешка... Мне нужна твоя помощь. Могу я на тебя рассчитывать?

– Ну конечно, Тадзек, – кивнула та. – Не сомневайся, теперь я полностью на твоей стороне.

– Вот и отлично, – удовлетворенно отозвался Тадзьо, глаза которого хитро блеснули. – Я скажу тебе, что делать.

Заметив этот странный взгляд, Агнешка слегка встревожилась.

– Тадзьо, что ты опять задумал? – с беспокойством спросила она.

– Увидишь, – таинственно усмехнулся младшенький. – Думаю, скоро тебе много чего предстоит увидеть.