Будет мертва твоя правда, покуда

Мертвый твой мир настоящим не станет.

Жизни не видишь – не видишь и чуда.

Было бы сердце – оно не обманет!

А. Мицкевич, «Романтика»

Часть 1

Феликс закончил последний эскиз и, отложив карандаш, удовлетворенно оглядел свою работу. Было уже почти семь часов, можно собираться домой... Но вот только домой ему совершенно не хотелось. Точнее, не хотелось видеть Агнешку, с которой они в последнее время только и делали, что ссорились.

Чтобы хоть как-то потянуть время, Феликс отправился выпить кофе. Когда он возвращался назад, в свой маленький кабинет, Ромола, секретарша в приемной, неожиданно сообщила, что его ждет посетитель. Феликс удивился. Кто бы это мог быть? Клиент? Вряд ли клиент придет в дизайнерское агентство за пятнадцать минут до закрытия. Может, Агнешка пожаловала? Вполне возможно, с нее станется. Прибежала проверить, нет ли у ее бойфренда служебного романа...

Приблизившись к двери своего кабинета, Феликс, к еще большему своему удивлению, услышал доносящуюся оттуда громкую музыку. Против своей воли он прислушался к словам, которые гипнотически-сладострастно нашептывал андрогинный голос в сопровождении холодной синтезаторной музыки:

On candy stripe legs the Spiderman comes
Softly through the shadow of the evening
Sun stealing past the windows of the blissfully
Dead looking for the victim...

«Что это такое, черт побери?» – подумал в раздражении Феликс, тряхнул головой, отгоняя минутное наваждение, распахнул дверь и вошел в кабинет.

Посетитель сидел за его столом, забравшись на его, Феликса, кресло и скрестив по-турецки ноги. Когда Феликс появился на пороге, он приветливо улыбнулся и кивнул, приглашая войти, словно это он был хозяином кабинета. Затем, щелкнув «мышкой», уменьшил звук, льющийся из компьютерных динамиков.

Некоторое время Феликс в молчаливом изумлении разглядывал сидящее в его кресле странное существо, тщетно пытаясь понять: парень это или девушка? На вид посетителю было слегка за двадцать. Черные локоны, постриженные вровень с плечами, и густая челка до бровей обрамляли лицо настолько бледное, что оно казалось ненастоящим. Мелкие, заостренные черты, нос с едва заметной горбинкой, тонкие, совершенно бескровные губы. Темные, круглые, как у птицы, глаза странным образом отражали свет от монитора компьютера, отчего казалось, будто они светятся сами по себе. Небольшого роста и невероятно худой (что называется, кожа да кости), с острыми узкими плечами и торчащими лопатками, он, тем не менее, не производил впечатления болезненности и хрупкости. Миниатюрную угловатую фигурку обтягивала одежда из сверкающей темной кожи, на тонких длинных пальцах, оттягивая их своим весом, красовались массивные перстни с крупными камнями. Феликс с удивлением отметил великолепный маникюр – изящной формы ногти выглядели твердыми и прозрачными, точно хрусталь. «Гот, наверное», – решил Феликс. Как-то раз они с Агнешкой пошли в свой любимый ночной клуб и случайно попали на готическую вечеринку. Весь клуб был забит парнями и девушками, разодетыми примерно так же, как его нынешний посетитель. Правда, насколько Феликс помнил, никто из них не выглядел и вполовину так же естественно.

– Чем могу быть полезен, э... – Феликс замялся, не зная, в каком роде обратиться к этому чуду природы.

– ...Стефан, – подсказал гость, внимательно и не торопясь разглядывая вошедшего дизайнера. – Можете звать меня просто Стефан – без церемоний. А вы, судя по всему, Феликс. Надеюсь, вы позволите мне называть вас просто по имени, не так ли, пан Жилинский?

Голос был высокий, почти женский, но вместе с тем отличался глубокими бархатными обертонами.

Феликс хотел спросить его, кто он такой и что ему нужно, но вместо этого неожиданно для себя осведомился:

– Что это за музыка?

– Это The Cure, – с готовностью ответил гость. – Песня называется «Lullaby», моя любимая. У меня был с собой диск, и я решил воспользоваться вашим проигрывателем. Вам нравится? – он сделал звук чуть громче.

...Quietly he laughs and shaking his head
Creeps closer now closer to the foot of
The bed and softer than shadow and
Quicker than flies his arms are all around
Me and his tongue in my eyes...

Песня Феликсу не нравилась. Она странным образом раздражала, пугала и одновременно завораживала. Но он не стал говорить об этом. В конце концов, этот поздний визитер, надо полагать, явился к нему не для бесед на музыкальные темы.

Феликс присел на стул (коль скоро его кресло было занято) и сухо осведомился, чем обязан.

– Я хотел бы, – ответил Стефан своим сладким, тягучим голосом, – чтобы вы написали мой портрет.

– Портрет? – Феликс опешил. – Какой еще портрет?

– Обыкновенный портрет. Неужели я недостаточно ясно выражаюсь?

– О, нет, я понял, просто это как-то странно. Видите ли, я дизайнер, а не художник. Ко мне никто не обращается c подобными заказами.

– Но вы ведь учились в Академии искусств именно на отделении живописи.

– Учился, но это было давно. С тех пор я ничего не рисую. Поэтому вам лучше попросить кого-нибудь другого, честное слово.

– Но я видел ваши дипломные работы, – капризным тоном проговорил Стефан. – Мне понравилось. Как давно вы окончили Академию? Лет пять назад, кажется. Вы же не могли за это время разучиться.

– И, тем не менее, – повторил Феликс, слегка раздраженный настойчивостью гостя, – я не занимаюсь подобными заказами.

– Но, может быть, вы сделаете для меня исключение? Я заплачу вам столько, сколько вы захотите. Хотите, я прямо сейчас дам вам подписанный чек, и вы сами впишете цифру?

Феликс растерянно молчал.

– Вам повезло, – глядя на него в упор, Стефан медленно улыбнулся. – Вам чрезвычайно повезло, о да!

– Я боюсь вас разочаровать, – ответил Феликс. – Не хотелось бы, чтобы ваши деньги, которые вы столь щедро мне предлагаете, пропали зря.

– Послушайте, это мои деньги, и мне решать, как ими распоряжаться. Если вы согласны, то приступайте прямо сейчас.

– То есть?..

– То есть мы сейчас поедем ко мне, и я буду вам позировать.

– Прямо сейчас? – Феликс неуверенно посмотрел на часы.

– Да, – просто ответил гость. – Прямо сейчас. Ну что, поехали?

Феликс Жилинский (двадцать восемь лет, по образованию художник, по профессии дизайнер, родился и всю жизнь прожил в Кракове, выезжая лишь на краткий летний отдых) отнюдь не принадлежал к породе авантюристов. Во всяком случае, он сам привык так считать. И, как это часто бывает у подобных людей, не стремящихся ни к чему, кроме покоя и стабильности, жизнь его представляла собой цепь самых непредсказуемых событий. В тот момент, когда странный гость поднялся с кресла и кивком головы предложил следовать за ним, Феликс понял, что стоит на пороге некой весьма сомнительной авантюры; что надо отказаться от этого фантастического предложения написать портрет за любые деньги; что надо немедленно отправляться домой к Агнешке, которая невероятно скучна, но так проста и понятна... Феликс подумал обо всем этом... и пошел за Стефаном.

На улице прямо перед офисом их ждал сверкающий черный автомобиль неопределенной марки – во всяком случае, Феликс не смог ее определить, и никакие логотипы или опознавательные знаки не смогли ему в этом помочь, потому что их попросту не было. Наверное, это авто было выполнено на заказ – полнейший эксклюзив. Салон отделан черной кожей, все детали – хромированные или вовсе серебряные. Феликс устроился на пассажирском сидении, стараясь скрыть свое изумление.

Стефан жил в старинном каменном доме у самой реки. Этот дом, стоявший за изящной ажурной оградой, в живописном, но совершенно запущенном саду, был от фундамента до крыши оплетен диким виноградом. Феликсу бросилось в глаза, что все окна наглухо закрыты ставнями.

Они прошли в дом. Увидев великолепный, тускло блестящий, черно-желтый паркет (явно старинный и очень, очень дорогой), Феликс подумал, что, пожалуй, стоит разуться, чтобы не повредить такую драгоценность. Но Стефан прошел вперед, не разуваясь и, кажется, вообще не задумываясь о том, какое чудо он топчет каблуками своих черных кожаных сапожек. Феликс последовал его примеру.

– Располагайтесь, – сказал Стефан. – Я сейчас переоденусь и присоединюсь к вам. Может, вы хотите выпить чего-нибудь?

Феликс пожал плечами, показывая, что не отказался бы.

– Что вы предпочитаете? – спросил Стефан, подходя к бару. – Есть вино, водка, виски, коньяк, ликеры – все, что только пожелаете.

Одну за другой он извлекал тускло поблескивающие бутылки и показывал их своему гостю. Но, поскольку все они были непочатые, Феликс из скромности качал головой.

– Чего же вы хотите? – удивился Стефан.

– Понимаете, я не хочу, чтобы вы из-за меня откупоривали бутылку. Может, у вас найдется что-нибудь, уже открытое?

– Нет, ничего открытого здесь нет, можете убедиться сами. Поэтому, прошу, не стесняйтесь и выбирайте, что сами пожелаете. Вот штопор, вот бокалы. Надеюсь, вы можете позаботиться о себе сами? Я сейчас приду.

Стефан поднялся наверх, а Феликс остался перед забитым разнообразными бутылками баром. «Странно, – подумал он. – Столько выпивки – и никому она не нужна, никто к ней не притрагивается!» Он налил себе бокал шардоне и, поскольку хозяин все еще был занят переодеванием, стал озираться по сторонам, чтобы как-то себя развлечь.

Дом производил странное впечатление: с одной стороны – поразительная красота, соразмерность, гармония обстановки, с другой – отсутствие какого-либо намека на уют. Все вокруг – явно старинная мебель, картины, цветы, фарфор и хрусталь, книги на стеллажах, поблескивающие золотыми тиснениями на корешках, кордовская кожа, которой были обиты стены, и тяжелые парчовые портьеры – производило впечатление театральной бутафории или киношных декораций, словно все эти безусловно красивые предметы свезены сюда наспех, лишь для того, чтобы создать видимость жилого помещения.

Вдруг засмотревшийся по сторонам Феликс услышал, как сзади его позвали по имени, и обернулся.

Стефан стоял на ступенях широкой дубовой лестницы с резными перилами, покрытой темно-фиолетовым ковром с золотыми узорами. Крупные напудренные локоны парика, ниспадавшие ему на плечи, полностью изменили черты его лица. На нем был камзол винного цвета с черным шитьем, из-под которого выглядывало пышное жабо, скрепленное усыпанной кровавыми карбункулами брошью. На руках – замшевые перчатки, на ногах – панталоны и чулки из сверкающего шелка (все это было того же глубокого винного цвета, что и камзол). Туфли на высоких, слегка изогнутых каблуках были украшены пряжками, усыпанными такими же крупными карбункулами, что и брошь на груди.

– Теперь я полагаю, что готов позировать, – медленно проговорил Стефан.

От столь необычного зрелища Феликс хмыкнул, стараясь сдержать непроизвольный смешок. И, видимо, не слишком удачно, потому что Стефан гневно нахмурился.

– Что такое? – холодно вопросил он. Тонкая рука нервно затеребила концы жабо.

– О, простите, это я от неожиданности, – поспешно извинился Феликс, заметив в глазах столь нелепо вырядившегося существа нешуточную обиду. – Итак, вы хотите, чтобы я изобразил вас в этом костюме?

–Вы имеете что-либо против? – тон Стефана стал еще более ледяным.

«Похоже, парнишка чертовски самолюбив. Но надо же вырядиться эдаким пугалом! Впрочем, судя по всему, денег у него куры не клюют, так что может себе позволить любые закидоны».

– Что вы, ваш наряд просто великолепен, – произнес он вслух. – Но, видите ли, я не специалист по старинной живописи. А подобный костюм достоин лишь кисти мастера эпохи барокко. Вряд ли мне удастся сымитировать этот стиль.

– Но я вовсе не хочу, чтобы вы копировали старых живописцев, – возразил Стефан, спускаясь по лестнице и приближаясь к Феликсу. Движения его были по-кошачьи грациозны и неторопливы. Дизайнер заметил, что, помимо всех прочих побрякушек, в левом ухе Стефана теперь красуется серьга – оправленная в золото продолговатой формы жемчужина. Феликсу никогда раньше не доводилось видеть жемчуг такого размера.

– Дело в том, что у меня есть довольно много портретов, сделанных художниками XVII века, – продолжал между тем Стефан. – Не думаю, что мне хочется получить еще один такой же.

– В самом деле? – в Феликсе заговорило профессиональное любопытство. – Если вы позволите, мне было бы интересно взглянуть на них.

– О, с удовольствием, – улыбнулся Стефан. – Идемте.

Заинтригованный Феликс последовал за своим хозяином. Прежде чем выйти из гостиной, Стефан прихватил с собой старинный бронзовый канделябр со вставленными в него толстыми витыми свечами. Заметив удивленный взгляд гостя, он пояснил:

– Не во всех комнатах имеется электричество. Видите ли, я плохо переношу яркий свет. У меня от него болят глаза. Поэтому у себя дома я обычно предпочитаю проводить вечера при свечах. Кроме того, по-моему, так гораздо романтичнее.

Стефан шел впереди, и у Феликса была возможность отметить, с какой непринужденной грацией передвигается тот в своем причудливом наряде. «Будто всю жизнь носил такие одеяния», – подумал дизайнер, глядя, как легко ступают стройные ноги, туго обтянутые шелковыми чулками.

Дом оказался куда больше, чем это показалось Феликсу при взгляде с улицы. Они довольно долго шли через анфиладу комнат (которые точнее было бы назвать залами), пока наконец не очутились в длинной сводчатой галерее.

– У вас отличная коллекция картин, – заметил Феликс, разглядывая темные холсты в массивных золоченых рамах. Большинство из них относились ко второй половине XVII века и несомненно являлись подлинниками. Феликс никогда особо не интересовался антиквариатом, но безошибочно мог определить художественную ценность того или иного полотна.

– Вы находите? – польщенно улыбнулся Стефан. – Вообще-то я не слишком разбираюсь в живописи. Просто, если картина мне нравится, я ее покупаю, вот и все.

– Эти картины стоят целое состояние, – произнес Феликс, продолжая рассматривать потускневшие от времени холсты.

– Да, пожалуй, – согласился Стефан, слегка склонив голову набок и поглядывая на Феликса так, словно тот был его новой картиной. – Впрочем, на момент их создания они стоили гораздо дешевле, поскольку в те времена многие из писавших их мастеров еще не были так знамениты, как нынче.

– Разумеется, но приобретали-то вы их в наши дни.

– Не совсем, многие перешли ко мне по наследству, – Стефан снова улыбнулся, на сей раз чуть шире, и Феликс заметил, что зубы у него очень острые и крупные. «Ну да, сейчас многие готы наращивают себе клыки в стоматологических кабинетах».

– Дело в том, что у меня весьма длинная родословная, – Стефан лукаво провел языком по своим выступающим зубам.

– В самом деле? – вежливо отозвался Феликс, впрочем, без особого интереса. Он не разделял нынешнего повального увлечения генеалогией, когда каждый старается выудить себе из пыльных семейных архивов хотя бы одного более-менее вельможного предка.

– А теперь, если вы не против, можно вернуться и приступить к сеансу, – вывел его из замешательства мелодичный голос Стефана.

Когда они вновь очутились в залитой электрическим светом гостиной, хозяин дома сказал:

– Вы пока располагайтесь, как вам удобнее, а я схожу переодеться. Пожалуй, вы правы: этот наряд не слишком подходит для современного портрета.

– О, не утруждайтесь, – возразил Феликс, прикрепляя к своему планшету чистый лист бумаги. – Сегодня я сделаю лишь несколько карандашных набросков лица, так что одежда не имеет особого значения.

– И все же я переоденусь, – повторил Стефан, направляясь к дверям. – Я вижу, что этот костюм вам не нравится.

Феликс про себя усмехнулся: «Если этот чудик надеется на что-то помимо сеансов живописи, придется его разочаровать». Вообще-то Феликс ничего не имел против геев, и несколько его знакомых были из этой породы. Но в последнее время вид хрупких манерных юношей неизменно наводил его на мысль о Тадзьо. Тадеушем звали эксцентричного семнадцатилетнего младшего брата Феликса. Тадзьо обожал брата и этим бесконечно отравлял ему существование. Хотя, наверное, Феликс сам был во многом виноват. Все-таки он на десять с лишним лет старше и должен был бы понимать, что делает, тогда, томной летней ночью в загородном доме их матери, где из-за нехватки спального места братьев уложили в одну постель. Увы, Феликс слишком много выпил (был день рождения кого-то из родственников), а Тадзьо так к нему ластился... Он всегда был каким-то преувеличенно нежным братом. Хотя в то лето Тадзеку уже исполнилось четырнадцать, а в этом возрасте мальчики обычно перестают быть лизунчиками, он по-прежнему любил виснуть у Феликса на шее, класть голову ему на плечо, обниматься, держаться за руку. Феликс этого не пресекал, и вот чем все закончилось! К счастью, у Феликса хватило ума и силы воли вовремя оборвать эту безумную связь. Тем более что тогда он уже встречался с девушками... Тадзьо крайне тяжело переживал Феликсово «предательство» и, хотя прошло уже три года, не оставлял попыток вернуть его. Иногда тот, измученный его домогательствами, истериками и безумными сценами ревности, уступал, но чаще упорно игнорировал попытки Тадеуша воскресить прошлое. С девушками Феликсу было проще: они знали свое место, а если забывали о нем, начиная предъявлять претензии, он попросту порывал с ними раз и навсегда. Со своей нынешней девушкой Феликс познакомился примерно год назад, и в целом его устраивала их связь. Агнешка была милой и доброй девушкой, не слишком умной, но зато хорошенькой и веселой.

– Надеюсь, я не слишком долго заставил вас ждать, – вывел Феликса из задумчивости голос Стефана.

Теперь на хозяине дома были светлые леггинсы и пестрая шелковая блуза свободного покроя. «Бедняга, у него совсем нет вкуса», – снисходительно подумал Феликс, оглядывая очередное облачение своего странного заказчика. Две верхних пуговицы блузы (наверняка нарочно) были расстегнуты, так что в распахнутом вороте виднелась худая грудь, обтянутая бледной до синевы кожей. На тонкой шее Феликс заметил необычной формы шрам.

– Ну, как я вам теперь? – странное создание с беспокойством заглянуло Феликсу в глаза.

– М-м-м, очень мило, – вежливо одобрил Феликс, и Стефан просиял.

– Итак, приступим. Куда мне лучше сесть? Или встать?

– Да нет, можете садиться куда угодно, главное, чтобы тень не падала на лицо. Кстати, – спохватился он, – вы говорили, что плохо переносите яркое освещение. Не окажутся ли сеансы чрезмерной нагрузкой для вас?

– О, думаю, пару часов я смогу выдержать, – Стефан забрался с ногами в глубокое кожаное кресло – вероятно, свое любимое, – уютно свернулся там калачиком и щелкнул пультом.

Тут только Феликс заметил втиснутый на стеллаже между книг суперсовременный музыкальный центр, резко контрастирующий с прочей обстановкой комнаты. Зазвучала музыка: разумеется, та самая «Lullaby». Феликс закусил губу, стараясь не выдать своего раздражения, – в конце концов, он здесь всего лишь гость, и Стефан имеет полное право слушать в своем доме все, что ему заблагорассудится.

«...his arms are all around me... – вкрадчиво шептал голос Роберта Смита. – dead looking for the victim...» Стефан нажал Replay. Когда песня заиграла в третий раз, Феликс не выдержал:

– Простите, Стефан, не могли бы вы выключить музыку?

– Вам не нравится? – удивился тот. – Может, поставить другой диск?

– О нет, песня чудесная, – поспешно возразил и так уже достаточно пострадавший от музыкального пристрастия заказчика Феликс. – Но, видите ли, я предпочитаю работать в тишине.

– Ну что ж, как вам угодно, – Стефан с видимым сожалением отложил пульт.

Феликс облегченно вздохнул. Теперь тишину нарушал только шорох карандаша по бумаге.

– Скоро закончу, потерпите еще немного, – нарушил молчание Феликс, заметив, что огромные черные глаза все чаще болезненно моргают и Стефан время от времени прикрывает их своей узкой бледной ладонью.

– О, не торопитесь, со мной все в порядке, – отозвалось существо из недр кресла.

– Вы здесь живете один?

– Да. Иногда, правда, я привожу сюда знакомых, но никто из них не задерживается надолго.

– Странно: вы так молоды, а ведете жизнь затворника, – карандаш Феликса быстро порхал по листу, четко и уверенно схватывая не слишком правильные, но в то же время удивительно гармоничные черты этого лица, казавшегося неживым из-за его неестественной бледности. Чтобы добиться подобной белизны, участники готических вечеринок изводили тонны макияжа. Но на коже Стефана не было заметно белил. Родинка на правом виске, родинка над левой бровью...

– Ну, не так уж я и молод, – странное создание негромко рассмеялось. – Просто выгляжу почти мальчишкой, а на самом деле глубокий старик.

– Интересно, сколько же вам лет? – Феликс тоже засмеялся. – Готов поспорить на что угодно, вы намного младше меня.

– Берегитесь, мой милый, я ведь могу принять ваше пари, и тогда буду вправе потребовать с вас за проигрыш что угодно, – угольно-черные глаза загадочно блеснули, и Феликс непроизвольно поежился.

– Что ж, думаю, на сегодня достаточно, – произнес он, откладывая карандаш.

– Как, уже? – Стефан выкарабкался из кресла и, приблизившись к Феликсу, наклонился, чтобы рассмотреть наброски. На Феликса повеяло приторным ароматом духов – судя по всему, женских. – Просто потрясающе! – воскликнул Стефан, разглядывая зарисовки своего лица, выполненные в различных ракурсах. – Феликс, вы замечательно рисуете! Я так и знал, что не ошибся, сделав заказ именно вам! Вы настоящий мастер!

В порыве восторга он схватил обе руки Феликса и крепко их сжал. Художник вздрогнул: ладони Стефана были холодны, как лед. Но странное дело: вместо вполне естественного побуждения брезгливо отдернуться Феликсу вдруг захотелось подольше задержать эти маленькие, худые, отягощенные массивными перстнями ладошки в своих, чтобы хоть немного согреть их.

– Вы ведь придете завтра вечером, Феликс, не так ли? – Стефан тоже не спешил прерывать рукопожатие, глядя на своего гостя снизу вверх и как-то тревожно, едва ли не умоляюще ему улыбаясь.

Вообще-то у Феликса были совсем другие планы на завтрашний вечер: Агнешке удалось достать билеты на один-единственный гастрольный концерт ее любимой группы. Но... Феликс глянул на стоящее рядом создание – незнакомое, непонятное, в чем-то пугающее, в чем-то нелепое, в чем-то даже отталкивающее – и вдруг неожиданно для себя произнес:

– Конечно, Стефан, если вы хотите, я приду завтра.

И увидел, как радостно просияло обращенное к нему бескровное лицо.

– ...и что же? – поинтересовалась Яня, разливая чай. – Он так и не объяснил тебе, где шлялся полночи?

– Объяснил... – вяло ответила Агнешка, пожав плечами. – Сказал, что у него появился неожиданный заказ, и он, видите ли, вынужден работать над ним на дому у клиента. А еще он сказал, что не пойдет со мной сегодня на концерт, потому что у него дела! Поэтому у меня есть один лишний билет, и если ты хочешь, мы можем пойти вместе.

– Да, конечно, это будет просто классно, – ответила Яня. – А твой Феликс, скажу я тебе, просто полный...

Этот разговор происходил в ординаторской больницы, где для медсестер был отведен специальный уголок, дабы они в промежутках между выполнением служебных обязанностей могли гонять чаи и обсуждать разные насущные вопросы. Именно этим в настоящий момент и занимались Агнешка и Яня – пили чай и обсуждали бойфренда Агнешки Феликса, который вчера явился домой за полночь, распространяя запах хорошего вина и (что еще больше настораживало) женских духов, а в свое оправдание наплел всю эту смехотворную бодягу насчет неожиданно объявившегося заказчика, любящего, чтобы дизайнеры работали у него на дому.

Яня многое хотела высказать в адрес Феликса, но ей не дал закончить фразу включившийся коммутатор:

– Сестра Негнивицкая, срочно подойдите в блок 18-С.

Агнешка тяжело вздохнула, отставила чашку и побежала в блок 18-С, мягко шлепая подошвами резиновых тапочек по устланным ковролином больничным коридорам.

Она нисколько не удивилась, обнаружив в коридоре блока 18-С полицейских: в их отделение доставляли пострадавших при несчастных случаях (когда-то сюда угодил и Феликс со сломанной ногой – так состоялось их знакомство), а в данную категорию зачастую попадали жертвы преступлений различных степеней кровавости, поэтому за время своей работы в больнице Агнешка навидалась всякого. Полицейские внимательно слушали доктора, который при виде подошедшей Агнешки прервал свои объяснения и коротко сказал ей, кивнув на дверь палаты:

– Сестра, переливание крови. Проследите, пожалуйста.

Агнешка вошла в указанную дверь и увидела лежащую на кровати-каталке молоденькую девушку, всю опутанную бесчисленными трубочками и проводочками, пристегнутую к аппаратам и явно находящуюся на грани жизни и смерти. Утыканные иголками и датчиками маленькие пухленькие руки покоились поверх одеяла, и Агнешка невольно залюбовалась выхоленными наманикюренными пальчиками. Затем она перевела взгляд выше и вздрогнула: перед ней лежала Ромола – секретарша из приемной в офисе Феликса! Агнешка хорошо ее знала. Феликс был с ней в прекрасных приятельских отношениях, они ходили друг к другу в гости, вместе ездили на пикники. Ромола была обаятельной, энергичной и чрезвычайно общительной девушкой – словом, типичная секретарша в приемной. Что же с ней случилось? Как она оказалась в больнице, да еще в таком ужасном состоянии? Агнешка заметила на шее Ромолы повязку из бинтов. Хм, вероятно, классика: ножом по горлу. Какой-нибудь ревнивый бойфренд?

Между тем из-за приоткрытой двери доносились голоса полицейских и доктора.

– ...Итак, пан доктор, вы утверждаете, что это не мог быть человек?

– Я этого не говорил, пан офицер. Напротив, строение челюсти, судя по отпечатку зубов на шее, типично человеческое. Единственное отличие – клыки. У человека они, как правило, не настолько длинные и острые, хотя бывают, конечно, всякие аномалии, плюс еще некоторые наращивают клыки специально – в наше время такие услуги доступны. Кроме того, обратите внимание, насколько аккуратно сделан прокус. Ясно, что тот, кто его сделал, во-первых, обладает достаточно мощными челюстями, потому что одновременно прокусить кожу, мышечную ткань и стенки артерии непросто, а во-вторых, известными... даже не знаю, как это назвать... навыками, что ли. И не надо забывать, что преступник, кто бы он ни был, высосал в один присест полтора литра крови – даже больше, чем полтора. Человеческий желудок не приспособлен для таких вещей. Это должно было обернуться для нашего таинственного гурмана тяжелейшим расстройством пищеварения.

Агнешка прислушалась. О чем это они говорят? Какие прокусы, какие клыки? Она приподняла повязку на шее Ромолы – и отшатнулась. На нежном белом горле девушки красовалась не колото-резаная рана, а четкий след от укуса.

Тут в дверь заглянул доктор:

– Сестра, офицер хочет задать вам несколько вопросов.

Агнешка вышла в коридор. Офицер полиции первым делом поинтересовался у нее, знает ли она некоего Феликса Жилинского, и даже показал ей фотографию. Агнешка кивнула.

– Вы с ним живете вместе, так?

Агнешка кивнула снова.

– Вы знаете, где он был этой ночью?

Агнешке не оставалось ничего другого, кроме как повторить рассказанную Феликсом жалкую историю. Полицейские переглянулись.

– Нам он рассказал то же самое, – заметил один из них.

– Простите, пан офицер, – сказала Агнешка, пытаясь преодолеть свою растерянность, – вы... вы его подозреваете, да?

– Его – нет, – ответил офицер. – Но он важный свидетель, а показания его вызывают определенные подозрения. Вот как все было. Пани Ромола Глинская вчера пришла домой в прекрасном настроении и сообщила своей подруге (она снимает квартиру с подругой), что познакомилась на работе с молодым человеком, показавшимся ей интересным, и ждет его у себя сегодня ночью. По ее словам, это был один из клиентов их фирмы. Подруга оставила пани Глинскую в одиночестве ждать своего гостя, а когда вернулась наутро, обнаружила ее в постели на грани комы от потери крови. Естественно, мы первым делом стали проверять всех клиентов, обращавшихся в фирму накануне, но все они оказались чисты – точнее, почти все, за исключением некоего молодого человека, появившегося перед самым закрытием. Его видели только двое – пани Глинская и пан Жилинский. Пан Жилинский, если верить его показаниям, даже имел удовольствие провести в его обществе целых пять часов – был у него дома и рисовал его портрет. Если это правда, то данного таинственного субъекта – некоего Стефана – мы также вынуждены исключить из списка подозреваемых, потому что он живет на берегу Вислы, а панна Глинская – на противоположном конце города. Пан Жилинский ушел от своего клиента около полуночи, то есть до полуночи у Стефана стопроцентное алиби. От набережной до дома пани Глинской – сорок минут езды минимум, а трагедия произошла не позднее половины первого. В общем, казалось бы, здесь тоже все чисто, но беда в том, что мы не можем найти этого самого Стефана. Пан Жилинский показывал нам его дом, но, как выяснилось, в настоящее время этим домом владеет совсем другой человек – гражданин Германии, постоянно проживающий за границей. Также у нас есть наброски портрета загадочного Стефана, выполненные паном Жилинским. Мы показали эти наброски всем предполагаемым «соседям» Стефана (если допустить, что он все-таки живет в этом доме), но все они в один голос заявили, что ни разу не видели этого человека. Таким образом, либо ваш друг нас обманывает, либо... это какая-то мистика. Вы не можете припомнить никаких новых фактов? Пожалуйста, подумайте.

Агнешка добросовестно задумалась, наморщив лоб, но так и не вспомнила ничего, что могло бы пролить свет на эту во всех отношениях странную историю с участием Феликса. Обескураженные неудачей полицейские удалились.

Конечно, проще всего было бы узнать обо всем произошедшем у самой Ромолы, но... Ночью она умерла, причем обстоятельства ее смерти оказались не менее страшными и загадочными, чем само преступление.

Когда Агнешка утром пришла на работу, в ординаторской ее встретила взволнованная толпа медсестер, и все стали наперерыв сообщать подробности жуткой ночи.

В блоке 18-С, как обычно, дежурили три медсестры. Их смена началась в полночь и должна была продлиться до шести утра. Настроение у всех трех женщин было не самое радостное. Им уже успели поведать о лежащей в их блоке девушке с прокушенной шеей, а такое соседство в самый глухой час ночи в пустом и тихом коридоре реанимационного отделения казалось прямо-таки опасным. А между тем в палату Ромолы по инструкции необходимо было заглядывать каждые полчаса, но ни одна из сестер не могла заставить себя сделать это. Наконец кинули жребий, который определил, кому из трех медсестер придется выполнить эту нелегкую обязанность. Вся дрожа, женщина подошла к двери палаты. Две товарки наблюдали за ней во все глаза. Вот она постояла перед дверью, взялась за ручку и... дико закричала. Две другие сестры кинулись бежать и переполошили всю больницу. Всем скопом дежурные медсестры, медбратья и врачи бросились в палату Ромолы. Сестра лежала на пороге в глубоком обмороке, жертва – на своей кровати, мертвая. Повязка с ее шеи была сорвана. След от укуса, который за день успел затянуться, вновь выглядел совсем свежим. И – что самое интересное – вся кровь, которую Ромоле перелили накануне... Скажем так, эта кровь куда-то исчезла.

Когда сестра, первой заглянувшая в палату, пришла в себя, ее первым делом допросили, но она твердила, что ничего не знает и не помнит. Долго ломали голову, пытаясь понять, как убийца Ромолы умудрился проникнуть в палату, а затем уйти. Совершенно исключалось, что он мог забраться в окно: во-первых, оно было заперто изнутри, во-вторых, палата находилась на восемнадцатом этаже, и трудно было представить себе, чтобы какое-нибудь человеческое существо могло подняться на такую высоту, да еще таким образом, что никто этого не заметил. Не менее невероятным казалось также, что убийца мог войти в дверь: в коридоре находились три дежурные сестры, которые непременно увидели бы его.

Выслушав новости, Агнешка подумала, что все это сильно напоминает завязку фильма ужасов.

...Феликс возвращался домой из полицейского управления злой, как черт. Битый час пришлось убеждать этих форменных идиотов в том, что познакомился он со Стефаном всего два дня назад, ранее никогда его не видел и посему понятия не имеет, кто он такой.

– Довольно неосмотрительно с вашей стороны, пан Жилинский, – строго выговорил ему напоследок какой-то полицейский чин (в званиях этой своры ищеек Феликс абсолютно не разбирался). – К вам является совершенно незнакомый человек, а вы даже не спрашиваете у него фамилии.

Феликс стиснул зубы.

– Позволю себе напомнить пану офицеру, – произнес он как можно более спокойным тоном, – что я работаю не в полиции, а всего лишь в дизайнерском агентстве, где не принято требовать у каждого посетителя паспорт.

– И напрасно, – отрезал чин. – Этим вы бы очень помогли следствию. Похоже, ваш таинственный Стефан – как раз тот человек, который мог бы пролить свет на многие обстоятельства данной трагедии. Поэтому, если вы вдруг снова встретите его, немедленно нам сообщите. А пока можете быть свободны.

Испытывая сильнейшее искушение съездить кулаком по красной полицейской роже, Феликс вышел на улицу. День был испорчен. Работать не хотелось, после кошмарной смерти Ромолы дизайнерская студия казалась ему заброшенной и зловещей. Купив по пути сигарет и бутылку коньяка, Феликс поехал домой.

Еще только вставив ключ в замочную скважину, он понял, что в квартире кто-то есть. Это не могла быть Агнешка – Феликс знал, что она на дежурстве. Он помрачнел, вспомнив их вчерашний скандал из-за сорванного им совместного похода на концерт. Агнешке пришлось идти с подругой, и после она полночи пилила Феликса, припомнив ему все его давние грехи и под конец посоветовав катиться к той особе, с которой он провел этот вечер и которая пользуется такими ужасными вульгарными духами. По счастью, сейчас Агнешка на работе. Но, если это не Агнешка, тогда, значит, Тадеуш – больше ни у кого ключей от квартиры не было.

Так и есть: младший брат валялся на диване в гостиной, слушая хэви метал и потягивая пиво из жестяной банки. Подобно многим людям, наделенным излишне богатым воображением, Тадеуш был актером по натуре. У него было несколько излюбленных ролей, в которых он появлялся перед окружающими и которые менял по своему настроению. Сегодня он, судя по всему, был намерен играть Брутального Хулигана – Позор Семьи. Феликс поморщился: он уже наперечет знал все маски Тадзьо, и эта, на его взгляд, была отвратительнее всего. Роль припанкованного чувака наименее подходила хрупкому и болезненно ранимому Тадзеку, выглядевшему в ней нелепым и даже смешным.

– Почему ты не в Академии? – хмуро поинтересовался Феликс, плюхаясь в кресло и откупоривая бутылку коньяка.

– А почему ты не на работе? – нахально парировал Тадеуш.

Не удостаивая его ответом, Феликс молча взял пульт от музыкального центра и выключил эту невыносимо орущую музыку, едва заслышав которую, он даже начал скучать по стефановской «Lullaby». Но едва Феликс положил пульт на журнальный столик, как Тадзьо со своего дивана протянул к нему руку и в таком же молчании снова включил свой зубодробительный метал. Феликс тяжко вздохнул. Тадзьо вызывающе посмотрел на него исподлобья, словно спрашивая: «Ну, что скажешь, братец?»

Нервы у Феликса давно были на пределе, но он удержался от ссоры, напомнив себе, что Тадзьо не свойственны эти хамоватые манеры, что он не пьет пиво и не слушает такую музыку. Стало быть, все это делается лишь для того, чтобы побесить его, Феликса, и если он поведется на эти провокации, то Тадзьо будет только рад. Следовательно, мудрее всего вести себя спокойно, чтобы судорожные усилия младшенького пропали втуне.

Но Тадзьо не собирался сдаваться так легко. Он приподнялся на локте и, встряхнув своими длинными светлыми волосами, внимательно поглядел на брата.

– Ну что, долго тебя сегодня допрашивали из-за твоей секретарши?

– Не твое дело, – отрезал Феликс, глотнув коньяку прямо из горлышка. – И вообще будет лучше, если ты немедленно уберешься отсюда. Предупреждаю: настроение у меня нынче крайне паршивое. Всю ночь меня допрашивала Агнешка, весь день – полиция, если и ты намерен заняться тем же, я за себя не ручаюсь.

– То ли еще было бы, разнюхай Агнешка, да и полиция тоже, что ты путался со своей покойной секретаршей. – Тадеуш уселся на диване, скрестив ноги по-турецки, и в этой позе чем-то неуловимо напомнил Стефана.

«Путался!» Ну и ну! Весь «роман» Феликса и Ромолы заключался, собственно говоря, в том, что на одной из вечеринок они изрядно выпили и во время медленного танца как бы в шутку поцеловались. Агнешки тогда не было – она убежала на дежурство в больницу, а вот Тадзьо был. Он сидел в уголке и наблюдал за чувственным танцем старшего брата и красотки Ромолы взглядом, полным невероятной тоски и боли... Тадзьо ревниво вел счет всем любовным победам Феликса, и каждая более или менее привлекательная женщина, появлявшаяся с ним рядом, мгновенно превращалась благодаря богатому воображению младшего брата в его любовницу. Феликс знал об этом, и эта ревность была ему неприятна, потому что напоминала о том, о чем ему хотелось бы забыть.

– Узнай вдруг в полиции, что Ромола была твоей любовницей, ты бы так легко не отделался, – продолжал между тем Тадеуш. – Я тебе сто раз говорил: не доведут тебя до добра твои шлюхи...

«Черт подери, Феликс, прав был красномордый полицай, ты действительно свалял дурака, да еще какого! Здорово надул тебя этот пристукнутый тип! Притащил в чужой дом, в котором, оказывается, вовсе никто не живет, а ты и повелся! Да он же явный наркоман или, того хуже, псих. Тебе еще повезло, что вместо несчастной Ромолы не обнаружили твой собственный труп, расчлененный и со следами изнасилования в извращенной форме».

– Тадзек, – устало произнес Феликс вслух, – ну почему бы тебе не заняться собственными девушками, перестав отслеживать моих? Ты взрослый парень, в твоем возрасте у меня уже были постоянные подружки.

– Тебе прекрасно известно, что мне не нравятся женщины.

– Ну, так найди себе мужчину, – пожал плечами Феликс. Прозвучало это холодно и насмешливо, хотя в глубине души он сам ужасался своей жестокости.

– Ах, вот как! – весь кураж Тадеуша куда-то пропал, на губах появилась жалкая дрожащая улыбка. – Ты мне разрешаешь, да? Я тебе уже надоел, не так ли? Ты наигрался со мной и теперь великодушно позволяешь мне устраивать собственную жизнь хоть с женщиной, хоть с мужчиной! Какая свобода выбора! И женщины, и мужчины – все для меня! Как вы великодушны, мой повелитель, как вы добры! – вскочив с дивана, Тадьзо склонил белокурую голову в глубоком шутовском поклоне.

– А ну прекрати паясничать! – рявкнул Феликс, отшвырнув бутылку, которая со звоном разбилась, залив спиртным ковер на полу. Все нынешние неприятности Феликса, казалось, выплеснулись наружу, подобно коньяку из разбитой бутылки, обрушившись на того, кто оказался под рукой.

Тадеуш истерически расхохотался и... запулил пивную банку, которую все еще держал в руке, прямо в стеклянную дверцу шкафа.

Разъяренный Феликс подскочил к брату и несколько раз с силой ударил его по лицу.

– Скажи, зачем ты явился? – заорал он на Тадзьо, из носа и разбитой губы которого тоненькими струйками стекала кровь. – Чтобы потрепать мне нервы? Этим и без тебя есть кому заняться! Когда же ты станешь совершеннолетним, чтобы я мог забыть о тебе раз и навсегда?! Ты всю жизнь мне отравил, ублюдок, понимаешь ты это или нет?!

Тадзьо испуганно уставился на брата: никогда еще Феликс не разговаривал с ним так злобно и грубо. Он стоял перед Феликсом – маленький, тоненький, как тростинка, на целую голову ниже его – и мелко трясся. Глаза его наполнились слезами, и видно было по его напряженному лицу, что он отчаянно пытается сдержать их, но нет – одна крупная слеза покатилась по щеке, другая, третья...

Феликсу стало невыносимо совестно. Тадзьо был поздним ребенком, и всю свою сознательную жизнь Феликс являлся для него не столько товарищем в играх, сколько опекуном – порой чрезмерно строгим, но всегда справедливым. Отец их умер вскоре после рождения Тадзека, и само собой сложилось так, что Феликс, как старший сын, заменил главу семьи и отца для Тадзьо. Но, видимо, отсутствие настоящего отца все же сказалось на характере ребенка, чрезвычайно эмоционального и впечатлительного. А в пятнадцать лет – о, этот сложный подростковый период! – Тадзек лишился и матери. Эта потеря при его хрупкости, нежности и ранимости стал для Тадзьо катастрофой. С тех пор Тадеуш перешел под полный надзор Феликса. Тот оплачивал его жилье и учебу, поощрял увлечение Тадзека живописью и, несмотря на некоторые трения, относился к нему с неизменной доброжелательностью. Идеальный старший брат, которым восхищались все родственники! В двадцать пять лет, едва отучившись в Академии искусств, еще не устроив собственной жизни, принять опеку над сложным и неуравновешенным подростком – просто подвиг! И никто не знал о том, что скрывается за этим добропорядочным фасадом. То, что обозначается словом, которое Феликс теперь не мог даже слышать: инцест...

Именно по этой тайной причине Феликс чувствовал себя не вправе проявлять какую-либо жесткость по отношению к брату. Поэтому терпел все его выходки. Муки совести за то давнее преступление, страх, что когда-нибудь тайное станет явным, чувство ответственности за мальчика, который остался без отца и без матери, целиком на его попечении, нежность и любовь к Тадзьо как к брату (и даже отчасти как к сыну) – и в то же время безотчетное стремление держаться от него подальше, потому что Тадеуш маячил перед ним вечным угрызением совести и беззастенчиво злоупотреблял этим – вот что чувствовал Феликс по отношению к младшенькому. Все эти чувства, точно белый цвет, разлагались на спектры всевозможных более тонких ощущений, в которых Феликс путался и тонул.

А Тадеуш между тем продолжал плакать – потерявшийся маленький мальчик, испуганный внезапной вспышкой жестокости единственного человека, которого любил.

У Феликса сжалось сердце. Он притянул Тадзьо к себе, и тот прижался к нему, с судорожным отчаяньем обхватив руками его шею и как-то болезненно всхлипывая.

– Ну, прости меня, Тадзек, – пробормотал Феликс, уткнувшись ему в волосы. – Прости. Я не знаю, что на меня нашло. У меня просто неприятности, и я немного нервничаю – вот и все. Я вовсе не думал того, что сказал.

Тадзьо поднял к нему слегка припухшее лицо, на котором слезы размыли кровь, превратив ярко-красный цвет в нежно-розовый.

– И ты тоже меня прости, Фельо. Я вовсе не хотел говорить тебе гадостей, но как-то само собой получается. Наверное, хотя бы так я пытаюсь привлечь твое внимание. А ты в последнее время будто совсем меня не замечаешь. Пожалуйста, Феликс, я... я просто не могу жить без тебя. Помнишь, как нам с тобой было хорошо раньше? Ну зачем, зачем тебе все эти глупые телки? У тебя ведь есть я... Я так люблю тебя!

Феликс стиснул зубы, поняв, что опять угодил в ловушку. Тадзьо подстроил всю эту ссору, затем умело вызвал приступ жалости у измученного брата, дабы спровоцировать его на то, о чем даже думать невыносимо. Феликс мягко, но непреклонно высвободился из объятий Тадзьо, хотя понимал, что проиграл и поле битвы осталось за младшеньким – таким беззащитным и таким хитрым.

Тадзьо бросился к ногам Феликса, обхватил его колени, прижался к ним всем своим трепещущим хрупким телом. Он бился в рыданиях, порывался целовать руки и ноги брата, неразборчиво твердил, что больше так не может, что если Феликс его сейчас прогонит, то он просто умрет, что они могут вместе уехать куда-нибудь, где никто не знает об их родстве... Феликс знал, что прекратить все это можно только одним способом. Но этот способ был все равно, что укол морфия для морфиниста: он избавлял от сиюминутной боли – зато добавлял мучений в будущем. Феликс может успокоить Тадзьо сейчас, и это будет в чем-то даже милосердно, но это жуткое милосердие лишь добавит общего веса его преступлению.

Его душила жалость – и одновременно ярость. Гнев на этого мальчишку, который сломал ему жизнь и при этом еще заставлял его чувствовать себя виноватым перед ним!

– Так ты за этим пришел, Тадзьо? – глухо проговорил он. Рыдания младшенького мгновенно смолкли, он преданно смотрел на старшего брата снизу вверх. – Ну что ж, ты это получишь. Сейчас ты получишь столько, что тебе больше неповадно будет просить.

Феликс рывком поднял Тадзьо с пола, швырнул на диван лицом вниз и принялся расстегивать ремень на своих джинсах. Испуганный непривычной грубостью брата, Тадеуш попытался вырываться, но тщетно: Феликс был намного сильнее. Затрещала ткань, посыпались оторванные пуговицы. Одной рукой Феликс вцепился в густые светлые локоны Тадзьо, вдавливая его голову в диванную подушку, другой стащил с извивающегося брата штаны. Тадеуш продолжал бороться, но уже из последних сил: подушка мешала ему дышать, он хрипел и задыхался. Окончательно утратив над собой контроль, Феликс с хрустом заломил назад тонкие руки Тадзьо, коленом раздвинул ему бедра и после нескольких неудачных попыток резко, до упора вошел в него. Тадеуш глухо вскрикнул, и это еще больше распалило Феликса. Тяжело, со свистом выталкивая из легких воздух, он двигался грубыми, исступленными, неритмичными толчками. Он чувствовал, что Тадеушу невероятно больно, но остановиться уже не мог, упорно продолжая пробиваться внутрь, в кольцо напряженных, судорожно сведенных мышц.

От этой не свойственной ему ранее роли насильника Феликс кончил очень быстро. Отдышавшись, встал, застегнул штаны и, усевшись в кресло, закурил сигарету.

Тадеуш продолжал неподвижно лежать ничком на диване, похожий на растрепанную, сломанную, выброшенную куклу, и лишь тихо всхлипывал в подушку.

Понемногу Феликс пришел в себя, и его охватил тошнотворный приступ омерзения к самому себе и раскаяния в содеянном.

– Тадзек, – негромко окликнул он брата. – Прости. Я вел себя по-скотски. Сам не знаю, что на меня накатило. Наверное, все из-за этой кошмарной истории с Ромолой. Прости, малыш, я не хотел причинять тебе боль...

Тадзьо оторвал от подушки перепачканное кровью лицо. В его больших голубых глазах читался страх, боль и... о господи, все то же извечное обожание! Феликс ощутил безнадежную, обреченную опустошенность. Глядя на Тадзьо, он понимал, что все оказалось бесполезно и что все осталось по-прежнему. Тадеуш шмыгнул разбитым носом и неожиданно сказал:

– Спасибо, Фельо. Если тебе так больше нравится – пожалуйста, я согласен. Делай со мной что хочешь... лишь бы ты только прикасался ко мне.

Феликса передернуло, как от зубной боли. Он вздохнул и отвернулся.

...Агнешка вернулась с дежурства и обнаружила на кухне Феликса, угрюмо готовящего ужин, а с ним его младшего брата Тадеуша, который сидел на кухонном столе, почему-то обнаженный до пояса.

– Тадзьо! – вскричала она в изумлении. – У тебя все лицо разбито – и губы, и нос. Что с тобой случилось?

– Подрался из-за любимой женщины, – ответил нахальный мальчишка со своей извечной странной ухмылкой.

– Дай-ка я посмотрю, – Агнешка осторожно потрогала синяки и ссадины. – Пойдем в ванную, там есть аптечка, я обработаю и заклею пластырем весь этот кошмар.

– Ты еще не наработалась? – осведомился Тадзьо. – Почему же, в таком случае, не осталась во вторую смену?

Не обращая внимания на его вызывающий тон, Агнешка увела его на перевязку.

На следующий день, придя на работу, Феликс обзвонил несколько кадровых агентств в поисках новой секретарши. Впрочем, ни к чему путному это не привело: всех явившихся соискательниц Феликс непроизвольно сравнивал с Ромолой, и сравнение это неизменно оказывалось не в пользу незнакомок. После ухода последней претендентки он попытался было заняться разбором накопившейся документации, но вскоре, окончательно запутавшись в ворохе копий контрактов, бросил это безнадежное дело.

Выпив чашку кофе (раньше его всегда заваривала Ромола), Феликс запер двери студии и решил поработать над имеющимися у него заказами. Увлекшись работой, он не заметил, как наступил вечер. Феликс включил свет. Домой идти не хотелось, он чувствовал, что после вчерашней безобразной сцены с Тадзьо ему необходимо побыть в одиночестве. Работа успокаивала, и он взялся за следующий эскиз, решив сегодня заночевать в студии. Он и раньше иногда так делал, когда подворачивался срочный заказ и приходилось задерживаться допоздна. На такие случаи в студии имелся вполне удобный кожаный диван.

Работа над эскизом спорилась, Феликс даже начал весело насвистывать, как вдруг за спиной его раздался знакомый высокий мелодичный голос:

– Добрый вечер, Феликс.

Он резко обернулся: перед ним стоял Стефан. Феликс опешил: он мог поклясться чем угодно, что запер входную дверь на замок, да и в любом случае услышал бы звук шагов! Но Стефан появился так бесшумно, словно материализовался из воздуха. Сегодня на нем был облегающий комбинезон из красной лакированной кожи. Белья под этим нарядом явно не предполагалось.

– Как ты сюда вошел? – угрюмо спросил Феликс, не отвечая на приветствие.

Стефан улыбнулся:

– Значит, мы уже на «ты»? Мне очень приятно.

Феликс разозлился: этот маленький поганец втравил его в пренеприятнейшую историю, а теперь еще имеет наглость являться сюда и иронизировать!

– Тебе лучше уйти. Считай наш контракт расторгнутым, задаток я верну. А теперь прощай. Дверь вон там.

И, поскольку Стефан не сдвинулся с места, Феликс шагнул вперед, намереваясь взять визитера за тощее плечо и самолично препроводить к выходу. Но Стефан вдруг молниеносно перехватил его руку, сжав ее своими ледяными пальцами, словно тисками. Феликс невольно охнул от боли.

– Я всегда сам решаю, уйти мне или остаться, – в мягком голосе зазвучали зловещие нотки, от которых Феликсу стало не по себе. Впрочем, через мгновение в нем вновь появились бархатные обертоны. Словно легкая зола, присыпавшая горящие угли.

– Видишь ли, накануне я напрасно прождал тебя весь вечер и всю ночь, а ты так и не явился. Ну, вот я и решил прийти к тебе сам.

– После всего, что произошло, твой приход сюда не слишком уместен, – холодно процедил Феликс, поворачиваясь к посетителю спиной и вновь берясь за карандаш.

– А что произошло? – невинным тоном поинтересовался Стефан.

– Не прикидывайся дураком, об этом уже все газеты кричат.

– Я не читаю газет.

– В тот самый вечер, когда мы с тобой познакомились, умерла Ромола. Причем при весьма странных обстоятельствах. В полиции думают, что тебе кое-что об этом известно.

– Ромола, Ромола... Ах, да, кажется, так зовут ту милую девушку, которая работала у тебя секретаршей! Она умерла? Бедняжка... Признаться, ожидая тебя в твоем кабинете, мы с ней немного пофлиртовали и даже условились о свидании. Однако, как тебе известно, я предпочел провести вечер в твоем обществе.

Феликс, не оборачиваясь, неопределенно хмыкнул. В нем зашевелилось сомнение: возможно, он слишком мнителен и Стефан ни в чем не виноват? Мало ли с кем еще могла встречаться Ромола.

– Почему ты вчера не пришел ко мне? – спросил между тем Стефан.

– К тебе ли? – все еще недоверчиво отозвался Феликс. – Ты уверен, что это твой дом? Полиция опросила твоих соседей, и все они заявили, что ни разу в жизни тебя не видели.

– Ну, разумеется, – спокойно согласился Стефан. – Я ведь тебе уже рассказывал: свет губительно действует на меня, поэтому днем я нигде не показываюсь. Неудивительно, что соседи меня не знают. Разумеется, человек, выходящий из дому только по ночам, всегда выглядит подозрительно. Но ведь в мире полно людей, ведущих куда более экстравагантный образ жизни, чем я.

– И давно это у тебя? Ну, светобоязнь?

– Давно. Сейчас мне даже кажется, что так было всегда, сколько себя помню. Это неизлечимое. Прямые солнечные лучи для меня смертельны: если я окажусь на солнце, в крови начнется необратимая химическая реакция.

«Бедняга, – с невольным сочувствием подумал Феликс. – Все дни просиживать в четырех стенах, боясь высунуть нос на солнце! Да я бы и неделю такой жизни не выдержал».

– Послушай, Стефан, – уже более миролюбиво произнес он, обернувшись наконец лицом к своему незваному гостю. – Ты прости, что я сегодня не слишком приветливо тебя встретил. Вся эта кошмарная история с Ромолой крепко выбила меня из колеи. Я сейчас просто сам не свой. Срываюсь по поводу и без, похоже, нервы ни к черту стали.

– Я понимаю, – Стефан слегка наклонил голову. – Вероятно, сейчас не слишком удачное время для сеанса. Пожалуй, мне действительно лучше уйти.

Он повернулся на каблуках своих изящных сапожек и направился к двери.

– Погоди, – остановил его Феликс. – Я как раз закончил все эскизы, и теперь мог бы заняться твоим портретом. Говоря по правде, даже хорошо, что ты пришел: сегодня я настроился поработать подольше. Хочешь чего-нибудь выпить? Есть коньяк, ликер, вино.

– Спасибо, я никогда не пью... вина, – усмехнулся Стефан, и Феликсу смутно припомнилось, что он где-то слышал эту фразу. Кажется, она из какого-то старого черно-белого фильма.

– Что ж, располагайся. – Феликс укрепил на этюднике загрунтованный холст. – Кстати, какой портрет ты желаешь: поясной или в полный рост?

– Разумеется, в полный рост, – Стефан прошелся по студии, с интересом разглядывая ее обстановку. – Думаю, ниже пояса я ничуть не хуже, чем сверху. Кстати, – добавил он, остановившись напротив Феликса и слегка раскачиваясь на своих каблучках. – Как тебе мой сегодняшний костюм?

«По крайней мере, поновее тряпья, вытряхнутого из прадедовских сундуков», – подумал Феликс, вслух промычав что-то неопределенно-одобрительное.

– А хочешь, я его сниму? – вдруг лукаво улыбнулся Стефан, теребя тонкими пальцами язычок «молнии».

– Гм, не думаю, что это удачная идея, – поспешно возразил Феликс, которому стало не по себе от мысли, что достаточно одного-единственного движения – и это странное андрогинное существо окажется перед ним в чем мать родила.

Вообще-то Феликс спокойно относился к обнаженке: за годы учебы в Академии он привык смотреть на голых натурщиц и натурщиков глазами профессионала, точно так же, как на любые другие изображаемые объекты. Но слова Стефана привели его в какое-то непонятное и необъяснимое смущение.

– Ладно, – Стефан оставил в покое «молнию» и рассмеялся. – Не будем торопиться. Пусть это произойдет не во время позирования.

Пропустив сию реплику мимо ушей и досадуя на себя за свое смятение, Феликс яростно принялся смешивать краски. Стефан тем временем устроился на кожаном диване, приняв грациозную позу и наблюдая за Феликсом загадочно мерцающими черными глазами.

– Скучно без музыки, – капризно протянул он после недолгой паузы.

Феликс скрипнул зубами, вспомнив «Lullaby».

– Расскажи что-нибудь о себе, – потребовало невыносимое существо с дивана.

– Что тебе рассказать? Я живу очень скучной, однообразной жизнью.

– Ну, это всегда поправимо, – заметило существо. – Все зависит от тебя. Иногда, чтобы изменить жизнь, достаточно бывает самой малости. Например, потянуть вниз язычок «молнии»...

– Послушай, давай сменим тему, – буркнул Феликс, размашисто кладя на холст сильные, энергичные мазки.

– Хорошо, – легко согласился Стефан и тут же задал следующий вопрос: – У тебя есть семья?

– У меня есть младший брат. Родители умерли.

– А еще кто у тебя есть?

– Любимая девушка.

– А она тебя любит?

– Думаю, да.

– А меня никто не любит.

Кисть Феликса на миг замерла, затем как-то медленно и неуверенно коснулась лица, чьи черты пока еще не слишком отчетливо проступали на холсте.

– Почему?

– Люди считают меня странным и непонятным. Они меня боятся, – существо вздохнуло.

– Ну, не все люди одинаковы, – Феликсу захотелось ободрить Стефана. – И ты ведь не виноват, что вынужден прятаться от света. Ты же сам говорил, что это неизлечимое заболевание.

– О да, неизлечимое, – печально подтвердило существо.

– Ох, ну что я за идиот! – воскликнул вдруг Феликс, с тревогой поглядев на Стефана. – Столько часов подряд держу тебя здесь! Вдобавок освещение в студии чертовски яркое. Все, на сегодня довольно. Ого! – он кинул взгляд на часы: было уже два часа ночи.

– Послушай, Феликс... – протянул вдруг Стефан. – Можно, я переночую здесь, у тебя? Видишь ли, я сегодня без машины, а живу, как ты знаешь, очень далеко. И к тому же пошел дождь...

– Ну, – Феликс заколебался. Выставить Стефана посреди ночи на улицу под сильнейший ливень было невозможно. – Ладно, можешь спать на диване. А я лягу на полу.

– По-моему, твой диван достаточно широк, чтобы мы оба на нем уместились, – заметил Стефан.

– Имей в виду, я не сплю с парнями, – не глядя на Стефана, отрывисто бросил Феликс.

– Я тоже, – мелодичный смех, словно перезвон серебряных колокольчиков.

– Прости, я подумал... – буркнул Феликс, чувствуя себя полным болваном.

– Ты все правильно подумал, – невыносимое создание откровенно потешалось над растерянностью Феликса. – Просто то, что я обычно делаю с парнями, никак нельзя обозначить словом «сплю». Но с тобой обещаю этого не делать... Пока. Так что не бойся.

– А я и не боюсь, – вызывающе огрызнулся Феликс, пытаясь нарочитой резкостью скрыть свое совершенно непонятное смущение. – Раздеваться не будем. И учти: если полезешь ко мне, тут же слетишь с дивана.

– Ладно, – Стефан опять рассмеялся. – Спокойной ночи, Феликс.

– Спокойной, – Феликс выключил свет, не слишком аккуратно перебрался через лежащего с краю Стефана, повернулся к нему спиной и закрыл глаза. Некоторое время он лежал в напряжении, ожидая от Стефана каких-нибудь коварных поползновений. Но тот не шевелился и даже, казалось, не дышал. Постепенно Феликс успокоился, расслабился и наконец погрузился в сон. Сон был странный и пугающе отчетливый. Феликсу снилось, будто он превратился в статую одного из сыновей Лаокоона в знаменитой эллинистической скульптурной группе – того, который еще борется, снимая с ноги кольца змей. Лиц двух других участников композиции он не видел и не мог сказать, был ли полузадушенный, теряющий последние силы юноша Тадзьо. Странно: Феликс тысячу раз видел эту скульптуру, но никогда не задумывался над ее смыслом. Для него это было лишь выхваченное из жизни мгновение, окаменевшее и ставшее вечностью. Но сейчас, во сне, он собственным, полностью обнаженным телом ощущал все то, что чувствовал мифический юноша-троянец, обвитый смертельными кольцами морского чудовища. Холодное, чешуйчатое, скользкое тело змея душило его за шею, сдавливало грудь, сковывало руки и оплеталось вокруг ног. Феликс изо всех сил вырывался из этих живых пут, слабея с каждой минутой и понимая, что сейчас умрет. Вдруг чудовище повернуло к нему свою голову, и Феликс вскрикнул: у монстра было лицо Стефана! Бледное до синевы, с огромными мерцающими глазами, оно загадочно улыбалось.

– Не бойся меня, Феликс, – раздался у самого его уха тихий свистящий шепот. – Знай, что даже чудовища способны любить...

Пораженный Феликс замер в стальных объятиях змея и вдруг почувствовал, что их хватка немного ослабла. Теперь упругие кольца быстро и ритмично скользили вверх и вниз по его телу, вызывая небывалые, фантастические, упоительные ощущения. Вскоре, охваченный этими ощущениями, Феликс уже исступленно и сладострастно извивался, стараясь привести в соприкосновение с прохладной змеиной кожей как можно большую поверхность своего пылающего тела.

– Ну как, Феликс, тебе хорошо? – шептал змей голосом Стефана. – Ты ведь хочешь этого?

– Да... – задыхаясь, простонал Феликс. – Да, черт подери, сделай это со мной!

И в следующий миг небывалой силы оргазм сотряс все его тело, забрызгав похожей на клочья белой морской пены спермой его самого и склонившееся над ним андрогинное лицо...

Когда Феликс проснулся, в его ушах все еще звенел смех Стефана. Тускловатый дневной свет вливался в окна-розетки. На небе собирались тучи: наверняка вчерашний ливень еще будет продолжаться. Во всем теле Феликс ощущал противную слабость, голова кружилась, его мутило, словно после жуткой попойки. Не понимая, что с ним такое, он с трудом поднялся на ноги и подошел к этюднику. Стефан насмешливо улыбался ему с холста. Припомнив свой нынешний сон, Феликс густо покраснел. Стефан...

Кстати, где он?

Феликс несколько раз окликнул своего гостя, но ответа не получил. Стефан испарился, словно его и не было. «Надо бы запереть за ним дверь», – подумал Феликс.

Но дверь оказалась уже заперта. И, что интересно, заперта изнутри.

Студия Феликса находилась в старой части города, на последнем этаже древнего здания, сложенного из потемневших от времени, но когда-то белоснежных каменных блоков. Пятый этаж – казалось бы, не высоко, но в старом Кракове все строения, не считая костелов с их готическими башенками-колокольнями, не отличались высотой. Кроме того, дом, в котором располагалось дизайнерское агентство, был построен на вершине холма, и поэтому Феликс каждый раз, когда выглядывал в окно и видел внизу черепичные крыши и остроконечные башенки, увенчанные старомодными флюгерами и громоотводами, чувствовал себя так, словно находится где-то на высоте птичьего полета и у ног его лежит весь Краков. Это ощущение ему нравилось. Он любил это маленькое сказочное царство, этот романтический уголок средневековья, который открывался ему как на ладони.

В то утро, когда он проснулся (а вернее сказать: очнулся) в своей студии в столь странном состоянии, он подошел к окну, пытаясь отвлечься от мрачных мыслей и необъяснимых страхов. Любимый вид из окна мало-помалу разогнал морок, рожденный жутким сном. Феликс любовался городом, таким родным и привычным, и чувствовал, как мысли его постепенно приходят в порядок.

Тучи собирались на небе не зря: в самом скором времени на Краков обрушился грандиозный ливень – без пяти минут стихийное бедствие. Создавалось впечатление, что дождь льется с неба не по каплям, а целыми струями. Феликс смотрел на старый город, теперь отделенный от него стеной воды, и он казался ему заключенным в какое-то подобие слюдяного саркофага. Контуры расплылись, потеряли четкость, но зато цвета стали чище и ярче. Рука Феликса словно сама собой нашла кусок ватмана, кисти, краски. Пристроившись у окна, он принялся рисовать. На листе появлялись мощеные брусчаткой улочки, которые, прихотливо извиваясь, ползли у подножья холма, ряды черепичных крыш, башенки самой разной конфигурации, деревья и кусты, сгибающиеся под тяжелыми струями дождя, – и все это было покрыто водной пеленой. Зыбкий, призрачный мир – то ли сон, то ли явь.

Феликс рисовал быстро, торопливо, почти с азартом. Ему казалось невероятным, что он мог столько лет обходиться без любимого дела. Когда-то он мечтал стать художником и рисовал запоем, но, отучившись в Академии, вдруг разуверился в своих силах. У него была богатейшая фантазия, масса планов и задумок, но не хватало ни сил, ни терпения на то, чтобы эти задумки реализовать. И все, за что Феликс ни брался, выходило как-то приблизительно и недоделано. Хуже всего было то, что он не обладал достаточной усидчивостью для того, чтобы последовательно воплощать свои идеи. Часто у него рождался какой-нибудь великолепный замысел и он, охваченный огнем вдохновения, кидался к холсту и краскам, но вдохновение проходило, и работа оставалась незаконченной. Какой, в самом деле, из него художник? Феликс начал сомневаться к себе, что оказалось для его дара куда губительнее неумения довести дело до конца. И так получилось, что он бросил живопись и овладел модной профессией дизайнера. Портрет Стефана оказался первым живописным произведением, за которое он взялся по прошествии пяти лет. Что ни говори, если бы не Стефан, Феликс никогда не начал бы рисовать снова...

Тут раздался звонок в дверь. Феликс досадливо поморщился: он не хотел, чтобы его отвлекали. Но в дверь звонили снова и снова, звонили настойчиво и требовательно, и резкий звук звонка так действовал Феликсу на нервы, что он в конце концов счел за лучшее открыть.

– Кто там? – спросил он, подойдя к двери, решив про себя, что если это клиенты, то он их быстро выпроводит: все равно без секретарши невозможно работать. Если же это Агнешка или, Боже упаси, Тадзьо, то он им попросту не откроет.

– Полиция, пан Жилинский, – ответствовали из-за двери.

Вздрогнув, Феликс открыл и впустил в студию своего старого знакомца – офицера, расследовавшего убийство Ромолы, и его молчаливого напарника.

– Почему вы не ночевали дома, пан Жилинский? – поинтересовался офицер. – Ваша подруга очень обеспокоена.

Феликс ничего не ответил, но не потому, что ему нечего было сказать этому красномордому орангутангу, а просто у него язык отнялся от такой наглости. Да какое они имеют право задавать ему подобные вопросы?!

– Я спрашиваю вовсе не из праздного интереса, как вы могли подумать, – сказал офицер, догадавшись по возмущенной мимике Феликса, какие чувства тем владеют. Он достал из папки, которую принес с собой, черно-белую фотокарточку и протянул Феликсу. – Вам знаком этот человек?

Феликс всмотрелся в запечатленное на снимке миловидное лицо молоденького юноши, почти мальчика, и покачал головой.

– Вы уверены? – спросил офицер.

– Абсолютно, – ответил Феликс. – А что, кто-то считает, будто мы знакомы?

– Нет, напротив. Но дело в том, что этой ночью в четвертом часу с ним произошел... скажем так, несчастный случай, подобный тому, что случился с Ромолой Глинской. А именно: юношу обнаружили в постели, обескровленного и с прокушенным горлом. И сейчас мы пытаемся установить, был ли он как-то связан с вашей секретаршей либо с вами.

– Ничем не могу вам помочь, – пожал плечами Феликс.

– И еще: мы никак не можем найти того человека, о котором вы нам рассказывали – пресловутого Стефана. Вы его больше не встречали?

Феликс заколебался. Он хотел рассказать о ночном сеансе позирования в этой самой студии, но вспомнил, как офицер некогда велел ему: «Если вы вдруг снова встретите его, немедленно нам сообщите». Другими словами, как только Стефан появился в студии, Феликс должен был дать знать полиции. Но он этого не сделал, и теперь его за это не похвалят. К тому же у него наверняка поинтересуются, куда делся Стефан. И что он ответит? Феликсу не хотелось, чтобы его допрашивали, как в прошлый раз. Поэтому он ответил со всей возможной непринужденностью:

– Нет, я его больше не встречал.

– Хорошо, – кивнул офицер. – А теперь вернемся к тому, с чего мы начали наш разговор. Где вы все-таки были этой ночью?

– Здесь, – ответил Феликс. – В этой студии. Я иногда здесь ночую.

– С кем вы были?

– Один. Поэтому, боюсь, алиби у меня нет.

Офицер что-то записал в свой блокнот и, уже собираясь уходить, сказал:

– Вы бы все-таки позвонили вашей подруге, пан Жилинский. Она очень волнуется.

– Если бы она волновалась, то первым делом позвонила бы сюда, – ответил Феликс.

– Она звонила сюда ночью и утром, но, по ее словам, вы не брали трубку.

– Странно, – пожал плечами Феликс. – Я не слышал никаких звонков.

Провожая полицейских к выходу, он бросил взгляд на телефон в углу и увидел, что шнур выдернут из розетки. Что ж, теперь понятно, почему он не слышал звонков. Но непонятно другое: кто, черт побери, отключил телефон?

Пытаясь забыться, Феликс еще немного порисовал. Потом отправился в свое любимое кафе пообедать. А по возвращении увидел, что в офисе на столе Ромолы мигает лампочка телефона: на автоответчике было сообщение. Феликс машинально нажал на кнопку, чтобы прослушать его, и... чуть не подпрыгнул, услышав голос Стефана:

– Дорогой Феликс, я надеюсь, что ты не забыл о моем портрете и сегодня вечером придешь ко мне. До встречи! Стефан.

Часть 2

...And there’s nothing I can do
When I realize with fright
That the Spiderman is having me for dinner tonight...

Из-за закрытых дверей слышались звуки «Lullaby». Феликс стоял на пороге дома Стефана, размышляя, стоит ли ему сейчас позвонить или лучше будет убежать отсюда подальше и никогда больше не возвращаться. Он уже начал склоняться к последнему варианту, когда дверь распахнулась, не оставив ему выбора.

– Проходи, Феликс, – послышался голос Стефана.

«Как он догадался, что я пришел? – подумал Феликс. – Я ведь не звонил». Но он уже знал, что есть вопросы, которые Стефану лучше не задавать.

Стефан тем временем рассматривал свой незаконченный портрет, который Феликс принес с собой.

– Великолепно, просто великолепно! – восхищенно повторил он. – Послушай, Феликс, ты уверен, что не собираешься продолжать рисовать? У тебя несомненный талант!

Феликс удивился, что Стефан заговорил о том, что не давало ему покоя целый день. Сидя в студии один, он размышлял, не рано ли поставил на себе крест и не следует ли ему возобновить карьеру художника.

– Возможно, ты и прав, Стефан, – сказал он, – но не так-то это просто, как ты думаешь. Я мог бы рисовать, если бы мне не мешала...

– ...Жизнь, которую ты ведешь, – договорил Стефан.

«Он что, читает мои мысли?» – поразился про себя Феликс, ибо об этом он тоже думал сегодня.

– Твоя беда в том, что ты не свободен, – загадочно проговорил Стефан. – Вот если бы ты начал другую жизнь: ничем не стесненную, когда не нужно думать ни о деньгах, ни об измучивших тебя близких и родственниках...

«Это что, намек на Тадзьо? – подумал Феликс. – Но откуда он знает?».

– ...если бы ты мог делать только то, что хочешь, без оглядки на других, то ты смог бы рисовать, верно?

– Верно, но ведь это невозможно, – заметил Феликс.

– Что невозможно?

– Быть свободным от всего и всех.

– А ты пробовал? Уверен, что нет. Ты никогда и ни в чем не даешь себе свободы. Ты жил, как все, и продолжал бы жить, как все, если бы тебе не встретился я.

– Ты слишком много себе приписываешь, – недовольно буркнул Феликс.

– Задумывался ли ты хоть раз, что будет, если ты сейчас меня потеряешь? – коварно улыбаясь, спросил Стефан, который словно не слышал его реплики. – Что с тобой будет, если я вдруг возьму и исчезну из твоей жизни, оставив тебя на милость твоей подружки и твоего братца, во власти твоих извечных сомнений и угрызений совести?

Феликс хотел рассмеяться, сказать какую-то резкость и прекратить этот странный разговор, но в словах его собеседника крылась страшная правда, и она сковала ему язык. Стефан говорил, все больше увлекаясь, и во время своего монолога расхаживал перед Феликсом взад-вперед, а тот только с жадным вниманием следил за ним глазами, не решаясь перебить.

Неожиданно Стефан замолчал и остановился, глядя перед собой и словно размышляя о чем-то.

– В мое время художники ездили учиться в Италию, – вдруг сказал он. – Это считалось обязательным условием. Только те, кто посещал Рим, Венецию, Флоренцию, видел античные постройки и статуи, все эти храмы, палаццо, барельефы, полотна и фрески, становились настоящими мастерами.

Феликс отметил про себя это «в мое время». О чем говорит этот странный субъект? О каком времени? Действительно, еще лет сто назад поездка в Италию считалась обязательной составляющей образования художника, но...

– Ты ведь никогда не был в Италии, Феликс, – продолжал Стефан. – Скажи, тебе хотелось бы поехать?

Феликс непонимающе уставился на него.

– Я могу это устроить, – пояснил свою мысль Стефан. – От тебя требуется только одно: стряхнуть с себя весь этот мертвый груз из родственных пут, любовных уз и социальных обязательств.

– Человек не может жить без обязательств. Хотя бы перед самими собой. В этом заключается наше извечное проклятие.

– Мне это непонятно, – озадаченно протянул Стефан. – Как может узник не желать расставаться со своей темницей?

– Вероятно, все дело в привычке, – слегка усмехнулся Феликс.

– Послушай, Феликс, я дам тебе столько денег, что это сделает тебя абсолютно свободным!

– Разумеется, деньги способны значительно скрасить жизнь, – осторожно заметил Феликс. – Но не от всех обязательств можно откупиться. К тому же, полагаю, что не из соображений благотворительности ты делаешь мне такое предложение. Наверняка у тебя своя выгода. Интересно, какая?

– Подумай сам, – Стефан лукаво облизнул кончиком языка верхнюю губу. – Какую выгоду я могу извлечь из общения с тобой? Чего мне от тебя хотеть?

Феликс промолчал. Он давно уже подозревал, чего от него хочет Стефан, но ему было неловко напрямую сказать об этом.

Однако Стефан догадался сам.

– Готов поспорить, – ухмыльнулся он, проницательно глядя на Феликса, – ты ожидаешь, будто я рассчитываю таким образом затащить тебя в постель, да?

– Ну... в общем, – буркнул Феликс, смущенно кашлянув. – Просто ты вчера сказал, что тебя никто не любит, и...

– ...и ты вообразил, будто я собираюсь купить твою любовь? В этом нет необходимости, мой дорогой: ты ведь и без того меня любишь, правда?

...Be still be calm be quiet now my precious boy
Don’t struggle like that
Or I will only love you more
For it’s much too late
To get away or to turn on the light...

Пока они говорили, «Lullaby» прокручивалась раз за разом, одурманивая своим усыпляющим однообразием. Не случайно она так и называлась – «Колыбельная». У Феликса все поплыло перед глазами, голова отяжелела.

...The Spiderman is having you for dinner tonight...

Почему-то вспомнилась черно-белая фотография незнакомого мальчика, которую ему сегодня приносил офицер.

Черно-желтые ромбы, из которых состоял великолепный паркет, плясали перед глазами, образовывая какие-то нелогичные, иррациональные рисунки.

– Ну же, признайся, Феликс, я ведь тебе не безразличен?

Феликс потряс головой, отгоняя морок.

– С чего ты взял? – вызывающе спросил он.

– А разве нет?

– Черт подери, похоже, ты уже все решил за меня, – возмутился Феликс.

– Ну, тогда давай проверим, – улыбаясь, предложил Стефан. – Это ведь очень просто. Ты сейчас можешь повернуться и уйти. Но знай: если ты это сделаешь, то никогда не увидишь меня больше. Итак, иди и докажи, что тебе на меня плевать. Ну же, иди!

Но Феликс стоял на месте.

– Вот видишь, – Стефан снова улыбнулся, на сей раз удовлетворенно, – ты остался.

Он медленно, словно танцуя под музыку, подошел к Феликсу.

Невесомые руки мягко легли Феликсу на плечи.

– Будь спокойным, будь тихим, будь послушным, мой драгоценный мальчик, – промурлыкал Стефан, приближая свои бескровные губы к губам растерявшегося Феликса.

– Стефан, я не...

– Да-да, помню: ты не спишь с парнями, – Стефан тихо рассмеялся. – Это не имеет значения. Я не дам тебе уснуть до утра.

От глубокого поцелуя у Феликса перехватило дыхание и закружилась голова.

– Как хорошо, что ты не ушел... – голос Стефана доносился до него словно сквозь густой туман. – Признаюсь: я боялся, что ты уйдешь... Я не пережил бы твой уход...

На полу были набросаны толстые мохнатые шкуры, Феликс и Стефан переместились туда. Прохладные пальцы гладили лицо Феликса. Прикосновения Стефана были легкими и бесплотными, оставляя ощущение некой нереальности, как будто это происходило во сне.

– Какая красота, – тихо произнес он. – Она была бы идеальна, не будь она тленной. О, да, ее так легко уничтожить, эту хрупкую красоту. Пройдет каких-то жалких тридцать лет – и от нее останутся лишь воспоминания. А через сто лет от нее вообще ничего не останется. Жаль, невыносимо жаль...

Стефан расстегнул рубашку Феликса и прильнул к его груди. Но эти прикосновения имели мало общего с обычными любовными ласками: его руки и губы как будто впервые касались человеческого тела, и он с любопытством ловил новые ощущения, словно стараясь получше запомнить их.

– Я чувствую, как бьется твое сердце, – зачарованно шептал Стефан. – Вот здесь, – его холодная ладонь легла на грудь Феликса, точно в том месте, где и в самом деле отчаянно колотилось его сердце. – Оно нагнетает кровь и выталкивает ее в сосуды... Я слышу, как она течет у тебя под кожей, я чувствую ее запах, я вижу ее живой красный цвет.

Его губы приникли к шее Феликса и, задержавшись там на какой-то миг, поспешно скользнули вниз, а пальцы принялись расстегивать туго затянутый ремень на джинсах. Но Феликс, уже вышедший из оцепенения, взял Стефана за подбородок и снова притянул к своему лицу.

– Не торопись, – сказал он, и его неожиданно покоробил звук его собственного голоса: он был каким-то резким и... несовершенным по сравнению с дивным магическим голосом Стефана.

Стефан счастливо улыбнулся. Они снова поцеловались. Феликс распахнул блузу Стефана, его руки обхватили легкое нагое тело под белой шелковой тканью.

Мягкие черные волосы Стефана упали ему на лицо, и наступила ночь...

...Проснувшись на следующее утро, Феликс долго не мог вспомнить, где находится, настолько необычной была окружающая его обстановка. Он лежал на бескрайнем ложе под балдахином из тяжелого темно-красного бархата. Вся спальня выглядела под стать этому грандиозному монстру: вызывающе-роскошный, мрачноватый, тяжеловесный барочный стиль, в котором безраздельно властвовал красный цвет. Даже атласное постельное белье было алым.

На подушке лежала записка: «Дорогой Феликс, дом полностью в твоем распоряжении. Увидимся вечером. Твой Стефан». Несколько ничего не значащих слов, но сама записка представляла собой настоящий шедевр в области каллиграфии – почерк был идеально ровный, мелкий, буквы переплетались в изящную паутинку, и их украшали причудливые завитушки.

На столике рядом с кроватью дожидался изящно и аккуратно сервированный завтрак. С наслаждением втянув ноздрями аромат крепкого кофе, Феликс принялся за еду. Дома ему всегда самому приходилось готовить завтрак: Агнешка рано уходила на дежурство, а по выходным предпочитала, чтобы Феликс водил ее в кафе.

Позавтракав, Феликс отправился осматривать дом. Судя по убранству уже виденных комнат, он ожидал, что весь дом представляет собой нечто, смахивающее на музей или декорацию к высокобюджетному историческому фильму. Но большинство помещений оказались пусты и выглядели явно нежилыми. В них не было не только мебели, но и обоев, паркета, отсутствовала даже штукатурка на стенах и потолке. Что же касается тех комнат, которые были полностью обставлены, то ни в одной из них Феликс не обнаружил того хозяйственного беспорядка, который, в большей или меньшей степени, обязательно присущ любому человеческому жилью. Все было чисто, красиво и... безжизненно.

Осмотрев дом, Феликс задумался, чем бы еще занять себя до прихода Стефана. Он хотел было посмотреть телевизор, но такового в доме не нашлось. Тогда Феликс решил почитать что-нибудь. На глаза ему попалось несколько газет и журналов, он полистал их и заметил, что все они исчерканы темными чернилами. Стефан подчеркивал то одну, то другую фразу в тексте и выносил на поля своим витиеватым почерком отметку «NB» – причем все это были, как правило, ничего не значащие фразы, типа: «Недавно стало известно...», «...был подписан контракт...», «...поделиться интригующими подробностями...». Оставалось только гадать, чем они привлекли внимание Стефана. И газеты, и журналы мало заинтересовали Феликса, и он обратился к книгам, которые валялись тут и там на столах и полках. К его удивлению, все они оказались очень старыми, в тисненых золотом кожаных переплетах, преимущественно на латыни. Единственным изданием, относящимся к концу XX века, был словарь современного польского языка. Судя по тому, что толстенный талмуд выглядел довольно потрепанным, владелец часто к нему обращался. Имелась отличная подборка французской литературы: пьесы Мольера, поэзия Вуатюра, трагедии Корнеля, «Государства и империи луны» Сирано де Бержерака, «Жизнеописание Франсиона» Сореля. Разумеется, все на языке оригинала. Озадаченный Феликс решил было, что все эти фолианты скуплены оголтелым любителем антиквариата по случаю и предназначаются исключительно для декоративных целей: попонтоваться перед знакомыми. Однако книги явно читались, причем многие – не по разу: на полях пестрели пометки, сделанные изящным бисерным почерком. Точно таким же, как в записке, оставленной для него на подушке Стефаном...

Полдня Феликс провел за чтением. Постепенно увлекшись изощренными мадригалами и шутками Морштына (препринтное издание), Феликс не заметил, как идут часы, и опомнился только тогда, когда начал чувствовать голод. Он двинулся на кухню, собираясь сварганить себе что-нибудь, но на кухне не было ни плиты (лишь ниша в стене указывала, что когда-то она здесь была), ни холодильника, ни раковины, ни даже стола – только голые стены, и все. Выходит, Стефан вообще не ест дома? Покачав головой, Феликс отправился на улицу в поисках какой-нибудь забегаловки.

Перекусив, вернулся и снова сел за книгу. Близился вечер, в комнатах стало темно. Феликс хотел зажечь электрический свет, но передумал – на столе стоял бронзовый канделябр с пятью свечами. Он как раз подносил зажигалку к последней свече, когда что-то холодное коснулось сзади его шеи. Феликс вздрогнул и резко обернулся, увидев Стефана, который снова тянулся поцеловать его, на сей раз в губы.

– Черт, нельзя же так подкрадываться к людям, – выдохнул Феликс, ответив на поцелуй. – В твоем доме я чувствую себя истерической героиней какого-то готического романа. Еще немного – и стану визжать при виде мыши.

Стефан засмеялся и нежно потерся щекой о плечо любовника.

– Ты скучал без меня? – проворковал он.

– А как ты думаешь, взялся бы я иначе читать вот это? – Феликс кивнул на раскрытую книгу. – Кстати, не предполагал, что ты любитель подобного чтения.

– Я читаю, когда бываю в одиночестве. Поэтому теперь книги мне долго не понадобятся. Ты ведь будешь жить со мной? – наполовину вопросительно, наполовину утвердительно произнес Стефан.

– Гм... Знаешь, я как-то еще не думал об этом, – замялся Феликс. – Ты что, хочешь, чтобы я переехал к тебе?

– А ты разве этого не хочешь? – Стефан обеспокоенно заглянул Феликсу в глаза.

– Ну, понимаешь, это будет выглядеть так, словно я живу у тебя на содержании, а мне бы этого не хотелось. Не лучше ли снять квартиру где-нибудь поближе к центру? Так будет гораздо удобнее, да и на работу мне ближе добираться...

– Об этом не беспокойся, я дам тебе автомобиль, – перебил его Стефан. – Видишь ли, Фельо, я слишком сильно привязан к этому дому. Все эти вещи: мебель, картины, книги... Они слишком много значат для меня, я не могу без них. А в квартире, даже при условии, что удастся все в нее впихнуть, они будут казаться нелепыми и ненужными. К тому же приходится считаться с ограничениями, связанными с моей болезнью. В подвале этого дома устроено специальное помещение, полностью изолированное от солнечного света, где я вынужден находиться днем. Вряд ли в квартире удастся оборудовать нечто подобное.

– Так ты целый день просидел в подвале? Бедняга, и как ты выдерживаешь? Я мог бы приходить к тебе туда, чтобы тебе было не так скучно.

– Это предложение означает, что ты согласен переехать ко мне? – в глазах Стефана сверкнуло торжество. – Замечательно! Однако, думаю, днем нам лучше не видеться. Я не хочу, чтобы из-за меня ты тоже обрек себя на затворничество. И к тому же днем я пребываю в ужасном состоянии (это тоже особенность болезни), при котором необходим полный покой. Но мне очень приятно, что ты обо мне заботишься... Ты такой добрый, Фельо... – Стефан обвил руками шею Феликса и крепко прижался к нему всем телом.

– Чудо ты мое ночное, – счастливо усмехнулся Феликс и, подхватив любовника на руки, понес его в спальню.

На следующий день Агнешка, вернувшись с работы, едва не споткнулась о стоявший у входной двери этюдник Феликса. Пройдя в комнату, она увидела самого Феликса, аккуратно укладывающего в дорожную сумку свою одежду.

Агнешка устало поинтересовалась:

– Куда это ты собрался, скажи на милость?

– Ответ тебе все равно не понравится, так что лучше не спрашивай, – отозвался Феликс, не прерывая своего занятия.

– И надолго ты отбываешь? Или это тоже секрет? – Агнешка попыталась изобразить равнодушие, но у нее это плохо получалось. От неожиданности она растерялась и теперь лихорадочно соображала, что же ей делать.

– Думаю, надолго, – Феликс закончил укладывать вещи, застегнул «молнию» на сумке и понес ее к выходу.

Агнешка молча кусала губы. Уже несколько недель она чувствовала, что с Феликсом происходит что-то странное. Он стал раздражительным, невнимательным, начал пропадать где-то вечерами и несколько раз не ночевал дома. Вначале она, естественно, предположила, что Феликс завел себе новую пассию. Однако на счастливого влюбленного он явно не тянул. Наоборот, было заметно, что его что-то гложет, и с предполагаемых «свиданий» он нередко возвращался злой, как черт. «Может, эта женщина не отвечает ему взаимностью?» – подумалось Агнешке. Однако она достаточно хорошо знала Феликса, чтобы убедиться: он не из тех, кто способен страдать от безответной любви. Что же тогда? Неужели ему до сих пор не дает покоя вся эта история со смертью Ромолы? Или, может, опять неприятности с младшим братом? Но, похоже, Тадеуш не менее ее самой был обеспокоен непонятным поведением Феликса. Агнешка терялась в догадках. И вот теперь Феликс, судя по всему, ее бросает.

– Послушай, Фельо, – Агнешка последовала за ним в прихожую, изо всех сил сдерживая подступающие к глазам слезы. – Объясни, пожалуйста, что происходит? Чем я перед тобой провинилась? Почему ты решил уйти? Ты меня больше не любишь?

Феликс поставил сумку рядом с этюдником.

– Ты отличная девушка, Агнешка, и мне было очень хорошо с тобой, – он привлек ее к себе и быстро поцеловал.

– Но тогда я не понимаю...

– Я и сам не понимаю, – Феликс вздохнул и отстранился. – Поэтому мне и необходимо сейчас уйти, чтобы разобраться во всем. Не обижайся, дорогая, но я должен. Ну же, скажи, что не сердишься на меня.

Агнешка попыталась взять себя в руки и улыбнуться. По выражению лица Феликса она поняла, что расспросы и скандалы ни к чему не приведут и только ухудшат ситуацию. И посему благоразумнее смириться, сделав вид, будто все в порядке.

– Кстати, детка, – продолжал Феликс, явно испытывая облегчение оттого, что обошлось без слез и истерик. – У меня к тебе просьба. Скорее всего, какое-то время я не смогу видеться с Тадеушем. Поэтому, пожалуйста, присматривай за ним, ладно? Мне кажется, в последние дни он ведет себя как-то странно.

У Агнешки едва не сорвалось с языка: «Еще неизвестно, кто из вас ведет себя более странно». Но вслух она сдержанно произнесла:

– Конечно, Фельо, я пригляжу за ним, не беспокойся.

Феликс благодарно улыбнулся, и на миг у нее мелькнула надежда, что не все еще потеряно.

– И вот еще, – продолжал Феликс. – Ты не будешь против, если я возьму с собой Джокера?

Джокером звали старого шотландского терьера. Много лет назад, будучи еще школьником, Тадзьо принес в дом щенка, и с тех пор это забавное существо, своим видом напоминающее черную щетку для мытья полов, стало полноправным членом семьи Жилинских.

– Ну, разумеется, это ведь твоя собака, – упавшим голосом отозвалась Агнешка. – Мне все равно некогда будет его выгуливать.

– Вот и отлично. Ладно, я пошел. Позвоню на днях. Джокер, гулять! – позвал Феликс и взялся за ручку двери.

После его ухода Агнешка прошла в свою (до сего момента их общую с Феликсом) спальню, кинулась на кровать и некоторое время неподвижно лежала, уткнувшись в подушку. Она пыталась осмыслить случившееся, но никакого разумного объяснения в голову не приходило. От этого Агнешка даже не могла по-настоящему рассердиться на Феликса. Он сказал, что она тут ни при чем. Что она замечательная девушка. Тогда почему же сейчас он оставляет ее, словно некую вещь, которая вдруг оказалась ненужной? Разумеется, Феликс – человек искусства, а творческим натурам иногда требуются новые впечатления, им не свойственно постоянство. Однако Агнешка знала, что Феликс вовсе не был легкокрылым мотыльком, который порхает с цветка на цветок. Наоборот, в отношениях с людьми он превыше всего ценил стабильность. Именно это качество в свое время и привлекло к нему Агнешку.

Агнешка была красивой девушкой и прекрасно это знала. Она никогда не страдала от недостатка поклонников, а больница, где она работала медсестрой, предоставляла массу возможностей для знакомств. Как правило, пациенты-мужчины оказывались весьма чувствительными к чарам хорошенькой сестрички, и не проходило такой недели, когда бы Агнешка не получила очередного предложения руки и сердца. Но встретив Феликса, она сразу поняла, что на сей раз все будет куда серьезнее обычного легковесного флирта. Этот молчаливый светловолосый парень был так не похож на всех ее прежних поклонников! Их отношения не подпадали под определение бурного романа, но с Феликсом ей было хорошо и приятно. Агнешку вполне устраивала уравновешенность их совместной жизни. Она даже познакомила Феликса со своими родителями, жившими в Радоме, и всерьез надеялась, что в будущем они официально оформят свои отношения. И вот...

Агнешка подняла голову от подушки, взглянула на себя в зеркало: бледное, мокрое от слез лицо, покрасневшие глаза, опухшие веки. Она постаралась успокоиться. «А чего я, собственно, переживаю?» – сказала она самой себе. Действительно, стоит ли отчаиваться? Многие женщины испытывали в жизни подобное унижение. Тем более что, может, не все еще потеряно? Вполне возможно, что Феликс, разобравшись со своими нынешними проблемами (какими бы они ни были), одумается и вернется к ней. «Подумаю об этом завтра», – решила Агнешка словами героини из столь любимых ею «Унесенных ветром». Она пригладила волосы, стянула с себя измятую юбку и накинула уютный розовый халатик. Затем, чувствуя, что не в состоянии сегодня находиться в одиночестве, потянулась к телефону, решив позвать на ужин Яню, чтобы обсудить с подругой нелепое поведение Феликса.

Тем же вечером Феликс, с сумкой на плече и Джокером под мышкой, появился на пороге Стефанова особняка. Дверь распахнулась мгновенно: видно, Стефан поджидал его прихода.

– Ну, вот и мы с Джокером, – весело провозгласил Феликс. – Фу, Джокер! Эй, старина, да что с тобой такое? Черт возьми, назад!

Но при виде Стефана с Джокером случилось что-то странное. Добродушный песик, за весь свой долгий век ни разу никого не укусивший, внезапно злобно зарычал, клочковатая шерсть на нем встала дыбом, и, оскалившись, он рванулся из рук хозяина.

Феликс так и не понял, что произошло потом: он увидел только, как собака кинулась на Стефана с явным намерением вцепиться ему в ногу, а в следующее мгновенье с жалобным визгом отлетела на несколько метров в сторону, сильно ударившись о стену. Как это случилось, было не ясно: Феликс мог поклясться, что, когда пес бросился на него, Стефан даже не пошевелился.

– Джокер, – Феликс склонился над неподвижно лежащим тельцем. – Ничего не понимаю... Он что, умер?

– Нет, только оглушен, – Стефан присел рядом. На лице его отражалось искреннее огорчение.– Прости, Феликс, я тебя не предупредил. Видишь ли, в моем присутствии все собаки ведут себя очень необычно. Не знаю, в чем причина, но из-за этого я не могу держать их у себя дома.

– Странно, – убедившись по слабому биению сердца, что песик жив, Феликс несколько успокоился. – Сколько помню, Джокер никогда еще так себя не вел. Жаль, придется отвезти его обратно к Агнешке.

Впрочем, этот эпизод вскоре начисто изгладился из памяти Феликса, вытесненный более приятными моментами, которыми теперь изобиловала его жизнь со Стефаном.

Постепенно Феликс все больше узнавал о характере и привычках существа, которое столь странным образом вторглось в его судьбу. Он заметил, что, не вынося света, Стефан тем не менее обожает тепло, поэтому в каждой комнате по вечерам горел старательно заслоненный экраном камин. Он убедился, что Стефан может проводить часы в ванне, которая была так велика, что скорее смахивала на небольшой бассейн. Купать Стефана в этой ванне отныне стало священной обязанностью Феликса, и оба они получали массу чувственного удовольствия от этого ритуала.

Оказалось, что, помимо пресловутой «Lullaby», у Стефана довольно разносторонние музыкальные пристрастия. Ему нравилась как продвинутая современная музыка, так и классика, в которой он прекрасно разбирался. Для Феликса, отнюдь не являющегося меломаном, было большим откровением узнать, что Иоганн Себастьян Бах, оказывается, написал еще кучу музыки помимо токкаты и фуги ре мажор. Когда же с уст Стефана слетали такие имена, как Скарлатти, Корелли, Шарпантье или Фробергер, Феликс попросту хватался за голову. Мало того: Стефан оказался не только знатоком музыки, но и прекрасным исполнителем. У него был необычный голос, по тембру близкий к женскому меццо-сопрано, а его манера пения отличалась нарочитой искусственностью и жеманностью. Слушая его, Феликс постоянно вспоминал фильм Дзеффирелли «Ромео и Джульетта», потому что в нем звучали песни, подобные тем, что пел ему Стефан, аккомпанируя себе на инструменте, который Феликс считал гитарой.

Они мало говорили друг с другом о своем прошлом. Феликс предпочитал не касаться своих родственных связей, да и Стефан, похоже, избегал воспоминаний. «Я хочу, чтобы ты воспринимал меня таким, каким видишь сейчас, – говорил он Феликсу. – Для тебя я совершенно иной, нежели для всего остального мира».

Днем Стефан отсутствовал, появляясь с наступлением сумерек, и они вместе отправлялись в какой-нибудь клуб или на концерт. Иногда же, когда им хотелось побыть вдали от всех людей, они оставались дома и устраивали романтический ужин при свечах. Стефан, впрочем, ничего не ел, с улыбкой говоря: «Видишь ли, дорогой, когда я нахожусь в твоем обществе, мне жаль тратить время на еду».

Завершались же их вечера неизменно: в спальне, на ложе под кроваво-красным балдахином.

– ...когда я с тобой, мне кажется, что я держу в ладонях нечто сделанное из тончайшего стекла. Я так боюсь нечаянно разбить тебя... – Феликс осторожно обнял лежащего на его груди Стефана. Тот приподнял голову:

– Неужели я кажусь тебе таким слабым? Поверь, Фельо, я крепче, чем ты думаешь. Но мне нравится, когда ты меня оберегаешь. Это так... непривычно. Чаще от меня защищаются.

– Но ты такой нежный, – Феликс погладил Стефана по худому плечу, обтянутому тонкой бледной кожей. – Ты самое нежное существо, какое мне только приходилось видеть.

– О, это лишь для тебя, мое сокровище, – Стефан негромко рассмеялся. – Со всеми прочими я далеко не так мил.

– Мне нет дела до других, – пробормотал Феликс, засыпая.

Стефан какое-то время любовался спящим, затем осторожно выскользнул из его объятий, подошел к распахнутому окну, встал на подоконник и шагнул в ночь...

Двери автобуса бесшумно открылись, выпуская нескольких пассажиров. Агнешка вышла последней. Теперь путь ее лежал через длинную аллею парка к дому.

Раньше она любила идти по этой аллее, возвращаясь вечером с дежурств. Но сегодня ей вдруг подумалось, что парк слишком слабо освещен. Фонари попадались редко и давали мало света. Вечерний ветерок трепал ветви каштанов, и тени, отбрасываемые на дорожку крупными резными листьями, шевелились, точно пальцы неведомых существ. Агнешка шла торопливо, почти бежала, с тревогой вглядываясь в кромешную темноту, которая царила за кустами.

Страх владел не только ей – в эти внешне безмятежные весенние дни страх владел всем городом. В Кракове началась эпидемия странных, необъяснимых смертей: почти каждое утро находили человека, как правило, молодого мужчину или девушку, еле живого от потери крови и с прокушенным горлом. Любая врачебная помощь оказывалась бесполезной: на вторую ночь жертва непременно умирала. В больницу, где работала Агнешка, чуть ли не каждый день привозили очередной полутруп, делали переливание крови, а ночью... Что происходило ночью, никто не знал, потому что дежурные сестры, несмотря на все запреты, сбегали из блока 18-С, предпочитая отсиживаться в ординаторской. При любых других обстоятельствах подобная халатность непременно каралась бы увольнением, но дежурные врачи во время обходов по ночам сами старались держаться подальше от блока 18-С и делали вид, будто не замечают, что больные оставлены без помощи вопреки всем правилам и предписаниям. На долю Агнешки также выпало несколько ночных дежурств, и она с ужасом вспоминала эти бесконечные часы в ординаторской, когда все сидели тесным кружком, пили чай и пытались поддерживать видимость непринужденного разговора, а на самом деле чутко прислушивались. И Агнешка понимала, что если царящая в больнице тишина будет нарушена хоть каким-то посторонним звуком, они все сойдут с ума от страха.

Полиция откровенно бездействовала. Знакомый Агнешке и Феликсу офицер с нездорово-красным цветом лица поначалу довольно рьяно взялся за дело. О «краковском кошмаре» писали все газеты – от бульварного «Супер-Экспресса» до вполне респектабельной «Выборчи», даже в теленовостях показали сюжет на эту тему, и офицер понимал, что если он раскроет эту цепь преступлений и поймает таинственного маньяка (кем, как не маньяком, должен быть тип, вытворяющий такое!), то прославится на всю страну. Но по мере того как дело обрастало все новыми жуткими подробностями, внутренний голос стал все настойчивее нашептывать ему, что одновременно с уникальной возможностью прославиться для него растет не менее уникальная, но гораздо менее отрадная вероятность однажды ночью почувствовать на своей шее чьи-то зубы. По этой причине его служебное рвение стало мало-помалу уменьшаться, а следствие, как писали газеты, зашло в тупик.

Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Официальная версия, согласно которой все убийства совершил неведомый маньяк, не внушала доверия, и стали оживать самые причудливые суеверия. Жители Кракова, и ранее славившиеся своей набожностью, пребывали в какой-то религиозной горячке. Жертв предполагаемого маньяка по настоянию родных перед похоронами три дня отпевали в костелах, и был даже зафиксирован случай (о чем писал «Супер-Экспресс»), когда родственники одного из погибших были застигнуты сторожами кладбища за раскапыванием могилы. Трехдневной панихиды показалось им недостаточно, и для большей эффективности они решили извлечь тело своего дорогого усопшего и обезвредить его старинным народным способом – при помощи осинового кола. Это происшествие, в красках описанное таблоидом, прекрасно иллюстрировало настроение горожан в ту весну.

Агнешка не могла не бояться вместе со всеми. У нее было даже больше оснований для страха, чем у всех остальных, поскольку она работала в больнице, где люди умирали прямо на ее глазах. Так же, как и все, она приносила домой из костела Святые Дары и повесила в изголовье кровати распятие, хотя в глубине души сомневалась в действенности этих мер, ибо преступник, кем бы он ни был, не боялся никакой религиозной атрибутики. Медсестры несколько раз вешали на шею жертвам, прибывавшим в блок 18-С, нательные крестики, но ночью пациенты все равно умирали, стало быть, кресты их не спасали.

Почти бегом Агнешка пересекла парк, заскочила в подъезд своего дома, и только поднявшись на лифте на свой этаж, слегка перевела дух.

Дверь квартиры была закрыта всего на один замок, тогда как утром Агнешка закрыла ее на два. В гостиной горел свет, хлопали дверцы шкафов, шумно отодвигались и задвигались ящики.

Может, Феликс вернулся? Последний раз Агнешка видела его три дня назад, когда он сообщил ей, что между ними все кончено. К такому повороту событий Агнешка была одновременно готова и не готова. Готова – поскольку с некоторых пор ощущала, что их взаимные чувства, кажется, начали охладевать. Не готова – потому что ее отношения с Феликсом были, что называется, «серьезными»: как-никак, целый год совместной жизни. Поэтому втайне Агнешка надеялась, что со временем Феликс к ней вернется. Тем более что почти все свои вещи он оставил у нее на квартире, сказав, что заберет потом. Квартиру, которую они снимали вместе, Феликс оставил ей.

– Феликс? – позвала Агнешка. – Феликс, это ты?

Не дожидаясь ответа, она вошла в гостиную и увидела Тадеуша, который, что-то ища, увлеченно рылся в шкафу.

– Тадзьо, что ты делаешь? – возмутилась она, глядя на груду небрежно вытряхнутых из шкафа вещей.

– Мне нужны рисунки Феликса, – ответил тот, не прекращая своих лихорадочных поисков. – Куда же он их засунул?

Агнешка гневно отпихнула его и захлопнула дверцу шкафа.

– Послушай, милый мой, это ни в какие ворота не лезет! Кто дал тебе право рыться в чужих вещах?

– Но я должен найти эти чертовы рисунки! – закричал Тадзьо.

– Спроси у Феликса, – холодно посоветовала Агнешка, – если он разрешит тебе их взять, то сообщит, где они лежат.

Она вышла в прихожую, чтобы повесить пальто, а Тадзьо, воспользовавшись моментом, снова ринулся в недра шкафа.

– Я же тебе сказала... – сердито начала Агнешка, услышав, как на пол вновь полетели вещи, но Тадзьо перебил ее, торжествующе воскликнув:

– Нашел!

Он вытащил из шкафа несколько огромных пухлых папок.

– А ну, положи на место, – велела Агнешка, не рассчитывая, впрочем, что он ее послушается.

Так и вышло: Тадзьо, не слушая ее, с тем же непонятным азартом копался в найденных папках. Он сидел на полу и бегло перебирал стопки набросков, этюдов и эскизов, относившихся главным образом к временам учебы Феликса в Академии искусств, и, убедившись, что среди них нет ничего, заслуживающего внимания, швырял всю стопку в сторону. Пол мало-помалу покрылся двойным, а потом и тройным слоем листов ватмана. У Тадзьо явно была какая-то конкретная цель, и Агнешка не удержалась от вопроса:

– Да что ты ищешь, скажи на милость?

– Я ищу портрет некоего Стефана, – ответил Тадзьо, – или хотя бы какие-нибудь наброски к нему. Я сегодня видел этого типа, и он мне кого-то напомнил, но вот кого – я так и не понял в ту минуту. И теперь мне очень хочется взглянуть на него еще разок. А поскольку он вряд ли захочет со мной встречаться, придется ограничиться его портретом.

– Стефан – это тот заказчик, к которому Феликс ходил домой перед убийством Ромолы? – спросила Агнешка.

– Да, и по совместительству новый любовник нашего дорогого Фельо.

– Что?!

– То самое, – Тадзьо усмехнулся торжествующе и в то же время горько.

– Бред! – рассердилась Агнешка, которая знала обыкновение Тадзьо ревновать старшего брата ко всем подряд. Правда, раньше ревность младшенького распространялась исключительно на женщин. Теперь, выходит, под подозрение попали и мужчины.

– Не веришь – не надо, – запальчиво ответствовал Тадзьо.

– К твоему сведению, они виделись всего раз в жизни – так Феликс сказал на допросе в полиции.

– К твоему сведению, где-то полчаса назад я видел их мирно идущими по улице. Было ясно, что они видятся далеко не второй раз в жизни – если это, конечно, не была любовь с первого взгляда. Они так трогательно обнимались...

– Даже если они обнимались, это еще ни о чем не говорит, – не слишком уверенно возразила Агнешка.

– Ладно, если тебе приятнее думать, что Феликс бросил тебя ради очередной бабы, то я, так уж и быть, не стану разбивать твое сердце и оставлю доказательства при себе. Однако, связавшись с этим странным субъектом, мой братец рискует поиметь крупные неприятности. Он уже раз солгал на допросе и теперь продолжает скрывать от властей свою связь с подозреваемым в убийстве Ромолы. Если бы сегодня эта сладкая парочка попалась на глаза не мне, а некоему краснощекому господину из полиции, то-то обрадовался бы этот добряк... Ага, вот же они!

Тадзьо наконец нашел наброски, которые Феликс делал во время работы над портретом Стефана. С минуту он напряженно рассматривал зарисовки, и Агнешка тоже заглянула через его плечо, хотя она уже неоднократно видела их – после убийства Ромолы они на время попали в руки полиции, и их перепечатала не одна газета.

– Кого же он мне напоминает... – бормотал Тадзьо, переворачивая листы один за другим и вглядываясь в соблазнительно улыбающееся лицо неопределенного рода, но с очень характерными и резкими чертами. – Кого же он мне напоминает...

Внезапно Тадеуш вскрикнул, вскочил и, схватив набросок, со всех ног бросился вон. Это бегство было таким стремительным, что Агнешка еще не успела удивиться, а за ним уже захлопнулась дверь квартиры.

Покачав головой, Агнешка принялась собирать разбросанные Тадзьо рисунки. Бедный мальчик, он определенно не в себе. Хорошо бы Феликс при всех своих бурных романах, с кем бы он там ни спал – с мужчиной ли, с женщиной, да хоть с трехглазой свиньей, – не забывал и о младшем брате, который день ото дня ведет себя все страннее.

Тем временем Тадзьо остановил такси и, плюхнувшись на сидение, выпалил:

– Художественные собрания!

– Но они закрываются в семь, – заметил водитель, – а сейчас уже девять.

– Скорее! – выкрикнул в ответ Тадзьо.

Да, в девять часов в замок на Вавеле не пускают посетителей, но Тадзьо хорошо помнил, как однажды он делал там зарисовки – это была контрольная работа в Академии – и случайно забыл один из карандашных этюдов. Пропажа обнаружилась лишь поздно вечером, а сдать рисунки на проверку нужно было на следующий день. Без особой надежды на успех Тадзьо все же отправился в музей и уговорил-таки смотрителей впустить его в залы Художественных собраний, чтобы он мог найти там забытый этюд. Теперь он рассчитывал повторить тот же трюк, но уже с другими целями.

Смотрители замка привыкли к студентам Академии искусств, для которых ротонда Девы Марии, капеллы, надгробия, а также экспонаты Художественных собраний были основным материалом в учебном процессе, и ничуть не удивились, когда в девять часов вечера в двери служебного помещения постучался вежливый светловолосый мальчик и очень жалостливо попросил на минуточку впустить его в Художественные собрания, потому что он забыл там свои рисунки, а их завтра нужно кровь из носа сдать... Конечно, его впустили, и скоро Тадзьо торопливо шел по гулким пустынным коридорам к какой-то своей цели.

Наконец он нашел то, что искал. Это было одно из самых ценных полотен в коллекции – портрет, принадлежавший кисти легендарного Бернини-младшего, XVII век, барокко. Картина изображала мужчину в роскошном красном костюме, а табличка под ней гласила: «Стефан, князь Баторий. Портрет для фамильной галереи».

Тадьзо стоял перед полотном, оцепенев и не дыша.

Феликс не хотел видеть Тадзьо и наверняка под каким-нибудь выдуманным предлогом уклонился бы от встречи, о которой так настойчиво просил его брат, если бы младшенький не назначил ему свидание на нейтральной территории – в модном кафе. К тому же, Агнешка, когда он пришел к ней за вещами, просила его приглядеть за Тадзьо, который, по ее словам, в последнее время вел себя страннее некуда. Поэтому Феликс, хотя и с неохотой, все же счел себя обязанным прийти на встречу и в назначенный час явился в кафе.

Тадзьо уже ждал его, потягивая через трубочку безалкогольный коктейль (ничего более крепкого ему не дали по причине несовершеннолетия). Он казался непривычно серьезным, но за сдержанностью поведения явно таилось глубокое волнение. Пальцы, взбалтывающие при помощи трубочки разноцветную слоистую жидкость в бокале, слегка подрагивали.

– Ну? – спросил Феликс, усаживаясь за столик напротив него. – Ты сказал, что хочешь сообщить мне нечто важное.

– Да, – кивнул Тадзьо, – но только это длинная история. Придется начать с краткого экскурса в историю нашей прекрасной родины. Ты ведь слышал о Баториях?

– Естественно, – ответил Феликс, слегка удивленный оборотом, который принял их разговор.

– Ничего, послушаешь еще раз, – сказал Тадзьо и принялся за свой рассказ, время от времени подглядывая в лежащий перед ним на столе раскрытый блокнот, куда тщательно переписал всю важную информацию, которую ему удалось собрать за сегодняшний день, проведенный в библиотеке за чтением трудов по истории Польши.

В официальных документах Батории именовались «светлейшими князьями семиградскими», т.е. трансильванскими, ибо было время, когда Трансильвания входила в состав могущественной Речи Посполитой, а Батории правили одной из тамошних областей. Впрочем, в XV веке они уже не имели никакого отношения к своей исторической родине, живя на территории современной Польши. Вероятно, желание быть ближе к столице (ярчайшие представители трансильванской знати не привыкли оставаться в стороне от основных политических событий) вынудило их променять родные Карпаты, ставшие окраиной государства, на Свентокшиские горы к северо-востоку от Кракова, где вскоре вырос замок Сейт – новое родовое гнездо Баториев. Однако титул князей семиградских за ними сохранился даже после того, как Речь Посполитая потеряла свои карпатские территории. Это был род старинный, богатый и влиятельный – один из самых славных в польском государстве. Князья Батории славились своими военными талантами, немыслимыми богатствами, интригами, которые они плели весьма умело (благодаря этим интригам один из них был избран на Сейме королем в 1576 году), а также мрачными семейными тайнами. Ни один старинный род не обходится без скелетов в шкафу и зловещих преданий, но Батории в этом отношении далеко перещеголяли всех своих современников и во все времена пользовались дурной славой. Кто бы мог подумать, что в 1673 году этот славный и блестящий род неожиданно прервется?

В 1632 году, как гласят летописи, в семье светлейшего князя семиградского родилась двойня – мальчик и девочка. Мальчик по семейной традиции получил имя Стефан (так князья Батории называли всех первенцев мужского пола без исключения), девочку нарекли Барбарой. Наследник с юных лет демонстрировал самые выдающиеся способности во всех без исключения областях – от военных до научных, но особенно он тянулся к изящным искусствам, и, поощряя эту склонность, родители отправили юного Стефана за границу. Он объехал всю Европу и получил блестящее образование, отшлифовав все свои редкие таланты. Его сестра Барбара Баторий славилась необыкновенной красотой, что в сочетании со знатностью и богатством ее семьи делало ее завидной невестой. Родители позаботились о наиболее блестящей партии для прекрасной княжны и выдали четырнадцатилетнюю Барбару за графа Радзивилла, чей род единственный во всем королевстве мог соперничать с великолепием и блеском Баториев, и неважно, что самому графу на момент бракосочетания было около шестидесяти лет. В 1650 году умер старый князь, и его сын был вынужден прервать свой заграничный вояж, вернуться и вступить в права наследства. В том же году восемнадцатилетний Стефан впервые появился при дворе короля, ослепив и поразив всех без исключения: в этом юноше, как восторженно писали хроникеры, фамильная слава соединилась с личными достоинствами, и многие начали предсказывать, что, мол, быть юному князю, подобно одному из его предков, королем Речи Посполитой. Однако Стефана Батория мало интересовала политика и погоня за властью, которым он определенно предпочитал светские развлечения и меценатство. В то же время при дворе заблистала его сестра. Брак со стариком, как оказалось, все же имел некоторые плюсы – муж довольно быстро умер, и Барбара, теперь уже графиня Радзивилл, получила богатое наследство и оказалась на свободе. Детей у нее не было опять-таки по причине дряхлости супруга. Приехав в столицу, она с легкостью затмила всех тамошних красавиц и вскоре сделалась фавориткой его величества. Говорили, что властители иностранных государств спрашивали у своих посланников при дворе Яна Казимира, правда ли графиня Радзивилл так чудно хороша, как о ней говорят. С братом у нее были самые тесные и нежные отношения, и значительная часть хроникеров и мемуаристов того времени подозревала между ними кровосмесительную связь. Не менее значительная часть тех же хроникеров и мемуаристов, впрочем, решительно отвергала возможность существования такой связи, но отнюдь не потому, что была столь высокого времени о нравственных качествах брата и сестры, а лишь в силу своей убежденности в том, что Стефан Баторий имеет противоестественные пристрастия иного рода – придворные сплетники переименовали его из «светлейшего князя семиградского» в «светлейшего князя содомского». Была и третья группа осведомленных лиц, которая, признавая слухи о гомосексуальных наклонностях князя в целом правдивыми, полагала, что для любимой сестры он мог сделать (и делал) исключение. Как бы то ни было, за всю свою жизнь светлейший ни разу не вступал в брак.

По всей видимости, Стефана Батория при дворе не любили, и дело было не только в зависти, которую он не мог не вызывать, – спесь и надменность польской знати вошла в поговорку, Батории же и в этом отношении превзошли если не всех, то очень многих. Молодой князь нажил немало врагов, которые активно плели против него интриги. Его величество Ян Казимир, очарованный Барбарой Радзивилл, всячески покровительствовал ее брату, но даже король не смог уберечь князя от козней. После ряда скандалов, подстроенных недругами, Стефан был вынужден уехать из страны. Король, чтобы сделать изгнание почетным, отправил его послом во Францию. Лучшего способа подсластить пилюлю нельзя было придумать – при дворе Короля-Солнца князь, склонный к легкомысленным развлечениям и изящным искусствам, чувствовал себя даже счастливее, чем в родном Кракове.

Так прошло несколько лет, и вдруг неожиданным образом князя свалила тяжелая и загадочная болезнь. Необъяснимый недуг проявлялся весьма странно – в виде светобоязни (князь Баторий вдруг оказался совершенно не способным переносить солнечный свет) и периодически повторяющихся приступов летаргии. Стефан Баторий немедленно просил своего короля позволить ему вернуться и провести остаток своих дней в родовом замке Сейт, каковое решение без труда получил: по прошествии стольких лет, да еще тяжело больной, князь уже был не опасен старым недругам и в свою очередь мог не опасаться их. Он отправился в дорогу в специальной наглухо закрытой карете, куда не проникал ни единый лучик света. В этой карете князь ехал днем абсолютно один – никому из свиты не дозволялось даже заглядывать к нему. С заходом солнца делали привал, и князь выходил из своего убежища, а на рассвете он вновь прятался в карету, и его везли дальше. Княжеская свита сильно сомневалась в том, что он доберется до родины живым, потому что он совсем ничего не ел и неминуемо должен был умереть от голода. И тем не менее, князь вернулся под сень родового гнезда не только живым, но и имеющим вполне здоровый вид – во всяком случае, так говорили те, кто его видел, а доводилось его видеть очень немногим, потому что он стал замкнутым и нелюдимым. Из-за таинственной и неизлечимой болезни ему приходилось вести исключительно ночной образ жизни. Лишь на закате князь выходил из мрачных готических покоев замка Сейт, куда на рассвете был вынужден возвращаться. Он никого не принимал в своей вотчине, распустил почти всю челядь, и те немногие, кто оставался у него в услужении, говорили, что днем он, точно нетопырь, отсиживается в подвалах замка, а ночью выбирается на поверхность и уходит куда-то в полном одиночестве, никому не позволяя следовать за собой. Прекрасная графиня Радзивилл была единственной, кого князь Баторий принимал у себя в замке, но она ничего не рассказывала о своих визитах в Сейт и не давала никаких объяснений загадочному образу жизни брата.

Вполне понятно, что в те суеверные времена поведение князя не могло не казаться подозрительным. Стали множиться слухи о том, что в деревнях, находящихся поблизости от замка Сейт, начали пропадать люди... Неизвестно, чем все это кончилось бы для князя, если бы не внезапная смерть, настигшая его в возрасте сорока одного года. Умер он бездетным, других родственников, носивших фамилию Баторий, не было, титул светлейшего князя семиградского наследовать было некому. Что же касается фамильных богатств, то их унаследовала графиня Радзивилл. Она немедленно переехала в Сейт, но прожила там недолго, поскольку спустя полгода умерла при каких-то загадочных обстоятельствах. Согласно ее воле, ее похоронили не в фамильном склепе Радзивиллов, а в усыпальнице замка Сейт, дабы она могла покоиться рядом со своим братом. Детей у нее также не было.

Так окончилась многовековая история дома Баториев. Разумеется, после смерти графини нашлись какие-то наследники, между которыми еще много лет продолжалась грызня за княжеские богатства. Однако на замок Сейт вместе со всем наделом – богатейшими землями – почему-то никто не претендовал. Кто-то из дальних родственников Баториев пытался в нем обосноваться, но вскоре отказался от своей затеи. Потом начались все бесчисленные разделы Речи Посполитой, но никто из новых властителей государства также не пытался занять Сейт, хотя, казалось бы, это был во всех отношениях лакомый кусочек – величественная цитадель в горах, настоящее феодальное гнездо. В XX веке логично было бы ожидать, что Сейт будет объявлен народным достоянием и превратится в музей, но ничего подобного – замок по-прежнему никого не интересовал и одиноко возвышался в горах, вознося к небу точеные готические шпили. Никто даже не пытался заняться реставрацией, хотя это был, безусловно, редкий исторический и архитектурный памятник, который грех было бы потерять. Все иностранцы, приезжавшие в Польшу, удивлялись, качали головами, называли это странное небрежение варварством, но местные жители знали: Сейт – нехорошее место и приближаться к нему не следует.

Феликс слушал брата с удивлением, но внимательно. Он, правда, не понимал, к чему клонит младшенький, но история казалась ему, по меньшей мере, занятной. Тадзьо рассказывал очень увлеченно, и Феликс, сам того не заметив, увлекся тоже. Лишь когда речь зашла о зловещей репутации замка Сейт, он перебил брата:

– Я слышал все эти сказки. Мы в детстве любили пугать друг друга подобными историями. Помню, я был в школьном лагере под Влощовой, и из окна моего домика на горизонте был виден этот замок. По ночам мы рассказывали друг другу страшилки про Черного Князя Батория.

– Вот-вот, – подхватил Тадзьо, – это и был тот самый последний князь Баторий. Только правильнее было бы назвать его не Черным, а Красным Князем – он очень любил красный цвет и почти всегда носил красную одежду. Знаешь, что меня особенно заинтриговало, так это происхождение Баториев. Почему, интересно, вся нежить родом из Трансильвании?

Как только Тадзьо упомянул Трансильванию, Феликс сразу догадался, к чему был нужен весь этот длинный экскурс в историю Речи Посполитой и генеалогию Баториев. Все страшные события последних дней, все эти прокушенные шеи и Бог знает что еще не могли не произвести впечатление на нервного мальчика.

– Ага, я понял, – Феликс улыбнулся. – Ты думаешь, что последний князь Баторий – вампир, эдакий польский Дракула, который специально перебрался из Сейта в Краков, чтобы выпить кровь Ромолы.

– Ты зря смеешься, – холодно заметил Тадзьо. – Все гораздо серьезнее, чем ты думаешь.

– О, ну конечно! Только знаешь что? В твоей теории кое-что не стыкуется, а именно хронология. Ты сказал, что князь Баторий умер в XVII веке. Смерти в Кракове начались недавно. Спрашивается: почему его светлость целых триста лет не давал о себе знать? Может, ты скажешь, что на нем лежало какое-то заклятие, вроде как на Спящей красавице, и его лишь недавно разбудили от векового сна?

– Ничего подобного, – Тадзьо оставался все так же серьезен. – Просто все это время он жил в своем замке. Сейт триста лет считается проклятым местом. В округе все время пропадают люди. Ты же сам сказал мне, что знаешь все эти легенды.

– Ладно, не буду с тобой спорить. Хочешь верить в вампиров – верь на здоровье. Это все, что ты хотел мне сообщить?

– Нет, что ты, братишка, это только завязка, – Тадзьо тоже рассмеялся, но как-то натянуто. – Теперь я перехожу к самому главному. Знаешь ли ты, как выглядел этот самый князь Баторий?

– Это, случайно, не его портрет писал Бернини? – спросил Феликс

– Да, ты прав, будучи во Франции, князь заказал Бернини свой портрет и привез его с собой в Польшу. Кстати, с этим портретом вышла презанятная история. Поскольку это всемирно известный шедевр, многие завоеватели, приходившие к нам, норовили его хапнуть, но после того, как узнавали историю князя, резко передумывали. Наверное, именно благодаря не слишком, мягко говоря, хорошей репутации князя Батория, портрет его не был вывезен за границу и до сих пор находится у нас на Вавеле. Ты его, конечно же, видел, но я хочу показать тебе его еще раз.

Тадзьо достал свернутую репродукцию и разложил ее на столе.

Всем известно, что портретная живопись эпохи барокко грешит стремлением несколько вольно обращаться с оригиналом, и судить о внешности человека по барочному портрету – весьма неблагодарное занятие. Но Бернини на то и был гением, что умел, оставаясь верным традициям своего стиля, достаточно точно изобразить наружность человека. Князь Баторий был запечатлен в ярко-красном костюме, задрапированным в красный, подбитый соболем плащ, ниспадавший такими великолепными складками, что уже за одну прорисовку их портрет можно было признать безусловным шедевром. Он стоял на лестнице, одной рукой изящно и вместе с тем горделиво облокотившись о перила. Вторая рука покоилась на усыпанном алмазами и рубинами эфесе шпаги. Длинные напудренные завитки пышного парика обрамляли лицо, которое казалось благородным, строгим, умным, волевым – и одновременно неприкрыто чувственным и утомленно-пресыщенным. Фигура его, насколько можно было рассмотреть сквозь роскошные складки плаща, была стройной, даже худощавой, как у юноши, но по лицу князю можно было дать около тридцати пяти лет. Смуглый цвет кожи в те времена считался принадлежностью исключительно низших классов, но Бернини не побоялся придать лицу своего вельможного заказчика легкий бронзовый тон, и это в сочетании с темными глазами и носом с горбинкой ясно указывало на то, что в жилах князей Баториев даже спустя двести лет сильна примесь мадьярской или валашской крови. Все это сообщало внешности князя некую экзотичность, и, хотя лицо его нельзя было назвать ни правильным, ни красивым, это была именно та пикантная некрасивость, которая бывает сильнее и выразительнее любой, даже самой совершенно красоты. И если он производил столь сильное впечатление, какова же должна была быть его сестра, славившаяся своей красотой на всю Европу?

Феликс смотрел на репродукцию с тем же выражением лица, с каким его младший брат несколько дней назад рассматривал оригинал в Художественных собраниях. Он не мог даже дышать. Его потрясло не только само открытие, но и его неожиданность. Он прекрасно знал этот портрет, но ему никогда не приходило в голову сравнить лицо князя Батория с живым, реальным человеком, даже когда этот самый человек пару недель назад на его, Феликса, глазах нарядился в такой же костюм и парик и встал в такую же позу на ступенях лестницы! Феликсу припомнилось, как он высмеял этот вычурный старинный наряд и как глубоко это оскорбило Стефана. Вспомнил он и необычайное пристрастие Стефана к красному цвету. На современном портрете, выполненном Феликсом, Стефан пожелал предстать перед зрителями в ярко-красном облегающем кожаном комбинезоне.

– Узнаешь? – зловеще осведомился Тадзьо.

Как мог Феликс не узнать? Перед ним был Стефан – такой, каким он мог бы стать, когда ему будет за тридцать.

– Фантастическое сходство, – выдохнул Феликс. – Невероятно!

Внезапно он вздрогнул и тихо спросил:

– Слушай, Тадзьо, ты что-то говорил о том, что у последнего князя Батория была странная болезнь – он боялся света, да?

Тадзьо судорожно кивнул, весь дрожа. Когда он шел сюда, он больше всего боялся, что Феликс ему не поверит и будет над ним смеяться, да и поначалу весь разговор к тому шел. Но похоже, что сейчас Феликс сам догадается...

Однако мысль Феликса неожиданно пошла совсем другим путем:

– Быть может, он передал эту болезнь по наследству своим потомкам.

– У него не было детей, – напомнил Тадзьо.

– Официально не было, но могли быть внебрачные. Даже наверняка были. Вся эта ясновельможная братия имела кучу бастардов.

Феликс не на шутку разволновался при мысли о том, что Стефан может быть прямым потомком Баториев. Конечно, от него, от этого загадочного последнего князя он унаследовал и фамильные черты, и эту странную болезнь.

– Невероятное сходство, – повторил Феликс. – Можно подумать, что это один и тот же человек. Вся разница только в цвете лица – один смуглый, другой бледный – и, разумеется, в возрасте. Этому князю, насколько я понимаю, где-то под сорок лет, а Стефану...

– Твоему Стефану, – перебил его Тадзьо, – триста шестьдесят восемь лет. И именно он, а не его предок изображен на этом портрете.

Феликс долго молчал, глядя на брата и потрясенно качая головой.

– Ты просто чокнутый, Тадзьо, – сказал он наконец.

– Но как иначе можно объяснить это сходство? Ты сам сказал: «Можно подумать, что это один и тот же человек»!

– Это можно объяснить как угодно, но только не так, как объясняешь ты! Стефан может быть потомком этого князя...

– Даже сын, Фельо, не бывает так похож на отца! А тут – прошло триста лет, сменилось столько поколений, и вдруг такое сходство! Приглядись повнимательнее: узнаешь эти две крошечные родинки – на правом виске и над левой бровью? Бернини – настоящий виртуоз!

– Гены иногда творят чудеса, – пожал плечами Феликс.

– И обрати внимание: твоего дружка также зовут Стефан. Не слишком ли много совпадений: внешность, имя...

Феликс расхохотался:

– Ничего себе аргумент! Имя старинное и сейчас малораспространенное, но миллион-другой Стефанов в стране наберется. Как по-твоему, они все вампиры или через одного?

Тадзьо в отчаянии уронил голову на руки.

– Я не могу до тебя достучаться, Феликс. Ты словно за каменной стеной. Ты привык считать, что таких вещей не существует в природе, и готов выдумывать какие угодно объяснения, лишь бы они казались тебе рациональными. Ты держишься за свою нормальную картину мира, а того, что в нее не вписывается, просто не хочешь замечать! Скажи мне, кто совершает все эти убийства?! Какой обычный человек сможет методично, раз за разом выпить кровь у стольких жертв, действуя по одной и той же схеме и не оставляя следов? Кто этот загадочный маньяк, который высосал столько гектолитров крови и до сих пор не отравился? И твой Стефан – кто он такой? Что ты о нем знаешь? Почему вы с ним познакомились, и в тот же день погибла первая жертва? Что за совпадения? – Тадзьо схватил брата за руку, заглянул ему в лицо своими широко раскрытыми горящими глазами и тихо, но настойчиво произнес: – Феликс, надо остановить Стефана.

Это было сказано с такой фанатичной решимостью, что Феликс вздрогнул.

– Остановить? – повторил он, вскакивая с места и вырывая свою руку из руки Тадзьо. – Что ты имеешь в виду? Загнать ему осиновый кол в сердце? Отрезать ему голову серебряным клинком? Сжечь его на костре? Это тебя надо остановить, псих несчастный!

– Послушай, Феликс, ты ведь с ним близок и можешь к нему подобраться...

Феликс резко встал из-за столика, едва не перевернув его, и направился к выходу.

– Не смей никогда повторять этот бред, ясно? – бросил он на прощание Тадеушу.

Быстрыми шагами Феликс удалялся от кафе, в котором состоялась его встреча с младшеньким. По дороге ему попадались газетные киоски; в их витринах были выставлены кричаще яркие последние номера «Супер-Экспресса», и заголовки на первой полосе гласили: «Новая жертва краковского вампира». Феликсу захотелось выругаться. Чертовы газетчики, разжигают массовую истерию, пачкуны хреновы, лишь бы поднять тиражи, лишь бы заработать, а до того, что у впечатлительных людей вроде Тадзьо от подобных статеек окончательно едет крыша, им дела нет! Феликс был уверен, что, если бы масс-медиа прекратили всю эту вампирскую истерику, жертв было бы существенно меньше: полиции было бы легче работать, а горожане, вместо того, чтобы класть чеснок на подоконники и вешать распятия в изголовьях постелей, уделяли бы больше внимания элементарным правилам безопасности – не ходили бы в позднее время в безлюдных местах и не приглашали к себе домой малознакомых людей. Вот и Тадзьо туда же – носится со своими фантазиями насчет мифического князя Батория, которого, видите ли, «надо остановить», а о реальной опасности, исходящей от простых смертных, совершенно не думает. А между тем младшенький – идеальная жертва для маньяка, так как подходит и по возрасту, и по внешнему виду (у этого ублюдка губа не дура – кусает только молодых и симпатичных мальчиков и девочек). Феликс даже пожалел, что поспешил отделаться от Тадзьо. Надо было посидеть с ним в кафе еще немного и вправить ему мозги – объяснить, что отнюдь не вампиров следует бояться прежде всего.

Однако Тадзьо сегодня превзошел самого себя! Откуда он, интересно, узнал о Стефане, ведь Феликс их не знакомил? Не иначе как выслеживал... Конечно, следовало ожидать, что он отнесется к Стефану с предубеждением и увидит в нем врага, но выдумывать ТАКОЕ – это уж, простите, ни в какие ворота не лезет.

И все же Феликс сегодня кое-что узнал. Стефан наверняка потомок Баториев. Он сам как-то сказал о себе: «У меня весьма длинная родословная». Да уж, выходит, его родословная не просто «весьма длинная», а одна из длиннейших в Европе! И не случайно он хотел быть изображенным на портрете в образе своего предка, на которого необыкновенно похож. В наше время многие наследники старинных родов, доказав свое происхождение, получают назад свои титулы. Интересно, может ли Стефан таким образом стать светлейшим князем семиградским? Или он уже им стал? Вот откуда у него столько денег! Значит, замок Сейт также принадлежит ему?..

«Оказывается, я сплю с князем Баторием, – мысленно усмехнулся Феликс. – Ну и дела!»

И все же было в этот истории нечто непонятное и подозрительное. Обыкновенный дизайнер встречает таинственного незнакомца, у них начинается столь же таинственный, а оттого вдвойне красивый роман, и этого вполне достаточно, чтобы дизайнер мог счесть себя счастливчиком, но на этом его везение не заканчивается, потому как выясняется, что незнакомец – потомок древнего княжеского рода, почти принц. Нельзя, как ни крути, отделаться от ощущения, что все это сильно напоминает сказку о Золушке или слезливый роман в мягкой обложке: слишком все хорошо и гладко, даже подозрительно. Но ведь жизнь – это не сказка и не дамский роман, в жизни ничего не бывает так просто, и наверняка за этим радужным фасадом кроется нечто куда менее радужное.

Погруженный в такие размышления, Феликс добрался до их со Стефаном дома. Когда он раздевался в прихожей, две легкие холодные ладони быстро легли ему на глаза. Это произошло так неожиданно, что любой другой на месте Феликса не на шутку испугался бы, но дизайнер даже не вздрогнул: он уже привык к тому, что Стефан умеет появляться быстро, внезапно и совершенно бесшумно, словно материализуясь из воздуха, и устал удивляться этим необыкновенным способностям.

– Ах, вот как, – сказал Стефан, состроив обиженную гримаску, – ты уже не подпрыгиваешь и не кричишь диким голосом, когда я подкрадываюсь к тебе сзади. Придется придумать что-нибудь другое.

Феликс рассмеялся и повернулся к нему лицом. Гибкое тело Стефана прильнуло к нему, руки томно, словно нехотя обвились вокруг его шеи. Во всех движениях Стефана было столько неописуемой сладострастной грации, что Феликс всякий раз казался себе рядом с ним каким-то неумелым и неуклюжим. Они стояли, обнявшись, просто обнимались, и все – Стефану это доставляло какое-то необъяснимое наслаждение. Он мог проводить минуты и даже, наверное, часы, просто тесно прижавшись к Феликсу. На его лице при этом появлялось странное, внимательное выражение, как будто он то ли прислушивался, то ли присматривался к чему-то. «Что с тобой?» – как-то спросил Феликс, когда он в очередной раз надолго замер, прильнув к Феликсовой груди. – «Твое сердце бьется», – тихо отвечал Стефан. – «Господи, ну что в этом необычного?» – «Не знаю, но это так... захватывает. В любимом человеке все, даже биение сердца, кажется необыкновенным, неповторимым и очень важным». Но когда Феликс пару раз шутливо пытался послушать сердце Стефана, тот сразу принимался суетливо ерзать в объятиях любовника, стараясь болтовней отвлечь его от этого намерения.

– Лето все ближе, ночи стали так коротки, – пожаловался Стефан. – У нас все меньше времени друг для друга...

Когда его щека коснулась щеки Феликса, дизайнер в который раз отметил необычную гладкость и свежесть Стефановой кожи, точно ему никогда не приходилось бриться. Сам он брился сегодня утром и чувствовал, что щеки уже стали шершавыми. Невольно он отстранился от Стефана, боясь поцарапать своей щетиной его нежнейшую щеку, которая была не только гладкой, но и необыкновенной чистой. Ни следа всяких мелких изъянов и шероховатостей, которые неизбежно присутствуют на человеческой коже. Поверхность его тела была бы поистине неестественна в своем совершенстве, если бы не один-единственный недостаток – странной формы шрам на шее. Наверное, с этой раной были связаны какие-то болезненные и мучительные воспоминания, потому что Стефан всякий раз напрягается, ощущая губы Феликса на этом чувствительном месте.

«Он слишком совершенен для меня, – в который раз сказал себе Феликс, бережно обнимая ласкавшееся к нему удивительное существо. – Чем я заслужил его? Зачем я ему нужен?»

– Ох, что это я! – вдруг опомнился Стефан, выскальзывая из его объятий. – Я хотел показать тебе кое-что и забыл. Пошли!

Он ухватил Феликса за руку своими ледяными пальцами и торжественно повел в гостиную, где на самом видном месте висел законченный Феликсом на днях портрет Стефана. Выполненное в современном стиле изображение не очень соответствовало роскошной старинной раме, в которую было заключено.

– Ну, как? – с гордостью спросил Стефан. – Не правда ли, я нашел чудесную раму? И место самое подходящее.

Склонив голову на бок, Феликс внимательно разглядывал свою работу.

– Да уж, рама будет получше самого портрета, – сказал он наконец.

– Не говори ерунды, – отозвался Стефан. – Ты можешь гордиться собой.

– Да ладно, – Феликс махнул рукой. – Не стоило вообще затевать все это.

– О чем ты? – Стефан обеспокоенно нахмурился. – Так, ну-ка посмотри на меня! У тебя что, снова эти дурацкие мысли о недостаточной самореализации?

– Да нет, просто сегодня мы виделись с Тадзьо, и речь зашла о живописи. Мы говорили о портрете князя Стефана Батория работы Бернини-младшего. Вот это действительно шедевр.

Стефан молча смотрел на Феликса широко раскрытыми глазами, точно неимоверно потрясенный его словами.

– Что с тобой? – спросил Феликс, растерявшись.

– Бернини, – повторил Стефан. – Ты сказал: Бернини? Я не ослышался?

– Ну да, а что тут такого?

– Ты видел эту картину?

– Естественно! А кто ее не видел? Ты что, никогда не был в Художественных собраниях?

– Ты хочешь сказать, что мой портрет находится в Художественных собраниях?

– Твой портрет?.. – настал черед Феликса остолбенеть от изумления.

В ушах невольно зазвучал голос Тадзьо: «Твоему Стефану триста шестьдесят восемь лет. И именно он, а не его предок изображен на этом портрете».

Стефан же – что было весьма подозрительно – долго не мог найти, что ответить. Его глаза бегали из стороны в сторону, точно он только что невольно выдал страшную тайну. Когда же он наконец заговорил, голос его звучал с несколько преувеличенной непринужденностью:

– О, я всего лишь имел в виду, что этот портрет должен принадлежать мне. Просто я до этого дня считал его утерянным и мечтал найти и вернуть в свою коллекцию, и вдруг он отыскивается у меня под носом, поэтому я так удивился. Я-то думал, что он давно уже за границей, ведь на нашей несчастной земле побывало столько захватчиков, которые растащили все, что сколько-нибудь ценно.

Услышав это объяснение, Феликс вздохнул с облегчением. Ах, вот оно что! Ну конечно, следовало предполагать, что портрет последнего князя Батория – семейная реликвия и должен принадлежать его потомкам. Поэтому Стефан и сказал о нем: «Мой портрет». «Вся эта газетная шумиха вокруг вампиров, оказывается, заразна, – сказал себе Феликс. – Подумать только, какой малости достаточно, чтобы у меня тоже поехала крыша». Странно, однако, что Стефан ни сном, ни духом не ведал о том, что полотно находится в собраниях на Вавеле, ведь это был всем известный факт, который ни от кого не скрывался.

– Не думаю, что наше государство так просто вернет тебе портрет, – сказал он.

– Но я могу заплатить, – недоуменно заметил Стефан.

– Такие ценные полотна не продаются. Однако ты можешь доказать свои права на него.

– Доказать свои права? Каким образом?

«Он не знает, что я обо всем догадался», – подумал Феликс, а вслух сказал:

– Послушай, Стефан, ты ведь из рода Баториев, правда?

К его удивлению, Стефан не просто напрягся, а прямо-таки запаниковал.

– Откуда ты знаешь? – пролепетал он едва слышно.

Феликс улыбнулся и подробно рассказал, как он пришел к своему открытию, не умолчав и о глупых подозрениях Тадзьо, надеясь повеселить этим Стефана, но тот почему-то не развеселился. Далее Феликс принялся объяснять Стефану, что, являясь наследником Баториев, он может претендовать на портрет последнего князя как на часть семейной собственности, но Стефана, казалось, уже не интересовал портрет.

– Так значит, твой брат решил, что я вампир? – медленно проговорил он, перебив объяснения Феликса на середине. – И пытался убедить в этом тебя?

– О, не принимай это близко к сердцу, – рассмеялся Феликс. – У Тадзьо чертовски богатое воображение. Он случайно увидел где-то тебя, нашел, что ты похож на этого князя с портрета Бернини, и сделал вывод, что вы – одно и то же лицо. Кроме того, про твоего предка ходит столько легенд. Ну, ты ведь знаешь.

– Нет, не знаю, – ответил Стефан с каким-то странным выражением лица. – Что же это за легенды? Расскажи хоть одну.

– Э... – Феликс замялся, пытаясь припомнить хоть одну из тех страшных сказок про Черного Князя, которые они с друзьями рассказывали друг другу в детстве. – Я сейчас не могу вспомнить ни одной истории, но в общем и в целом про него говорят, что он вампир. Неужели ты в самом деле об этом не слышал? Я думаю, эти слухи поползли потому, что у него была редкая болезнь, такая же, как у тебя, – тебе об этом должно быть известно лучше, чем мне. Если я не ошибаюсь, он заболел во Франции.

– Тебе, как я погляжу, прекрасно известна история моей семьи, – натянуто улыбнулся Стефан.

– Вообще-то об этом мне тоже рассказал Тадеуш. Он хорошо подготовился к нашей встрече. Я даже не ожидал от моего бездельника-братца такой прыти. Представляешь, он прочел хренову кучу всяких книг и даже сделал выписки в блокнот.

Стефан слушал его, мрачнея все больше и больше. «Черт, – подумал Феликс, – я его, кажется, обидел». Он мысленно обругал себя идиотом. Вот она – разница между аристократом и плебеем! Феликс не знает своих предков, ему все равно, кто они и что о них говорят, но Стефан – другое дело. Он ощущает кровную связь с умершим триста с лишним лет назад князем Баторием и любой нелицеприятный отзыв о нем воспринимает как личное оскорбление. Для настоящего дворянина честь его рода – личная честь.

– Ну, не сердись на меня, дорогой, – сказал он, кладя руку на худое плечо Стефана. –Честное слово, я не хотел тебя задеть.

– Все в порядке, – отозвался Стефан, машинально погладив руку Феликса. Но было видно, что в ту минуту он думает о чем-то другом.

Часть 3

Тадзьо торопливо поднимался по тускло освещенной лестнице студенческого общежития, где у него была отдельная комната. Лифт в тот день почему-то не работал, и ему пришлось взбираться пешком на девятый этаж.

Остановившись перед своей дверью, он недолго постоял, чтобы отдышаться после долгого и быстрого подъема, резким движением головы отбросил назад упавшую на глаза челку, и вставил ключ в замочную скважину. Дверь распахнулась с неприятным скрипом, но Тадзьо почему-то медлил войти. Стоя на пороге, он беспокойно оглядывал свою комнату. Коридор общежития был освещен так же слабо, как лестница, и, хотя дверь была распахнута настежь, света, падавшего из-за спины Тадзьо, не хватало, чтобы осветить комнату целиком, и углы ее тонули во мраке.

Робким, неуверенным движением Тадзьо протянул руку в эту темноту, нащупал на стене выключатель, щелкнул раз, другой – света не было. Перегорела лампочка? Испортилась проводка? В их общаге такое бывало нередко. «Ну, и что тут такого?» – подумал Тадзьо, пытаясь подбодрить себя. Он сам не знал, чего боится и почему медлит. Ведь ребенку ясно, что следует делать в таком случае: войти в комнату, включить свет в ванной – его будет достаточно, чтобы худо-бедно осмотреть комнату, – определить причину неполадки, а потом идти к куратору общежития и просить о принятии мер. От входной двери до двери в ванную от силы три шага, причем их траектория пролегает по относительно освещенному пространству – свет из коридора падает как раз на этот участок. Так что ничего страшного тут нет. Все эти сложные тактические соображения выстраивались в голове Тадзьо, словно ему предстояло пройти не по своей собственной комнате, а по минному полю.

Нет, он решительно не мог войти к себе. Если бы кто-нибудь сейчас шел по коридору – было бы другое дело. Но коридор был пуст, и из соседних комнат не доносилось ни звука, как будто там никого не было, что, в принципе, было неудивительно: какой дурак станет сидеть в общаге прекрасным субботним вечером? Лишь из-за двери в самом конце коридора слабо доносилась песня.

On candy stripe legs the Spiderman comes
Softly through the shadow of the evening
Sun stealing past the windows of the blissfully
Dead looking for the victim shivering in bed
Searching out fear in the gathering gloom...

Это была «Lullaby» группы The Cure. Тадзьо знал ее наизусть.

– Ладно, хватит тут стоять, – сказал он себе вслух и сделал шаг в комнату.

– Да, в самом деле, мой мальчик, хватит тут стоять, – послышался в ответ мелодичный голос.

И дверь захлопнулась за спиной Тадзьо. Стало темно. В голове его неожиданно всплыли строки из «Lullaby» – продолжение тех, что он слышал, стоя в коридоре:

...And suddenly a movement in the corner of the room
And there’s nothing I can do
When I realize with fright
That the Spiderman is having me for dinner tonight

Легкие, казалось, слиплись в комок, и Тадзьо не сразу смог набрать в грудь достаточно воздуха. Но едва он приготовился закричать, как что-то острое и холодное коснулось его горла. Нож? Нет, не нож. Клинок был тонким и длинным. Шпага!

– Один звук – и ты покойник, – послышался все тот же мягкий приятный голос из темного угла.

Взгляд Тадзьо медленно скользнул вдоль уходящего в темноту клинка шпаги. Вот эфес, усыпанный поблескивающими камнями. Вот рука, затянутая в перчатку. Вот широкая манжета какого-то странного одеяния, богато украшенная золотой вышивкой. Из-под манжеты выглядывает белоснежный кружевной рукав сорочки... Тадзьо поднял глаза: перед ним стоял Стефан, последний князь Баторий – в точности такой, каким его все знали по портрету, только изрядно помолодевший.

Острие клинка по-прежнему упиралось Тадзьо в шею, и он инстинктивно попытался отодвинуться. Заметив его движение, князь усмехнулся:

– Ты боишься моей шпаги, любезный Тадеуш? О, поверь мне, это еще не самое страшное мое оружие.

Его верхняя губа дернулась вверх – в этой гримасе было что-то звериное, вдруг придавшее человеческому лицу сходство с оскалившейся волчьей мордой. В электрическом свете, пробивавшемся в комнату из дверной щели, блеснули ослепительно-белые клыки. Забыв обо всем на свете от страха, Тадзьо хотел завопить во все горло, но острие шпаги, кольнувшее его в шею, сразу напомнило ему об угрозе прикончить его, если он издаст хоть один звук. Поэтому он сумел задушить в себе крик, ограничившись лишь судорожным полувздохом-полувсхлипом.

– Сдается мне, – разливался в воздухе сладкий голос князя, – наш доблестный охотник на вампиров готов отказаться от своего предприятия и жалеет о том, что накопил так много опасных знаний.

Даже если бы у Тадзьо и было что ответить на это, он все равно не смог бы выдавить из себя ни звука. Он прижался спиной к стене и трясся, словно в лихорадке. Тело его ослабло, ноги подгибались, и он чувствовал, что вот-вот упадет, нанизавшись на безжалостный клинок, который все еще упирался ему в шею.

– Итак, теперь ты понял, что сделал большую глупость, – продолжал князь. – Но у тебя будет возможность исправиться. Тебе, мой милый, невероятно повезло. Я, не скрою, собирался убить тебя, но потом подумал, что это могло бы огорчить Феликса и вызвать у него ненужные подозрения. А я не хочу, чтобы его счастье омрачалось подобными неприятными вещами. Он счастлив сейчас со мной – впервые в жизни он по-настоящему счастлив. И я не позволю тебе, щенок, разрушить наше счастье, ты слышишь меня?! Поэтому только ради спокойствия Феликса я оставлю тебе жизнь, но это в первый и в последний раз. Если ты еще раз вздумаешь поделиться своими догадками и открытиями с ним или с кем-нибудь еще, если ты еще раз доставишь мне неприятности – я знаю много способов заставить тебя об этом пожалеть. Ты хорошо меня понял, ничтожество? Клянешься молчать обо всем?

Тадзьо не отвечал.

– Ну? – нетерпеливо прикрикнул на него князь Баторий, и Тадзьо был принужден слабо кивнуть. Но князя это не удовлетворило. – Скажи вслух! – потребовал он.

– Я... клянусь... – прошелестел Тадзьо севшим от страха голосом.

– Вот и умница, – князь Баторий улыбнулся. Его улыбка могла бы показаться вполне приятной, даже обворожительной, если бы она не обнажала кошмарные клыки.

Послышался легкий мелодичный звон металла – это шпага скользнула в ножны. Почувствовав, что опасность напороться на клинок миновала, Тадзьо наконец дал волю своей слабости: его колени подогнулись, и он медленно осел на пол.

– Ничтожество, – проговорил князь, глядя на него сверху вниз. Мягкий тон и сладкий голос так же страшно контрастировали с произносимыми им резкими словами, как клыки – с обаятельной улыбкой. – Ты меня разочаровал, Тадеуш. Когда я шел сюда, я думал, что ты попытаешься противостоять мне. Это, по крайней мере, было бы благородно, хотя и глупо. Я даже надеялся, что мы с тобой поладим, потому что я сам желаю Феликсу только добра, а люди, у которых одна цель, не могут быть врагами. Но ты слишком мелочен и труслив. Сейчас тебя меньше всего волнует судьба брата, разве не так? Ты думаешь только о том, как бы самому спастись. Жалкое создание!

Князь пренебрежительно обвел взглядом темную комнату:

– Ну и дыра! Не понимаю, как могут люди жить в таких каморках?.. Кстати, любезный, я обнаружил у тебя – подумать только! – сто тридцать восемь портретов Феликса, нарисованных твоею рукой. Это похоже на манию. Мне это не нравится. Постарайся умерить свои братские чувства, договорились? Дело в том, что я очень ревнив. Ничего не могу с собой поделать.

Князь прошелся взад вперед по комнате, с любопытством разглядывая нехитрую обстановку. Полы плаща стелились за ним волной при каждом его шаге. Этот длинный плащ, а также идеально прямая, надменная осанка зрительно делали высокой и величественной его маленькую и довольно щуплую фигуру. По-прежнему лежа на полу, Тадзек заворожено следил за ним вытаращенными глазами. Он был на грани обморока и мечтал поскорее перешагнуть эту грань, потому что чувствовал: еще немного этого ужаса – и он сойдет с ума.

– Ох, что это я! – князь сделал движение рукой, словно собирался хлопнуть себя по лбу. – Я загостился у тебя, ты не находишь, Тадеуш? Ночь так коротка, я чертовски голоден – и теряю время, произнося проповеди перед насмерть перепуганным младенцем. Пожалуй, я оставлю тебя, бедный маленький дурачок, и отправлюсь на поиски пропитания. Скажи-ка, кто живет в комнате по соседству с твоей: юноша или девушка? Это очень важно, потому что... Проклятье!

Внезапно князь замолк, и Тадзьо с ужасом осознал, что его взгляд прикован к его горлу. В том месте, куда недавно упиралось острие шпаги, на белой коже виднелась одна-единственная капля крови... Князь Баторий был очень голоден. Обычно по ночам он, оставив Феликса спать в их доме, уходил на охоту, но в результате сегодняшней встречи двух братьев его планы претерпели изменение, и он, вместо того, чтобы утолять свой голод, был вынужден отправиться объясняться с этим мальчишкой.

В третий раз за этот вечер Тадзек хотел закричать, но теперь он просто не успел. Стремительно и бесшумно князь бросился на него. Одна рука обхватила Тадзьо, крепко, безжалостно, почти парализовав его своим страшным холодным пожатием, другая рванула воротник рубашки. Тадзьо увидел, как голова князя склоняется к его шее, почувствовал, как его мягкие надушенные черные волосы касаются его лица, и в следующее мгновение услышал какой-то противный хруст, не сразу поняв, что это хрустит его, Тадзека, живая плоть, в которую вонзились клыки.

Это было последнее, что он ощутил и осознал, потому что в следующий миг наконец-то лишился чувств.

Если бы у этой сцены был как-то третий свидетель, он увидел бы, что, как только тело Тадзьо безвольно обмякло в его объятиях, князь поспешно отстранился от раны на его шее. Стефан успел выпить немного крови, чувство голода слегка притупилось, он опомнился и теперь смотрел на бесчувственного юношу с таким выражением на лице, словно сам ужасался тому, что натворил. Он не хотел его убивать, потому что боялся вызвать подозрения Феликса. И еще в ту минуту Тадзьо был необыкновенно похож на своего брата. К испугу, ясно читавшемуся на лице вампира, примешалась задумчивая нежность.

– Фельо... – прошептал, забывшись, Стефан Баторий, светлейший князь семиградский.

Он прислушался. Ему не надо было наклоняться к груди Тадзьо, чтобы уловить биение сердца. Поняв, что не причинил ему особенного вреда, он осторожно уложил бесчувственного юношу на пол и резко поднялся.

В следующее мгновение князь был уже в коридоре общежития. Подойдя к соседней двери, он постучался костяшками пальцев. Через минуту дверь распахнулась, и на пороге появилась девушка с учебником по истории книжной иллюстрации в руках – в Академии искусств как раз шла экзаменационная сессия.

– Кто вы? – спросила она, с удивлением глядя на диковинную фигуру по ту сторону порога.

– Позвольте войти, прекрасная панна, – обольстительно улыбнулся незнакомец. В его голосе, в его улыбке, в самой его внешности было что-то столь дивное и чарующее, что девушка почувствовала, что не может ему отказать.

– П-п-проходите, – проговорила она, отступая на шаг.

Он вошел, захлопнув за собой дверь.

Еще мгновение – и из-за двери донесся сдавленный вскрик девушки. Затем все смолкло.

Агнешка спала, свернувшись калачиком на двуспальной кровати, которая после ухода Феликса была для нее слишком велика. Вдруг в ее беспокойный сон ворвался резкий звонок в дверь. Она пошевелилась и что-то пробормотала, но не проснулась. Однако пронзительный звонок раздавался снова и снова, и в конце концов она встала и неверной походкой направилась в прихожую, на ходу пытаясь проснуться.

– Кто там? – со сна ее голос прозвучал хрипло.

– Это я, – послышался в ответ звенящий голос Тадзьо. – Открой скорее!

– Ты хоть знаешь, который час? – начала Агнешка и тут же воскликнула совсем другим тоном: – Матерь Божья! Что случилось?

Тадзьо ввалился в квартиру смертельно бледный, растрепанный и растерзанный. Глаза его почти выпрыгивали из орбит, руки, которыми он почему-то закрывал свое горло, мелко дрожали. Он с трудом держался на ногах и шатался, точно пьяный.

– Помоги мне! – истерически закричал он. –Я ранен! Мне нужна перевязка! Сделай же что-нибудь!

С этими словами он отнял руки от шеи, и Агнешка к своему ужасу увидела у него на горле знакомый след от укуса.

– Тадзек! – только и смогла вымолвить она.

Держась за стену, Тадзьо медленно сползал на пол. Агнешка, опомнившись, побежала за аптечкой. Как бы невероятно все это ни выглядело, профессиональная закалка взяла свое. Перед Агнешкой был человек, нуждающийся в медицинской помощи, и она словно на автопилоте приступила к выполнению своих обязанностей.

– Запрокинь голову назад, – велела она, ловко срывая целлофановую обертку с упаковки ваты и одновременно открывая зубами пузырек с дезинфицирующим раствором. Тадзьо послушался, и Агнешка внимательно осмотрела рану у него на шее.

– Этого не может быть! – воскликнула она.

– Чего не может быть? – слабым голосом спросил Тадзьо.

– Не может быть, чтобы ты до сих пор был жив, – прошептала она. – Он... оно прокусило тебе артерию. Ты должен был умереть от потери крови. Ты понимаешь, что это такое – разорванные стенки артерии? Кровь должна хлестать из такой раны фонтаном! Тадзьо, это невозможно! Так не бывает!

Не веря своим глазам, Агнешка исследовала след от укуса. Он был аккуратный, но очень глубокий. В противоречие всем законам природы края ранок не затягивались корочкой и вообще казались бескровными. Пульс оказался учащенным – несомненно, от волнения, – и это свидетельствовало о том, что Тадзьо потерял совсем немного крови. Он не нуждался в перевязке, и Агнешка ограничилась тем, что промыла ранку и залепила ее пластырем.

– Может, расскажешь, как это случилось? – спросила она, подавая ему стакан, в который накапала валерьянки.

– Ты мне все равно не поверишь, – ответил Тадзьо. Дробь, которую выбивали его зубы о край стакана, звучала едва ли не громче, чем его голос.

– Знаешь, после того, как я увидела артериальную рану, из которой не льется кровь, я поверю всему, – абсолютно серьезно ответила Агнешка, надевая на шприц иглу и распечатывая ампулу с какой-то прозрачной жидкостью.

И Тадзьо поведал ей обо всем пережитом. Разумеется, его взволнованному повествованию недоставало логики и связности, но суть Агнешка уловила. Поверила ли она ему? Если бы ей довелось выслушать этот рассказ при свете дня, в спокойной обстановке, она, пожалуй, сочла бы его плодом бредового воображения Тадзьо. Но сейчас, посреди ночи, когда перед ней сидел смертельно перепуганный юноша с этой фантастической раной на шее, она была готова поверить во что угодно.

– Что ты теперь намерен делать? – спросила она.

– А что ты сделала бы на моем месте? – тихо отозвался Тадзьо.

– На твоем месте я пошла бы в полицию. Понимаешь, ты единственная жертва, которая после нападения осталась в полном сознании. Надо рассказать им, как все было. Послушай, а может, этот князь – не настоящий вампир? Вдруг это какая-нибудь гениальная мистификация?

– В полицию? – Тадзьо истерически хохотнул. – Да они мне ни в жизнь не поверят! Если даже ты, и то сомневаешься. Ну а если и поверят, то все равно не смогут поймать его, а если и поймают, то не сумеют удержать взаперти. А он узнает, что это я им обо всем рассказал, и... можешь себе представить, что он тогда со мной сделает!

Агнешка помолчала, обдумывая ситуацию, и наконец сказала:

– Да, наверное, ты прав. Лучше помалкивать об этом.

– Помалкивать! – Тадзьо закрыл лицо руками. – Подумай о Феликсе! Он живет бок о бок с этим... существом! Мало того: он с ним спит! Это омерзительно. И я боюсь даже подумать о том, что его ждет! Наверняка князь готовит ему нечто совсем ужасное, если до сих пор не сподобился просто убить его!

– Боюсь, что мы ничего не сможем с этим поделать, Тадзьо.

– Он тоже так считает. Он уверен, что мы бессильны против него. Он смеялся надо мной, говорил, что я ничтожество, что я ничего не смогу сделать для Феликса, потому что я трус... – Тадзьо убрал руки от лица, и глаза его сверкнули сухим нездоровым блеском. – Но он ошибся. Я этого так не оставлю. Я, конечно, не побегу в полицию, я с ним сам справлюсь.

Замолкнув, Тадзьо уставился в одну точку, словно что-то обдумывая.

– Но Феликса надо предупредить в любом случае, – сказал он наконец. – Надо объяснить ему любой ценой, что представляет собой его дружок.

– Он тебе не поверит, – покачала головой Агнешка. – Ты ведь уже пытался с ним говорить и сам убедился, что это бесполезно.

– Если его не убедит вот это, – Тадзьо коснулся рукой залепленной пластырем ранки на шее, – значит, придется ему показать его драгоценного Стефана в действии.

– Но как ты собираешься это сделать?

– С твоей помощью, – ответил Тадзьо. – Надо сделать так, чтобы Феликс пришел ночью в твою больницу. Пусть проведет ночь в блоке 18-С, когда там будет лежать очередная жертва, и увидит все своими глазами.

– А если там ничего не случится? Что, если это все наше разыгравшееся воображение? Вдруг люди просто умирают сами по себе? Они ведь поступают к нам в крайне тяжелом состоянии.

– Ну да, конечно, все дружно умирают в одно и то же время, – язвительно возразил Тадзьо и добавил: – Брось, ты сама понимаешь не хуже меня, кто их навещает ночью и отчего их находят мертвыми по утрам. Иначе с чего бы в ночные часы все вы стараетесь десятой дорогой обходить блок 18-С? Скажешь, нет? Пусть Феликс посмотрит на все это. Тогда он поверит.

– А если он... – Агнешка нерешительно запнулась.

– Ты хочешь спросить, что будет, если князь заметит, что Феликс за ним следит? – сказал Тадзьо неожиданно жестко и сурово. – Знаешь, любая развязка лучше, чем теперешняя ситуация, когда Феликс живет с ним, сам не зная, кто он на самом деле.

Феликс работал у себя в студии над проектом оформления помещения нового бара, когда новая секретарша, заменившая погибшую Ромолу, доложила о приходе его брата. «Ну вот, – раздосадовано подумал Феликс, – а как хорошо пошла работа...» Но, как всегда, у него не хватило духу выпроводить младшенького, не повидавшись с ним, когда он о том просил.

Тадзьо вошел в студию. Он казался спокойным, но это было то мертвое и пугающее спокойствие, которое обычно наступает после продолжительной истерики. Молча он размотал длинный шарф, который красовался у него на шее, и продемонстрировал брату отметины на своем горле. Затем ровным и бесстрастным тоном рассказал ему о том, что произошло у него в общежитии вчера вечером. Увидев следы от укуса на шее Тадзьо, Феликс поначалу пришел в ужас, но по мере его рассказа на его лице все отчетливее обозначалась скептическая гримаса.

– Скажи мне, Тадзьо, – проговорил он, – с кем еще, кроме меня, ты делился своими фантастическими версиями относительно князя Батория?

– Только с Агнешкой, – ответил Тадзьо.

– Агнешка не в счет, потому что ей ты, как я понимаю, рассказал обо всем после своей... хм... беседы с князем. Выходит, кроме меня ты никому ничего не говорил. Довольно странно, потому что вся эта история похожа на розыгрыш. Можно подумать, будто твои друзья из Академии, узнав о твоем помешательстве на вампирской почве, решили поразвлечься и устроили этот маскарад.

– Ну да, и в шутку прокусили мне артерию, – ехидно прибавил Тадзьо. – И умудрились сделать так, что я при этом не потерял ни капли крови, не считая, разумеется, того, что они у меня высосали.

Феликс не нашелся, что возразить, но это не убавило его скептицизма.

– Вообще странно, что ты остался после этой дикой истории в добром здравии, – заметил он. – Это не похоже на почерк нашего вампира. Обычно после него жертвы попадают в реанимацию и ночью благополучно мрут.

– Он же сам сказал, что не хочет меня убивать, чтобы ты ничего не заподозрил.

– Если увидишь его еще раз, передай ему, чтобы он не волновался: вам с ним придется очень постараться, чтобы я что-то заподозрил.

– Ты не веришь мне?

– Прости, Тадзек, но в то, что ты мне рассказал, поверить не-воз-мож-но.

Но даже после этого заявления Тадзьо сохранил свое вымученное спокойствие.

– Хорошо, – сказал он с самым кротким видом, – значит, у нас осталось последнее средство. Ты читал сегодняшние газеты? В больницу попала новая жертва – кстати, моя однокурсница и соседка по общежитию. Она жила через стенку от меня. Видно, князь после встречи со мной навестил ее, и сейчас она находится в реанимационном отделении больницы – как раз там, где работает Агнешка. Сам знаешь, что случится с ней этой ночью. И у тебя есть возможность это увидеть. Приходи ночью в больницу и посмотри, что там происходит. Не волнуйся, тебя впустят в реанимационное отделение, Агнешка позаботится об этом.

– Думаешь, мне делать больше нечего, кроме как торчать по ночам в больнице? – хмыкнул Феликс.

– А может, ты просто боишься? – вкрадчиво поинтересовался Тадзьо. – Боишься увидеть нечто такое, чего не желаешь видеть, на что предпочитаешь закрывать глаза, а?

Феликс раздраженно промолчал.

– Если ты не хочешь ничего знать – дело твое, – заключил Тадзьо. – Но в таком случае не обманывай ни меня, ни себя. Не говори: «Я в это не верю». Говори: «Я не хочу в это верить».

– Ты уже был в полиции? – Феликс попытался сменить тему.

– Нет, и не собираюсь.

– И зря.

– Ты так считаешь? – пропел Тадзьо. – Учти: тогда мне пришлось бы все рассказать полиции про твоего Стефана, которого ты якобы видел раз в жизни. Ты хочешь, чтобы тебя привлекли к ответственности за ложные показания?

Феликс опять промолчал.

После ухода Тадзьо он вновь занялся последним заказом, но никак не мог сосредоточиться на работе. Странные мысли лезли в голову. Почему Тадзьо так себя с ним ведет? Он словно повзрослел за минувшую ночь. Вжился в роль бесстрашного охотника на вампиров? Нет, вряд ли дело только в этом – перемены, произошедшие с ним, гораздо глубже и серьезнее. Может, это все от пережитого потрясения? Конечно, он испугался, да и кто бы на его месте не испугался? Даже если в его рассказе лишь сотая доля является правдой, все равно случившееся с ним страшно и дико. Какие могут быть объяснения этому происшествию? Черт, и ведь никуда теперь не обратишься, потому что иначе – тут Тадзьо прав – придется рассказать про Стефана, которого Феликс фактически укрыл от полиции. Кстати, правильно ли сделал, что укрыл? Может ли он поручиться, что это не Стефан в самом деле вампирствует по ночам? Ведь нельзя отрицать, что у Стефана очень странные привычки. При первой встрече он произвел на Феликса впечатление редкостного чудика, чуть ли не психа. Может, он и вправду... того. Не обязательно быть трехсотлетним князем Баторием, чтобы нападать по ночам на людей и пить их кровь, для этого достаточно просто свихнуться. Стефан слишком увлекается готическим антуражем. Вдруг у него на этой почве поехала крыша? Феликсу неожиданно пришло в голову, что он не знает, чем Стефан занимается по ночам. С тех пор, как он перебрался в этот странный дом на набережной, он стал очень крепко засыпать. Возможно, свежий речной воздух был тому причиной, но, как только Феликс закрывал глаза, он проваливался в глубочайший сон и просыпался – вернее, приходил в себя – только утром. Разбудить его раньше утра, казалось, не могла никакая сила, и Стефан вполне мог тихонько встать с постели и выйти из дома незамеченным...

Феликс почувствовал, что должен немедленно поговорить обо всем этом со Стефаном. Наверное, Стефан будет смеяться над ним, может быть, даже обидится. Ну и что? Все лучше, чем подозрения и неизвестность.

И, бросив все дела, он поспешил домой.

Часы показывали половину третьего, солнце стояло высоко в небе и грело уже совершенно по-летнему – для Стефана самое неприятное время. Конечно, он сейчас сидит в своем подвале... в том самом подвале, в котором Феликс так никогда и не побывал. «Ты же знаешь о моей болезни, – говорил ему Стефан. – Подвал должен быть полностью защищен от солнечного света. Как только ты откроешь дверь, свет неминуемо проникнет в помещение, а это очень нежелательно». Да уж. «Ты же знаешь о моей болезни». Что за болезнь такая? Хронический вампиризм?

Феликс решительно постучал в окованную железом дверь, ведущую в подвал.

– Стефан! Это я. Мне надо срочно с тобой поговорить!

В ответ не раздалось ни звука.

– Послушай, это очень важно, – продолжал Феликс. – Неужели ты не можешь один-единственный раз на секунду впустить меня? Ну не умрешь же ты от этого.

Молчание.

Феликс почувствовал, как тело под рубашкой покрывается холодным потом.

– Ладно, – сказал он минуту спустя изменившимся голосом, – ты не можешь меня впустить, я все понимаю. Но, черт побери, разговаривать-то ты можешь! Давай поговорим через дверь.

Но в подвале царила все та же мертвая тишина. Феликс приник к двери, пытаясь уловить если не голос Стефана, то хоть какой-то ответный звук, хоть какое-то шевеление. Тщетно.

Потеряв терпение, он стал колотить в дверь ногами.

– Стефан! Эй, Стефан, ответь мне!

Какое облегчение он испытал бы, открой Стефан в ту минуту дверь! Но из подвала не доносилось не звука, и это заставляло предположить, что Стефана там нет или же что он... Ну что он может там делать, Боже правый?! Спать? При его ночном образе жизни это неудивительно. Но Феликс, молотя в железную дверь, поднял такой шум, который разбудил бы и мертвого. Феликс не знал, что и думать.

Как бешеный, он кинулся в дом, намереваясь все перерыть, но найти дубликат ключей от подвала и войти. Он методично обшарил все жилые комнаты, двигал мебель, вытряхивал все вещи из ящиков, но ключей так и не нашел. Поняв, что все поиски тщетны, Феликс бессильно опустился на стул и перевел дух. Теперь попасть в подвал казалось ему вопросом жизни и смерти. Но как это сделать? Выломать дверь? Феликс не побрезговал бы и этим способом, если бы обладал достаточной силой для того, чтобы справиться с тяжеленной, окованной железом дверью. Что же делать?

Как это говорил Тадзьо: «У нас осталось последнее средство». Остается только пойти ночью в больницу.

Как ни был Феликс взволнован, у него хватило самообладания на то, чтобы совершить хитрый маневр. Он решил, что если просто не явится ночью домой, это будет подозрительно. Значит, надо оставить Стефану записку, дабы он ни о чем не тревожился. И Феликс положил на обеденный стол вырванный из блокнота листочек, на котором нарочито размашисто, чтобы скрыть дрожание руки, написал: «Дорогой Стефан, я хотел зайти к тебе днем для срочного разговора, но ты так и не открыл, и теперь мне приходится ограничиться запиской. Я вынужден срочно уехать из города по делам. Вернусь завтра днем. Целую».

– Здесь не курят, – процедила сквозь зубы Яня.

– Прошу прощения, – Феликс убрал сигарету обратно в пачку и отвернулся, пытаясь избежать неприязненного взгляда медсестры: она явно невзлюбила его за то, что он бросил Агнешку.

Каролинка, другая медсестра на ночном дежурстве, разглядывала его с откровенным любопытством. Так вот он какой, Агнешкин бывший. Высокий, светловолосый... Весьма неплохо.

Сама Агнешка в ту минуту совершенно не думала о своей личной жизни. Ей, как всегда на ночном дежурстве, было тревожно, а после того, что случилось с Тадзьо, – совсем не по себе. Яня и Каролинка, конечно, тоже боялись, но их страхи были неопределенными и безотчетными, и если бы кто-нибудь заговорил с ними о князе Батории, они только засмеялись бы, – вероятно, несколько деланно и принужденно, но засмеялись. Да и Агнешка, по правде сказать, сомневалась, что рассказ Тадзьо на сто процентов правдив. Однако что-то с ним все же действительно произошло – тому доказательством следы на горле. И сейчас ей очень не хотелось, чтобы Феликс поднимался в блок 18-С.

– Может, тебе не идти? – в который раз за прошедшие несколько часов обратилась она к нему. Яня и Каролинка из другого угла ординаторской наблюдали за их тихой беседой во все глаза, подозревая, что являются свидетельницами воссоединения двух сердец.

– Брось, – ответил Феликс. – Я больше чем уверен, что на самом деле там нет ничего страшного. Я иду туда в основном для успокоения – ну, чтобы отделаться от всяких мыслей, понимаешь?

– Но ведь больные умирают, – напомнила ему Агнешка. – Они действительно умирают.

– Еще бы им не умирать, когда вы, медсестры и врачи, оставляете их без помощи на несколько часов и отсиживаетесь тут, в ординаторской.

– А если там и в самом деле кто-то... что-то происходит?

– Тогда мы, по крайней мере, будем знать об этом. Должен же кто-то наконец все увидеть своими глазами. Нельзя жить одними предположениями, надо знать, по крайней мере, с кем мы имеем дело.

– Это может быть опасно.

Феликс отвернул полу кожаной куртки и показал ей маленький «смит-и-вессон» во внутреннем кармане. Агнешка кивком головы похвалила его предусмотрительность, затем сняла с себя крестик на цепочке, поцеловала и надела ему на шею. Феликс так же молча приложился губами к кресту и спрятал его под рубашку.

– Пора, – заметил он, взглянув на часы. Было начало второго. Смерть жертв вампира обычно наступала после двух часов, но слежку стоило начинать заранее.

– Я... пойду с тобой, – вдруг решительно заявила Агнешка, поднимаясь со стула.

Феликс мягко усадил ее на стул.

– Лучше не стоит.

У Агнешки не хватило смелости и самоотверженности на то, чтобы настаивать.

Феликс вышел из ординаторской в больничный коридор, казавшийся ярко освещенным, почти сияющим из-за того, что свет мощных ламп в матовых белых плафонах отражался от белых же стен. Он хотел пойти к лифтам, но вспомнил предостережение Тадзьо. Младшенький, узнав, что он все-таки собрался в больницу, устроил ему целый инструктаж, и одной из его рекомендаций было – не пользоваться лифтом: «У них очень тонкий слух, и для него не проблема расслышать, как лифт движется в шахте и уже тем более как он остановится на восемнадцатом этаже. И тогда он либо сбежит, либо нападет на тебя. Поэтому старайся по возможности не шуметь». Феликс счел этот совет вполне разумным, благо для того, чтобы расслышать, как шумит лифт в больнице ночью, не надо обладать таким уж феноменальным слухом.

Подниматься пешком на восемнадцатый этаж при других обстоятельствах было бы непросто, но Феликс не мог устать, потому что шел очень медленно и едва ли не на каждой площадке останавливался и прислушивался. Лестницей пользовались редко, и она была весьма слабо освещена. Преодолев половину пути, Феликс глянул вниз: бесчисленные пролеты, платформы и ряды перил терялись в темноте, и лестница казалась поистине бесконечной. Он посмотрел наверх: то же самое. И тишина, и никого вокруг, и множество поворотов, неосвещенных уголков, где может прятаться кто угодно...

Зря он все-таки оглядывался по сторонам. Этого ни в коем случае нельзя было делать. Оказавшись в опасном месте, нужно быть начеку, но не прислушиваться и не приглядываться, пытаясь услышать или увидеть то, чего нет, иначе разыграется воображение и – паника. И Феликс не то что запаниковал, – его парализовал какой-то дикий страх, так, что он почувствовал себя не в силах сдвинуться с места. Он сунул руку в карман и достал пистолет, надеясь с его помощью вернуть себе ощущение безопасности (пистолету он пока доверял больше, чем Агнешкиному крестику). Теперь надо было подниматься.

Он заставил себя миновать целый пролет, быстро взлетев по ступенькам – именно взлетев, потому что теперь он уже беспокоился не о том, чтобы производить как можно меньше шума, а о том, как бы поскорее подняться на нужный этаж. Еще ступеньки, десятый этаж, ступеньки, платформа, ступеньки, одиннадцатый... Господи, как же здесь темно! И сколько поворотов! Феликс бежал по ступенькам, и гулкий стук его каблуков повторяло эхо у подножья лестницы. Воображение окончательно разыгралось, и ему казалось, что это вовсе не эхо, что это кто-то гонится за ним большими, тяжелыми шагами, перепрыгивая через две ступеньки.

Он уже почти добрался до восемнадцатого этажа, как вдруг погас свет.

Изгибы линии ЭКГ, высвечивавшиеся на маленьком экране, мало-помалу становились все менее крутыми и частыми. Но еще до того, как синусоида окончательно превратилась в прямую, князь Баторий оторвался от распростертой перед ним девушки – той самой, которую он вчера навестил в общежитии Академии искусств.

И в этот момент его слух уловил какой-то шум на дальней лестнице.

– Кто-то идет сюда, – проговорил князь, не смущаясь тем, что, судя по электрокардиограмме, девушка была уже мертва и, стало быть, не могла его слышать. – Я, пожалуй, пойду принимать гостей, а ты, моя прелесть, покойся с миром.

Он нежно поцеловал ее в лоб и заботливо стер перчаткой кровавый отпечаток своих губ. Затем с легким звоном извлек из ножен шпагу и выскользнул в коридор.

Всей душою князь ненавидел эту проклятую больницу. Здесь было слишком светло, да и донорская кровь, которую переливали его жертвам, по своим вкусовым качествам оставляла желать лучшего. Он не появлялся бы здесь, если бы не необходимость доводить дело до конца. Ни одна жертва не должна была выжить, чтобы не рассказать потом этим любопытным полицейским во всех красочных подробностях о том, что с ней случилось. Осторожность превыше всего – таково первое правило.

Но сейчас по лестнице кто-то поднимался, и это обстоятельство обещало князю некое развлечение. Он был страстным охотником: при жизни – на дикого зверя, потом – на людей. Однако для начала надо что-то сделать с электричеством.

Прикрывая рукой глаза от слепящего света в коридоре, князь нащупал на стене толстый провод и аккуратно ткнул в него шпагой. Дождем брызнули синие искры, и следом наступила темнота.

Феликс замер на лестничной платформе и прижался к стене, не решаясь вздохнуть. Палец осторожно нащупывал предохранитель на рукояти пистолета.

И вдруг откуда-то с верхнего пролета послышалось:

– Эй, кто здесь?

Голос был молодой, ясный, приятный, а в заданном вопросе не слышалось ничего угрожающего – лишь безмятежное легкое любопытство. И еще этот голос... Феликс узнал его при первом же звуке. Он содрогнулся, пистолет вывалился из одеревеневшей руки и упал на кафельный пол со звуком, который в этой страшной темноте показался оглушительно громким.

– Вы слишком шумите, а больным нужен покой, – лился сладкий голос сверху. – Как вам не стыдно? Лучше идите сюда, ко мне. Ну же, не заставляйте меня гоняться за вами!

Прекрасно сознавая тщетность любых попыток к бегству, Феликс тем не менее отступил с лестничной площадки в коридор шестнадцатого этажа. Из дверного проема он увидел на лестничной площадке этажом выше какую-то черную тень.

– Почему вы убегаете? – произнесла тень. – Вот интересно, с чего вы вдруг решили, что я представляю для вас опасность? Ладно, хотите от меня прятаться – попытайтесь. Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать!

Раздался задорный заразительный смех, словно речь шла о какой-то веселой игре. И в следующее мгновение тень легко скользнула в щель между перилами и одним прыжком, более напоминающим полет, грациозно переместилась с площадки семнадцатого этажа на площадку шестнадцатого. Феликс все еще стоял в дверном проеме, и они оказались лицом к лицу.

Перед Феликсом стоял Стефан собственной персоной – его можно было узнать несмотря даже на то, что он был в парике. В одной руке у него была обнаженная шпага, через другую был переброшен, точно шлейф платья, край длинного широкого плаща. Торжествующая улыбка играла на губах, которые, как Феликс с ужасом заметил, были перепачканы чем-то темным. Та же темная жидкость стекала по подбородку и пятнала белоснежную батистовую рубашку. В слабом свете, проникавшем через окно с улицы, поблескивал клинок шпаги и... белые клыки, почти упиравшиеся в нижнюю губу.

Сколько длилась эта пауза? Вряд ли больше полуминуты, но для Феликса она была длиннее вечности.

– Феликс, это ты?! – воскликнул наконец Стефан, и звук его голоса вывел Феликса из оцепенения – он пошатнулся и свалился на пол.

В ту ночь в больнице умер не один пациент реанимационного отделения, а четырнадцать – целое крыло здания оказалось временно обесточенным, и из строя вышли все электрические аппараты, от которых зависела жизнь многих больных. Причиной аварии послужило то, что кто-то перерезал провод в блоке 18-С.

На лестничной площадке шестнадцатого этажа был найден пистолет системы «смит-и-вессон», но полиция затруднилась определить, принадлежал ли он злоумышленнику или иному лицу.

Обо всем этом на следующий день сообщили все газеты.

Агнешка, Яня и Каролинка могли бы еще кое-что добавить к этому сообщению, если бы не боялись, что их уволят с работы за то, что они впустили в блок 18-С постороннего, а также иных, менее определенных и вместе с тем более страшных последствий. Они могли бы рассказать, что найденный на лестничной площадке пистолет принадлежал Феликсу, который в час ночи отправился в блок 18-С и не вернулся назад.

Феликса вырвал из забытья звавший его женский голос:

– Пан Жилинский! Пан Жилинский!

Открыв глаза, он обнаружил, что лежит на кожаном диване в своей студии (это было просто прекрасно, потому что если бы ему случилось очнуться в доме Стефана, его психика этого не выдержала бы). Над ним стояла уборщица, которая как всегда ранним утром пришла наводить порядок в помещениях дизайнерского агентства.

– А... это вы... Послушайте, вы можете идти, – слабым голосом пробормотал Феликс. – Да-да, идите, сегодня работы не будет.

Уборщица удалилась, решив про себя, что дизайнер накануне напился в дымину, ну и, само собой, какая же работа может быть с бодуна?

После ее ухода Феликс хотел позвонить секретарше и сказать ей, чтобы она тоже не приходила, но почувствовал себя не в силах разговаривать с кем-либо и ограничился тем, что прилепил скотчем записку к двери и надежно запер все замки. Затем снова лег на диван и закрыл глаза.

Он был страшно слаб, и его слегка лихорадило, но причиной тому были исключительно душевные переживания, поскольку в остальном он был цел и невредим. Если бы не эта слабость, он, возможно, вышел бы из офиса и купил себе какой-нибудь выпивки – ему страшно хотелось забыть хоть на время то, что случилось в эту ночь.

Что он чувствовал? Прежде всего, сожаление. Но сожаление вовсе не о своей слепоте (как он мог, в самом деле, не замечать очевиднейшие вещи?!), не о десятках жертв, которые погибли исключительно потому, что Феликс был слеп и глух и не помог полиции, не об Агнешке, оставленной страшно подумать, ради кого... Нет, он сожалел не о том, на что открылись его глаза, но о самом факте, что они открылись. Он был готов отдать все на свете за то, чтобы минувшая ночь совершенно изгладилась из его памяти. И пусть бы все шло по-прежнему, пусть бы Стефан оставался загадкой на веки вечные... Они гуляли бы вечерами по берегу Вислы, а потом возвращались в свой чудесный дом и там в мерцающем свете свечей разговаривали бы или занимались любовью... Феликс мог бы рисовать. И пусть бы где-то там при загадочных обстоятельствах умирали люди – какое ему до них дело?..

Шли часы. Феликс то погружался в дремоту, то вновь просыпался. Между тем свет, широким потоком льющийся в студию сквозь широкие окна, стал тускнеть. На улице зажглись фонари. Наступал вечер, а за ним близилась ночь. И эта ночь наверняка принесет кому-то смерть – какому-нибудь парню или девушке. А может быть даже самому Феликсу. Вряд ли Черный Князь Баторий оставит в живых того, кто знает его тайну.

Но, с другой стороны, если Стефан хотел его убить, он вполне мог бы сделать это и вчера. Что ему помешало?.. Ах, ну конечно! Феликс дотронулся рукой до крестика, который дала ему Агнешка и который все еще был у него на шее.

Феликс с трудом спустил ноги на пол и сел на диване. Он закрыл лицо руками. Плечи вздрагивали, словно от рыданий, но глаза были сухи.

– Я так любил тебя, – сказал он в темноту. – А теперь вынужден носить крест, чтобы ты не перегрыз мне горло!..

– Кресты в таких случаях не помогают... – прозвучало в ответ. Феликс решил, что у него слуховая галлюцинация. Знакомый высокий голос прозвучал так отчетливо, что можно было подумать, будто...

Феликс резко оглянулся.

Ну да, не «будто», а так и есть – за его спиной виднелась тень, сгусток темноты, принявший форму невысокой тонкой человеческой фигуры. Феликс заметил, что, несмотря на бесшумность, Стефан сегодня двигается как-то слишком медленно и словно бы через силу, а выглядит еще более худым и изможденным, нежели обычно. Темные глаза ввалились и напоминали два зияющих провала на мертвенно-бледном лице.

– Ну, вот и ты, – почти равнодушным тоном произнес Феликс. – Пришел убить меня?

– Зачем ты так, Фельо? – Стефан приблизился и сел рядом.

Теперь Феликс мог рассмотреть, что на Стефане надета обычная, даже чересчур простая одежда – джинсы и линялая футболка, которая к тому же была ему велика на несколько размеров и нелепо висела на костлявых плечах.

– Где же твой знаменитый наряд? – едко осведомился Феликс. – Где бархатный плащ и шпага? Ты ведь всегда их надеваешь, когда собираешься навестить очередную жертву? Так почему сегодня нарушаешь традицию? Давай, надевай свой вампирский костюм. Ну, что же ты?

– Он... он тебе не нравится, – Стефан выглядел сникшим и опустошенным.

– Как мило с твоей стороны считаться с моим мнением, – Феликс саркастически расхохотался. – Черт подери, ты ведь все это время бессовестно обманывал меня!

– Я хотел оградить тебя...

– Оградить?! От чего?! – Феликс схватился за голову. – Знаешь, что ты наделал?! Ты дал мне все, о чем только можно мечтать, а потом отнял обратно! На какой-то миг ты заставил меня поверить, что мы счастливы, что у нас любовь...

– Но это правда, Фельо. Я действительно люблю тебя.

Холодная ладонь отыскала в темноте руку Феликса, мягко накрыв ее собою. Тот брезгливо отдернулся.

– Не прикасайся ко мне! У тебя жутко ледяные руки! Они совсем не похожи на человеческие.

– Наверное, потому что они не человеческие, – Стефан попытался улыбнуться, но его голос задрожал и сорвался. – Раньше ты вроде не возражал...

– Раньше все было по-другому.

– Что было по-другому?! – Стефан вплотную придвинулся к Феликсу, заглядывая ему в лицо своими блестящими глазами, которые тоже мало походили на человеческие – глубокие, лишенные зрачка, с радужной оболочкой, окруженной каким-то красноватым ободком, который словно фосфоресцировал. – Разве что-то изменилось с тех пор в тебе или во мне, если не считать того, что ты узнал правду?

– Такая правда способна убить всякую любовь!

– Но только не нашу, – Стефан потянулся к губам Феликса.

– Не старайся меня растрогать, – Феликс оттолкнул его. – И нечего прикидываться невинным ягненком. Сегодня я многое понял. Значит, это ты убил всех тех людей, которых доставляли в больницу с прокушенным горлом? Ты действительно чудовище, Стефан. Таких, как ты, не должно быть.

– Вот как? Отчего же? – в глазах Стефана полыхнула молния. Он медленно поднялся и посмотрел на Феликса сверху вниз. Теперь, несмотря на невзрачную современную одежду, перед Феликсом вновь стоял светлейший князь семиградский.

– Что ужасного или несправедливого в том, что я живу в соответствии со своим характером? – надменно вопросил он. – Друг мой, все люди по своей природе хищники. Каждый день мы поедаем мясо убитых животных. Так почему бы мне не отведать человеческой крови? Кто такие люди, как не обычные животные? Вся история человечества – это непрерывное пожирание слабейших сильнейшими... Все люди делятся на хищников и жертв. Проблема лишь в том, что обычные люди в состоянии постичь только ничтожно малую часть своей истинной природы...

Стефан умолк, заметив на лице слушателя гримасу ужаса и отвращения.

– Уходи, – тихо произнес Феликс, отворачиваясь от него.

– Фельо...

– Убирайся прочь, я больше не хочу тебя ни слышать, ни видеть!

– Значит, между нами все кончено? Фельо, ты... действительно прогоняешь меня? Ты больше не можешь меня любить?

Круглые глаза Стефана моргнули, словно стараясь загнать обратно вглубь непрошенные слезы.

– Что ж... – невнятно произнес он внезапно севшим голосом. – Значит, все было зря... Хорошо, я уйду... Тем более что сейчас мне необходимо... Я... мне... – и тут вдруг Стефан зашатался и рухнул на пол.

– Нечего прикидываться, – недоверчиво произнес Феликс. – Тебе действительно лучше сейчас уйти... Стефан, что с тобой?!

Тело Стефана изогнулось в жуткой судороге, как будто сквозь него пропустили разряд электрического тока. Острые длинные ногти конвульсивно скребли по паркету, оставляя глубокие бороздки, с такими звуками, что у Феликса свело скулы. Синие вены набухли и рельефно проступили под бледной кожей, натянутой так туго, что казалось, будто кости вот-вот прорвут ее насквозь.

Не помня себя, Феликс кинулся к нему, схватил в охапку, чтобы остановить этот страшный припадок. Стефан судорожно дернулся и... отшвырнул его как котенка. Феликс отлетел в дальний угол комнаты и ударился затылком о стену. Никакой человеческой силы не хватило бы на то, чтобы совершить такое!

Пока Феликс приходил в себя, скорчившись у стены и ощупывая затылок, припадок у Стефана мало-помалу прекратился. Он лежал ничком на полу, и его беспомощная, какая-то изломанная поза заставила Феликса усомниться в том, жив ли он вообще. Он подполз к Стефану и потряс его за плечо:

– Стефан, ты меня слышишь?

Стефан по-прежнему не шевелился. Когда Феликс встряхнул его, он безвольно перекатился с живота на спину. Феликс коснулся бледной холодной щеки, осторожно откинул со лба густую челку, взял руку, вялую и безжизненную, словно срезанная виноградная плеть, пытаясь нащупать пульс... И тут же сам нервно рассмеялся над нелепостью своих действий. «Матерь Божья, что я делаю? Пытаюсь найти пульс у существа, которое уже триста с лишним лет как мертво!»

Феликсу стало по-настоящему страшно. Он не знал, что случилось, но шестое чувство подсказало ему, что именно он, Феликс, виноват в случившемся. А именно – оброненное им в гневе коротенькое слово «уходи». В это мгновение Стефан до жути напомнил ему Тадзьо – такого, каким тот выглядел после грубой и жестокой выходки Феликса во время их объяснения на следующий день после гибели Ромолы. И вот опять он причинил боль близкому существу, может, даже убил его – одним-единственным сказанным сгоряча жестоким словом.

– Стефан, пожалуйста, очнись... – в отчаянии простонал он, осторожно тряся за плечи безжизненно обмякшее тело.

И наконец услышал слабый, еле слышный (Феликсу пришлось вплотную наклониться к лицу Стефана, чтобы уловить его), похожий на шелест голос:

– Не надо, не приближайся... Я слаб, но все еще опасен... Я уже больше суток не пил крови...

Решение Феликса созрело немедленно. Он пошарил у себя на столе и нашел лезвие, которым затачивал карандаши. Этим лезвием Феликс, морщась, полоснул себя по запястью. Сначала края ровного глубокого пореза были белыми, потом выступила одна темная капля крови, другая, третья. Феликс прижал рану к губам Стефана.

Он сразу понял, что нашел верное средство – веки Стефана почти сразу же затрепетали, и он открыл глаза. Однако не успел Феликс обрадоваться, как почувствовал, что острые зубы впились ему в руку, но уже не там, где был порез, а возле локтя. Феликс вскрикнул, рванулся, но Стефан в мгновение ока подмял его под себя. С каждым жадным глотком к нему возвращались прежние силы. Теперь Стефана уже не интересовало ни кровоточащее запястье, ни местечко на сгибе руки, – он явно намеревался впиться Феликсу в шею. Но в последний миг огромным усилием воли остановился. Лязгнув зубами, словно хищник, от которого ускользнула добыча, Черный Князь Баторий выпустил свою несостоявшуюся жертву.

– Что, крест мешает? – криво усмехнулся Феликс, переводя дыхание.

Стефан вернул ему усмешку и, протянув руку, молниеносно сорвал с его шеи цепочку с крестом и отшвырнул в сторону.

– Как видишь, крест тут ни при чем. А сейчас ступай, перевяжи свою рану.

– Я в порядке...

– Иди! – прикрикнул Стефан. – Неужели не понимаешь: мне нельзя видеть кровь, когда я голоден!

Феликс его прекрасно понял и поспешил убраться. Он промыл раны и тщательно перевязал их, разорвав висевшее возле раковины полотенце на две части. «Интересно, почему он укусил меня именно сюда? – подумал Феликс, перевязывая след от зубов Стефана на сгибе руки. – Наверное, здесь кровеносный сосуд покрупнее». Он вспомнил, как яростно Стефан набросился на него, как клацнули его зубы, когда он остановился... «Черт побери, он действительно вампир. Настоящий вампир, похлеще долбаного каунта Дракулы!» Но эта мысль почему-то не внушила Феликсу того страха, который должен по логике вещей возникнуть у человека при столкновении со сверхъестественным существом. Он привык к Стефану, а поэтому доверял ему. Да-да, именно так – доверял. И еще... он по-прежнему любил его... Когда Стефан несколько минут назад лежал перед ним на полу, совершенно беспомощный и такой пугающе неподвижный, Феликс в полной мере осознал всю глубину своего чувства. Именно тогда он понял, что готов на все, даже отдать Стефану свою кровь, чтобы только возвратить его к жизни. Возвратить к жизни...

Феликс вернулся в основное помещение студии. Голова слегка кружилась, но слабости он не ощущал. Наоборот: от места укуса по всему телу расползалось странно возбуждающее тепло.

Стефан по-прежнему сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Поза измученного, смертельно уставшего человека. Не вампира – всего лишь человека! Вот только губы его все еще были перепачканы кровью.

– Ты бы вытер рот, – сказал Феликс таким тоном, каким когда-то давно обращался к младшему брату.

Стефан вместо этого облизнулся.

– Дорогой мой, ты ужасно рисковал, – обратился он к Феликсу. – Обещай, что больше никогда не будешь делать ничего подобного. Мои вампирские инстинкты обычно сильнее меня. Я мог бы и не справиться с собой, понимаешь?

– Значит, ты в любой момент можешь перестать контролировать себя, так, что ли? – спросил Феликс.

– О, если только ты не режешь себе вены в моем присутствии, я вполне могу себя контролировать. Так что ты можешь даже сесть рядом со мной. Поближе, не бойся. Раньше ведь не боялся, а я, между прочим, был вампиром с самой первой нашей встречи.

Феликс сел рядом с ним на пол. Стефан прислонился головой к его плечу.

– Итак, – нарушил тягостное молчание Феликс, – ты вампир. Ты прокусываешь людям горло и пьешь их кровь... Бред какой-то...

– Фельо, я не хотел тебе говорить... Боялся, что ты бросишь меня, узнав, кто я... что я такое...

– Ну и что же ты такое? Объясни, пожалуйста. Видишь ли, как ни странно, раньше мне не приходилось иметь дело с вампирами.

– Ты действительно хочешь узнать? – Стефан украдкой, словно боясь, что его опять оттолкнут, вскарабкался к Феликсу на колени и замер, обняв его за шею. – И ты меня не бросишь, если я расскажу тебе всю правду?

– Черт подери, более нелепой ситуации я и представить себе не могу, – вздохнул Феликс. – Послушай, если ты вампир, то почему не убил меня? Решил использовать в качестве ходячего бурдюка с кровью на крайний случай?

– Я люблю тебя, Фельо. Я никогда никого не любил так сильно, как тебя... Я скорее погибну, чем причиню тебе хотя бы малейший вред...

Феликс молчал, обдумывая сказанное.

– Это правда? – спросил он наконец. – Ты действительно любишь меня?

– Как можешь ты сомневаться в моих словах после всего, что сейчас произошло? – с горечью отозвался Стефан. – Ты же видел: я не смог убить тебя.

– Разве вампиры способны любить? У них ведь нет души.

– А что такое душа? Ты ее когда-нибудь видел? Послушай меня, Феликс, если мы чем-то и отличаемся от вас, смертных, то только в лучшую сторону. У нас есть все, что есть у вас, и еще немного больше. Наши чувства гораздо острее. Вот ты говоришь, что любишь меня, а мог бы ты умереть от любви? Боюсь, что нет. А я мог бы. И я был близок к этому несколько минут назад. Я бы умер, если б ты сейчас прогнал меня. Вы повторяете на каждом шагу: «Я не могу без тебя жить», но для большинства смертных это всего лишь пустая, бессмысленная, затертая от частого употребления фраза. А для нас неразделенная любовь, как и любая сильная боль, действительно смертельна. Конечно, тому, кто уже мертв, лишить себя жизни гораздо труднее, и все же несколько способов существует. Например, перестать пить кровь.

– Так ты что, собирался уморить себя голодом?

– Поверь, я сделал бы это, – тон Стефана стал необычайно серьезен.

– Все равно странно, – Феликс покачал головой. – Не понимаю, как можно влюбиться в собственную еду?

– Это о нас тобой? – Стефан задумался. – Да, ты прав: любовь вампира к смертному – в некотором роде нонсенс. Обычно бывает наоборот. Но я действительно безумно в тебя влюбился. Хочешь знать, как это началось?

Это случилось ровно четыре месяца назад, в марте. Стефан только что возвратился из своего длительного путешествия по Европе. «Боинг», который доставил его из Мюнхена, замедляя ход, выруливал на посадочной полосе, а из динамиков голос стюардессы рассказывал по-немецки и по-польски, что они прибыли в аэропорт Кракова, местное время – 23.04, температура за бортом – 10 градусов ниже нуля (весна в этом году выдалась поздняя)... «Краков... – подумал Стефан. – Черт побери, я не был здесь... сколько же?.. семьдесят, сто лет?»

Ранее он собирался сразу из аэропорта отправиться в Сейт, но в приступе ностальгии изменил свои планы и решил осмотреть город, который еще триста пятьдесят лет назад был столицей Речи Посполитой и с которым у него было связано столько воспоминаний.

Он утолил голод, поймав в туалете аэропорта уборщика, и на такси отправился в старый город, где долго бродил по улицам, по которым когда-то разъезжал в карете в сопровождении конных форейторов и с лакеями на запятках. Конечно, старый город изменился. За столько веков дома тысячу раз перестраивались. Когда-то колокольня костела Святого Андрея была видна даже за городскими стенами. Теперь Стефан с трудом нашел этот костел: его загораживали дома, к которым пристроили один, два, а то и три этажа. Вот, например, бывший дворец Радзивиллов – был трехэтажный, а стал пятиэтажным. В этом великолепном доме на вершине холма когда-то жила его сестра – сначала с престарелым мужем, а после его смерти с тремя пасынками (по очереди). Стефан поднялся на холм, чтобы как следует осмотреть дворец, в котором он так часто бывал. Графиня Барбара Радзивилл любила устраивать балы. В этих залах звучала музыка, гости танцевали менуэты и полонезы. Ни о каких мазурках и речи быть не могло – мазурку танцевало мужичье в деревнях.

Теперь в этом доме никто не танцует. Сейчас здесь расположено множество разных официальных учреждений...

В одном из окон на самом верхнем этаже горел свет. Стефан не смог побороть своего любопытства и, взобравшись по стене, заглянул в окно. Яркий электрический свет невыносимо резал глаза, но он все же успел разглядеть молодого смертного, который, с зажатой в зубах сигаретой, сидел перед этюдником и что-то рисовал. Он был так поглощен своим занятием, что ничего вокруг не замечал. Художник? Стефан присмотрелся повнимательнее: на листе ватмана красовался незаконченный интерьер в стиле модерн. Странно, подумал Стефан, как можно с таким увлечением рисовать пустую комнату? Стефану вспомнился эпизод из прошлого: смуглый юноша в перепачканной масляными красками блузе горящим взглядом впивается в лицо Стефана, с торопливым жаром перенося на холст его черты. Это было много лет тому назад в Париже. Стефан задумался: как же звали того юного художника? Жан?.. Пьер?.. Впрочем, неважно. Он был по-настоящему талантлив, и у него была горячая южная кровь. Горячая и невероятно сладкая... Сейчас тот незаконченный французский портрет князя Батория хранится у Стефана дома. Он снова устремил взгляд на светловолосого парня за окном. Довольно симпатичный, с сосредоточенным, слегка мрачноватым выражением лица. «Занятно было бы растопить этот айсберг, – мелькнула у Стефана шальная мысль. – А заодно получить новый портрет для моей галереи. И, если рисует он так же хорошо, как выглядит, я дам ему достаточно времени, чтобы завершить картину». Не имея привычки менять свои решения, а тем более откладывать их в долгий ящик, на следующий вечер Стефан уже сидел в рабочем кабинете Феликса и под аккомпанемент «Lullaby» непринужденно болтал с его секретаршей Ромолой.

– Она пригласила меня в гости, – губы Стефана изогнулись в игривой улыбке, которая молодила его еще больше. Он казался мальчишкой, озорно повествующим о своем первом любовном приключении. – Ну, я и пришел. Мы неплохо провели время...

– Правильнее было бы сказать: ты неплохо провел время, – уточнил Феликс.

– О, думаю, ей тоже понравилось.

Умом Феликс понимал, что это ужасно, но не ощущал в себе никаких соответствующих эмоций. Стефан улыбался – и он улыбался тоже. А ведь речь шла о смерти, которая не так давно просто потрясла Феликса. Неужели он теперь ничего не чувствует?

– Довольно банальный подход, – усмехнулся Феликс. – Итак, ты случайно увидел меня в окне и решил, что неплохо было бы поразвлечься?

– Да, пожалуй, сначала так оно и было, – задумчиво согласился Стефан. – Но только в самом начале. Когда ты впервые явился ко мне домой и посмеялся надо мной, я ужасно рассвирепел и уже был готов прикончить тебя, не думая ни о какой картине. А потом... ты пожалел меня. Это было так странно. Понимаешь, я не привык, чтобы обо мне заботились. А ты с самой первой нашей встречи начал обо мне беспокоиться. Я думал: «Он не понимает, что я чудовище, в этом все дело. Узнав правду, он в ужасе отшатнется от меня, подобно всем остальным смертным». Однако теперь ты знаешь, кто я и что я, но по-прежнему боишься не меня, а за меня. Ты дал мне свою кровь, зная, что я способен убить тебя. И ты ничего не требуешь у меня взамен. О, Фельо, ты удивительный человек!

– Не болтай глупостей, – грубовато возразил Феликс. – Я самый обычный. Таких, как я, тысячи: не слишком талантливых, не слишком удачливых, не слишком счастливых...

– Но только не теперь, когда у тебя есть я! – горячо воскликнул Стефан. В волнении он соскочил с колен Феликса и принялся стремительно расхаживать по студии. – Я дам тебе все, что ты только пожелаешь! Я могу подарить тебе что угодно, даже бессмертие!

Феликс рассмеялся. Внезапно он почувствовал себя легко и свободно, как будто и не было той кошмарной ночи в больнице, не гибли от клыков Стефана десятки людей и словно рядом находился не жуткий сверхъестественный вампир-убийца, а просто нежный и преданный любовник.

– Зачем мне бессмертие? Разве что.... для того чтобы подольше оставаться с тобой... Иди ко мне! – почему-то шепотом позвал Феликс и протянул руки Стефану.

С мягким шелестом упали на пол сброшенные джинсы и бесформенная футболка.

– Фельо...

– Что?..

– Теперь я могу честно признаться, что не чувствую боли. Ну, ты понимаешь?.. Тебе не обязательно так со мной осторожничать.

– Я всегда буду обращаться с тобой бережно, – возразил Феликс.

Стефан поднял руку, его пальцы, точно бабочки, легко коснулись лица Феликса. Феликс поцеловал их, дотронулся до хрупких ключиц, провел ладонью по выступающим ребрам. Улыбнувшись какой-то томительной улыбкой, Стефан перевернулся на живот. В призрачном ночном свете, проникавшем с улицы, его бледная кожа казалась серебристой. Феликс легонько поцеловал острые лопатки Стефана, провел губами вдоль узкой впадины позвоночника.

Сегодняшний акт любви не был похож на их прежние ночи. Теперь Феликс знал, что вот это покорно распростертое под ним тело – тело вампира. Осознание этого факта слегка обескураживало.

– Давай же, Фельо, сделай это со мной, я хочу быть твоим, – попросил Стефан.

«Блин, а ведь это, пожалуй, смахивает на некрофилию», – мелькнуло в голове у Феликса. Однако одновременно он ощутил прилив необычайного возбуждения. От перспективы обладать этим инфернальным существом, которое ежедневно убивает живых людей, прокусывая им горло, от возможности делать с этим сверхъестественным телом все, что угодно, у Феликса кружилась голова, и он вдруг понял, что заведен до предела. Раздвинув маленькие упругие ягодицы Стефана, он нежными, но вместе с тем властными и уверенными движениями проник в своего возлюбленного. Стефан глубоко вздохнул, и его прохладное тело чувственно затрепетало, откликаясь на действия Феликса...

...После, когда все было кончено и они отдыхали в объятиях друг друга, Феликс, поглаживая узкое бедро Стефана, произнес:

– Должен признаться, я дико хочу есть.

Стефан тихо рассмеялся:

– Я тоже.

Феликс помолчал, что-то прикидывая.

– Здесь неподалеку есть маленький супермаркет, – сказал он наконец. – Работает круглосуточно. Давай смотаемся туда? Мне – какой-нибудь сэндвич, тебе – кассир.

– Фельо, ты шутишь? – неуверенно спросил Стефан.

– Какие уж тут шутки. Я умираю с голоду, ты, судя по всему, – тоже. Ну так что, идем?

Стефан поднялся и принялся натягивать на себя одежду.

Кассиров в ночном супермаркете оказалось двое, но это не составило проблемы. Феликс отвлек одного из них, пристав к нему по поводу срока годности питьевого йогурта, и краем глаза успел заметить, как Стефан схватил второго и, зажав ему рот рукой, уволок в подсобку, причем проделал это так быстро и бесшумно, что Феликс просто не поверил своим глазам.

– Ловко, черт возьми, – вырвалось у него.

– Вы что-то сказали? – откликнулся кассир.

– Нет-нет, ничего... – Феликс протянул ему сотенную бумажку.

Парень открыл ящичек для выручки под кассовым аппаратом, но все ячейки были пусты.

– Нет сдачи, пан, – сокрушенно сообщил он Феликсу. – Хотя, может, в другой кассе найдется. Томаш! – позвал он. – Эй, Томаш!

Ответа не последовало. Выглянув из своей кабинки, кассир обнаружил, что вторая касса пуста.

– Куда он делся? – поразился парень.

– Может, в туалет пошел? – с деланной непринужденностью предположил Феликс, судорожно обшаривая свой бумажник и карманы в поисках мелочи. Ему хотелось расплатиться без сдачи, чтобы кассиру не пришло в голову искать своего напарника. Наконец требуемая сумма с грехом пополам набралась, и он, забрав покупки, поскорее вышел из супермаркета.

Стефан нагнал его, когда он уже поднимался по лестнице в свою студию. Феликс заметил, что теперь он выглядит гораздо лучше. Глаза блестели ярче, на белых щеках горел румянец, а кожа – Феликс понял это, когда Стефан взял его за руку – была на ощупь почти такой же теплой, как живая человеческая плоть.

И снова Феликс поразился тому, что судьба кассира Томаша его совершенно не трогает.

– Интересно, – сказал он задумчиво, – скоро ли найдут тело?

– Не думаю, – ответил Стефан, довольно усмехнувшись. – Я запихнул его в большой холодильник, а уж это последнее место, где его станут искать. Кроме того, есть надежда, что в холодильнике он замерзнет до смерти, и мне не придется тащиться за ним завтра в эту проклятую больницу.

– Кстати, – сказал Феликс, – давно хотел тебя спросить: почему ты не убиваешь их сразу?

– Во всем виновата современная медицина. Сейчас врачи вытаскивают людей буквально с того света. Я впервые понял это после истории с твоей Ромолой. Можешь себе представить, каково мне было узнать на следующую ночь, что она еще жива! В былые времена все было гораздо проще – они все умирали за одну ночь, и никто не думал их реанимировать в отделениях интенсивной терапии. Можно было просто швырнуть тело в Вислу и забыть о нем навсегда. Впрочем, в моем замке и сегодня можно спрятать труп и быть уверенным, что его никто не воскресит, – места там пустынные. Но здесь, в большом городе остатки трапезы наутро неминуемо кто-нибудь обнаружит.

– Да, нелегко вам приходится, – посочувствовал Феликс, а про себя подумал: «Ну и разговорчики мы ведем, Боже правый! И я еще смеялся над Тадзьо! Да по мне самому психушка плачет».

– Скоро рассвет, – заметил Стефан.

Феликс не обладал таким чутьем и был вынужден посмотреть на часы, чтобы удостовериться.

– Да, – подтвердил он. – Значит, пора тебе в твой подвал – баиньки.

Они пошли домой пешком, благо время позволяло, и оба молчали – каждый думал о своем.

– Фельо, – нарушил вдруг молчание Стефан, – помнишь, ты сказал, что тебе нужно бессмертие, только для того чтобы... – он нерешительно запнулся, – подольше остаться со мной?

– Ну, это было преувеличение, – ответил Феликс. – Мне вообще не нужно бессмертие. Категорически не нужно. Особенно если для этого мне придется стать таким же, как ты.

– Что плохого в том, чтобы быть таким, как я? – осведомился Стефан.

– Черт, ты ведь сам прекрасно знаешь ответ на свой вопрос, разве нет? Я не могу осуждать тебя, потому что люблю тебя и могу простить тебе что угодно, даже это! Но объективно, с общечеловеческой точки зрения забирать жизнь других людей, чтобы жить самому, – это ужасно! Я слабый человек, я эгоист, я много раз в своей жизни нарушал законы нравственности, но это не значит, что я не уважаю эти законы и не пытаюсь им следовать!

– Обычные человеческие отговорки, – вздохнул Стефан. – Удивительно, с каким упорством вы, смертные, держитесь за свои цепи. Вам говорят: «Давайте, я избавлю вас от страданий», а вы отвечаете: «Нет, спасибо, мы лучше пострадаем. Страдать – это так нравственно, черт побери!»

– Стефан, – серьезно сказал Феликс, – не говори об этом больше никогда, если не хочешь, чтобы мы поссорились.

– Хорошо, – Стефан согласился с какой-то странной легкостью. – Только позволь мне показать тебе то, от чего ты оказываешься.

– Спасибо, я уже видел достаточно.

– О нет, Фельо, ты еще ничего не видел! Я хочу пригласить тебя на небольшой прием, который завтра вечером состоится у меня в замке.

– Что еще за прием? – изумился Феликс.

Стефан лукаво улыбнулся.

...До вечера было еще далеко, и Феликс решил принять ванну. Но лишь только он успел погрузиться в воду, как раздался резкий и настойчивый звонок в дверь. Феликс мысленно выругался, но, поскольку звонок не унимался, вылез из ванны, обернул бедра полотенцем и, шлепая по полу босыми ногами, направился в прихожую. Заранее проклиная непрошенного визитера, он открыл двери.

На пороге стоял Тадзьо.

– Фельо, ты жив! – младший брат всхлипнул и тяжело повис на шее у Феликса. – Я уже второй день повсюду ищу тебя! Я думал, ты погиб! Тебя разыскивает полиция... Они нашли твой пистолет... Они спрашивали, не знаю ли я, где ты можешь быть... Я ничего не рассказал им... Фелек, что произошло той ночью? Ты видел... его?

От волнения речь Тадзьо была сбивчивой и невнятной. Лицо его осунулось, запавшие глаза горели беспокойным блеском, одет он был кое-как, светлые волосы небрежно стянуты в хвост, из которого выбивались непослушные пряди. Похоже, он не спал уже несколько суток.

– Тадзек, как ты меня нашел? – обхватив брата за трясущиеся плечи, Феликс едва ли не волоком втащил его в дом.

– Я... я подумал, что он тебя убил. Я решил отыскать этого монстра и уничтожить его. Я раньше следил за вами и знал, где находится этот дом... – Тадеуш вдруг резко оборвал себя и внимательно посмотрел на Феликса. – Фельо... Почему ты снова здесь? Что ты делаешь в этом проклятом месте?

– Как ты и сам мог бы догадаться, сейчас я принимаю ванну, – лаконично ответил Феликс, отстраняясь от Тадеуша.

– Значит... ты по-прежнему с ним? – глаза Тадзьо потемнели и стали огромными. – Даже зная теперь, кто он такой?

– Тадзьо, я не хочу сейчас говорить об этом. Это касается только меня и Стефана. Проходи, раз уж ты здесь, но не лезь ко мне с расспросами.

– Вот как... – Тадзьо криво усмехнулся сквозь слезы. – Что ж, братец, спасибо и на том. Итак, это и есть вампирское логово? – добавил он, разглядывая обстановку дома. – Судя по всему, твой кровососущий дружок не из бедных.

Проигнорировав это замечание, Феликс молча направился обратно в ванную. Тадеуш последовал за ним.

– И здесь тоже весьма неплохо, – продолжал Тадзьо, наблюдая, как Феликс вновь забирается в горячую воду. – Пожалуй, мне тоже не помешает искупаться, – внезапно заявил он и принялся быстро сбрасывать с себя одежду.

– Тадзьо, не дури, – прикрикнул Феликс, не ожидавший такого поворота событий.

Но было уже поздно: раздался всплеск, и в следующий миг в воде к нему прижалось полностью обнаженное тело Тадзьо.

– Прекрати! – Феликс попытался сбросить с себя цепкие руки Тадеуша, но тщетно: брат приник к нему с такой исступленной силой, что освободиться не было ни малейшей возможности.

– Фельо, прошу тебя... – голос Тадзьо срывался, тело трепетало, словно натянутая струна. – Мы так давно не были вместе... ну, пожалуйста, Фельо... я хочу тебя... с тех пор, как мы расстались, у меня никого не было... мне нужен только ты... даже если ты меня больше не любишь... не прогоняй... Я ведь не прошу слишком много... только побудь со мной сейчас... Возьми меня, Фельо...

– Тадзьо, нет, – Феликс снова сделал попытку высвободиться, упершись рукой в голую мокрую грудь брата. Под своей ладонью он чувствовал, как бешено колотится сердце Тадеуша. Теперь это казалось ему таким непривычным...

– Чего ты боишься? – Тадзьо с вызовом поглядел на Феликса. – Твое чудовище наверняка еще спит в своем гробу.

Гнев помог Феликсу справиться со слабостью, которую он невольно испытал минуту назад в объятиях брата. Он отпихнул Тадзьо, вылез из ванны и начал кое-как натягивать на себя одежду. Тадзьо, не торопясь, последовал его примеру.

– Знаешь, Фельо, – насмешливым тоном заявил он. – Ты не слишком-то последователен в своих поступках. Ты избегаешь меня, потому что считаешь наши отношения противоестественными, аморальными и недопустимыми. А ведь теперь ты вступил в куда более извращенную связь! Твой нынешний любовник – вообще не человек. Подумай только, на кого ты меня променял!

– Пусть так, – твердо отчеканил Феликс. Нападки младшенького вернули ему утраченное было самообладание. – Но это мой выбор, и я от него не отступлюсь.

– Тогда... тогда мне придется убить эту тварь!!! – яростно выкрикнул Тадеуш.

– Что я слышу! В моем доме рассуждают об убийствах, – внезапно раздался за их спинами красивый мелодичный голос.

Тадзьо вздрогнул и резко обернулся. Сегодня на князе Батории были надеты узкие черные вельветовые брюки с простой белой рубашкой, и выглядел он гораздо современнее, чем во время их первой встречи. Но все равно у Тадзьо пересохло в горле от страха. Заметив написанный на лице юноши ужас, Стефан довольно улыбнулся, демонстрируя смертоносные вампирские клыки. Тадзьо непроизвольно поднес руку к своей шее.

– Итак, милый Тадеуш, какими судьбами ты оказался в моем доме? Что-то не припомню, чтобы я тебя приглашал.

– Я... я пришел повидаться со своим братом, – пролепетал Тадзек, пятясь от приближающегося к нему князя.

– Что ж, похвально, хотя, признаюсь откровенно, мне это совсем не нравится. Я ведь предупреждал тебя: держись от Феликса подальше. Я чертовски ревнив. Кстати, мой мальчик, ты нарушил наш уговор, разболтав то, о чем я просил тебя молчать. Из-за этого мы даже чуть было не поссорились с Феликсом.

– Оставь Феликса в покое! – отчаянно выкрикнул Тадзек, в котором ревность взяла верх над страхом. – Твое место в могиле, а не среди живых людей!

Молниеносное движение – и Тадзьо, больно ударившись затылком, очутился лежащим на полу, а на его груди восседал князь Баторий.

– Ай-ай-ай, – промурлыкал Стефан, накручивая светлые пряди волос Тадзьо на свои длинные тонкие пальцы. – И это твоя благодарность мне!

– Благодарность за что? – страх по-прежнему боролся в Тадеуше с отчаянной злобой. Он безуспешно пытался освободиться. – За то, что ты меня едва не прикончил?

– Дорогуша, если бы я действительно собирался тебя прикончить, мне бы сейчас не пришлось выслушивать твои дерзости. Но я не хотел огорчать Феликса. Он ведь не виноват, что у него такой несносный и глупый брат...

– Ты отнял его у меня! – выкрикнул Тадзьо сквозь слезы.

– Знаешь, что я тебе скажу, – спокойно заметил Стефан. – Неизвестно, кто из нас двоих в большей степени вампир. Подумай сам: ты вцепился в брата мертвой хваткой, словно клещ. Тебя совершенно не интересует, счастлив ли Феликс с тобой или нет. Главное для тебя – любой ценой завладеть им, привязать к себе навсегда.

– А ты? Сам-то ты как поступаешь? – возразил Тадзьо, с ненавистью глядя в склонившееся над ним мертвенно-бледное лицо. – Ты думаешь, Феликс будет счастлив с тобой? Как бы не так! Ты же монстр! В тебе нет ничего человеческого! Что ты можешь знать о человеческих чувствах?

– Поверь, мой мальчик, я знаю о них гораздо больше, чем любой обычный человек, – вздохнул Стефан и, внезапно легко соскользнув с Тадзека, отступил в сторону. – Ты слишком юн, чтобы понять это. И только поэтому я сейчас прощаю тебя.

– Не нужно мне твое прощение! – зло крикнул Тадзьо и внезапно разразился такими ужасными ругательствами, что Феликс, не ожидавший, что с уст младшенького могут слетать подобные слова, вздрогнул. Все это время он молча наблюдал за двумя близкими ему существами – такими разными и в то же время чем-то неуловимо похожими. Возможно, тем, что оба они были несчастны из-за него...

– Тебе лучше уйти, Тадзьо, – тихо произнес он.

– Ты еще об этом здорово пожалеешь, братец, – огрызнулся Тадзек. – Причем очень скоро, попомни мое слово!

Чувствуя, что на душе у него скребут кошки, Феликс молча схватил брата за руку и потащил к выходу. Князь Баторий провожал их внимательным взглядом своих мерцающих черных глаз.

Когда через минуту Феликс вернулся, то увидел, что Стефан сидит на краю ванны, задумчиво болтая ногами в остывающей воде.

– Послушай, Фельо, – тихо и очень серьезно произнес он. – Ты любишь его?

– Ну... Он же мой родной брат...

– А я? – еще тише спросил Стефан.

– Ты – это ты, – Феликс уселся рядом со Стефаном и тоже опустил ноги в воду. – Ради тебя я отказался от всего, даже от брата, – он обнял Стефана за плечи.

– О, Фельо... – Стефан благодарно прижался к нему. – Но твой маленький братец еще доставит нам кучу неприятностей. Наверное, я совершил глупость: надо было все же покончить с ним тогда, в комнате общежития.

– Я дал ему денег, – невпопад сказал Феликс. – Сказал, чтоб он снял хорошую квартиру где-нибудь неподалеку от Академии. Да и одежду бы ему надо поновее, а то ходит в каком-то жутком тряпье...

Стефан покачал головой:

– Фельо, ты неисправим, как и все смертные, которые до самой могилы готовы тащить на себе свой крест. Ну, и как? Обрадовался он деньгам?

– Нет. Он... плакал...

– Что ж, видимо, это доставляет ему удовольствие. А сейчас, мой дорогой, нам пора.

– Что, закажем на десерт официанта из какой-нибудь ночной забегаловки? – непроизвольно усмехнулся Феликс.

– Нет, – рассмеялся в ответ Стефан. – Сегодня я приготовил для тебя кое-что поинтереснее.

Раньше Феликсу приходилось видеть Сейт только издали, и он мог лишь представлять себе, как выглядела эта твердыня вблизи. Судя по тому, что в течение двухсот замок стоял совершенно заброшенным, он должен был неминуемо утратить все былое великолепие и представлять собою жалкое зрелище. Да и каким, собственно, должно быть вампирское гнездо? Воображение рисовало Феликсу обрушившиеся стены, провалившиеся крыши, грязь, запустение, толстые слои паутины повсюду, ветер, свистящий в заброшенных комнатах.

Когда он в обществе Стефана приблизился к замку по тому, что лет двести назад было широкой дорогой, вид, открывшийся перед ним, поначалу соответствовал его ожиданиям. Некогда мощные стены осыпались, в них зияли широкие пробоины, они густо поросли травой, кустарником и даже небольшими деревцами и со стороны напоминали не крепостные стены, а подобия курганов. Однако арка, в которой когда-то были ворота, сохранилась неплохо, и над ней можно было даже разглядеть высеченный на гигантском каменном блоке герб Баториев.

Сквозь эту арку они и вошли во двор.

Стефан шел чуть впереди, ступая как всегда бесшумно. Длинный плащ, похожий скорее на мантию и живописно ниспадающий с одного плеча, волочился по земле. Феликс, идущий следом, с тоской смотрел, как покрывается пылью великолепная соболья опушка. Сам он был в обычных джинсах и тенниске. «Ну и дико мы, наверное, смотримся со стороны, – подумал он. – Если бы нас только кто-нибудь увидел...» Но увидеть их было некому: не только сам замок, но и вся местность на много километров вокруг казалась пустынной. Лишь на горизонте можно было рассмотреть скопление огоньков – должно быть, город или поселок.

Замок действительно казался разрушенным, но при этом не производил удручающего или пугающего впечатления. Напротив, это были весьма живописные, даже романтические развалины. Первый и второй этажи сохранились неожиданно хорошо. Окна были тщательно закрыты. Плющ, виноград и какие-то ползучие цветы оплетали каменные стены, лестницы, развалины фонтанов и беседок. В воздухе смешивались ароматы роз и каких-то неведомых Феликсу ночных цветов. Несомненно, во времена князей Баториев здесь был чудесный парк, но теперь все посадки выродились в совершенно неописуемые кущи. Все росло стремительно и буйно, сплеталось ветвями и корнями, цвело и благоухало. Полная луна, окутанная ажурными кружевами-тучками, мягко светила на все это великолепие. В лунном сиянии полуразрушенные шпили замка напоминали башни из песка, которые дети стоят на берегу реки. Продираясь вслед за Стефаном сквозь эти ароматные джунгли, Феликс думал: «Так вот он какой – проклятый замок Сейт».

И вдруг над его головой раздался безумный, истерический хохот. Феликс чуть не подпрыгнул от неожиданности и ужаса. Стефан рассмеялся:

– Это птица, Фельо, не бойся! Всего лишь козодой. Смотри!

Неуловимым глазу движением Стефан протянул руку в сторону розового куста – и тут же в ней забилась небольшая серая птица.

– Ты его поймал? – поразился Феликс, когда Стефан вручил ему добычу. Из учебника зоологии он знал, что у козодоев нет ног, и теперь с интересом разглядывал птичье брюшко. – Ну и что мне теперь с ним делать?

– Можешь отпустить, – пожал плечами Стефан. Феликс так и поступил.

Помимо козодоев в этом сказочном царстве жили и другие птицы. Они пели на разные голоса, прячась в ветвях деревьев и кустов. Летучие мыши чертили в мягком лунном свете немыслимые зигзаги. Где-то в замковых башнях перекликались совы.

Стефан взошел на крыльцо и толкнул дверь (Феликса поразило, что дверь оказалась совершенно новой – тяжелой, дубовой). Они вошли в какой-то коридор – Феликс отметил, что воздух здесь свежий и чистый, совершенно лишенный того характерного для старых заброшенных домов запаха тлена, отсыревшего камня и Бог знает чего еще. Темнота была кромешной, и Феликс, не заметив ступеньку, споткнулся и чуть не упал.

– Ах, прости, я забыл, что ты не видишь в темноте, – мгновенно донесся до него голос Стефана. И тотчас князь Баторий повелительно крикнул: – Свет сюда!

«К кому он обращается? – в который раз поразился Феликс. – Здесь же никого нет кроме нас».

Но не успел он так подумать, как где-то в отдалении замаячило желтое сияние свечей. И вот в дверном проеме появилась женская фигура. Она держала очень массивный для столь хрупкой ручки канделябр на пять свечей. Прекрасно понимая, что это глупо и невежливо, Феликс тем не менее уставился на вошедшую во все глаза. Он смотрел, потому что не мог не смотреть – так прекрасна была эта женщина. Можно, конечно, попытаться описать ее внешность – уложенные в затейливую старинную прическу черные волосы, белоснежную кожу, темные глаза слегка восточного разреза, – но невозможно описать хотя бы приблизительно то впечатление, которое она производила. Его можно было сравнить с той радостью, которую испытывает человек, долгое время бывший слепым и неожиданно прозревший, когда впервые открывает глаза и видит окружающий мир. Или с первым лучом солнца после долгой ночи. Восторг был так велик, что Феликс непременно упал бы на колени, если бы мог управлять своим оцепеневшим от потрясения телом. Поэтому ему оставалось лишь смотреть, как эта женщина, вся словно выточенная из эбена и слоновой кости, поставив канделябр на каминную полку, грациозно ступая, пересекает комнату в своем темном бархатном платье с белоснежным стоячим воротником, сверкая драгоценными камнями, усыпавшими ее волосы, шею, грудь, руки.

– Как, – воскликнул Стефан, – неужели вы сами принесли нам свечи? Где же все наши люди?

– Они заняты последними приготовлениями, – послышался ее глубокий звучный голос. Голос оперной певицы.

Остановившись на расстоянии, должно быть, двух или трех шагов от Стефана, женщина с все той же непередаваемой грацией подхватила свои юбки, низко присела и замерла в глубоком реверансе, почтительно опустив долу свои прекрасные глаза. Стефан подошел к ней – остолбеневший Феликс с интересом следил за этим красивым и величественным приветственным ритуалом, – поднял ее и поцеловал в лоб.

– Любезная сестрица, – сказал он, – уделите немного внимания Феликсу Жилинскому. Феликс, с гордостью представляю тебе мою любимую сестру, графиню Радзивилл.

Несомненно, графиня Барбара Радзивилл, урожденная Баторий, заметила гостя с первой же минуты, но обратить на него внимание она позволила себе только сейчас. С ослепительной улыбкой она вновь присела в реверансе (уже не столь низком) и протянула Феликсу свою белоснежную ручку для поцелуя. И по сравнению с этой ручкой собственная рука показалась Феликсу грубой лапой. Осторожно, словно немыслимо хрупкое сокровище, но тем не менее неловко (ах, каким неотесанным мужланом он казался сам себе по сравнению с князем Баторием и его сестрой!) он взял ее руку, едва позволив себе коснуться губами прохладной и гладкой, как атлас, кожи.

– Сестрица, окажите мне любезность и позаботьтесь о моем госте, – сказал Стефан. – Мне нужно отлучиться, чтобы посмотреть, все ли готово к приему. Феликс, к сожалению, я не смогу посвятить себя тебе на всю ночь, как бы мне того ни хотелось, – у меня будет много гостей и всем им необходимо внимание. Поэтому я сдаю тебя на руки графине Радзивилл, хотя и опасаюсь, что, побыв в ее обществе, ты уже не захочешь вернуться ко мне, – лукаво улыбаясь, произнес Стефан и словно растворился в темном коридоре замка.

– Пойдемте, пан Жилинский, – графиня тоже улыбнулась. – Полагаю, для начала вам необходимо переодеться.

Она привела его в комнату, служившую, по всей видимости, гардеробной, и, указав на лежавшую на оттоманке одежду, предложила Феликсу переодеться, а сама вышла, прибавив, что будет ждать его за дверью. Феликс ошарашенно хмыкнул, разглядывая приготовленный для него костюм – батистовую сорочку, расшитый золотом жилет, камзол, панталоны, шелковые чулки и туфли на высоких каблуках. Наконец кое-как ему удалось-таки натянуть все это на себя. Стоя перед зеркалом и пряча волосы под парик, прилагавшийся к костюму, Феликс сам удивился, как естественно смотрится в своем новом наряде. Его лицо в обрамлении белых завитков парика стало строже, благороднее и изысканнее, жесткий воротник вынуждал держать шею прямо, а нечто вроде эполет на плечах лишало возможности сутулиться, в результате чего его осанка стала идеально прямой и даже величественной. Не веря своим глазам, Феликс разглядывал великолепного незнакомца, смотревшего на него из зеркала. Иронически посмеиваясь над собой, он тем не менее ничего не мог с собой поделать – вертелся перед зеркалом, отходил подальше и вновь подходил почти вплотную к стеклу, принимал различные позы, улыбался себе, пробовал различные выражения лица, пытаясь найти то, которое подошло бы ему больше всего. Лишь вспомнив о графине Радзивилл, он решил, что невежливо заставлять ее ждать, и поспешил покинуть гардеробную.

Сестра Стефана, как и обещала, ждала его в смежной комнате, и, увидев ее, Феликс вновь поразился ее красоте. Неважно, что он уже видел ее сегодня – неописуемая прелесть этой женщины (можно ли назвать ее женщиной? она ведь даже не человек...) неминуемо вогнала бы его в ступор и при сотой, и при двухсотой, и при тысячной встрече. Обыкновенный человеческий глаз просто не мог привыкнуть к такой красоте. Затаив дыхание, Феликс любовался ее позой – она сидела в кресле, поставив крошечные ножки в сверкающих драгоценностями туфельках на обитую бархатом скамеечку, – и движениями – эта богиня рассеянно играла своим веером. Графиня смотрела на него со снисходительной улыбкой женщины, прекрасно знающей, какое действие оказывает на мужчин ее внешность, и великодушно прощающей все беззастенчивые разглядывания.

– Вы не откажетесь закусить, пан Жилинский? – спросила она наконец, когда ей наскучила долгая пауза.

– Можно просто Феликс, – пробормотал растерявшийся гость охрипшим голосом.

– Как вам будет угодно, – она слегка наклонила голову. – Присядьте же.

Феликс сел на указанное ему место за низкий столик, и графиня своей рукой подняла серебряную крышку, закрывавшую какое-то блюдо, и налила гостю вина в хрустальный бокал.

– Прошу вас, Феликс, и извините меня за то, что я к вам не присоединюсь, – мой брат, полагаю, предупредил вас, что у меня особая диета.

Феликс был голоден, и лежавшие на блюде сыр, рыба и холодное мясо казались очень аппетитными, но он чувствовал себя слегка неловко, принимаясь за еду в присутствии этого существа. Интересно, а она голодна? Судя по тому, что ее руки были не ледяными, а лишь прохладными (Феликс заметил это при приветствии), она успела подкрепиться, но это было давно. Феликс уже знал на примере Стефана, что, напившись крови, вампиры становились теплыми, как живые люди, но постепенно температура их тела вновь падала.

Откуда-то издалека послышалась и тут же оборвалась музыка.

– Что это? – насторожился Феликс.

– Музыканты готовятся к балу, – объяснила графиня Радзивилл. – Кстати, Феликс, вы танцуете?

Танцевальные способности Феликса не простирались дальше простейшего вальса – шажок, шажок, поворот, – в чем он честно признался.

– Вальс... – графиня поморщилась. – Ненавижу этот танец. Мужчина обнимает за талию полуодетую девушку, прижимает ее к себе – по-моему, это крайне неприлично. Наверное, у нас будут вальсы – мой брат желает учесть вкусы всех гостей, а среди наших гостей будут и такие, кто ничего кроме этих вальсов и кадрилей не танцует, совсем как вы. Ну а настоящие танцы вы не любите, как я понимаю, не так ли?

«Что она подразумевает под «настоящими танцами»? – задумался Феликс. – Менуэт? Полонез? Нет, видимо, мне предстоит подпирать стенку на этом празднике жизни».

Музыка заиграла снова.

– Да это целый оркестр! – поразился Феликс.

– Как же иначе? – удивилась в свою очередь графиня.

– Интересно, они люди или... – Феликс смущенно замолчал.

– Большинство из них люди.

Феликс недоуменно посмотрел на нее:

– То есть они знают, где оказались, и все равно согласились прийти?

– Не думаю, что они знают, – графиня улыбнулась. – Хотя мой брат, нанимая их, честно предупредил, на каком балу им придется играть, они ему, кажется, не поверили.

Музыка играла все громче и торжественнее.

– Гости собираются, – заметила графиня. – Вы уже сыты, Феликс? Если так, то не угодно ли вам пройти со мной и посмотреть праздник?

Она повела его через анфиладу комнат и озаренные сиянием сотен свечей коридоры.

– Здесь столько света, – Феликс огляделся по сторонам. – Но зачем? Вы ведь видите в темноте?

– Мы – да, но здесь немало людей.

– Музыканты?

– И просто приглашенные, как вы. Позвольте вашу руку, Феликс.

Феликс мучительно покраснел, в который раз ощутив себя неотесанной деревенщиной. Как это он не догадался предложить руку даме, и какой даме! У ног этой женщины валялся сам король Речи Посполитой! «Не место мне здесь, – огорченно подумал Феликс, – не место...»

Графиня грациозно оперлась о его руку белоснежным мраморным локотком, и они пошли дальше. Феликс пытался приноровиться к ее походке, но у него получилось далеко не сразу. Его обворожительная спутница великодушно не заметила его неуклюжести и мило щебетала, рассказывая о прошлом замка Сейт, изо всех сил стараясь занять дорогого ее брату гостя.

Наконец они вошли в большую залу, заполненную прибывшими гостями. Остановившись в проеме высоких створчатых дверей, Феликс зажмурился, потому что в противном случае рисковал ослепнуть от блеска. Блестело, сияло, переливалось все – тысячи, десятки тысяч свечей, золотые люстры и канделябры, узоры на портьерах и обоях, драгоценности, усыпавшие платье и прически как женщин, так и мужчин. Тяжелый и густой, несмотря на поистине громадные размеры помещения, воздух был напоен ароматами цветов, благовоний, духов, особой пудры, которой посыпали парики. На миг у Феликса закружилась голова, и все, что он видел, слилось в его глазах в одно фантастическое пятно – роскошь и пестрота нарядов, белизна париков, сияющие глаза и бледные, изысканные лица. Он слышал музыку, стук каблуков и шорох парчовых одежд, звон подвесок и серег, украшавших дам, звонкий смех и мелодичные голоса. Все было таким праздничным и оживленным, все так пело, радовалось и сверкало, что просто казалось галлюцинацией.

– Ваше сердце так сильно бьется, – прошептала графиня.

– У меня дух захватывает, – признался Феликс. – Я чувствую себя как... в раю!

– Ах, не говорите так, это звучит богохульно, – и графиня Барбара Радзивилл, дитя семнадцатого столетия, набожно подняла глаза в потолок, сложила руки и прошептала несколько молитвенных слов, после чего быстро перекрестилась.

Они присоединились к остальным гостям. Графиню поминутно останавливали, приветствовали, высокие, изысканные, бледные красавцы с яркими глазами с трепетом склонялись к ее алебастровой ручке, но она ясно давала всем понять, что ей вполне достаточно общества Феликса. Прекрасные кавалеры начинали коситься на Феликса с неприязненным недоумением, не понимая, как блистательная графиня могла предпочесть им общество какого-то смертного, но когда она мимоходом упоминала, что Феликс – гость ее брата, поклонники, сразу все уразумев, улыбались и оставляли их в покое.

Феликс сразу заметил, что является не единственным смертным в толпе гостей. Людей сразу можно было вычислить, несмотря ни на какие роскошные наряды и парики. Они выделялись, точно пластмассовые пуговицы, выкрашенные под перламутр, в шкатулке с отборным жемчугом. Каждого смертного гостя сопровождал какой-нибудь вампир, в силу чего контраст становился еще очевиднее и невыгоднее для человека. «Неужели и я со стороны выгляжу так же нелепо? – подумал Феликс. – Наверное, еще более нелепо, чем остальные, ведь графиня такая красавица!..»

Также они заметили в толпе Стефана. Он стоял в своем красном костюме и белоснежном парике, собранном сзади в хвост и перетянутом широкой пурпурной лентой, беседуя с почтительно окружавшей его группой гостей. Когда Феликс и его спутница попались ему на глаза, он улыбнулся им и слегка кивнул. И тотчас все собеседники Стефана обернулись к тем, кому он оказал знак внимания, и дружно поклонились (мужчины) или присели (если говорить о дамах).

– Все они относятся к Стефану так... почтительно, – заметил Феликс.

– Еще бы! – ответила графиня. – Не забывайте о его происхождении. Представители королевских домов не гнушались родством с Баториями! И потом... мы все в некотором роде обязаны моему брату своим существованием.

– Все вампиры? – поразился Феликс.

– Все, кто живет в этой стране.

– Он вас... – Феликс замялся в поисках нужного слова, – превратил?..

– Он, как вы выразились, превратил только меня, я – еще восьмерых, те в свою очередь еще кое-кого, и так далее. Без моего брата ничего бы не было.

«Выходит, Стефан – родоначальник польских вампиров, – Феликс в изумлении покачал головой. – Ну и дела! Привез соотечественникам подарочек из Франции!..»

– Неужели все это началось только в семнадцатом веке? – спросил он вслух.

– Для Речи Посполитой, по-видимому, да. Во всяком случае, мы не нашли никого, кто существовал бы до Стефана.

– Странно. В начале нашего знакомства Стефан сказал мне, что совершенно одинок. А оказалось, у него есть сестра, друзья, знакомые...

– О, не осуждайте моего брата за это невинное кокетство, – графиня Радзивилл слегка усмехнулась. – Думаю, таким образом он пытался добиться вашего расположения. Кстати, он, в сущности, прав: несмотря на существование себе подобных, каждый из нас катастрофически одинок...

Их разговор был прерван воцарившейся в зале глубокой тишиной.

– Что происх... – начал Феликс.

Графиня прижала пальчик к губам.

Зал наполнился медленными, величественными звуками полонеза – бал был открыт.

– Если вы не танцуете, – прошептала графиня на ухо Феликсу, – не угодно ли вам будет пройти со мной наверх? Полюбуемся балом сверху.

Они поднялись на галерею, которая опоясывала бальную залу под потолком, и оттуда наблюдали за танцующими. Стефан был в первой паре с невысокой девушкой, чье розовое платье и в особенности ниспадавшие из-под плотной верхней юбки каскады пунцовых кружев, похожих на пышную пену, чудесно гармонировали с его красным костюмом. Вообще многие дамы были одеты гораздо пышнее и ярче графини Радзивилл, чье плотное черное платье строгого покроя можно было бы принять за траурный наряд, если бы его не оживлял глухой белый воротник и великолепные бриллианты. Потеряв мужа чуть более трех сотен лет назад, она из чувства приличия все еще была верна вдовьим одеждам, что, впрочем, не мешало ей затмевать красотой всех присутствующих дам.

Глядя вниз, графиня невольно вздохнула. Ей хотелось танцевать!

– Быть может, вы хотите сойти вниз? – почувствовав это, предложил Феликс.

– Неужели вам наскучило мое общество? – отозвалась графиня с улыбкой, которая не оставляла сомнений в том, что она сама считает невероятным, чтобы кому-то ее общество могло наскучить.

– Что вы, вовсе нет. Просто... я не танцую и я не хочу быть вам в тягость. Вы вовсе не обязаны развлекать меня весь вечер.

– Любезный мой Феликс, поверьте, я в своей жизни танцевала на великом множестве балов, и если я пропущу один, это будет не так уж страшно.

«Интересно, – подумалось Феликсу, – верны ли слухи, ходившие при их жизни о кровосмесительной связи между братом и сестрой?»

– В какой-то мере, да, – отозвалась графиня.

Поняв, что она прочла его мысли, Феликс густо покраснел.

– О, не смущайтесь, – графиня Радзивилл непринужденно рассмеялась. – В наше время нравы были таковы, что подобные пустяки мало кого шокировали. К тому же между мною и Стефаном никогда не было ничего серьезного, скорее, просто милые детские шалости. Впрочем, я люблю моего брата, и мне интересно все, что имеет к нему отношение. Как я понимаю, Феликс, он к вам неравнодушен, – добавила она, лукаво улыбаясь. – Признаюсь, мне было нелегко примириться со склонностями Стефана. У нас было немало ссор по этому поводу, но сейчас все это в прошлом... Но вы меня, похоже, совсем не слушаете? – перебила она саму себя, заметив рассеянный взгляд своего собеседника.

– А?.. – Феликс заставил себя отвлечься от своих мыслей. – О, простите меня, я просто... Я, понимаете ли, сегодня слегка не в себе. Просто в шоке, я бы сказал. Здесь все так необычно и так... красиво, изумительно, волшебно. Мне хочется сбежать отсюда.

– Отчего же вам хочется сбежать, если вам здесь хорошо? – удивилась графиня.

– Потому что я не соответствую этому месту. Я чувствую себя каким-то... недоделанным.

Графиня понимающе улыбнулась.

– Вы просто смертны, Феликс. И в этом нет вашей вины, ведь вы не можете выбирать, кем вам быть.

– Я мог выбирать, – возразил Феликс. – Еще вчера мне был предложен выбор.

– Ах, вот как... Значит, Стефан предложил вам?.. И что же?

– Я отказался, – ответил Феликс почти с вызовом.

– Отказались? – графиня всплеснула белыми руками, отчего бриллианты, унизывающие ее пальцы, засверкали еще ярче, и блики брызнули во все стороны, словно солнечные зайчики.

– Да, и мне даже сейчас кажется, что я поступил правильно. Я не могу быть таким, как вы. Я не могу убивать людей, пить кровь и все такое... Да и, по большому счету, к вечной жизни я тоже не готов. Как подумаю о перспективе прожить триста лет, как Стефан, становится жутко. Хорошо это или плохо, но я не создан для такого.

– А как же Стефан?

– Что – Стефан?

– Вы ведь любите его?

– Да, – ответил Феликс, смутившись.

– В таком случае, как вы себе представляете вашу дальнейшую жизнь с ним?

Феликс задумался. Он и в самом деле не представлял себе, какое будущее ждет их со Стефаном. Раньше, когда он не знал правды, ему казалось, что они будут просто жить вместе, как любая другая пара. Но теперь такой союз казался диким и нереальным.

Из раздумий Феликса вывело прикосновение пальцев графини к его лбу.

– У вас здесь морщинка, – сообщила ему она. – И вот здесь, – она тронула его кожу в уголке глаза. – И здесь, – она легонько обвела по контуру его губы. – А у Стефана ни одной морщины. Вы понимаете меня? Вы стареете, Феликс, а он – нет. Что станется с вами через каких-то полсотни лет? Вы превратитесь в жалкого старика, если, конечно, к тому времени вообще не умрете. А Стефан станет еще прекраснее, еще сильнее, чем сейчас. И что будет с ним, когда вы потеряете свою молодость и красоту?

– Вы хотите сказать, что будет со мной? – поправил Феликс. – Думаю, он меня рано или поздно покинет.

Это было сказано безразличным тоном, но сердце болезненно сжалось при этой мысли. Если Стефан его бросит, да еще состарившегося, немощного, больного... Сумеет ли Феликс вынести подобную катастрофу?

– Вы ошибаетесь, Феликс, – графиня печально покачала головой. – Он влюблен в вас, а если мы любим по-настоящему – то это на сотни лет, если не навечно. Поэтому моего брата ждет страшнейшая пытка: год за годом наблюдать за медленным умиранием любимого человека. Но и когда вы умрете, боль его будет продолжаться, ибо он не сможет забыть вас. Впрочем, если ему повезет, горе убьет его даже раньше вас. Ведь для нас, как и для вас, душевные страдания тоже могут быть смертельны.

Феликса обожгло воспоминание: изможденное тело Стефана, содрогающееся в конвульсиях на полу его студии. Нет, ни за что на свете он больше не допустит, чтобы Стефан страдал из-за него! Феликс уже хотел закричать: «Я согласен, согласен!» – но мысль, внезапная и ясная, остановила его: «А что, если это ловушка?» В самом деле, что, если все происходящее – великолепный бал, унизительный контраст между смертными и бессмертными, обольстительная вампирша, назначенная ему в проводники, – направлено на то, чтобы соблазнить его, Феликса, ввести его в искушение?

– Простите, – быстро и нервно сказал он, – но я должен сейчас побыть один. Мне надо все это... – он сделал паузу, пытаясь подобрать нужное слово, – переварить.

– Как пожелаете, – графиня понимающе улыбнулась. – Если вам угодно побыть наедине с собой – замок в вашем распоряжении. Вы здесь в полной безопасности, никто вас не тронет.

Феликс благодарно кивнул, собираясь уйти, но она его остановила:

– И еще кое-что, Феликс. Маленький совет: не слишком ломайте голову. Задавайте вопросы вашему сердцу, а не рассудку. И если решение дается вам с трудом, не принимайте его.

– Скажите, графиня, – решился Феликс, – а вы сами?.. – он не смог договорить.

– Вы хотите спросить, легко ли было мне делать выбор? Нет, мне было намного труднее, чем вам. Все-таки любовь брата и сестры – это совсем не та любовь, которая связывает вас со Стефаном. Она не придает такой решимости. И потом, я боялась за свою душу, действительно боялась, ну а вас, как я погляжу, вопросы веры тревожат очень мало.

Феликс не стал спрашивать, раскаивается ли она в своем решении, – и без того было заметно, что и она, и Стефан, и все прочие гости на этом балу нисколько не тяготятся своим существованием. Печать удивительной беззаботности лежала на всех без исключения этих бледных прекрасных лицах. Они явно чувствовали себя хозяевами жизни – ощущение, совершенно Феликсу не знакомое.

Остаток ночи он провел в той комнате, где переодевался перед балом. Там его и нашел Стефан, когда празднество кончилось.

– Ну, дорогой мой, что скажешь? – спросил он, присаживаясь рядом с Феликсом на оттоманку.

– Вы все такие... счастливые, – только и смог ответить Феликс.

Стефана этот краткий ответ, как ни странно, вполне удовлетворил.

– Да, – кивнул он и прибавил с улыбкой, нежно пожав руку Феликса: – А я – самый счастливый из всех. И все благодаря тебе, любовь моя. Ты, наверное, устал?

Феликс, который вторые сутки почти не смыкал глаз, в самом деле устал, как собака. Раньше ему не хотелось спать от волнения, но теперь, когда напряжение стало понемногу отпускать, он чувствовал, что еще минута – и он просто свалится от переутомления.

– Скоро светает, – сказал Стефан. – Ты хочешь спать со мной?

– В гробу, что ли?

Стефан весело рассмеялся.

– Хотел бы я знать, кто выдумал эту чушь насчет гробов! В гробах тесно, жестко и неудобно. Мы спим в кроватях, Фельо. Пойдем!

Они прошли в полуразрушенную часовню и по сырой каменной лестнице спустились в подземелье.

– Склеп? – догадался Феликс, увидев в мечущемся и прыгающем огоньке свечи длинные ряды надгробий вдоль стен.

– Наша фамильная усыпальница, – кивнул Стефан. – Кстати, хочешь взглянуть на мою могилу?

Он подвел Феликса к великолепному барочному надгробию из красноватого гранита с украшениями из яшмы. На крышке затейливым, наполовину стершимся шрифтом было выбито: «Здесь покоится Стефан Баторий, светлейший князь семиградский, граф Сандомир и Вольбром...» Далее шел полный список титулов (Феликс насчитал семь позиций) и эпитафия на латыни.

– Очень красиво, – сказал Феликс совершенно серьезно.

– Оно плохо сохранилось, – пожаловался Стефан. – Я уже устал считать, сколько раз его разоряли крестьяне из соседних деревень и тому подобная публика.

– Разоряли? – удивился Феликс. – Чтобы ограбить тело?

– И для этого тоже, но главным образом для того, чтобы проткнуть меня осиновым колом. Могила, как ты можешь догадаться, неизменно была пуста, и это не могло успокоить людей. В конце концов, мне пришлось положить в гроб тело одного бедняги, который накануне угодил ко мне на ужин. Я нарядил его в один из своих костюмов, вложил ему в руки золотое распятие – все честь по чести. Поскольку со дня моей официальной смерти прошло лет сто, мало кто из крестьян (а главным образом именно мужичье вело охоту на вампиров) знал, как я выгляжу. Поэтому тело было опознано как Черный Князь Баторий – или как там они меня называли?.. Несчастному бродяге вбили в грудь осиновый кол, отрезали голову, натолкали в гроб всякой дряни вроде чеснока и диких роз и выкинули в Вислу. А мой гроб, надо сказать, стоил примерно столько, сколько среднее крестьянское хозяйство в ту пору. Он был сделан из красного дерева, изнутри обит индийским муслином, а золотую отделку поручили придворному ювелиру. И это произведение искусства толпа нищего мужичья без каких-либо колебаний кинула в реку, да еще сопровождая свое занятие молитвами и пением псалмов!

Феликс подошел было к другому надгробию, но Стефан поторопил его:

– Пойдем скорее, Феликс. Нам надо вниз.

Они спустились еще на один ярус ниже и оказались в длинном каменном коридоре, который заканчивался двумя тяжелыми, потемневшими от времени дверями.

– Это спальня моей сестры, – сообщил Стефан, – а рядом – моя.

Стефан впустил Феликса в свою опочивальню и запер дверь на замок и на засов.

– Сюда никто не должен входить, – объяснил он, когда Феликс удивился этим мерам предосторожности. – Днем мы совершенно беспомощны, а тот, кто не может защитить себя, должен спрятаться понадежнее.

Комната была небольшой, с низким потолком, и основное пространство занимала большая кровать под балдахином. Пол был устлан великолепным толстым ковром, стены покрытыми такими же коврами, картинами, гобеленами. Повсюду были дорогие безделушки – вазы, статуэтки, посуда. Имелись даже цветы, так искусно сделанные из малахита и яшмы, что их почти невозможно было отличить от настоящих, особенно при свете одной-единственной чадящей свечи.

– Здесь было бы вполне уютно, если бы имелось хоть одно окно, – заметил Феликс.

– А так здесь, может, и не очень уютно, но зато вполне безопасно, – ответил Стефан.

Он уже сменил костюм, в котором принимал гостей на балу, на длинную ночную сорочку и забрался в постель. Феликс тоже разделся и лег, погасив свечу.

– Снаружи светает, – сообщил Стефан, устало кладя голову ему на грудь.

– С чего ты решил? – удивился Феликс. – Здесь темно – хоть глаз выколи. Ни черта не видно. Откуда ты знаешь, что делается на улице?

Стефан ничего не отвечал. Вдруг легкая судорога пробежала по его телу. Феликс легонько потряс его – и голова Стефана скатилась с его груди.

Смерть вступила в свои права, сковав князя Батория сном без сновидений до тех пор, пока не погаснет над землей последний луч солнца.

Проснувшись, Феликс долго не мог понять, где находится. Вокруг было темно и тихо, как... как в могиле. Именно эта ассоциация и помогла ему вспомнить, что сейчас он пребывает в подземелье под фамильным склепом Баториев. В глухой и плотной темноте Феликс не мог рассмотреть даже вытянутой руки, поэтому он поначалу решил, что ему придется оставаться здесь до пробуждения обитателей Сейта, потому что только они смогут вывести его из этого места. Но потом он вспомнил, что где-то здесь были свечи, а там, где имеются свечи, по логике, должно находиться и то, при помощи чего их можно зажечь.

Он пополз к краю широкой кровати, шаря руками по атласным простыням, чтобы не наткнуться на стену или на одного из четырех ангелов черного дерева, поддерживающих балдахин в углах кровати (этих ангелов Феликс не видел, но помнил, что они должны быть). Наконец его рука вместо гладкой ткани ощутила под собой пустоту, и Феликс, не удержавшись, скатился на пол. К счастью, толстый ковер с упругим ворсом смягчил его падение. Лежа на этом ковре, Феликс вновь принялся ощупью изучать окружающую обстановку. Так ему удалось нашарить нечто вроде комода. Ухватившись за его крышку, Феликс поднялся на ноги. На комоде его пальцы нащупали подсвечник с огарком свечи, а рядом коробок со спичками. Шепотом чертыхаясь и переломав не меньше пяти спичек, Феликс ухитрился-таки зажечь шестую, а от нее – свечу.

Крошечного огонька (пламя горело ровно, это означало, что в эту комнату не проникал ни малейший сквозняк) оказалось недостаточно, чтобы полностью разогнать мрак, но Феликс все же смог разглядеть кровать, с которой только что упал и на которой теперь лежал один Стефан, казавшийся еще более маленьким и хрупким на этом огромном ложе. Одна его рука как-то совсем по-детски свесилась с кровати. Феликс взял ее и положил ему на грудь – рука податливо согнулась в локте под его слабым нажимом. «Днем мы совершенно беспомощны», – вспомнилось ему. Да уж, «беспомощны» – это еще слабо сказано. Стефан не только не мог сопротивляться чужой воле, он вообще не чувствовал и не сознавал, что с ним происходит. У него не было пульса, сердце не билось. Губы были приоткрыты, словно для того, чтобы сделать вдох, но дыхания не ощущалось.

Феликс вспомнил, как Стефан рассказывал ему про крестьян, которые искали его тело, и представил себе, как это было. Они врывались в склеп этажом выше (наверное, в этой комнате были слышны их шаги и голоса, которые эхом отражались от каменных стен), топали, галдели, и ни малейшего уважения не внушала им величественная тишина, царившая в усыпальнице одного из знатнейших родов Речи Посполитой. Затем они беспорядочной толпой окружали прекрасный каменный саркофаг из розоватого гранита с пурпурно-красными и терракотовыми прожилками, общими усилиями при помощи ломов срывали с него крышку и с торжествующими криками извлекали гроб красного дерева, богато украшенный ювелиром короля. И если бы эти люди знали о двух потайных комнатах ярусом ниже, они ворвались бы сюда и с такой же варварской безжалостностью, с какой они ломали надгробие, грубо схватили бы это тело, неподвижно лежащее сейчас на постели, вытащили его на свет и вбили осиновый кол в эту хрупкую грудь.

Феликс зажмурился, отгоняя жуткое видение, и в который раз подумал, что убил бы своей рукой любого, кто попытался бы причинить вред Стефану, особенно когда он спит, такой трогательный и беспомощный, как сейчас.

Сидеть в этом подземном убежище, однако, становилось скучно. Феликс вновь облачился в свой костюм XVII века и, освещая себе путь при помощи догорающего свечного огарка, выбрался наверх через склеп и часовню с провалившимся потолком. После неподвижного и затхлого (несмотря на то, что Стефан явно старался проветривать помещение, как мог) воздуха подземелья свежий ветерок просто пьянил. Солнце уже висело низко над горизонтом. «Я, кажется, начинаю вести образ жизни вампира, – подумал Феликс. – Заснул на рассвете, проспал целый день в могиле и пробудился почти на закате... А хорошо здесь, черт возьми! Красота!» – мысленно добавил он, оглядевшись по сторонам. Заросли кустов и деревьев в вечернем свете были такими же живописными и благоухающими, как и прошлой ночью. Шепот ветра и пение птиц были единственным, что нарушало окружающую тишину. Этот замок за полуразрушенными стенами казался дивным, уединенным, сказочным царством, и Феликсу даже думать не хотелось о том, что где-то там, ниже по течению Вислы, лежит Краков, а в нем – Агнешка, и Тадзьо, и все эти люди, и вся эта жизнь... Было бы здорово не возвращаться туда вовсе, остаться в Сейте навсегда – навечно. «Господи!» – испугался Феликс своей внезапной мысли.

И в ушах зазвучал певучий голос графини Радзивилл: «Не слишком ломайте голову, ладно? Задавайте вопросы вашему сердцу, а не рассудку. И если решение дается вам с трудом, не принимайте его».

«Я еще подумаю над этим», – решил про себя Феликс и вновь отправился в подземелье. Солнце уже садилось, и ему хотелось посмотреть на пробуждение Стефана. Просто было любопытно, как это произойдет. Он вошел в подземную спальню, присел на кровать, где Стефан покоился в точно такой позе, в которой Феликс его оставил, и приготовился ждать.

И вот, когда наверху погас последний луч солнца, длинные пушистые ресницы Стефана дрогнули, веки медленно поднялись, и он грациозно приподнялся на локте. Это так напоминало обычное пробуждение ото сна, что Феликсу даже показалось, что сейчас он сладко потянется и зевнет. Увидев рядом Феликса, Стефан расцвел в улыбке и потянулся к нему сложенными для поцелуя губами.

– Вы все просыпаетесь в одно и то же время? – поинтересовался Феликс.

– Если кому-то не захочется поваляться в постели дольше обычного, – хихикнул Стефан.

– Значит, остальные сейчас тоже на ногах?

– Остальные? Кого ты имеешь в виду?

– Тех, кто живет в этом замке кроме тебя.

– Кроме меня здесь живет только моя сестра. Мы тут с ней неплохо устроились: почтенная вдовушка и старый холостяк.

– Куда же делись те, кто был здесь вчера ночью? – удивился Феликс.

– У каждого из них есть свой дом. Это были всего лишь гости на моем балу.

На этот раз они поменялись ролями: Феликс был в старинном костюме, а Стефан облачился в обычные темные брюки и белую рубашку.

– Какие у нас планы? – спросил Феликс.

– Вернемся в Краков, я думаю, – ответил Стефан. – Что с тобой, Фельо? Почему ты морщишься? Ты не хочешь домой?

«Если решение дается вам с трудом, не принимайте его», – снова вспомнилось Феликсу. Раньше эта фраза казалась ему несколько загадочной, но теперь он понял, что имела в виду мудрая графиня. Не могло быть для него решения более трудного, чем решение вернуться домой.

– Стефан, – начал он неожиданно севшим голосом, – ты и правда можешь сделать меня вампиром?

– Если ты сам этого захочешь, – кивнул Стефан.

– Так вот, – объявил Феликс поспешно, словно боясь передумать, – я этого хочу.

Огарок свечи наконец-то догорел и погас. Стефан, который мог видеть даже в такой кромешной темноте, нашел вторую свечу и зажег ее. Только закончив возиться с ней, он дал Феликсу ответ:

– Ты хорошо подумал?

– Ради Бога, – нервно рассмеялся Феликс, – не заставляй меня думать, иначе я никогда не приду ни к какому решению! Я хочу этого, сейчас, в эту минуту, я хочу этого, я готов! Мы можем не тянуть с этим и начать прямо сейчас?

Поколебавшись секунду, Стефан кивком головы указал на кровать, предлагая Феликсу лечь.

Вдруг раздался стук в дверь, и вошла графиня Радзивилл.

– Стефан, – обратилась она к брату, – умоляю вас, будьте благоразумны.

– О чем это вы? – спросил Стефан, явно раздосадованный неожиданным появлением сестры.

– О тех разговорах, которые только что велись в этой комнате и которые я слышала. А точнее – о вашем намерении.

– Вы имеете что-то против? – Стефан нахмурился и снова на миг стал князем Баторием.

– Вовсе нет, я желаю этого так же горячо, как и вы, может быть, даже горячее, потому что ваше благо, дорогой брат, значит для меня, увы, больше, чем для вас.

– Я ценю вашу самоотверженность.

– О нет, это не самоотверженность, а обычное благоразумие. Стефан, о чем вы только думаете? Неужели вам не приходит в голову, что если Феликс просто исчезнет, его будут искать? Нужен ли вам этот переполох?

Стефан заколебался.

– Вы как всегда правы, Барбара, – вымолвил он наконец и повернулся к Феликсу: – Сейчас мы вернемся в Краков, любовь моя.

– Но... – начал Феликс.

– Поверьте, Феликс, – сказала графиня. – Лучше осуществить ваше намерение там.

– В твоей студии, Феликс, – подхватил Стефан. – Там тебя гарантированно найдут и подумают, что ты мертв. Так будет лучше, потому что в противном случае вокруг твоего исчезновения будет много шума, а нам ни к чему привлекать внимание, не так ли?

– Ни черта не понимаю, – признался Феликс.

– Пошли! – Стефан взял его за руку и потянул за собой. – Я все объясню тебе в дороге. У нас мало времени, и надо торопиться... если ты хочешь, чтобы все случилось сегодня.

Oh I miss the kiss of treachery
The shameless kiss of vanity
The soft and the black and the velvety
Against the side of me...

The Cure пели «Disintegration» – четвертую песню с одноименного альбома. Диск прослушивался на компьютере, и серебристое мерцание монитора в «спящем» режиме было единственным источником света в студии. Стефан сидел на столе, Феликс – за столом, с бокалом вина в руке: они оба решили, что ему будет лучше выпить для храбрости.

Выбирая бутылку в мини-баре, Феликс счел нужным посоветоваться со Стефаном:

– Что ты предпочитаешь?

– Ты знаешь, что я предпочитаю, – хихикнул Стефан. – И я думаю, я это сегодня получу. А твои стекляшки меня не интересуют.

– Алкоголь, – авторитетно заявил Феликс, – быстро впитывается в кровь, так что тебе волей-неволей придется выпить то, что пил я. Поэтому я и спрашиваю тебя, чего бы тебе хотелось.

– Заботливый ты мой, – вздохнул Стефан. – Ладно, в таком случае, крепкие напитки отменяются, потому что я их ненавижу. Выпей красного вина. Я вижу, у тебя есть мерло.

– Как скажешь. – Вообще-то бутылку марочного Chavron Merlot Феликс берег на особый случай, но подумал, что после сегодняшней ночи оно ему уже не понадобится. И, если рассудить здраво, разве сегодня не особый случай?

...And mouth and eyes and heart are bleed
And run in thickening streams of greed
As bit by bit
It starts the need...

– Скоро рассвет, – Феликс залпом осушил бокал и взглянул на часы.

– Часа через два, не меньше, – возразил Стефан.

– Думаешь, мы уложимся?

– Это совсем недолго, Фельо, можешь не торопиться.

– Ладно. Тогда расскажи мне еще раз, как ты собираешься это со мной сделать, потому что я не совсем уяснил для себя... э-э-э... технологию. Ты убьешь меня, да?..

– Я бы не стал употреблять таких слов.

– Ну, хорошо, ты выпьешь мою кровь и взамен дашь мне выпить своей, и, когда мое сердце остановится, я вроде как засну. А потом ты меня как бы разбудишь, и я уже не буду человеком. Верно?

– Ну конечно, Фельо, это очень просто.

– Да, куда уж проще, – хмыкнул Феликс. – Ладно, сейчас выпью еще бокал, и тогда буду совсем готов.

Песня кончилась и началась следующая.

– Раньше я ненавидел эту музыку, – слегка заплетающимся языком признался Феликс. Вряд ли от выпитого. Скорее всего, волнение, нервы. Попробуй-ка не нервничать, когда через пару минут кое-кто высосет из тебя кровь, и, что самое интересное, ты сам на это согласился.

– А сейчас? – спросил Стефан.

– Сейчас она мне даже нравится, – признался Феликс.

Он допил последний глоток вина и, повинуясь безотчетному порыву, швырнул бокал в стену. С этим бокалом он будто отбрасывал всю свою прежнюю жизнь, которая разлеталась вдребезги – навсегда, безвозвратно.

– Итак... – севшим голосом произнес Феликс. Он неловко стащил с себя камзол, один жилет, второй жилет, сорвал жабо, путаясь в пуговицах, расстегнул ворот сорочки.

– Ты словно к смертной казни готовишься, – усмехнулся Стефан. – В мое время так собирались на виселицу.

– А чего ты хотел? Не могу же я, черт возьми, беззаботно напевать в предвкушении того, как ты вцепишься мне в горло!

– Фельо, послушай, если ты передумал... – начал было Стефан.

– Нет! Я не передумал. Но мне все равно страшно.

– Не один ты сейчас нервничаешь, – тихо отозвался Стефан.

– Ну и ну, – огрызнулся Феликс. – Тебе-то чего волноваться? Для тебя ведь предстоящее дельце связано только с удовольствием.

– Ты так считаешь? – Стефан вздохнул. – Не все так просто, Фельо.

– Это состояние ожидания сводит с ума. Лучше бы ты сделал все без предупреждения, чтобы все случилось как-нибудь неожиданно, внезапно, например, во сне... как-нибудь так, чтобы я не был готов.

Стефан кивнул, слез со стола и переместился на диван.

– Иди сюда, Фельо, – мягко позвал он.

Феликс подошел к нему, но ноги не держали, и он буквально осел на пол, положив голову на колени Стефану. Князь Баторий погладил его по волосам, нежно коснулся щеки.

– Успокойся, Феликс, сейчас я ничего не буду с тобой делать.

– Но у нас осталось мало времени...

– Нам некуда спешить. Я ведь могу сделать это и завтра, и послезавтра, и через десять лет, и через двадцать... Когда ты будешь готов.

– Я уже готов, Стефан, я хочу сегодня, сейчас, иначе...я не знаю...

– Тс-с-с... Иди сюда и обними меня. – Стефан мягко потянул Феликса к себе, и тот улегся рядом, чувствуя слабость и предательскую дрожь в коленях.

– Ну? – сдавленно произнес он.

Вместо ответа Стефан тихо рассмеялся, и Феликс почувствовал, как тонкие музыкальные пальцы принялись ловко освобождать его от оставшейся одежды. Он напряженно ждал, даже не пытаясь помочь. Губы Стефана коснулись его лица, легко скользнули вдоль шеи (Феликс вздрогнул), затем ниже, еще ниже...

– Стефан... что ты делаешь...

– Успокойся, любовь моя, я просто хочу доставить тебе удовольствие.

Никогда еще Стефан не был так нежен. Он прибегнул к таким изысканным ласкам, что у Феликса захватило дух. Напряжение его сменилось диким возбуждением, которое накатывало горячими волнами и от которого все мысли Феликса спутались в один невообразимый клубок. Он лишь хотел, чтобы Стефан продолжал, продолжал, продолжал... Но именно от небывалой остроты и упоительности ощущений все закончилось слишком быстро. Феликс застонал, содрогаясь в экстазе. Открыв глаза, он увидел склонившееся над ним лицо Стефана. Тот улыбался, из уголка рта стекала молочно-белая струйка... отнюдь не крови. Феликс благодарно притянул его к себе.

– Стефан, это было как во сне... Сегодня необычная ночь. И ты... совсем особенный... Я хочу тебя до безумия!

– Правда? – лукаво переспросил Стефан, хотя тело Феликса под его руками весьма красноречиво свидетельствовало об этом. – Ты действительно хочешь меня, Фельо? – он медленно улегся на Феликса сверху. – Что ж, сегодня нет ничего невозможного...

Феликс почувствовал, как прохладные пальцы вновь ласково скользят по его телу, игриво дотрагиваясь до самых чувствительных мест, вкрадчиво поглаживая и постепенно пробираясь все глубже внутрь...

– Стефан... – Феликс попытался привстать, но был мягко опрокинут обратно на спину.

– Доверься мне, Фельо, – услышал он завораживающий шепот Стефана.– Я просто хочу войти в тебя. Не бойся, я буду осторожен.

– Стефан, погоди! Я никогда раньше этого не делал и...

– Знаю, – тихий смех Стефана в ответ. – Тебе и не придется ничего делать, я все сделаю сам...

Он медленно развел ноги Феликса в стороны и согнул их в коленях.

Представив, что его ждет, Феликс повторил попытку приподняться, и вновь хрупкие, но сильные руки удержали его от этого неуместного бунта.

– Будет больно, да? – глупо спросил Феликс.

Стефан издал смешок:

– Дорогой, ты выглядишь так, словно тебе впервые в жизни должны поставить укол.

– Да, представь себе, меня еще ни разу в жизни не трахали. И я не уверен, что смогу вынести подобную процедуру. Лучше бы ты меня укусил, чем это...

Острые плечи Стефана затряслись от беззвучного смеха.

– Фельо, помолчи, иначе у меня ничего не получится.

– Черт подери, когда я говорю, все кажется не таким страшным...

Стефан закрыл ему рот глубоким поцелуем.

– Ничего страшного и не будет, любовь моя, – прошептал он. – Я постараюсь не причинить тебе боли. Ну, разве что совсем немножко, как залог грядущего наслаждения. Главное – расслабься. Вот так, умница, хорошо...

Испытывая смешанное чувство неловкости, тревоги, любопытства и стыда, Феликс подчинился. Пальцы Стефана осторожно подготавливали вход. Феликс так и не понял, что это было: слюна или какая-то мазь. «Откуда он ее взял, интересно?» Стефан действовал медленно, искусно и нежно.

– Фельо, тебе хорошо?

– Не знаю... наверное... да... о-о-о, Стефан!

Было непривычно. С Агнешкой, с другими девушками, даже с Тадзьо Феликсу вечно приходилось демонстрировать свою мужественность. Все они постоянно чего-то ждали от него, и это раздражало и утомляло. Сейчас все было иначе. Полностью отдавшись во власть Стефана, безоглядно доверив ему свое тело, Феликс наконец-то обрел возможность получать.

Боль появилась, но тут же растаяла в водовороте новых, ранее не изведанных ощущений. И постепенно из этого водоворота возникло нечто, заполонившее собою все существо Феликса. Он почувствовал, что полностью растворяется в Стефане, сливаясь с ним воедино. Ритмичные движения Стефана внутри него странным образом убаюкивали, подобно одурманивающим звукам «Lullaby»:

...Be still be calm be quiet now my precious boy
Don’t struggle like that
Or I will only love you more
For it’s much too late
To get away or to turn on the light
The Spiderman is having you for dinner tonight

В голове Феликса шумело, под закрытыми веками плыли цветные сполохи, сердце закатывалось непонятно куда. И все же он нашел в себе силы простонать:

– Стефан... Ты именно так меня хотел?

– Не совсем, любовь моя, – голос Стефана донесся до него словно откуда-то издалека.

Кем они были теперь? Соединившимися в пароксизме страсти любовниками? Плотью и духом? Одним существом? Впрочем, это уже не имело для Феликса никакого значения.

В тот миг, когда его тело напряглось перед тем, как забиться в экстазе, зубы Стефана сомкнулись на его шее, и это показалось Феликсу продолжением оргазма.

А Роберт Смит продолжал петь:

And I feel like I’m being eaten
By a thousand million shivering furry holes

На Феликса мгновенно навалилась такая слабость, что он не смог даже вскрикнуть. Кружилась голова, не хватало воздуха, и еще вдруг стало отчего-то ужасно холодно. Холодок возник в кончиках пальцев и, когда они заледенели, стал распространяться дальше, к сердцу, которое по-прежнему, словно по инерции, судорожно колотилось.

...Стефан пил, содрогаясь и захлебываясь. Никогда за всю свою более чем трехсотлетнюю жизнь он не испытывал ничего подобного. Кровь Феликса обжигала ему горло, словно расплавленный свинец, доставляя столько же мучений, сколько и восторга. Стефан чувствовал, что еще немного – и наслаждение убьет его. Надо было остановиться. Тем более что Феликс уже не проявлял никаких признаков жизни, бессильно обвиснув в объятиях своего убийцы-любовника. Сделав над собой отчаянное усилие, Стефан оторвался от глубоко прокушенной артерии и осторожно уложил голову Феликса на подушку. Лицо Феликса налилось синеватой бледностью, из-под полузакрытых век виднелись полоски белков. Распростертое на диване тело выглядело абсолютно безжизненным. Стефан забеспокоился. Неужели он совершил непоправимое? У него же почти нет опыта. Он делал это всего один-единственный раз. А ведь так важно уловить тонкую грань между не-жизнью и смертью!

– Фельо, пожалуйста, не умирай, – отчаянно простонал он. – Я не прощу себе, если убил тебя...

Своими острыми ногтями Стефан вспорол извилистую вену на шее в том самом месте, где уже был глубокий странный шрам. Он приподнял голову Феликса, прижимая ее к своему горлу. И в следующий миг его кровь – темная, густая, тягучая, не похожая на обычную человеческую кровь – потекла в полуоткрытые губы Феликса.

Едва первые ее капли обожгли его горло, он открыл глаза. Стефан был готов плакать от счастья: если Феликс очнулся, это значило, что все получилось. Взгляд Феликса был осмысленным, и, когда он заговорил, слова прозвучали ясно и отчетливо:

– Сейчас я умираю, да?

– Нет, Фельо, – облегченно вздохнув, ответил Стефан, – Наоборот, ты только рождаешься. Не надо бороться со сном, засыпай. А когда ты проснешься, я буду рядом.

Губы обоих были в крови: кровь Феликса – на губах Стефана, а кровь Стефана – на губах у Феликса. Когда они поцеловались, их кровь смешалась, и этот кровосмесительный поцелуй был последним, что ощутил Феликс, прежде чем наступила тьма.

– Господи, Владыка! Твоей милостью в вере прожившие вечный покой обретают. Благослови могилу сию и пошли ангела Своего хранить ее. Когда мы предадим тело раба Твоего Феликса земле, прими его в свет лица Своего и со святыми Своими дай ему возрадоваться Тебе навечно. Ради Христа, Господа нашего, аминь.

Звучный, хорошо поставленный голос ксендза лился ровно, без каких-либо эмоций. Ладан курился в воздухе, подсвеченном разноцветными лучами солнца, проникавшими сквозь витражные стекла костела.

– С верою в Иисуса Христа мы благоговейно приносим тело этого человека на погребение. Помолимся же с верою в Господа, дающего жизнь всему живому...

Агнешка сидела на самой первой скамье, среди ближайших родственников покойного, до которых еще не успели дойти слухи о том, что он ее бросил, и которые по-прежнему воспринимали ее как его невесту. Пальцы в прозрачных черных перчатках машинально перебирали бусины четок, густая черная вуаль скрывала лицо, и никто не мог видеть, что мысли ее в ту минуту, вопреки призывам святого отца, были обращены отнюдь не к Богу.

Последний раз она видела Феликса в больнице, в ту ночь, когда он, надев на шею ее крест, отправился в блок 18-C. После этого он пропал и вот наконец нашелся – в своей студии, на диване, мертвым. Судмедэксперт назвал причиной смерти первичную или вторичную анемию, но кому, как не Агнешке, было знать, что это полная ерунда. У Феликса, при его повышенном давлении, не могло быть никакой анемии. К тому же это заболевание развивается не вдруг, и от него не умирают за одну ночь. Непременно должны были быть какие-нибудь симптомы, которые не укрылись бы от внимания Агнешки. Впрочем, судмедэксперт, похоже, попросту написал первое, что более или менее соответствовало клинической картине смерти. Ибо в данном случае писать было решительно нечего: создавалось впечатление, что умерший просто прилег на диван отдохнуть – и не проснулся.

Полицейский офицер тогда заявил, что он, мол, нутром чует – эта смерть связана с остальными смертями, приписываемыми маньяку-кровососу, но состава преступления обнаружено не было.

– Помолимся же за брата нашего Феликса Господу нашему Иисусу Христу, Который рек: «Я – воскресение и жизнь. Кто уверует в Меня – и после смерти жив будет, и всяк живущий, кто уверует в Меня, никогда не претерпит страданий вечной смерти»...

Похоже, о странной смерти Феликса больше всех мог бы рассказать Тадеуш. Ему наверняка было известно нечто такое, чего не знали другие. Однако своими догадками он не делился ни с кем, кроме Агнешки. Впрочем, это было только к лучшему, ибо безумные рассказы Тадзьо могли привести лишь к тому, что его упекли бы под врачебный надзор.

Агнешка вспомнила, как они с другими родственниками Феликса держали совет: как сообщить юноше ужасную новость о смерти его обожаемого брата? Они ждали чего угодно – обмороков, криков, истерик. Однако, вопреки всеобщим опасениям, Тадзьо воспринял трагическое известие довольно спокойно и даже не удивился, словно давно уже ждал этого. И теперь, на службе в костеле, когда он смотрел на открытый гроб брата, в его взгляде не было печали, только пристальное внимание и какая-то настороженность.

Однако не успела Агнешка удивиться столь необъяснимому спокойствию Тадзьо, как тот вдруг встрепенулся и вскочил со скамьи. Это случилось, когда ксендз возглашал:

– Господи, Ты оплакал смерть Лазаря, друга Своего. Облегчи же наше горе, с верою молим. Господи, Ты воскресил мертвого, даруй же брату нашему Феликсу вечную жизнь после смерти, с верою молим.

И тут вдруг под сводами древнего костела раздался громкий, леденящий душу смех Тадзьо.

– «Вечную жизнь после смерти»! – истерически выкрикнул он. – Матерь Божья! Только не это!!!

Швырнув на пол четки, Тадзьо ринулся по церковному проходу к выходу. Какая-то тетушка поспешила было за ним, на ходу доставая из сумочки носовой платок и пузырьки с лекарствами.

– Бедный мальчик, – послышался чей-то шепот за спиной Агнешки. – Он держался таким молодцом, и вот – не выдержал. Но это даже к лучшему: в подобных случаях надо дать себе волю – легче становится.

После небольшой заминки, возникшей после выходки Тадзьо, ксендз продолжил службу. Но только одна Агнешка поняла, что имел в виду младшенький. Она вспомнила, как перед службой он привел ее туда, где стоял гроб, потому что хотел ей «что-то показать».

– В чем дело, Тадзек? – недоумевая, спросила Агнешка.

– Ты ничего не замечаешь?

Агнешка взглянула на мертвого Феликса. Она и впрямь кое-что замечала, но не знала, как это сформулировать. Феликс производил какое-то странное впечатление, не такое, как при жизни. Раньше он был просто симпатичным молодым мужчиной, из тех, кого пожилые дамы называют «интересными». Но сейчас, в гробу он был сказочно прекрасен, и это слово отнюдь не казалось пошлым преувеличением.

Склонившись над гробом, Агнешка невольно залюбовалась лицом Феликса – изысканно бледным, идеально правильным и таким безмятежным! «Он явно умер легкой смертью», – сказал судмедэксперт. Судя по выражению лица покойного, смерть его была не только легкой, но и чрезвычайно приятной: изящно очерченные, яркие губы Феликса застыли в светлой блаженной улыбке. Пальцы (Агнешка не помнила, чтобы у Феликса при жизни были такие красивые руки) с какой-то чувственной нежностью обвивали вложенное в них серебряное распятие.

Светлые волосы, аккуратно лежавшие на атласной подушечке, казались необыкновенно легкими и шелковистыми даже на вид. А еще они лежали волнами. Но ведь у живого Феликса волосы не вились! Агнешка непроизвольно потянулась, чтобы погладить их, но тут же в каком-то непонятном страхе отдернула руку.

«Чушь!» – сказала она сама себе, отгоняя наваждение. В похоронных бюро стараются, чтобы усопшие выглядели прилично. Известно, что покойников гримируют, так что цветущий вид Феликса – это, конечно же, только грим и ничего больше.

– Взгляни на его шею, – сказал Тадзьо.

Агнешка пригляделась и увидела выглядывающий из-под воротника пиджака, в котором хоронили Феликса, странный шрам, напоминающий след от укуса. Излишне даже говорить, что он располагался в том самом месте, где у жертв маньяка красовались их жуткие раны. Но только у Феликса этот шрам, хотя и глубокий и заметный, выглядел давно зажившим.

– У него ведь при жизни не было этой отметины, верно? – зловеще спросил младшенький.

– Да, не было... – прошептала потрясенная Агнешка.

– Когда жертва обращается в вампира, раны затягиваются, – отстраненно добавил Тадзьо.

Агнешка промолчала. Ей хотелось запротестовать, но возразить было нечего.

– Итак, – продолжал Тадзьо, – в нашем городе теперь на одного вампира больше. Не правда ли, очень приятно будет думать, как наш Феликс после похорон восстанет из мертвых...

– Тадзьо, – не выдержала Агнешка, – Феликса осматривали профессиональные современные патологоанатомы. Они констатировали смерть. Ты понимаешь это? Он действительно мертв.

– Разумеется, мертв. Кто ж с этим спорит? Вампир и есть мертвец, который по ночам выбирается из могилы, чтобы пить кровь живых людей. Этим и станет заниматься наш любимый Фельо... если мы не примем меры.

Тогда Агнешка лишь тяжело вздохнула, не желая продолжать этот разговор.

Утверждения Тадзьо казались ей навязчивыми идеями расстроенного сознания, но все равно внушали страх.

– Помолимся же, как учил нас Господь, – сказал ксендз. – Отче наш, сущий на небесах...

Феликс в своем гробу с улыбкой прижимал к груди распятие.

Агнешка вышла из костела. Неподалеку от церковных ворот, прислонившись к старому дереву, стоял Тадеуш. Начинался дождь, одежда и волосы Тадзьо намокли, но он, казалось, не замечал этого. Агнешка подошла ближе и поняла, что младшенький плачет: облепленные мокрой старой джинсой плечи мелко вздрагивали.

– Тадзек... – девушка обернула его к себе лицом, ласково обняла. Тадзьо, всхлипывая, уткнулся ей в грудь.

– Ну же, дорогой, перестань. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, видит Бог, мне тоже не легче, но Феликсу уже ничем нельзя помочь. Его больше с нами нет, и рано или поздно с этим придется смириться.

При этих словах Тадзьо резко высвободился из объятий Агнешки. Слезы его моментально высохли, а глаза гневно сверкнули.

– Ты ничего не понимаешь! Если бы Феликс по-настоящему умер, может, я и сумел бы с этим смириться. Но я уверен, что он жив, вернее, не мертв в обычном значении этого слова. Черт возьми, Агнешка, ну как мне убедить тебя?!

– Знаешь что, – Агнешка решительно подхватила Тадзьо под руку и повлекла его к выходу. – Поехали ко мне. Дождь начинается, да и поздно уже. Пусть остальная родня дожидается окончания службы. Лучше нам с тобой не смотреть на то, как Феликса станут закапывать в землю. Думаю, сегодня нам надо побыть одним.

– Ладно. Ты права, я никого из них не хочу видеть, – Тадзьо словно враз лишился сил и покорно позволил себя увести.

Агнешка поймала такси, и через минуту узкий готический силуэт костела и вычурная кладбищенская ограда превратились в размытое дождем пятно на ветровом стекле.

– Послушай, я чертовски голоден, – признался Тадзьо, с отвращением стягивая с себя в прихожей мокрую куртку. – У тебя найдется что-нибудь поесть?

– Ну конечно, – Агнешка, преследуемая по пятам тоже явно проголодавшимся Джокером, поспешила на кухню.

Наполнив собачью миску аппетитными кусочками Chappy, она сварила крепкого кофе и принялась торопливо нарезать бутерброды. Хозяйственные хлопоты слегка отвлекли Агнешку от тяжелых мыслей, и, когда она внесла в гостиную поднос с едой, состояние духа ее было гораздо более спокойным, чем в церкви.

Тадзьо сидел на диване и смотрел телевизор. Он вставил в видеомагнитофон старую заезженную кассету, на которой были засняты кадры из семейного архива Жилинских. Осторожно опустив поднос на столик, Агнешка присела рядом с Тадзьо. С экрана им улыбался, гордо демонстрируя только что пойманную большую рыбину, загорелый четырнадцатилетний подросток.

– Фельо... – прошептал Тадеуш. – Я помню ту рыбалку... Мы были там втроем: мама, Феликс и я. Он так гордился этим своим первым карпом, что даже хотел сделать чучело. Маме с трудом удалось отговорить его от этой затеи, сказав, что лучше будет набить эту рыбу не паклей, а овощами и приправами.

Агнешка зачарованно вглядывалась в светящийся экран, где в иллюзорном мире продолжали жить совсем еще юный Фелек, смешной пухленький четырехлетний малыш Тадзьо, дергающий старшего брата за штанину и требующий отдать ему удочку, а также стройная светловолосая женщина с круглым миловидным лицом – мать Феликса и Тадеуша.

– Мы были так счастливы... – Тадзьо сглотнул подступивший к горлу комок. – И даже представить себе тогда не могли, что станется с нами в будущем...

Пленка кончилась, и теперь на экране с шипением мерцала серая рябь. Агнешка выключила видеомагнитофон.

– Тадзек, ты бы поел, – заботливо сказала она, придвигая к задумавшемуся Тадеушу тарелку. – Кофе, наверное, уже совсем остыл, сейчас заварю свежий...

– Нет, посиди лучше со мной, – Тадзьо удержал приподнявшуюся было Агнешку за руку. – Агнешка, я так благодарен тебе за все, правда. Не знаю, что бы сейчас делал один. Ты ведь не оставишь меня?

– Ну что ты, милый, – Агнешка лаково погладила его по все еще влажным от дождя волосам. – Ты мне теперь как младший братишка. Послушай, Тадзек, а почему бы тебе не переехать сюда? После ухода Феликса эта квартира стала мне великовата. Да и тебе лучше сейчас не оставаться в одиночестве. Думаю, Феликс бы одобрил такое решение.

– Представь себе, раньше я тебя недолюбливал, – задумчиво произнес Тадзьо. – Как, впрочем, и других девчонок, с которыми встречался Феликс. Я всегда ревновал его до безумия.

– Господи, Тадзек, ну что за глупости ты несешь! – удивилась Агнешка. – Как можно ревновать брата?

– Ты не знаешь... – с отсутствующим видом пробормотал Тадзьо и внезапно спросил:

– Видела выражение его лица в гробу? Оно было не просто умиротворенным. Он выглядел так, словно... словно получал удовольствие в момент смерти. Я уже раз видел Феликса таким... Сказать, когда это было?

Агнешку встревожил тон, которым был задан это вопрос.

– И когда же? – осторожно осведомилась она.

– В нашу с ним первую ночь.

– Иисусе милый! Тадзьо, что ты такое мелешь?! – потрясенная Агнешка отшатнулась от Тадеуша.

– В первый раз было очень больно, но я не кричал. Я сам хотел, чтобы он сделал это со мной... Хотел доставить ему наслаждение... – Тадзьо, казалось, забыл о присутствии Агнешки и говорил словно сам с собой. – Я любил его, любил с тех пор, как помню себя, всю свою жизнь только его и любил... А он... Он постоянно изменял мне. Сначала с бабами, а потом с этим... О Господи, как я ненавижу этого монстра, эту жуткую тварь!!! – Тадзьо с такой силой сжал кулаки, что под ногтями выступила кровь.

– Тадзек, успокойся, – ошарашено пролепетала Агнешка. – Ты сегодня слишком переутомился, вот и несешь всякий бред...

– Бред? – Тадзьо истерически расхохотался. – Неужели ты и впрямь так глупа, что ничего не замечала? Если хочешь знать, в последний раз мы занимались этим прямо здесь, вот на этом диване. Это случилось на следующий день после смерти Ромолы. Он тогда совсем рехнулся, накинулся на меня, как бешеный, избил, а потом изнасиловал.

Агнешка оцепенела, жуткие слова Тадеуша, подобно яду, медленно проникали в ее сознание. Неужели это правда? Серьезный, положительный, спокойный образ Феликса решительно не вязался с только что открывшимися фактами. Впрочем... Так ли уж хорошо она знала этого человека? Феликс всегда был себе на уме, и ведь верно говорят, что в тихом омуте черти водятся. Ну, а вся эта темная история с загадочным Стефаном и впрямь давала массу поводов для подозрений. Ей вдруг отчетливо припомнилось разбитое в кровь лицо младшенького. Однако более всего Агнешку убедил тон Тадеуша. В его голосе звучали неподдельные боль и горечь. Теперь для Агнешки объяснились все странности Тадзека. Так вот, значит, в чем дело! Матерь Божия! Быть совращенным старшим братом – какой удар по хрупкой и неустойчивой психике подростка! Ей даже ни на минуту не пришла в голову мысль, что Тадзьо, возможно, сам повинен в случившемся. Феликс ведь старше Тадзека на целых десять лет, он обязан был отдавать себе отчет в своих действиях! Сердце Агнешки облилось кровью от жалости. Она порывисто обняла сгорбившегося, словно от непосильной ноши, Тадзьо и горячо воскликнула:

– О, дорогой мой, какой ужас! Теперь я понимаю, почему ты так себя вел. Бедный, пережить такое! Кто бы мог подумать... Феликс – настоящее чудовище!

– Наконец-то и ты это поняла, – едко заметил Тадзьо. Затем он исподтишка глянул на растроганное лицо обнимавшей его девушки. – Послушай, Агнешка... Мне нужна твоя помощь. Могу я на тебя рассчитывать?

– Ну конечно, Тадзек, – кивнула та. – Не сомневайся, теперь я полностью на твоей стороне.

– Вот и отлично, – удовлетворенно отозвался Тадзьо, глаза которого хитро блеснули. – Я скажу тебе, что делать.

Заметив этот странный взгляд, Агнешка слегка встревожилась.

– Тадзьо, что ты опять задумал? – с беспокойством спросила она.

– Увидишь, – таинственно усмехнулся младшенький. – Думаю, скоро тебе много чего предстоит увидеть.

Часть 4

Графиня Барбара Радзивилл открыла глаза. Обычно она не просыпалась так рано (сумерки только-только наступили), однако этим вечером у нее возникло ощущение, что рядом кто-то находится. И действительно: возле роскошного позолоченного ложа сестры, увенчанного газовым пологом, сидел князь Баторий.

– Стефан? – слегка удивленно воскликнула графиня, томно потягиваясь. Сквозь ткань тончайшей батистовой ночной сорочки соблазнительно просвечивали округлости грудей. – Вы сегодня ранняя пташка.

– Мне кажется, я сегодня вовсе не спал, – произнес князь, рассеянно перебирая пышные перья веера сестры, лежавшего на ночном столике рядом с кроватью. Просторную усыпальницу наполнял благоуханный аромат ночных цветов. – Я только и думаю, что о нем. Я должен быть рядом, когда он очнется.

– Стефан, – Барбара легко села на ложе, встряхнула рассыпавшимися по точеным плечикам длинными черными кудрями. – Честно говоря, я не понимаю, что вы в нем нашли. Он такой... обычный.

– Я люблю Феликса. Я никогда и никого еще так не любил. Неужели вы до сих пор еще не поняли этого, Барбара?

– Я вижу это, но понять не могу, – графиня поднялась и направилась к большому зеркалу в массивной серебряной раме, с удовольствием разглядывая себя и улыбаясь своему собственному отражению. – Наверное, я хуже вас. Я всегда довольствовалась мужчинами на одну ночь.

– О, дорогая, вы не хуже, вы просто другая, хотя мы с вами родные брат и сестра, – Стефан приблизился сзади к сестре, нежно обнял и поцеловал в лилейно-белую шейку. – А сейчас мне пора.

– Стефан, – графиня обернулась от зеркала, положила руки брату на плечи и с легкой тревогой поглядела ему в глаза. – Может, мне отправиться вместе с вами?

– О нет, думаю, не стоит. Я хочу, чтобы в момент его пробуждения мы с ним были только вдвоем.

– Что ж, хорошо, – Барбара шаловливо чмокнула брата в губы и потянулась за расческой. – Однако когда вы на кладбище всласть намилуетесь со своим Феликсом, непременно жду вас в Сейт на ужин. Ну, а я тем временем приготовлю для вас какое-нибудь изысканное блюдо.

Дождь, шедший весь день, наконец-то прекратился, но на кладбище было по-прежнему сыро. Ноги Стефана утопали в грязи, мокрые ветви деревьев хлестали его по лицу и цеплялись за одежду. Если бы в этот поздний час на кладбище заглянул какой-нибудь случайный прохожий, то взору его предстала бы поразительная картина: облаченный в великолепнейший наряд XVII века изящный господин, стоящий коленями в грязи и выкапывающий голыми руками из свежей могилы гроб. Впрочем, жители Кракова в последнее время предпочитали не высовывать по ночам нос на улицу, и уж тем более вряд ли кому-нибудь из них пришла бы в голову экстравагантная мысль прогуляться ночью по кладбищу.

Стефан торопливо сорвал крышку с гроба и в волнении склонился над Феликсом. Тот выглядел настолько ослепительно, что Стефан несколько минут, благоговейно замерев, любовался своим творением. Но вот веки Феликса дрогнули, и он открыл глаза.

– Где я? – произнес он, удивляясь глубокому и чистому звучанию своего собственного голоса.

– Ты со мной, любовь моя, – прошептал Стефан, чувствуя, как его сердце смятенно трепещет, совсем как у простого смертного.

– Тогда все остальное не имеет значения... – Феликс приподнялся и сел. – Блин, что это еще за ящик?

– Дорогой мой, это гроб, в который тебя накануне засунули твои родственники, – пояснил Стефан. – И, если тебе надоело в нем лежать, можешь его покинуть.

Феликс последовал его совету, одним прыжком выбравшись из открытой могилы. Его поразила собственная мощь и ловкость. Он словно бы перестал ощущать свое тело, точнее, наоборот, ощущал его слишком хорошо. Теперь оно было телом атлета или, скорее, некоего сильного зверя. И еще Феликс вдруг понял, что способен видеть в абсолютной темноте. Он взглянул на Стефана:

– Ты ужасно чумазый.

Стефан негромко рассмеялся:

– Вот они, твои первые слова в качестве вампира! Фельо, в тебе по-прежнему нет ни капли романтизма. Кстати, между прочим, откапывая тебя, я сломал целых два ногтя.

– И кто бы говорил о романтизме, – усмехнулся Феликс. – Значит, я вампир? – он потрогал языком свои зубы – теперь необычайно острые и крепкие.

– Да, отныне ты такой же, как я, – сказал Стефан и с легким беспокойством добавил:

– Скажи, Фельо, ты не жалеешь о том.... что я с тобой сделал?

– Нет. Я люблю тебя, и с тобой мне будет хорошо даже в аду. – Феликс решительно привлек к себе Стефана и поцеловал долгим глубоким поцелуем.

– Теперь мы всегда будем вместе, – Стефан тесно приник к Феликсу, обвил его своими тонкими руками. – Наша любовь будет длиться вечно...

– Вечно... – эхом отозвался потрясенный Феликс. – Знаешь, раньше меня всегда пугало это слово. Но сейчас я действительно хочу верить в вечность. И... это странно, но я по-прежнему боюсь потерять тебя. Стефан, если тебя не будет, я... я просто не знаю... – Феликс судорожно прижал к себе легкое хрупкое тело.

– О, Фельо, успокойся, – лепетал Стефан, чувствуя, как ему против воли передается тревога Феликса.– Ну что со мной может случиться? Я существую уже более трех веков, и до сих пор никому не удалось уничтожить меня. А сейчас и подавно не удастся, ведь теперь нас двое. Поэтому выбрось из головы все эти глупые мысли. Лучше скажи, как ты себя сейчас чувствуешь?

– Сейчас... – начал Феликс и замолчал, пытаясь прислушаться к себе и определить, что же он все-таки чувствует, но это оказалось невозможным. Ощущений было слишком много, и все они казались чрезвычайно сильными, перебивали друг друга, путались...

Шелест ветра в высокой кладбищенской траве казался таким нежным, и у него была своя мелодия, которую Феликс теперь мог расслышать. Звезды в небе образовывали такие интересные, заманчивые узоры, в которые хотелось вглядываться и вглядываться. И еще какой-то странный шум доносился издалека – что-то похожее на перестук колес по рельсам... Да, точно, это же железная дорога! Но она так далеко – три-четыре километра от кладбища. И все равно Феликс слышал шум идущего поезда, а подувший с той стороны ветер принес запах рельсовой смазки, который оказался четким и различимым, несмотря на то, что в воздухе витали более сильные и близкие запахи свежевскопанной земли и мокрой травы. Оказалось, что тисы, которыми были обсажены могилы, имеют свой неповторимый запах, отличный от запаха вязов, что росли вдоль кладбищенских аллей.

Стефан, улыбаясь, наблюдал за Феликсом, который с растерянным видом озирался по сторонам, приглядываясь, прислушиваясь и даже принюхиваясь. Веселый блеск белоснежных зубов Стефана и изгиб улыбающегося рта тоже показались Феликсу заслуживающими внимания, и он уставился на своего создателя и возлюбленного во все глаза.

– Тебе надо привыкнуть к твоему новому состоянию, – сказал Стефан. – Иди-ка, прогуляйся, а я пока займусь твоей могилой.

– Моей могилой? – переспросил Феликс.

– Надо ее зарыть, – объяснил Стефан, – иначе люди примутся выяснять, куда делись твои бренные останки. Надо, чтобы никто не заметил их исчезновения.

– Я могу помочь.

– Не надо, я справлюсь и один. – Стефан ногой столкнул в яму гроб, следом за ним – крышку и принялся спихивать сверху влажные комья земли. – Прогуляйся и приди в себя. Только постарайся никому не попадаться на глаза.

Феликс бродил между могилами, пытаясь по совету Стефана прийти в себя, когда вдруг его обострившееся обоняние различило среди всей мешанины далеких и близких запахов сильный, сладостный аромат. Он замер на месте и поймал себя на том, что облизнулся. Повинуясь отчасти любопытству, отчасти какому-то неопределенному, но мощному инстинкту, Феликс направился туда, где, как он вычислил, находился источник запаха. Обоняние привело его к центральным воротам кладбища, возле которых располагались служебные помещения. Окна сторожки были ярко освещены. Феликс спрятался в тени поодаль, не решаясь подойти ближе, потому что электрический свет теперь раздражал его необычайно чувствительные глаза, и завороженно наблюдал за прикрытыми жалюзи окнами. Вот за одним из них мелькнула человеческая фигура...

И Феликс сразу догадался, чем это так вкусно пахнет и чего ему сейчас хочется.

«Ну конечно, – подумал он, не заметив, что думает вслух и довольно громко. – Я же теперь, как-никак, вампир».

Он понимал, что надо дождаться Стефана, прежде чем предпринимать какие-то важные шаги, но, с другой стороны, разве не может он сам подойти, постучать в дверь и первого же, кто ему откроет, схватить и утащить в кусты? А там... Феликс явственно представил себе, как стискивает человеческое тело. Как впивается зубами в горло... или даже раздирает его ногтями, чтобы кровь сразу хлынула сильным потоком, чтобы он мог захлебнуться в ней...

И тут сзади послышался тихий смех Стефана.

– Дорогой Феликс, – сказал он, – во-первых, не советую так громко оповещать всех вокруг о том, что ты теперь вампир: это крайне бестактно. Во-вторых, кладбищенский сторож – плохая идея.

– Да? – виновато спросил Феликс. Он еще не научился справляться со своими острыми и сильными эмоциями, и его голос выразил такое неподдельное огорчение, что Стефан прыснул со смеху еще раз.

– Не сердись за то, что я смеюсь, дорогой, – он легко поцеловал Феликса в губы. – Просто ты такой забавный в свои первые часы... Но в любом случае ты держишься куда достойнее Барбары. Она, когда впервые проснулась, не стала тратить времени на то, чтобы оглядываться по сторонам, даже не поздоровалась со мной, а сразу побежала в людскую за едой. Правда, она, бедняжка, и проголодалась гораздо сильнее, чем ты: ее погребли только на двадцать третий день после смерти.

– Почему? – спросил Феликс, сам удивляясь тому, что совершенно забыл о голоде, терзавшем еще мгновение назад, и всецело заинтересовался судьбой графини Радзивилл. Любопытство неожиданно оказалось не слабее жажды.

– Так было всегда, когда умирал кто-то знатный. Видишь ли, пока будут отслужены все панихиды, пока с телом простятся все родственники, которые обычно живут в разных концах страны, обычно проходило не меньше месяца. Когда умер мой батюшка, мама запретила было хоронить его до моего возвращения из Италии, дабы я успел с ним попрощаться. К счастью, когда я проезжал Зальцбург, останки светлейшего князя семиградского приняли совсем уж непотребный вид, и от маменькиного плана пришлось отказаться. Тела ясновельможных панов под конец начинали откровенно смердеть, несмотря на благовония, которыми их весьма щедро поливали, но моя сестра, как ты догадываешься, не доставила родным таких неудобств. Да, кстати о Барбаре. Она готовит для нас ужин в честь твоего нового рождения. Поэтому-то я и просил тебя оставить в покое несчастного сторожа. Не надо огорчать Барбару пренебрежением к ее угощению, тем более что оно наверняка будет вкуснее того жалкого инвалида, который живет в этой хибарке. Сейчас мы отправляемся в Сейт.

– В Сейт? – изумленно переспросил Феликс. – Но из Кракова туда добираться чертову уйму времени. На чем мы поедем?

– Мы будем там через пару минут.

– Но это невозможно!

– Ах, Фельо, – Стефан покачал головой. – Для вампира у тебя слишком рационалистическое мышление. Ладно, надеюсь, со временем ты изучишь свои новые способности и поверишь в них. А сейчас ухватись-ка за меня покрепче.

– Стефан, что ты... – начал было Феликс, и вдруг почувствовал, что ноги его отрываются от земли, и они со Стефаном взмывают вверх.

Пробившись сквозь завесу наполненных дождевой влагой облаков, Стефан и Феликс очутились высоко над городом. Ночной Краков, переливаясь мириадами крошечных электрических огоньков, лежал далеко внизу. У Феликса кружилась голова, в ушах свистел ветер, тело пронизывал леденящий холод. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать от ужаса, он судорожно вцепился в Стефана, тяжело повиснув на нем.

– Фельо, перестань барахтаться, иначе я могу уронить тебя вниз, – сказал тот, напрягаясь, чтобы удержать равновесие. – Лучше посмотри, какая красивая сегодня ночь.

Феликс в ответ невразумительно чертыхнулся, пытаясь справиться с подкатывающей тошнотой.

– Это с непривычки, – заметил Стефан. – Ничего, мы уже на месте.

Феликс глянул вниз, увидел черную громадину замка Сейт, со стремительной неумолимостью надвигающуюся на них, в ужасе дернулся и закрыл глаза.

В следующую минуту они оба рухнули у древней неоштукатуренной стены, прямо на острые камни. Чувствуя, как все его внутренности по-прежнему вибрируют от полета, Феликс поднялся на дрожащие ноги.

– Это было очень неуклюже, Фельо, – услышал он рядом с собой голос Стефана, который, судя по всему, тоже сильно расшибся. – По твоей милости мы едва не врезались в стену. Ладно, пошли, думаю, Барбара уже ждет нас.

Замок выглядел совершенно безлюдным, но в одном из башенных окон Феликс заметил огонек свечи. Толкнув уже знакомую Феликсу массивную дубовую дверь, они вошли в замок. Внутри, как и в прошлый раз, царила кромешная тьма, но сейчас Феликсу это не мешало: он отлично видел каждую ступеньку круто взбегающей вверх витой лестницы, ведущей в северное крыло замка. Поднявшись по ней вслед за Стефаном, Феликс увидел узкую полоску света, выползающую из-под небольшой обитой железом двери.

– Ага, похоже, у Барбары гости, – удовлетворенно прошептал Стефан и, прижав палец к губам, осторожно подкрался к полуоткрытой двери, из-за которой доносилась негромкая музыка и были слышны голоса: женский и мужской. Феликс безошибочно узнал переливчатый смех графини Радзивилл. Стефан с таинственным видом поманил его, предлагая заглянуть внутрь. Последовав его примеру, Феликс увидел освещенную несколькими канделябрами комнату, посреди которой на низенькой бархатной оттоманке возлежала графиня Радзивилл. Сегодня она выглядела не столь торжественно, как на балу, но зато куда более чувственно. Вместо пышного платья на фижмах сейчас на ней было надето нечто вроде восточного наряда из яркого тончайшего шелка, весьма откровенно подчеркивающего соблазнительные изгибы ее прелестного тела. Не сдерживаемые куафюрой пышные черные локоны свободно ниспадали на грудь и струились почти до самой земли. У ног Барбары (очаровательных босых маленьких ножек) расположился гость. Это был крепкий молодой парень, с ярким румянцем на свежем простодушном лице. Про такие лица обычно говорят: «кровь с молоком». Одежда (которая сейчас частично валялась на полу) выдавала в нем провинциала. С первого взгляда было ясно, что гость графини уже изрядно пьян. Рядом на небольшом столике Феликс заметил фрукты, разные сладости и несколько винных бутылок. Однако вряд ли парня могло бы так основательно развезти от шато лафита. Вероятно, графиня Радзивилл что-то подмешала в вино, решил Феликс. Сама она, разумеется, не пила. Но тут наблюдения Феликса были прерваны шутливым возгласом Барбары:

– Ах вы, гадкие озорники! Разве вас не учили, что подглядывать нехорошо? Прошу вас, входите. Милый Януш, позвольте представить вам моего брата Стефана и его друга Феликса. Стефан, Феликс, это Януш. Он из Кросно, едет автостопом в Краков и вот сегодня любезно согласился почтить своим визитом загородное жилище скромной вдовы.

– Очень приятно, – пробормотал юноша слегка заплетающимся языком, делая безуспешную попытку подняться навстречу вошедшим. При взгляде на наряд Стефана глаза его изумленно полезли на лоб. – У вас тут чего, типа маскарад? – ляпнул он, гоготнув, и тут же, словно догадавшись, что ведет себя глупо, потряс головой, прогоняя хмель. – Ох, черт, ну и разобрало же меня, а вроде и выпил-то совсем ничего...

– Он просто прелесть, не правда ли? – весело рассмеялась графиня, обнимая и звонко целуя Янека.

– О да, он очень аппетитный, – усмехнулся Стефан, непринужденно усаживаясь на пол рядом с гостем и тоже ласково обнимая его. – Так, значит, мой милый, вы впервые в наших местах?

– Ну да, у вас тут все так интересно, – пьяно улыбаясь, пояснил Янек. – Так необычно... Пани Барбара показала мне замок. Никогда бы не подумал, что тут до сих пор кто-то живет. Батории, они же вроде все давным-давно умерли, а?

– О, дорогуша, я вижу, в школе у тебя были хорошие отметки по истории, – со смехом заметил Стефан. – Впрочем, думаю, у нас найдутся более занятные темы для разговора, нежели фамильное древо князей Баториев. Давайте-ка лучше выпьем.

– Ох, нет, у меня и так уже от вина голова кругом идет, – слабо запротестовал Янек. – Какое-то оно слишком крепкое...

– Пустяки, дружок, это только сначала так кажется. Выпей-ка еще бокал, – Стефан почти силой влил рубиново-красную жидкость в полуоткрытые губы паренька.

– Представьте себе, Стефан, – сказала Барбара, – наш гость как раз за минуту до вашего прихода спрашивал у меня: правда ли, что в нашем замке живут вампиры.

– Ай-ай, – Стефан укоризненно покачал головой, – такой большой мальчик, а верит во всякие бабушкины сказки.

– А знаете, вы сами здорово смахиваете на вампира, – вдруг сказал Янек, подмигивая и дурашливо ухмыляясь.

– Я?! Неужели?! – Стефан в притворном изумлении округлил глаза и прижал руку к груди.

– Да, вы, в вашем костюме... и лицо у вас бледное... и руки ледяные... и глаза горят, как у настоящего вампира. Вот ей-Богу, можно подумать, что вы и есть тот самый Черный Князь.

Воцарилась напряженная тишина, от которой, несмотря на хмель, Янеку внезапно стало крайне неуютно. Неуклюже отодвинувшись от Стефана, он испуганно заморгал.

– Что ж, раз так, значит, придется тебя укусить, дружок... – произнес Стефан, понизив свой выразительный голос до зловещего приглушенного баритона и устремляя на юношу пристальный взгляд.

Янек в страхе мотнул головой и попытался отодвинуться еще дальше, но Стефан ухватил его за воротник и властно потянул на себя.

Феликс, все это время сидевший в стороне, в волнении уже хотел открыть рот, чтобы попросить оставить и ему немного, но, по счастью, удержался, сообразив, что игра еще не окончилась. Сохраняя все тот же зловещий вид, Стефан прижал к себе паренька и вдруг настойчиво и страстно впился в его губы... поцелуем.

– Уф, ну и шуточки у вас, – Янек облегченно перевел дух.

Зато Феликс снова забеспокоился, на сей раз от жгучего укола ревности. Его напряженный взгляд не укрылся от внимания графини, которая внезапно в притворном гневе воскликнула:

– О, Стефан, как вам не стыдно!

На миг оторвавшись от совершенно разомлевшего и поэтому абсолютно не сопротивляющегося Янека, князь Баторий игриво вопросил:

– Стыдно? Объясните, любезная сестрица, чего именно я должен, по-вашему, стыдиться?

– Неужели вы сами не догадываетесь? Поглядите только на себя: вся одежда в грязи, словно вы в канаве придорожной валялись! Хороши, нечего сказать!

– И только-то? Что ж, одежду ведь можно и снять, – с этими словами Стефан не спеша начал раздеваться. Януш смотрел на него затуманенным взором, бессмысленно улыбаясь.

– Ну вот, – обнаженный Стефан снова прильнул к юноше, нетерпеливо расстегивая ремень на его джинсах и ловко стаскивая их вниз. – Кстати, – обратился он к Барбаре и Феликсу – Думаю, господа, вы можете раздеться самостоятельно. Ты ведь не против, душенька, если мы все трое тебя приласкаем?

– Эй, погодите! Как это? Все трое? – Янек, к которому на какой-то миг вернулось сознание, сделал попытку высвободиться. – Ох, что вы делаете... Не надо... Я не целуюсь с мужчинами...

– А чем же ты тогда занимаешься, милый? – рассмеялся Стефан. – Фу, какие глупые провинциальные предрассудки. Не все ли равно, кто дарит тебе удовольствие – женщина или мужчина? Иногда мужчины делают это даже лучше... Тебе ведь сейчас приятно, не так ли, сладенький? – промурлыкал он, бесстыдно лаская паренька.

– Да... – закрыв глаза и заливаясь густым румянцем, еле слышно прошептал Януш. Прижатый к полу Стефаном, он покорно лежал, уже совсем не противясь действиям князя, и лишь прерывисто дыша и постанывая.

– Барбара, Фельо, – позвал Стефан. – Чего вы ждете? С вашей стороны весьма нелюбезно так пренебрегать нашим гостем. По-вашему, я должен ублажать его в одиночку?

Мелодично рассмеявшись, графиня грациозно сбросила с себя свое легкое шелковое одеяние и присоединилась к Стефану и Янеку, чьи обнаженные тела причудливо сплелись на полу, утопая в густой и мягкой медвежьей шкуре. Немного поколебавшись, Феликс последовал ее примеру.

Это оказалось восхитительно. Раньше Феликс никогда не занимался ничем подобным. Присутствие вместо одного целых трех партнеров – свидетелей и соучастников его страсти – невероятным образом возбуждало. Одурманенный льющейся неизвестно откуда тихой чувственной музыкой, запутавшийся в клубке из трех тел, соединяясь с ними в самых причудливых позах, Феликс очень скоро уже совершенно перестал сознавать, кому адресованы его ласки и от кого, в свою очередь, он их получает. Его сводила с ума и двусмысленная андрогинность Стефана, и женственная мягкость Барбары, и юная мужественность Янека. Януш... Как странно: поверхность кожи Барбары и Стефана была прохладной, как и у него самого, в сравнении с нею тело Януша казалось жарким, словно полуденный зной. Упоенно обнимая это молодое, разомлевшее от хмеля и ласк тело, Феликс постепенно обнаружил, что более всего его притягивает то местечко на шее Януша, где под теплой кожей часто и мощно пульсировала крупная артерия. Феликс ощущал, как по ней толчками устремляется прямо к сердцу поток густой и горячей крови. Кровь с молоком... Кровь! Вот что ему сейчас необходимо! И, даже не успев до конца осознать своих действий, Феликс почувствовал, как его зубы инстинктивно смыкаются на горле Януша... Боковым зрением он успел заметить, что острые зубки Барбары хищно вонзились в запястье юноши, а Стефан сполз вниз и жадно припал к нежной внутренней поверхности его бедра...

Феликс не помнил, сколько это продолжалось. Он полностью утратил чувство времени и пространства. Он лишь сознавал, что никогда, будучи смертным, не испытывал ничего, даже отдаленно похожего на его нынешний восторг. К реальности его вернул голос Стефана:

– Ну, вот и все, Фельо. Теперь ты узнал вкус крови и понял, что означает она для вампира. Вставай, нам необходимо до рассвета избавиться от трупа.

С трудом приходя в себя, Феликс осознал, что все еще сжимает в объятиях голое тело кросненского паренька. Януш был мертв, на его румяном, но уже постепенно бледнеющем лице застыла безмятежная улыбка. Феликс медленно опустил свою первую жертву на пол. Януш выглядел таким умиротворенным и прекрасным, что в тот момент все содеянное даже не показалось Феликсу преступлением.

– Скоро начнет светать. Давай, Фельо, помоги мне отнести его в сад, – деловито произнес Стефан.

– О нет, братец, – возразила графиня. – Думаю, вам с Феликсом лучше провести оставшееся до рассвета время за более приятным занятием, нежели закапывание трупов. Помилуйтесь с ним еще немного, это ведь, как-никак, ваша первая ночь... – Барбара лукаво улыбнулась. – Ну, а я займусь бедняжкой Янеком. Нехорошо, если его обнаружат слишком близко от Сейта.

...Лето в замке Сейт промелькнуло как одно мгновение. Время вдруг ускорило свой ход в сотни, если не в тысячи раз, и Феликс, который некогда с трудом представлял себе, как проживет сто, двести, триста лет, не сойдя при этом с ума от тоски, теперь начинал думать, что и вечности ему будет мало. Возможно, причина заключалась в том, что раньше Феликсу принадлежали равно и ночи, и дни, теперь же – только ночи, которые к тому же в летнюю пору были так коротки, что едва хватало времени на охоту. А может, дело было в счастье: раньше жизнь тяготила Феликса, теперь же была исключительно в радость, и хотелось наслаждаться каждым мгновением. Он с трудом расставался с прошлым. Первое время, пробуждаясь на закате, он удивлялся, видя вместо своей привычной тесноватой спальни просторный, богато убранный склеп, а вместо затылка Агнешки – точеный профиль Стефана. Потом Феликс медленно припоминал, где он и кто он теперь, и все же ему хотелось ущипнуть себя, чтобы окончательно увериться, что это не сон. Обычно он пробуждался раньше Стефана, который, как выяснилось, был любителем подольше понежиться в постельке. Иногда (смотря по настроению) Феликс позволял ему это, иногда будил любимого нежным поцелуем, а иногда принимался бесцеремонно щекотать его, отчего Стефан с визгом пулей выскакивал из их общей постели.

– Вот уж не думал, что вампиры так боятся щекотки, – усмехался Феликс.

– Не все – только я. Наверное, потому что я жутко ревнивый, – гордо ответствовал князь Баторий.

Они подолгу занимались любовью. Иногда к ним присоединялась графиня Радзивилл, но это случалось не часто: Барбара предпочитала объятия простых смертных.

– Удивляюсь, Фельо, как тебе только не надоест обнимать эту маленькую ледышку, – говаривала она, с улыбкой наблюдая за постельными развлечениями Феликса и Стефана. – Мой милый братец, конечно, много чего умеет, но... ах, нет ничего лучше живых юношей!

– Еще бы, секс и ужин в одном флаконе, – хмыкал в ответ Феликс.

Прохладное тело Стефана, как и прежде, пробуждало в нем жгучее желание. Более того: теперь, когда Феликс тоже стал вампиром, это тело сделалось для него еще ближе и дороже, вызывая приятное чувство физического единения и кровной родственности. Впрочем, они ведь и впрямь породнились, обменявшись кровью.

Стефана по-прежнему сильно умиляла и невероятно забавляла боязнь любовника причинить ему боль.

– Фельо, ты обращаешься со мной так, словно боишься, что я вот-вот рассыплюсь, – со смехом говорил он Феликсу во время их любовных сцен. – Уверяю тебя: несмотря на мой трехвековой возраст, я еще довольно крепок. Ты можешь действовать в полную силу, я выдержу...

– Замолчи, глупый, – Феликс пригубливал тело Стефана, словно драгоценный бокал тончайшего хрусталя, осторожно гладя его узкую худую грудь и легонько целуя причудливый шрам на тонкой шее (теперь Феликс знал, что это такое). – Неужели ты до сих пор не понял? Для меня ты всегда будешь таким: хрупким и нежным, словно ночной цветок...

По ночам обитатели Сейта втроем наведывались в близлежащие поселки или изображали автостопщиков на варшавской трассе. А однажды им крупно повезло: в Сейт заявилась компания юных искателей приключений, которые решили забавы ради провести ночь в знаменитом проклятом замке. Этих ребят было трое – из них, как и следовало ожидать, домой не вернулся ни один.

Балов больше не было, но гости в замок наведывались постоянно, в основном для того, чтобы познакомиться с Феликсом. Каждый новый член немногочисленного сообщества вампиров представлял интерес, а уж любовник князя Батория – тем более. Феликс узнал, что всю свою жизнь Стефан слыл легкомысленным ветреником, и то, что на триста шестьдесят девятом году жизни он вдруг изменил свои привычки, не могло не удивлять его знакомых. «Видимо, я старею», – смеялся князь, когда его напрямую спрашивали об этом. Феликс производил на всех новых знакомых самое благоприятное впечатление, что очень радовало графиню Радзивилл, которая была не чужда легкого светского тщеславия. Впрочем, Стефан со своими домочадцами не только принимал гостей, но и сам наносил визиты. Феликсу особенно запомнился визит в Варшаву к какому-то вампирскому семейству на музыкальный вечер, где Стефан с сестрой снискали шумный успех, исполнив дуэт Нерона и Поппеи из оперы Монтеверди «Коронация Поппеи».

Но главное – Феликс теперь рисовал, много рисовал. Стефан направо и налево хвастался своим портретом, и графиня Радзивилл пожелала, чтобы Феликс изобразил и ее (она позировала ему в образе нимфы у искусственного источника в парке), а следом посыпались заказы и со стороны друзей дома, так что без работы он не сидел ни дня (точнее, ночи). Теперь, с обострившимся зрением, с усилившимися чувствами, со способностью подмечать и передавать любые нюансы, на которые человеческий глаз не обращал внимания, Феликс чувствовал, что он действительно может стать мастером... когда-нибудь. В конце концов, просто невозможно не научиться рисовать тому, у кого впереди целая вечность!

А между тем ночи становились длиннее и туманнее, лунные тени – короче, роса – обильнее. На заросших дорожках запущенного сада шуршали сухие листья; со временем они стали покрываться хрустящим ломким инеем.

В ноябре выпал первый снег.

– Зима! – с удивлением воскликнул Феликс, выходя из подземелья в сад, залитый серебристым светом полной луны.

– Разве? Ой, и в самом деле! – подхватил Стефан, выбравшийся наверх следом за ним, и принялся лепить снежок с целью запулить Феликсу в затылок.

– Неужели вы только сейчас это заметили? – засмеялась графиня Радзивилл. Она в тот вечер проснулась раньше всех и уже сидела в саду на своей любимой скамейке, разучивая на мандолине рондо «Лилея, весны и слезы». Снежинки оседали на ее роскошных черных волосах, отчего казалось, будто Барбара внезапно поседела. На ней была надета пушистая соболья шубка, хотя графиня холода не чувствовала. – Милые мои, похоже, вы вообще ничего и никого, кроме друг дружки, не замечаете.

– И что же в этом плохого, моя дорогая? – Стефан залепил-таки Феликсу снежком по макушке и теперь пытался избежать заслуженной мести. Само собой, без успеха: Феликс подставил князю Баторию подножку, повалил на землю и теперь старательно обкатывал его в снегу. – У нас с Феликсом, между прочим, в самом разгаре вечная любовь!

– Это прекрасно, братец, но не следует забывать и о более прозаических вещах, – молвила графиня, отложив мандолину и назидательно подняв пальчик. – Например: что мы сегодня будем есть? Позвольте вам напомнить, что охотиться в окрестностях становится небезопасно: здешний народ и так уже сильно обеспокоен участившимися таинственными смертями. И, учитывая необразованность местных жителей, лучше оставить их на какое-то время в покое, иначе, чего доброго, эти невежды заявятся в Сейт с осиновыми кольями и святой водой, как некогда их предки. Итак, придется нам либо отправляться в город, либо... Тс-с-с... Стефан, Феликс, вы слышите?...

Прекратив свою шуточную борьбу, те настороженно прислушались. Обостренное вампирское чутье позволяло им улавливать малейшее движение на значительных расстояниях от места, где они находились. И сейчас все трое явственно услышали шаги: со стороны деревни к замку кто-то приближался. Шаги были медленные, неуверенные, шаркающие, сопровождаемые каким-то странным постукиванием по обледенелой земле.

– Черт, кто бы это мог быть? – озадаченно и слегка встревоженно спросил Феликс, внимательно прислушиваясь к шагам. – И стоит ли нам дожидаться его появления? Может, лучше убраться отсюда?

– Погоди, Фельо, – остановил его заинтригованный Стефан. – Судя по всему, данное существо не опасно. Это шаги очень старого человека. Давайте подождем и узнаем, что ему здесь нужно.

Дожидаться им пришлось довольно долго. Но вот наконец на дороге, ведущей к замку, показалась сгорбленная человеческая фигура. Человек шел очень медленно, то и дело спотыкаясь и опираясь на толстую сучковатую палку. С первого взгляда было ясно, что это глубокий старик. Довольно высокий, хотя и придавленный годами к земле, он был одет в козий тулуп, едва ли не более древний, чем его обладатель: швы во многих местах лопнули, и наружу торчали клочья шерсти. Приблизившись, старец остановился и близоруко воззрился на троицу сейтских вампиров.

– Что привело вас сюда в столь поздний час, почтенный? – выйдя из некоторого замешательства, вежливо спросил Стефан. – Может, вы заблудились? Дорога на деревню вон в той стороне.

– Я знаю, где деревня: я сам оттуда, – хрипло возразил пришелец и тяжело, с надрывом закашлялся. – И знаю, где сейчас нахожусь...

Феликс, в котором с детства воспитывали уважение к старшим, подхватил продолжающего кашлять старика и бережно усадил его на скамью, где до того сидела Барбара. Но, прежде чем устало опуститься на каменное сиденье, загадочный старец отвесил Стефану, а затем и Барбаре низкий поклон.

– Я знаю, кто вы, поэтому и пришел сюда, – вымолвил он наконец, справившись с приступом кашля. – Вы, пан, хозяин Сейта, тот самый Черный Князь.

– Вот как? Вам известно, кто я? – искренне удивился Стефан. – В таком случае позвольте и нам узнать ваше имя.

– Лех меня зовут. Я родом из здешних мест, и отец мой, и дед, и прадед тут жили. Я был лесничим в сейтских лесах, много лет, пока болезнь проклятая не скрутила. Но полгода назад, как похоронил свою старуху, вовсе плох стал. Теперь вот почти все дни напролет с печи не слезаю, – старик снова закашлялся.

– Дедушка, так зачем же вы в такую даль отправились, да еще посреди ночи? – мелодично произнесла Барбара, которую тоже невольно тронул вид жалкого больного старика. – Хотите, мы отведем вас домой?

– Спасибо, прекрасная пани, – при взгляде на графиню Радзивилл по высохшему лицу старика скользнула светлая улыбка. – Нечего мне больше дома делать. Старуха моя на кладбище, ни детей, ни внуков нету. Сыночек наш, Збышек, много лет назад в реке утонул, а больше Господь деток не дал. Один я теперь, как перст. Да еще хвороба эта проклятущая привязалась, ни есть, ни спать спокойно не позволяет, вконец измучила. Так-то вот. Отжил я свой век, а помереть все никак не выходит. И жизнь в тягость, и руки на себя накладывать грех. Ну, и подумалось: пусть хоть кому-то от моей смерти польза случится. Хотел было в лесную глушь податься, чтоб волки мною поживились, да, боюсь, не дойду, замерзну на дороге. Вот и явился сюда, в Сейт. Знал я, что правду об этом месте говорят, будто вампиры тут водятся... – старик опять надолго закашлялся. Затем, кое-как отдышавшись, продолжил: – Я так думаю: чем вампиры хуже волков? Раз уж Господь допустил и тех, и других в сотворенный Им мир, значит, таков Его великий промысел. А посему забирайте мою кровь, мне она уже без надобности, – старый Лех устремил на Стефана прямой и открытый взгляд своих выцветших глаз. На его худом, небритом, изборожденном глубокими морщинами лице была написана простодушная решимость. – Никто меня не хватится, а коли найдут в сугробе, скажут только: давно уж пора было деду. Давайте, вельможное панство, прикончите старика. В былые века предки мои служили Баториям, авось и я послужу. Вам пропитание, а мне облегчение. Ну же, ясная панна, уважьте просьбу старого Леха, дозвольте ему почить в ваших хорошеньких ручках.

Графиня Радзивилл пребывала в сильнейшем замешательстве: с подобной просьбой к ней обращались впервые. Обычно Барбара сама выбирала себе жертв – как правило, молодых и полных сил. Она растерянно оглянулась на брата. Стефан чуть заметно кивнул. Простодушный рассказ Леха чрезвычайно взволновал князя Батория, и он понял, что не вправе отказать старику в его необычной просьбе.

– Сделайте это, Барбара, – тихо произнес он.

Легкими шагами прекрасная вампирша приблизилась к старику, опустилась рядом с ним на скамью, ласково положила руки на его сгорбленные плечи, медленно потянулась к нему своими изящными и нежными, словно розовые лепестки, губами. Лех просветленно улыбнулся:

– Какая красавица, – пробормотал он. – Словно ангел небесный... – голос его звучал спокойно, бесстрашно и даже с какой-то непривычной мягкостью.

Когда Барбара вонзила ему в шею свои клыки, старик не вздрогнул и не издал ни стона. По мере того, как жизнь вместе с кровью покидала его немощное тело, лицо старого лесничего принимало все более умиротворенное выражение.

– Стефан, Феликс, – позвала Барбара, осторожно уложив седую голову Леха к себе на колени. – Теперь ваша очередь. В нем еще теплится жизнь... Странно: он сильнее, чем могло показаться...– в голос ее звучала тихая печаль. – Его кровь такая насыщенная... словно крепкое древнее вино...

Остаток ночи всеми троими владело крайне тягостное чувство.

– ...О, Фельо, как это ужасно, – прошептал Стефан, когда перед рассветом они с Феликсом, тесно прижавшись друг к другу, лежали на своем роскошном ложе в склепе. – Ужасно быть смертным, стариться, болеть, терять своих родных и близких...

Феликс почувствовал, что тело его возлюбленного дрожит.

– Ну что ты, – пробормотал он, поглаживая мягкие черные волосы Стефана, щекотавшие ему грудь. – Нам ведь с тобой это не грозит. Ты же сам говорил. Мы же с тобой, черт побери, бессмертны.

– Да... – Стефан по-детски уткнулся носом ему в плечо. – И все же... Нас тоже можно убить...

– Хотел бы я посмотреть на того, кто попробует это сделать, – угрожающе произнес Феликс, в глубине души ощущая, однако, какую-то тоскливую неуверенность.

«У меня просто разыгрались нервы. Все из-за этого проклятого полоумного старикана», – решил он.

Феликс глянул на любимого: тот покоился на его груди, уже объятый дневным сном. В этом состоянии Стефан казался мертвым.

«Завтра он опять проснется, – убеждал себя Феликс, пытаясь унять свою непонятную тревогу. – И мы снова будем вместе. И так будет вечно. Вечно...» И с этой мыслью он вслед за Стефаном тоже погрузился в напоминающий смерть сон.

...Близилось Рождество. На всех главных площадях города уже возвышались нарядные елки, а витрины магазинов и окна домов украсились венками из еловых ветвей, разноцветными фонариками и гирляндами. Снег лежал густой, пушистый, мягкий, приглушавший все звуки, и морозный воздух казался сладким и пьянящим.

Жители Кракова могли безбоязненно наслаждаться веселой предпраздничной суетой: вампир-маньяк их больше не тревожил. Жуткая загадочная история, длившаяся почти полгода, прекратилась так же неожиданно, как и началась. Разумеется, забыть такое было нелегко, и долго еще и полиция, и газетчики бились над разгадкой тайны. Но жизнь продолжалась, постепенно страх отступал и интерес ослабевал, особенно под воздействием праздничной атмосферы, которая уже ощущалась, хотя до Рождества оставалось еще десять дней.

В один из таких предпраздничных вечеров подруги вытащили Агнешку на вечеринку в ночной клуб. Это было сделано главным образом для того, чтобы она наконец могла найти себе кого-нибудь. Со дня смерти Феликса уже прошло пять месяцев, рассуждали подруги, хватит горевать, пора забыть прошлое и двигаться дальше. И в конце концов Агнешка поддалась на их уговоры.

Пряча лицо в пушистом воротнике зимнего пальто, Агнешка в обществе трех своих подруг шла по улице по направлению к светящейся неоном вывеске клуба. Девушки торопились, почти бежали: в воздухе ощущался морозец.

Возле тротуара был припаркован роскошный автомобиль черного цвета, на заднем сидении которого Агнешка и ее подруги заметили парочку. Светловолосый мужчина, чьего лица не было видно, страстно целовал в шею девушку, которая сильно запрокинула голову назад, и на лице ее застыло совершенно безумное выражение, говорившее о том, что она либо получает неземное наслаждение от этого поцелуя, либо удолбана в хлам, либо и то и другое сразу. На водительском месте сидел еще один молодой человек, очень бледный, с черными волосами и большими темными глазами. Он с довольной полуулыбкой наблюдал за парочкой в зеркало заднего вида. Его лицо показалось Агнешке странно знакомым. Она против воли уставилась на него, пытаясь вспомнить, где и когда могла видеть эти такие характерные острые черты...

Почувствовав ее взгляд сквозь стекло, загадочный юноша, продолжая улыбаться, медленно обернулся к ней. Улыбка была очень приятной – приветливой, светлой, слегка озорной. Не только Агнешка, но и все три ее подруги невольно замедлили шаг.

– Смотри, Агнешка, какой кадр! – восторженно зашептала Каролинка. – Ой, кажется, он тебя заметил. Везет же!

Но очаровательный молодой человек в машине, взглянув на Агнешку, неожиданно вздрогнул, изменился в лице и поспешно отвернулся, чем поверг девушек в изумление. Пожав плечами, они пошли дальше.

– Наверное, он просто перепутал тебя с кем-то, – предположила Каролинка, обращаясь к Агнешке.

– Странно... Мне он тоже показался знакомым... – пробормотала она, чувствуя растущее беспокойство.

Клуб был набит битком. Пучки яркого белого света пронизывали танцпол и извилистые темные коридоры, обесцвечивая лица людей и делая их похожими на маски. В лазерных всполохах движения танцующих казались дерганными, как у марионеток.

Агнешка пробралась к бару, несмотря на то, что подруги тянули ее на танцпол, и устроилась у стойки, заказав себе легкий коктейль на основе сухого белого вина. Бар располагался как раз напротив входа, так что Агнешке было очень удобно рассматривать новых посетителей.

Над танцполом звучал ремикс на какую-то очень популярную песню. Медленная тягучая мелодия, стараниями ди-джея растянутая на добрых десять минут, наконец близилась к коде. Высокий голос с какими-то безумными, истеричными интонациями пел:

And I know that in the morning I will wake up
To the shivering cold...

И тут в клуб вошли еще два посетителя. Первым в дверях показался уже знакомый Агнешке темноволосый юноша – тот самый, что улыбался ей, сидя в машине. А следом за ним вошел...

...And the Spiderman is always hungry

Агнешка выронила бокал. По счастью, он упал не на пол, а на колени, и дело ограничилось лишь пятном на платье. Бармен, участливо качая головой, протягивал ей салфетку, но она этого не замечала, не сводя потрясенного взгляда с вошедшего молодого человека.

Он очень изменился. Он обрел холодную мраморную красоту. Его светлые волосы, лежавшие живописными волнами, блестели и искрились, точно посеребренные инеем, а ярко-голубые сияющие глаза (даже в полутемном помещении клуба можно было рассмотреть их цвет) напоминали чистое морозное зимнее небо. Чувственные губы были ярко-красными, почти пунцовыми, и такой же странный, неестественный румянец полыхал на снежно-белых щеках.

И все равно Агнешка его узнала.

Как только к ней вернулась способность соображать, она поспешила отвернуться, чтобы он ее не заметил. Она поняла: если он ее узнает, ей конец. Вряд ли ему нужны свидетели того, как он расхаживает по ночным клубам через полгода после своих собственных похорон. И вряд ли стоит надеяться, что он пощадит ее, вспомнив о своей старой привязанности: едва ли в его новом состоянии у него сохранились какие-то человеческие чувства.

Агнешка торопливо вытащила из прически заколку и постаралась кое-как прикрыть волосами лицо. Затем осторожно слезла со стула и, стараясь не торопиться и не показывать никому своей паники, через длинный танцпол начала пробираться к выходу. Она знала, что эти двое где-то там, за ее спиной. Некая злая сила (родственная той таинственной силе, что кружит нам головы и подбивает нас броситься вниз, когда мы находимся на большой высоте) побуждала ее обернуться, однако Агнешке удалось преодолеть это искушение.

Она покинула клуб, ни слова не сказав своим подругам. Черный автомобиль по-прежнему стоял на улице, только теперь он был пуст. Куда, интересно, делась та девушка, которую он целовал?.. «Господи, целовал или?..» – боясь додумать до конца эту мысль, Агнешка помчалась домой.

Тадзьо сидел в своей комнате и что-то рисовал в блокноте. Когда Агнешка рассказала ему о том, что видела, он лишь меланхолично пожал плечами, словно говоря: «Разве я тебя не предупреждал?» Какое у него было в тот момент выражение лица, Агнешка не видела, потому что Тадеуш сидел, опустив голову, но она заметила, что рука, державшая карандаш, слегка дрожала.

– Значит, они снова в Кракове, – наконец тихо произнес он.

– Я думаю, завтра мы опять прочитаем в газете о девушке с прокушенным горлом, – подтвердила Агнешка дрожащим голосом.

– И хорошо, если только об одной девушке, – угрюмо прибавил Тадеуш. – Их же теперь двое, не забывай. Значит, и крови им теперь требуется вдвое больше.

– Во все это невозможно поверить, – Агнешка покачала головой.

Тадзьо усмехнулся.

– Ну-ну. Феликс тоже не верил. Говорил, что вампиры встречаются только в сказках. И вот, поглядите-ка, чем это для него обернулось. Теперь наш Фельо вампирствует не хуже доброго старого Дракулы.

– Давай уедем, Тадзек, – отчаянно пытаясь справиться с нарастающим страхом, предложила Агнешка. – Ну его к черту, этот город. Как подумаю о перспективе еще раз встретить его где-нибудь в клубе или просто на улице... Знаешь что, у меня родители в Радоме, поехали туда, будем жить с ними, надеюсь, что уж туда-то вампиры не доберутся.

– Хочешь сбежать? – презрительно осведомился Тадзьо.

– А что ты мне предлагаешь делать? Остаться здесь и ждать, когда Феликс заглянет к нам темной ночкой вместе со своим князем?

– Он не заглянет... – с какой-то странной горечью прошептал Тадзьо.

– Откуда такая уверенность, позволь спросить?

– Разве ты не понимаешь? Он бросил нас, бросил ради того, чтобы навеки быть со Стефаном! – карандаш в пальцах Тадзьо с треском сломался. Острый обломок вонзился в ладонь. В каком-то оцепенении Тадеуш смотрел на кровь, медленными полновесными каплями стекающую по его руке.

– Ой, Тадзьо, – ахнула Агнешка. – Давай, перевяжу...

Но Тадзьо вдруг резко отшвырнул обломки карандаша и, подскочив к девушке вплотную, яростно встряхнул ее за плечи.

– Феликс влюбился в этого вампира, ясно тебе?! – выкрикнул он. – Влюбился, еще будучи человеком! Я видел их вместе! Видел, как они смотрели друг на друга. И самое ужасное то, что этот монстр тоже его любит...

– Тадзек, опомнись, о чем ты говоришь? – пролепетала Агнешка, напуганная внезапной вспышкой Тадеуша. – Разве эти существа могут испытывать человеческие чувства?

– Могут... – Тадзьо отпустил Агнешку и обессилено сник. На белой кофточке девушки остался кровавый отпечаток его ладони. – Я знаю, что такое любовь. Этот князь... Когда я пришел к ним дом... Я хотел увести Феликса оттуда. А потом явился он... Странно... Он должен был убить меня. Лучше бы убил... Агнешка, он действительно любит Феликса! Ненавижу его!!! – вновь вскинувшись, истерически выкрикнул он.

– Тадзек, Тадзек, не сходи с ума... – Агнешка обняла Тадеуша, притянула к себе его голову. – У тебя сейчас такое лицо, что я даже боюсь тебя... Пожалуйста, дорогой, успокойся...

– Не трогай меня, дура! – Тадеуш злобно вырвался. – Ты никогда не любила его. Ты на это просто не способна. Найдешь себе другого мужика и думать забудешь о Феликсе. А я без него жить не могу! Если бы он только вернулся!.. Ради этого я бы согласился даже продать свою душу дьяволу! Но дьявола нет... Нет ни дьявола, ни Бога. Есть только этот проклятый Черный Князь.

– Тадзьо, одумайся! –жалобно воскликнула Агнешка. – Я не обижаюсь на тебя, понимаю, как ты любил брата... Но, пожалуйста, замолчи и не говори таких ужасный вещей! Феликс уже не человек, поэтому ни к чему призывать его на ночь глядя. Лучше иди собери вещи, утром мы уезжаем.

– Феликс нуждается в помощи, Агнешка, – вдруг тихо, твердо и совершенно спокойно сказал Тадзьо.

– Боюсь, что в помощи нуждаются те, кто повстречается с ним в темном переулке! – отрезала взволнованная девушка. – И я больше не собираюсь обсуждать это, Тадзьо. Я хочу поскорее забыть обо всем. Уехать и забыть – вот все, что нам с тобой сейчас нужно. Уехать из этого проклятого города! Завтра же, утренним поездом!

Тадзьо молча встал и куда-то вышел. Вскоре он вернулся и бухнул на колени Агнешке толстый фотоальбом.

– Вот, смотри, – он открыл первую страницу. На фотографии были Феликс с Агнешкой на пляже во время отдыха в Хорватии.

– Тадзьо, зачем?.. – начала Агнешка, пытаясь закрыть альбом, он вырвал его у нее из рук и перевернул новую страницу – все та же Хорватия, Феликс в белых брюках, обнаженный до пояса (футболка заткнута за ремень), играет в теннис. Дальше – смеющаяся Агнешка с травинкой в зубах. Феликс, сосредоточенно изучающий меню в ресторане. Феликс и Агнешка на экскурсии по развалинам турецкой крепости. Спящий Феликс...

– Смотри! – приговаривал Тадзьо, листая альбом. – Видишь? Вот каким он был. А сегодня ты видела, каким он стал. Ну подумай: разве наш Фельо создан для того, чтобы быть вампиром? Князь – вот кто настоящий монстр. Он соблазнил Феликса, очаровал его, завладел его волей и разумом... Агнешка, Феликса надо спасти!

– Но...– неуверенно протянула Агнешка, – Как же мы можем его спасти, если он уже вампир?

– У нас с тобой есть лишь один выход. Если нет иного способа вырвать Феликса из лап князя, придется их обоих уничтожить.

– Уничтожить?.. О Господи... Тадзек, пожалуйста, давай просто бросим все и уедем, а?

– И оставим Феликса этому чудовищу? Ну уж нет, клянусь Богом! – глаза Тадеуша яростно вспыхнули. Но, заметив испуг и нерешительность Агнешки, он продолжал более мягким тоном:

– Дорогая, представь только, что тебе грозило бы такое же будущее. Что бы ты предпочла – жить вампиром или умереть? Вообрази себе на минуточку: каждую ночь ты встаешь из гроба, убиваешь человека, пьешь кровь! Неужели ты не сказала бы спасибо тому, кто избавил бы тебя от такой жизни? Ты ведь работаешь медсестрой. Ты должна знать, насколько гуманной в некоторых случаях бывает эвтаназия. И, поверь, сейчас как раз такой случай. Ты ведь не видела того, что видел я! Этот князь не пил твою кровь! Ты не чувствовала его отвратительную пасть на своей шее! И когда я представляю себе, что наш Феликс сейчас занимается тем же... Агнешка, если ты хоть немного любила его, ты поможешь мне сделать это!

– Хорошо... – взгляд Агнешки вновь упал на фотоальбом с изображениями Феликса. Она тяжело вздохнула. – Но что именно мы должны сделать? О, Тадзек, я боюсь... А вдруг у нас ничего не выйдет? Кто знает, на что способен этот жуткий князь...

– Я уже все подготовил, – на осунувшемся лице Тадзьо появилась кривая усмешка. – Не бойся, дорогая, мы сумеем справиться с его сиятельством и избавить Феликса от всего этого кошмара.

Сверло вонзалось в обитую железом дверь с пронзительным звуком, от которого сводило скулы. Работа продвигалась медленно: сверлить было тяжело, и слесарь поминутно останавливался, чтобы перевести дух и вытереть пот со лба.

– Надо же, как надежно заперлись. Что у вас там? Полный подвал золотых слитков? – пошутил он, обращаясь к своим заказчикам, которые стояли у него за спиной, напряженно следя за его работой.

Заказчиков было двое – девушка и молоденький парнишка. Утром они пришли в контору, рассказали, что потеряли ключи от подвала в своем доме, и попросили слесаря вырезать дверной замок. В общем-то, обычное дело, но слесарю эта парочка показалась странной. Они притащили с собой спортивную сумку с каким-то непонятным барахлом и две канистры и выглядели какими-то... настороженными и испуганными, особенно девушка. Она даже не улыбнулась на шутку слесаря, а парень, который владел собой немного получше, попытался отшутиться.

– Да так, ерунда всякая, – ответил он, неестественно улыбаясь. – Золото, в общем-то, тоже есть, но главным образом наркотики.

– А-а-а, – протянул слесарь, вновь принимаясь сверлить. Подозрительно все это, но, в конце концов, какое ему дело? На грабителей эти ребята не похожи, и потом, какой грабитель возьмется за дело среди бела дня, да еще с привлечением слесаря из жилищной конторы, который запомнил его в лицо и видел его документы?

Наконец с замком было покончено.

– Готово, – объявил слесарь и толкнул дверь. Она беззвучно распахнулась, и в проеме показались ступени каменной лестницы, уходящей вниз, в темноту.

– Спасибо вам, – сказал мальчишка. – Сколько с нас? Агнешка, где кошелек?

Девушка словно не услышала его вопроса. Она стояла в каком-то трансе, не сводя наполненных ужасом глаз с дверного проема. Парню пришлось самому залезть в ее сумочку и достать кошелек, чтобы расплатиться. Слесарь принял деньги, попрощался и, уходя, еще раз оглянулся на эту странную парочку. Он успел увидеть, что мальчик взял в одну руку большую и явно тяжелую спортивную сумку, которая лежала у его ног, а в другую – зеленую канистру с желтыми буквами BP на боку (бензин, ясное дело!).

– Пошли, Агнешка, – сказал он. – Бери вторую канистру, и пошли.

– Я не могу, Тадзьо, – ответила она, дрожа. – Правда не могу. Честное слово. Я не могу, не могу, не могу!

«А не вызвать ли полицию? – подумал слесарь. – Черт их знает, чем они тут собираются заниматься. Хотя... хрен с ними со всеми. Пусть сами разбираются».

И он ушел, прихватив свой ящик с инструментами.

Агнешка не верила в вампиров. Даже после того, как она своими глазами увидела Феликса в ночном клубе, ее разум все равно отказывался принять этот факт, хотя душа уже была охвачена паническим страхом. Она не знала, что происходит, и знать не хотела. Ей хотелось просто исчезнуть. И она сама не могла понять, как так получилось, что она позволила Тадзьо убедить себя участвовать в этой бредовой затее.

Когда утром Тадзьо предложил ей съездить на вокзал и взять билеты на вечерний поезд до Радома, она обрадовалась, решив, что он одумался. Но, как оказалось, Тадзьо не собирался отступаться от своего намерения. Когда она вернулась с билетами, он сказал, что они сначала пойдут в этот дом на набережной и сделают свое дело, а вечером уедут из Кракова навсегда. Агнешка хотела забежать на работу, чтобы сообщить, что увольняется, но Тадзьо отсоветовал ей, сказав, что будет лучше, если она просто исчезнет, никому не сказав ни слова, – тогда их никто не найдет.

– Не найдет? – переспросила Агнешка. – Нас что, станут искать? Кто?

– Мало ли, – Тадзьо пожал плечами. – Надо быть готовыми ко всему.

Пока она ездила за билетами, он раздобыл две канистры бензина и охотничье ружье (другого огнестрельного оружия не нашлось), а также сломал журнальный столик из осины и при помощи топорика старательно обтесал две ножки под колья. Снарядившись таким образом, они отправились в дом на набережной.

Чтобы проникнуть в дом, им пришлось сначала перелезть через садовую ограду. Агнешку колотила такая дрожь, что она смогла перебраться через чугунную решетку только с четвертой попытки.

– Нас заметят, Тадзьо, – прошептала она. – Нас примут за воров и вызовут полицию.

– Ты же видишь, что вокруг никого нет, – ответил он, оглядевшись по сторонам.

– Вокруг – да, но... – Агнешка не договорила, покосившись на закрытые ставнями окна дома.

– Там тоже никого, – уверенно сказал Тадзьо, догадавшись, о чем она думает. – Днем они спят в своем подвале. Пошли!

Они направились к дому, причем Агнешка все время нервно оглядывалась назад, на две ровные цепочки следов, которые они оставляли на глубоком, рыхлом снегу.

Входная дверь оказалась заперта, но Тадзьо сумел выломать ставень в одном из окон первого этажа и принесенным с собой молотком выбил стекло.

– Ты так шумишь, – прошептала Агнешка.

– Ну и что? – хмыкнул Тадзьо. – Никто ведь не услышит. Жди меня здесь, а я сейчас заберусь в дом и открою тебе дверь.

– Может, мне лучше пойти с тобой?

– Не стоит: там полно битого стекла.

С этими словами Тадзьо ловко забрался на подоконник и спрыгнул вниз, в комнату.

– Ну, что там? – спросила Агнешка.

– Ничего, – донесся из дома его голос. – Просто пустая комната. Я иду открывать дверь.

После этого в доме воцарилась тишина – как показалось Агнешке, надолго, невыносимо надолго. На самом деле, как это часто бывает в таких ситуациях, прошло всего несколько минут, но за это время Агнешка уже почти успела убедить себя, что Тадзьо попал в ловушку и ей надо бежать отсюда.

Тут дверь открылась, и возникший на пороге Тадзьо шутовски отвесил ей церемонный поклон.

– Добро пожаловать, милостивая панна, в резиденцию светлейшего князя Батория. Его светлость, правда, не может принять вас лично, так как изволит почивать...

– Тадзьо, перестань, пожалуйста! – взмолилась Агнешка, все еще не решаясь переступить порог.

– Ладно, как прикажешь, – Тадзьо послушно прекратил паясничать. – Итак, у меня для тебя две новости. Первая: я нашел дверь в подвал. Вторая: подвал заперт изнутри.

– Ну, так давай уйдем отсюда, – обрадовалась Агнешка.

– Ни за что, – отрезал Тадзьо. – Если уж мы здесь, надо довести дело до конца.

– Но как же, если подвал заперт...

– Вызовем слесаря, чтобы он вырезал замок.

...Слесарь провозился с неподатливым замком довольно долго и, когда он наконец, собрав инструмент и получив оплату своего труда, отбыл восвояси, уже наступили ранние зимние сумерки.

– Тадзьо, прошу тебя, уйдем, – умоляюще попросила Агнешка. – Скоро стемнеет, мы уже ничего не успеем сделать...

– Помолчи, – отрезал Тадеуш, вытаскивая из сумки мощный электрический фонарик. – Бери вторую канистру и иди за мной.

Освещая себе путь яркой струей света, он шагнул в темноту подвала. Агнешка нерешительно последовала за ним. Ей было жутко, но перспектива остаться одной снаружи казалась еще страшнее. «Иисусе, – мысленно твердила она, спускаясь вслед за Тадзьо вниз по каменной лестнице, – Матерь Божья, неужели все это происходит со мной на самом деле?»

Пройдя длинным узким коридором, они очутились перед еще одной дверью: на сей раз не железной, а из цельного мореного дуба – темной, украшенной замысловатой резьбой. Тадзьо растерянно остановился: он не ожидал нового препятствия. Однако стоило ему взяться за бронзовую фигурную ручку, как дверь легко подалась. Тадзьо, а следом за ним Агнешка вошли внутрь. Странно: здесь совершенно не ощущалось характерных для подвальных помещений сырости, тления и холода. Наоборот, тут было довольно тепло, а в воздухе витал дивный аромат свежих оранжерейных цветов. Тадеуш и Агнешка огляделись. Они находились в просторной, изысканно меблированной комнате. На пушистом белоснежном ковре, устилавшем пол (у оробевшей Агнешки даже мелькнула мысль разуться, чтобы не испачкать роскошный ворс принесенной с улицы грязью), стояла изящная мебель розового дерева. Эта комната так напоминала человеческое жилище, что Агнешка, мысленно готовившая себя к виду мрачных катакомб и прислоненных к отсыревшим стенам гробов, в которых покоилась, дожидаясь наступления темноты, нежить, почувствовала что-то похожее на облегчение. Единственным, чего не хватало подвалу для полного сходства с обычным жилым помещением, было электрическое освещение. Впрочем, на столе стояло несколько канделябров, и, когда Тадеуш поднес к ним зажигалку, комната наполнилась неярким уютным светом.

– Черт возьми, а они неплохо обустроили свое дневное гнездышко, – сквозь зубы процедил Тадзьо, стараясь скрыть свое волнение. – Чувствуется княжеский вкус.

В отличие от Агнешки, он не обратил внимания ни на мебель, ни на ковер. Взгляд его был прикован к тому, что находилось на стенах – к рисункам Феликса. Тадзьо помнил, как небрежно брат всегда относился к своим наброскам и эскизам, которые, сваленные в стопки, вечно пылились в каком-нибудь дальнем ящике или на шкафу. И вот сейчас Тадзьо ошарашенно взирал на работы Феликса, заключенные кем-то в изящные рамки и аккуратно развешанные на стенах. Тут было несколько старых вещей, но большинство оказалось таких, которые Тадеуш видел впервые. Несомненно, все картины принадлежали кисти Феликса, но как же они отличались от прежних его работ! Тадзьо замер, потрясенный фантастической нереальностью красок в сочетании со смелой, поразительно точной манерой исполнения. Странные то были рисунки: пейзажи, залитые лунным светом, темные ночные силуэты замков и соборов, чьи-то бледные, загадочно улыбающиеся лица... Тадзьо с трудом оторвал взгляд от картин и шагнул к алькову, в котором располагалось огромное двуспальное ложе с задернутым пологом. Агнешка боязливо последовала за ним. Тадеуш осторожно отдернул полог. Агнешка тихо ахнула и поспешно закрыла рот рукой: на постели, тесно обнявшись, лицом друг к другу лежали двое. На Феликсе был костюм XVII века: бархатные панталоны, шелковые чулки, батистовая сорочка с небрежно распахнутым воротом. Жилет, камзол и башмаки с драгоценными пряжками валялись рядом на полу. Стефан спал обнаженным. С разметавшимися по подушке черными пушистыми волосами, маленький и хрупкий, похожий одновременно на девушку и ребенка, он уютно свернулся клубочком под боком у Феликса, крепко обняв его своими тонкими руками. Губы Феликса слегка касались макушки Стефана.

При виде этой идиллической картины Тадеуш издал мучительный стон и так вцепился в шелковый полог, что едва не оборвал его.

– Господи... У него такое счастливое лицо... – шепотом, словно боясь разбудить спящих, произнесла потрясенная Ангешка. – Со мной он никогда не был таким...

– Со мной тоже, – глухо отозвался Тадзьо. – Этот проклятый монстр и впрямь околдовал его.

– Послушай, Тадзьо, давай оставим все как есть, – вдруг попросила Агнешка. – Не будем их трогать. Пускай делают что хотят... Уйдем отсюда и забудем все, что здесь видели.

Однако слова Агнешки возымели обратный эффект. Очнувшись от своего минутного замешательства, Тадеуш жестко воскликнул:

– Ну уж нет. Этому необходимо положить конец. Ты можешь уйти, если боишься, но, черт побери, я это сделаю!

Тадеуш грубо разомкнул руки Стефана, обнимавшие Феликса, и стащил его с постели. Обнаженное худое тело упало на пол с мягким стуком, заставившим Агнешку содрогнуться. Она кинула быстрый взгляд на кровать, где по-прежнему покоился Феликс, опасаясь, что он проснется, но тот даже не пошевелился...

Тадзьо тем временем достал из сумки дробовик и протянул Агнешке.

– Знаешь, как пользоваться этой штукой?

Дрожа всем телом, она слабо кивнула.

– Тогда возьми ее и целься ему в голову, пока я буду забивать кол. В вампирских фильмах эти твари всегда сопротивляются, когда их убивают, и я могу не справиться с ним. Поэтому, как только он шевельнется, сразу снеси ему череп. Поняла? Надеюсь, это его остановит.

– Тадзек, ну пожалуйста, не надо! – всхлипнула Агнешка. – Знаешь... Даже не верится, что это и есть тот самый ужасный Черный Князь... Он кажется таким беззащитным... таким юным...

– Не мели ерунды, – отрезал Тадзьо хотя голос его тоже слегка дрожал. – Этой гадине уже более трех с половиной сотен лет. Тело совсем холодное, и сердце не бьется. Он давным-давно умер, поэтому, думаю, осиновый кол ему уже не повредит.

Тадеушу пришлось самому сунуть ружье в руки девушке, и, только почувствовав в своих ладонях холод стали, она очнулась от своего оцепенения и послушно прицелилась в по-мальчишески взлохмаченную темноволосую голову, которая недавно столь умиротворенно покоилась на груди ее несостоявшегося жениха.

– Не думал, что вид мертвого тела так на тебя подействует, – Тадеуш расстегнул сумку и вытащил оттуда молоток и ножку от журнального столика, которую накануне с каким-то яростным остервенением заточил с одного конца. – Ты же работаешь в больнице, и сто раз видела, как делается патологоанатомическое вскрытие.

Тадзьо приставил кол к обнаженной груди Стефана, чуть пониже крошечного бледно-розового левого соска.

– Матерь Божья... – простонала Агнешка и закрыла глаза, чтобы не видеть того, что сейчас произойдет. Она совсем забыла о своей обязанности держать Стефана под прицелом.

Но ждать с закрытыми глазами оказалось невозможным, и она решилась взглянуть в ту сторону, где было распростерто тело князя Батория. Тадзьо опустился для устойчивости на одно колено и занес молоток. Несколько мгновений он колебался, медля нанести удар.

– Послушай, пойдем отсюда, – не выдержала Агнешка. – Все равно ведь мы не сможем... Ты же сам видишь – мы не сможем.

– Сможем.

– Ой, Тадзьо! – вскрикнула вдруг Агнешка, не сводившая глаз со Стефана. – Он... Кажется, он просыпается! У него дрогнули веки!

– Тем более надо поскорее покончить с ним, – Тадзьо занес над неподвижно распластанным на полу телом свое оружие, все еще собираясь с духом.

Внезапно с постели раздался тихий вздох, губы спящего Феликса слегка приоткрылись и произнесли имя:

– Стефан...

Тадеуш размахнулся и с силой опустил молоток на верхушку кола. Осиновый кол вонзился Стефану в сердце. Князь Баторий забился в бешеных судорогах, глаза широко распахнулись, из раны фонтаном ударила струя темной крови, забрызгав отпрянувшего Тадеуша. Это было кошмарное зрелище: противостоять смерти пыталось лишь тело, ибо рассудок Стефана был по-прежнему объят сном. Агония длилась долго. Тело жутко извивалось и дергалось, отчаянно не желая расставаться с накопленными за триста шестьдесят восемь лет существования жизненными силами, казалось, что эти адские корчи никогда не прекратятся.

Агнешка дико закричала и, забившись в дальний угол комнаты, закрыла лицо руками. В следующий миг ее мучительно стошнило.

Сам едва не лишаясь сознания от ужаса, Тадзьо, тем не менее, нанес еще несколько ударов молотком, загоняя кол поглубже. Теперь он даже при желании не смог бы вытащить его обратно, и кол так и остался торчать в груди Стефана. А кровь все текла и текла. Ее было много, гораздо больше, чем в обычном человеческом теле. Маленькая, голая, скорчившаяся на полу фигурка буквально купалась в крови, которая уже не впитывалась в ковер, а растекалась по нему широким потоком. Постепенно судороги прекратились, и Стефан замер, на его нежном полудетском лице застыло слегка удивленное выражение, из приоткрытого рта извилистой струйкой тоже вытекала кровь.

– Стефан...

Тадеуш вздрогнул: Феликс пошевелился на кровати, шаря рядом с собой рукой.

– Стефан!!!!!

Окончательно очнувшись от сна, Феликс вскочил с постели, с нечеловеческой силой отшвырнул Тадеуша так, что тот ударился о противоположную стену, и склонился над неподвижным телом Стефана.

– Господи! Стефан! – он схватил Стефана на руки, осторожно прижал к себе, целуя и баюкая, словно уснувшего младенца. – Любимый, что с тобой?! – он в каком-то ступоре уставился на торчащий из груди Стефана осиновый кол.

В смятенном мозгу Феликса вспыхнула отчетливая картина-воспоминание: тщедушное бесчувственное тело на полу его краковской студии... Тогда он знал, что делать... Но сейчас кровь уже не поможет, хотя он готов был отдать ее всю, до последней капли... Слишком поздно... Тело Стефана в его объятиях словно бы стало еще меньше, еще невесомее, кожа теперь была не просто бледной – она казалась совершенно прозрачной, под ней не осталось ни капли крови... Черноволосая голова беспомощно запрокинулась, открывая Феликсу хорошо знакомый белый шрам на горле. Его Стефан мертв... Мертв окончательно и навсегда... А рядом всхлипывает убийца – юный, смертный, слабый, жалкий, дрожащими руками пытающийся стереть с лица кровь убитого им существа... Его родной брат...

– Фельо...

Феликс обернулся. Лицо его страшно исказилось, глаза вспыхнули рубиновым огнем, верхняя губа вздернулась, обнажив сверкающие вампирские клыки. На девушку, которая, оцепенев и утратив дар речи от ужаса, съежилась в углу, он не обратил ни малейшего внимания.

Выпустив наконец тело Стефана, Феликс, не помня себя от бешенства, шагнул к Тадеушу.

– Будь ты проклят, ублюдок! – взревел он.

– Ну так убей меня! – истерически выкрикнул Тадзьо. – Тебе сейчас ничего не стоит сделать это, ты же вампир!

Какое-то мгновение казалось, что разъяренный вампир бросится на юношу и растерзает его клочья. Но невероятным усилием воли Феликс сдержался, гневно прошипев:

– Жалкий, слепой дурак, ты хоть понимаешь, что натворил?! Настоящее чудовище – это ты, ты сам!!! Ты причинил мне столько зла, что всей твоей жизни не хватит, чтобы искупить его!

– Фельо, я сделал это, потому что люблю тебя! – Тадеуш, захлебываясь рыданиями, на коленях пополз к Феликсу. – Прости меня! Умоляю, прости! Прости или убей! – непослушными пальцами он судорожно распахнул вылинявший воротник своей старенькой джинсовой куртки, обнажая шею.

– Убить тебя? – Феликс дико расхохотался. – Это было бы слишком по-человечески. Оставайся жить. А я... Я останусь с ним.

Феликс с отвращением отпихнул брата, пытавшегося обнять его ноги, и, шатаясь, двинулся обратно к кровати, на которую бережно уложил мертвого Стефана. На смену полыхающей ярости пришло тяжелое, леденящее оцепенение, в глазах у Феликса потемнело, колени подогнулись, и он бессильно опустился на смятые простыни, залитые кровью его возлюбленного. В сознании Феликса пульсировала одна-единственная мысль: что Стефана больше нет и что без Стефана обретенная им вечность вмиг обернулась невыносимой пустотой... В левой части груди возникло какое-то странное, непривычное ощущение, и Феликс лишь спустя несколько минут осознал, что это боль. Он так давно не испытывал физической боли, что уж и забыл, на что она похожа. Боль была резкая и острая. Феликс даже не сразу понял, что именно у него болит. А когда понял, испытал какое-то отрешенное изумление: болело сердце. Но... как же так? Оно ведь не бьется, не бьется с той самой ночи, когда произошло его превращение в вампира! Он же теперь не человек. Неужели у вампиров может болеть сердце?.. Раньше, будучи смертным и слыша от кого-нибудь фразу «сердце кровью обливается», Феликс лишь скептически пожимал плечами. Однако сейчас его собственное мертвое сердце мучительно сжималось и корчилось, словно от удара колом, агонизируя и конвульсивно выталкивая из себя чужую кровь. Рот Феликса обильно наполнился этой столь драгоценной солоноватой жидкостью, выплескивающейся откуда-то изнутри.

– Вот и все... Вечность кончилась... Я умираю... – спокойно и почти умиротворенно сообщил брату Феликс, с усилием выплевывая ставшую вдруг совершенно не нужной кровь.– Как это, оказывается, просто...

– Фельо, нет! Не уходи!!! – Тадеуш попытался подняться с пола, однако ноги его не держали. –Я сейчас вызову «скорую»! – отчаянно закричал он, явно не соображая, что говорит.

Но Феликс уже не мог ничего ответить: кровь, накануне выпитая им у жертв, фонтаном хлынула у него из горла. Его рвало кровью, он захлебывался и хрипел, слабея с каждым исторгнутым глотком. Затуманенным рассудком он понимал, что еще в состоянии собрать последние силы и спастись: в подвале находилось двое смертных, их крови должно хватить... Но он сознательно не хотел этого. Он собирался последовать за Стефаном.

Феликсу внезапно припомнилась песня, которую Стефан напевал ему прошлой ночью, аккомпанируя себе на клавесине. То был плач Орфея на похоронах Эвридики из оперы Глюка. «Милый дух, услышь меня...» Звуки то затихали, то вновь приближались, и постепенно из них сложилась новая мелодия – колыбельная «Lullaby»...

I will only love you more
For it’s much too late
To get away or to turn on the light...

Из последних сил Феликс обнял Стефана и со вздохом закрыл глаза.

Обезумевшим взглядом Тадеуш смотрел на два обескровленных тела, вновь и на сей раз навсегда соединившихся в любовном объятии.

Первой вышла из оцепенения Агнешка.

– Ты убил его... – выдавила наконец она, все еще морщась от отвратительных спазмов в желудке. – А я тебе помогала... Мы убили их обоих, Тадзьо!

– Тс-с-с, – Тадзьо с таинственным видом приложил палец к губам. – Говори потише, дорогая, иначе они могут проснуться.

– Тадзек, – пролепетала Агнешка, поднимаясь на негнущиеся ноги и приближаясь к Тадеушу. – Опомнись! Они... они мертвы...

– О, это только так кажется... Вампиры – чертовски коварные существа, – в глазах Тадзьо горел безумный огонек. – Но мы ведь знаем верное средство против этой нежити, не так ли?

Он вскочил, в каком-то лихорадочном оживлении схватил канистру и принялся торопливо поливать бензином кровать с лежащими на ней телами Феликса и Стефана. Затем, продолжая аккуратно лить прозрачную, резко пахнущую горючую жидкость, направился к выходу. Агнешка следовала за ним, словно сомнабула.

– У нас мало бензина, наверное, не хватит на то, чтобы сжечь это логово дотла, – с сожалением вздохнул Тадзьо. – Но мы попытаемся.

Он взял вторую канистру и направился в гостиную. Широкая волна бензина плеснулась на матово сияющий черно-желтый паркет. Удовлетворенно оглядевшись, Тадзьо чиркнул спичкой.

В саду он подобрал с земли горсть свежего снега и с отсутствующим видом принялся старательно зачищать пятна крови на лице и одежде. Агнешка не последовала его примеру. Она неподвижно стояла, глядя на оранжевые всполохи за окнами и струйки дыма, выползающие из щелей в ставнях.

И вдруг из глубины дома раздался крик, буквально пригвоздивший Агнешку с Тадзьо к месту. Дикий, непрерывный, раздирающий барабанные перепонки вопль вырывался из окон вместе с языками пламени и черным дымом стелился по земле. Невозможно было понять, какого рода существу принадлежит голос – в этом крике не присутствовало ничего человеческого, только смертельная, невыносимая боль.

– Матерь Божья! – воскликнула Агнешка, чувствуя, как по ее спине противно ползут струйки холодного пота. – Бежим отсюда, скорее! – и, судорожно вцепившись Тадзьо в рукав, она поволокла его прочь от проклятого дома.

..Поезд летел на север, пронзая густую пелену падающего снега. За толстыми оконными стеклами, покрытыми морозными узорами, тоненько свистел ветер. Агнешка сидела на своей полке, обняв руками колени и натянув на них край длинного шерстяного свитера. Тадзьо смотрел в окно, немигающим взглядом следя за танцем огромных рыхлых снежинок, которые в темноте казались светящимися.

Вагон был забит детьми из школьного лагеря, которые ехали на горнолыжную базу. Они носились по узкому коридору, громко переговаривались, спорили, смеялись, затевали какие-то игры, и это шумное соседство при любых других обстоятельствах здорово раздражало бы Агнешку. Но сейчас она была ему даже рада – взрывы детского смеха за отодвинутой наполовину дверью купе делали воспоминания о страшном подвале чем-то нереальным, подобным страшному сну. Что же касается Тадзьо, то он, похоже, вовсе не замечал ничего и никого вокруг себя, отрешенно глядя в сгущающуюся за окном мглу.

Когда миновали Енджеюв, было уже около одиннадцати часов, и учителя, сопровождающие детей, стали предпринимать все более настойчивые попытки угомонить своих подопечных и уложить их спать. Молоденькая учительница, явно обожаемая детьми, по-видимому, решила для начала отвлечь их от шумных игр какой-нибудь интересной историей и попросила всех выглянуть в окно.

– Ребята, а знаете ли вы, что за места мы проезжаем? – спросила она в наступившей тишине, когда все детские рожицы прильнули к замерзшим стеклам. – Давным-давно эти земли принадлежали князьям Баториям.

Тадзьо и Агнешка вздрогнули и переглянулись.

– В этих лесах они охотились, – продолжала учительница. – В те времена охота была любимым развлечением знати, и последний князь Баторий специально развел в этих лесах самую разную дичь. Здесь и сейчас очень много дичи, потому что наше правительство решилось учредить здесь заповедник. А когда мы прибудем в Хенцины, из окна будет виден старинный замок Баториев. Я вам его покажу. Он называется Сейт.

– В Сейте живет Черный Князь, – сообщил какой-то мальчик. – По ночам он встает из своего гроба и...

– Ну, все, хватит, – вмешалась другая учительница, постарше, построже и далеко не столь популярная. – Что за истории вы рассказываете детям на ночь, пани Мейская?

В вагоне все смолкло – детей отправили спать. Тадзьо и Агнешка по-прежнему сидели молча, но и без слов было ясно, что думают они об одном и том же.

– Его нет в Сейте, – сказал наконец Тадзьо, и Агнешку покоробило от звука его голоса. – Его вообще больше нет. Черный Князь мертв. Уж мы-то позаботились об этом, верно, милая? – Тадзьо рассмеялся сухим, отрывистым, неприятным смехом.

– И все-таки... – перебила его Агнешка, напуганная этим неуместным смехом. – Мы будем совсем близко от этого замка, да еще ночью. Господи, Тадзек, ну как же мы об этом не подумали раньше...

Но Тадеуш уже никак не реагировал на ее причитания, вновь погрузившись в свою непроницаемую апатию.

А поезд все летел сквозь темноту зимней ночи и усиливающийся снегопад, и Агнешке казалось, что он несет их прямо в ловушку.

Было уже за полночь, когда они прибыли в Хенцины. Снег валил так густо и плотно, что разглядеть что-либо в окно было просто невозможно. Но все-таки можно было различить темные очертания гор, и Агнешка, много раз ездившая этой дорогой в Радом к родителям, знала, что на одной из этих гор возвышается замок. Как-то они даже проезжали здесь с Феликсом, и пока поезд стоял на станции, Феликс рассматривал Сейт из окна и рассказывал Агнешке о позднеготической архитектуре – рассказывал, кстати, очень интересно, Агнешка и подумать раньше не могла, что разговор об архитектуре может быть таким увлекательным. Когда она сказала об этом вслух, Феликс улыбнулся и ответил, что у него в Академии курс истории архитектуры вел замечательный преподаватель, который научил всех студентов обожать его предмет и поверить, что архитектурные памятники оказывают не меньшее воздействие на чувства и воображение, чем живопись. Агнешка прикрыла глаза, вспоминая этот разговор в поезде – она сидела на коленях у Феликса, уютно закутавшись в пушистый плед, который они прихватили из дома, и оба они смотрели в окно, на далекий силуэт замка Сейт. «Интересно, обитает ли там кто-нибудь сейчас?» – спросила тогда Агнешка. «А как же. Черный Князь», – рассмеялся в ответ Феликс. И вот сейчас обугленное тело Феликса лежит в подвале, в обнимку с тем самым Черным Князем, из чьей груди торчит осиновый кол... И тот ужасный крик... Неужели в доме находился кто-то еще? Агнешке почему-то казалось, что голос был женским. Матерь Божья! А вдруг трупы уже нашли? Ведь тогда ее с Тадзьо могут привлечь к уголовной ответственности за убийство! Впрочем, скорее всего, если их поймают, то попросту упекут обоих в психушку.

«Если этим все кончится, можешь считать, что вам повезло».

Агнешка вздрогнула и огляделась по сторонам. Ей показалось, что эти слова были произнесены чьим-то чужим и в то же время странно знакомым голосом прямо у нее над ухом. Ее снова прошиб холодный пот. Порывшись в сумочке, она извлекла таблетку валиума. Вообще-то она уже приняла одну сегодня, когда они вышли из подвала, но одной оказалось недостаточно, судя по тому, что ее продолжали преследовать галлюцинации. Проглотив таблетку, Агнешка откинулась на обитую кожзаменителем спинку диванчика. Хорошо все-таки, что она медсестра, иначе ей ни за что не удалось бы достать валиум без рецепта врача.

Однако поезд все не трогался со станции. Прошло уже добрых полчаса, тогда как в Хенцинах он должен был стоять не больше десяти минут. Агнешка решилась выйти из купе, чтобы спросить у проводника, в чем дело.

– Пути замело снегом, пани, – ответил проводник. – Мне сказали, час назад здесь был сильнейший снегопад (да и сейчас валит будь здоров как – поглядите сами). Железную дорогу замело, электрические провода оборвались, и полгорода осталось без света. Такого здесь давно не видели.

– И долго мы будем тут стоять? – обеспокоенно поинтересовалась Агнешка.

– Не волнуйтесь, поезд следует в Варшаву, поэтому наши пути должны очистить в первую очередь. Часа через два, не больше, мы уже отправимся.

– Часа через два, – потрясенно повторила Агнешка. Валиум не помогал – ей снова становилось страшно.

Она пыталась успокоиться, говоря себе, что железные дороги в этих краях может замести снегом и без вмешательства каких-либо потусторонних сил – в горах климат капризный и непредсказуемый, но страх не отпускал. Тадеуша же, казалось, совсем не беспокоило происходящее. Он по-прежнему сидел, словно каменное изваяние, уставившись застывшим взглядом в окно. Агнешке было тяжело находиться с ним рядом, видеть его пугающе отрешенное лицо и пустые глаза. Тишина, царившая в уснувшем вагоне, действовала не менее угнетающе. Она решила заглянуть в здание вокзала – там наверняка должны работать какие-то магазины или хотя бы газетный киоск, она сможет купить себе что-нибудь почитать, чтобы отвлечься.

Удостоверившись в разговоре с проводником, что поезд не отправится раньше, чем через час, Агнешка сказала Тадзьо:

– Пойду, прогуляюсь.

Тадеуш коротко и равнодушно кивнул (Агнешка усомнилась, что он вообще понял, о чем идет речь). Она не стала надевать свое пальто – быстро пробежала по перрону в одном свитере и вошла в здание вокзала.

Увы, ни один магазин не работал, и даже газетный киоск оказался закрыт. Кассир, дремавший за своим стеклянным окошечком, казалось, был единственной живой душой во всем здании. Впрочем, это и неудивительно на вокзале такого маленького городка, как Хенцины, в столь поздний час. На стене висели два указателя. Один из них вел в буфет, но буфет, конечно же, тоже не работал. Зато второй указатель приглашал в туалет, и Агнешка подумала, что, коль скоро поезд стоит на станции, в вагоне туалет сейчас наверняка закрыт ... Следуя стрелке, она спустилась на цокольный этаж.

В туалете стоял тошнотворный запах. Конечно, наивно ожидать от привокзального туалета в провинциальном городишке аромата роз и фиалок, но в то же время было нечто странное в этом удушающем смраде. Пахло чем-то жареным или, скорее, паленым. Когда она вышла из кабинки, то почувствовала, что запах усилился. Агнешке на минуту пришло в голову поискать его источник, но она передумала, рассудив, что чем меньше знаешь, тем спокойнее на душе.

Пахло определенно горелым мясом. Агнешке вспомнились телячьи отбивные, которые она готовила позавчера и забыла о них, заболтавшись по телефону с Яней. После этого из кухни долго не выветривался примерно такой же запах, но только он был не таким... пугающим.

А между тем пахло все сильнее, как будто таинственный источник амбре приближался. Стараясь не делать глубоких вдохов, Агнешка подошла к раковине, собираясь торопливо ополоснуть руки и поскорее бежать обратно к поезду. Когда из крана потекла тоненькая струйка воды и ударилась об обшарпанный фаянс раковины, мерзкий запах стал просто нестерпимым. Похоже было, что его источник находился прямо у Агнешки за спиной, едва ли не вплотную к ней. Но в маленьком грязном зеркале, висевшем над раковиной, отражалось лишь пустое помещение туалета – ряды приоткрытых дверей, ведущих в кабинки, облицованные синим кафелем стены, покрытый белой штукатуркой потолок... Ну, и еще побелевшее Агнешкино лицо.

Агнешка решила, что ни за что не будет оборачиваться. Ей совсем не нужно видеть то, что находится сзади и не отражается в зеркале... И когда чьи-то руки схватили ее за плечи и развернули спиной к зеркалу, она отчаянно закрыла глаза.

Тем временем Тадзьо по-прежнему сидел в купе и смотрел в окно, медленно зарастающее снегом. Он не знал, сколько времени прошло после ухода Агнешки, и даже не замечал ее отсутствия. Погруженный в себя, Тадзьо раз за разом, словно песок сквозь пальцы, пропускал сквозь сознание минувшие события, чувствуя, что не в силах выкарабкаться из этого коллапса. Вся его жизнь была неразрывно связана с Феликсом, он настолько привык зависеть от старшего брата – духовно, материально, сексуально, – что теперь, когда Феликса не стало, Тадеуш даже не мог понять, существует ли вообще. В настоящее время Тадзьо жил лишь по инерции: рассудок, не реагируя на реальность, отчаянно пытался подпитывать себя воспоминаниями из прошлого. Но это не давало ни утешения, ни успокоения, ибо воспоминания неумолимо возвращали его в охваченный пламенем подвал...

Если бы только можно было отмотать время назад, как пленку видеокассеты!!! Он ведь не знал, что все так случится! Он хотел только устранить ненавистного князя, а там... кто знает... Возможно, когда-нибудь Феликс простил бы его, сделал вампиром (о, Тадзьо пошел бы на это с радостью!), и они снова были бы вместе? Подобно ребенку, Тадзьо всегда искренне верил, что любую его выходку рано или поздно обязательно простят. Но теперь поздно. Феликса больше нет, и это он, Тадеуш, виноват в случившемся. Осознание этого факта раскаленным гвоздем сверлило его мозг. Тадзьо пытался плакать, но у него ничего не получалось: глаза были сухи, подобно выжженной дотла пустыне.

– Фельо, где ты? – шептал он, прижимаясь лбом к холодному оконному стеклу. – Фельо, мне страшно...

За окном шквальный ветер раскачивал из стороны в сторону висевший на столбе фонарь, отчего белая полоса света, в которой танцевали крупные снежинки, раскачивалась, как маятник гипнотизера, и купе то становилось ярко освещенным, то погружалось во тьму. Это равномерное движение расслабляло и убаюкивало. Усталый, измученный Тадзьо почти грезил наяву.

Вдруг перед окном возникла тень, формой отдаленно напоминающая человеческую фигуру. Жуткие, фосфоресцирующие красноватым светом, лишенные век глаза уставились прямо в лицо Тадзьо. Юноша отшатнулся от окна, сморгнул – и видение исчезло столь стремительно, что можно было усомниться в его реальности. Что это было? Галлюцинация? Или же кто-то и в самом деле стоял там, под окном, пристально глядя на него этими ужасными глазами, чем-то странно похожими на глаза Стефана... и Феликса.

Ему стало страшно одному в пустом купе. Тут только он заметил, что Агнешка куда-то запропастилась. Черт, где же она? Тадзьо накинул куртку и выбежал из вагона.

На пустом перроне еще можно было различить цепочку полузасыпанных снегом следов. Она вела в здание вокзала, и Тадзьо помчался в ту сторону. Снег мело прямо ему в лицо, крупные снежинки липли к ресницам, закрывая обзор.

Толкнув тяжелую дверь, Тадзьо вошел в здание. Но не успел он осмотреться по сторонам, как его оглушил громкий возглас:

– Стоять!

Посреди абсолютно пустого зала ожидания стоял молодой полицейский, двумя руками держа недвусмысленно нацеленный в сторону вошедшего пистолет. Лицо у него было белое, как мел, и нервно подергивалось. В расширившихся глазах плескался кромешный ужас.

– Пан офицер... – пролепетал Тадзьо, хотя видел, что перед ним всего лишь сержант.

– Ты кто такой? – рявкнул полицейский, не опуская пистолета. Взгляд его настороженно бегал по сторонам.

– Я... я еду в поезде из Кракова... пути замело, вот мы и стоим на станции... – сбивчиво объяснил Тадзьо.

– А какого черта тебе понадобилось здесь?

– Я ищу одну девушку. Она ехала со мной в одном купе. Пошла сюда и долго не возвращается. Вы ее не видели, пан офицер? Она ростом примерно с меня, у нее темно-русые волосы и...

Полицейский быстро подошел к Тадзьо, грубо схватил его за плечо и с силой толкнул в сторону двери.

– Уматывай отсюда, – приказал он. – Иди в свой поезд, сиди там и не вздумай даже высовываться на улицу. Будем надеяться, что твоя подружка вернется. А если нет – не тебе ее искать. Ты понял меня?

Тадзьо била дрожь. Безумие, сплошное безумие кругом...

– Думаешь, я ненормальный? – спросил полицейский, усмехаясь какой-то нехорошей, кривой усмешкой. – Думай что хочешь, только иди отсюда. Я и сам сматываюсь, и в гробу я видел это все... Позвонили полчаса назад, сказали, что по непонятной причине вокзал полностью обезлюдел, представляешь? Ну, то есть совсем никого не осталось. Я отправил сюда одного парня, просто посмотреть, что за чертовщина тут происходит. И вот этот парень передает мне на рацию, что видел здесь нечто. – Молодой сержант говорил все громче и громче, и его срывающийся на фальцет голос эхом отражался от стен пустого зала. – Он не сказал, что именно. Не успел. Понимаешь? Пропала связь. Тогда я приехал сюда сам. Я все еще думал, что это просто какая-то идиотская шутка. И вот приезжаю я на вокзал и...

– Вы что-то здесь видели? – спросил Тадзьо.

– Нет!!! Ничего я не видел! Ясно?! И видеть не хочу! А ты вали отсюда, понял меня? Живо! – полицейский вытолкал парнишку обратно на перрон, и Тадзьо, не став с ним спорить, бросился бежать.

Он бежал вдоль платформы по направлению к слабо освещенным окнам поезда и вдруг заметил в тени отцепленного вагона темную фигуру. Она была какой-то бесформенной... или так казалось, потому что она была облачена во что-то вроде широкого и длинного плаща? Как бы то ни было, она не просто стояла – она пряталась и как будто подстерегала кого-то.

Толком не соображая, что делает, Тадзьо круто развернулся и бросился бежать в противоположном направлении. Но краем глаза он заметил, что тень легко заскользила вслед за ним. Он напрягся, заставляя свое тело бежать еще быстрее – ноги его едва касались земли, от снега и ледяного ветра, бьющего прямо в лицо, из глаз катились слезы, он задыхался, судорожно втягивая в легкие холодный воздух.

Впереди показалось какое-то низкое барачное строение. Мастерская? Склад? Тадзьо рванул на себя ржавую дверную ручку – она поддалась. Он ввалился внутрь, захлопнул за собой дверь и повернул рукоять замка – раз, другой, третий, до упора. Оставалось только надеяться, что преследователя остановит эта преграда. Привалившись спиной к двери, Тадзьо слушал, как снаружи завывает ветер, заглушаемый ударами его сердца и тяжелым, хриплым дыханием.

Внезапно воздух наполнился тошнотворным, резким запахом и где-то в глубине полутемного помещения Тадзьо уловил некое движение. Он присмотрелся и увидел знакомую черную фигуру, стоящую у противоположной стены барака. Он так и не понял, значило ли это, что преследователей было двое и один из них подстерегал его здесь, пока второй гнался за ним, или же это был один человек... существо, которое каким-то неведомым образом проникло в запертое помещение, словно просочившись в щель.

– Наконец-то я нашла тебя, Тадеуш.

Только по тому, что это существо заговорило о себе в женском роде, Тадзьо догадался, что перед ним женщина, поскольку по голосу этого было сказать нельзя. Если на то пошло, голос был вообще не человеческий – какой-то хриплый и скрежещущий, звучавший так, будто пересохший язык с трудом поворачивается во рту говорящего.

Женщина откинула назад капюшон плаща, и запах, исходивший от нее, стал еще сильнее и тошнотворнее. Тадзьо увидел знакомые, отсвечивающие рубиновым пламенем темные глаза на лице... Господи, можно ли было назвать «лицом» то, что явилось из-под капюшона? Это было какое-то неописуемое месиво из черной, сморщенной, как пергамент, кожи, омерзительных клочьев лилового мяса и белой кости. Вместо носа зиял провал, губ также не было, отчего рот производил впечатление оскаленной пасти. Зубы казались единственным, что действительно хорошо сохранилось. Они были даже красивыми – мелкими, ровными, точно идеально подобранные друг к другу жемчужины. Только клыки были длинные, слегка изогнутые, поблескивающие опасным, завораживающим блеском. Тадзьо вспомнил оскал князя Батория... и Феликса в его последние минуты. У них были такие же клыки. Выходит, эта женщина, стоящая перед ним, – тоже вампир? Но почему она так ужасна? И почему от нее несет паленой плотью?

– Я пугаю тебя, Тадеуш? – спросила женщина, походя ближе. Легкая грациозная походка и изящество, с которым скрюченные пальцы подобрали полы длинного плаща, чтобы они не волочились по грязному полу, производили жуткое впечатление в сочетании с ее лицом и запахом, который от нее исходил. – Ты находишь меня безобразной? Ах, поверишь ли, когда-то я была красива, так красива, что всего твоего жалкого воображения не хватит, чтобы представить мою красоту. Но нынче днем двое смертных пробрались в дом, где я спала, и подожгли его. Я сумела спастись, но вот что осталось от моей красоты. Однако это еще не самое страшное, что они сделали, дорогой Тадеуш. Сначала они убили моего брата. Ты не поверишь, если я скажу тебе, сколько человек в свое время пытались уничтожить его и потерпели неудачу. А между тем это были весьма могущественные и отважные люди. Сам кардинал Агинский двести лет назад возглавил охоту, но – ах, какая незадача! – пропал без вести в самый ее разгар. И вот то, что не удалось его высокопреосвященству и многим, многим другим выдающимся особам, с легкостью совершили – кто же? Жалкая перепуганная девчонка и полусумасшедший мальчишка! Кто бы мог предвидеть столь жестокую насмешку судьбы! Ты можешь гордиться, Тадеуш... только вот гордиться тебе осталось недолго.

Она приблизилась к Тадзьо почти вплотную, окутав его облаком смрада. Ее руки в перчатках легли ему на плечи – легко, почти нежно.

– Я готовила для тебя ужасную смерть, мой мальчик. Для тебя и для твоей подружки. Но ей повезло. Видишь ли, мне нужна кровь, очень много крови, чтобы оправиться от ран, ведь я так сильно обгорела. Бессмертные не знают боли – ее заменяет им голод. И, когда я схватила твою подружку, то попросту не смогла удержаться. Но тебя я не трону, хотя все еще схожу с ума от жажды. Тебе, мой мальчик, предстоит нечто иное. Надеюсь, – голос ее дрогнул, – надеюсь, что Стефан простит меня за то, что я не смогла достойно отомстить за него. Все равно любая месть была бы недостаточна, любая боль, причиненная тебе, была бы каплей в море по сравнению с тем злом, что ты причинил!

Тадзьо знал, какая месть была бы самой страшной – пощада. Если бы это ужасное существо оставило его жить, снова ввергнув в пучину раздирающих мозг раскаяния и отчаяния, – это была бы достойная кара. Но, к счастью, она этого не знала.

– Сейчас нам предстоит небольшое путешествие, дорогой Тадеуш, – сказала вампирша. – И будет лучше, если для тебя оно пройдет незамеченным.

Нечеловеческие зрачки с красным ободком уставились прямо в глаза юноши – и все вокруг него вдруг потонуло в тумане. Не успев даже сообразить, что с ним происходит, Тадзьо провалился в глубокий сон, похожий на летаргический.

Первым, что ощутил Тадзьо, когда пришел в себя, был страшный холод. Он лежал в чем-то вроде ящика из старого шершавого камня. Посмотрев вверх, юноша вздрогнул от ужаса, вновь увидев кошмарное лицо женщины-вампира. Она склонялась над ним, упершись обожженными руками в края каменного ящика. Безгубый рот скалился, что, вероятно, должно было обозначать улыбку.

– Добро пожаловать в склеп замка Сейт, любезный Тадеуш, – произнесла она. – Знай, что тебе выпала честь лежать в могиле моего двоюродного деда Казимира Батория. Не думай, однако, что она станет твоим последним пристанищем. Ты этого не заслуживаешь, маленький гаденыш. Когда ты умрешь, я скормлю твои останки воронам, как падаль. Но пока ты жив, наслаждайся своим временным жилищем. Жаль, что нынче зима, потому что ты быстро закоченеешь и сдохнешь – возможно, за день или за два... Я уж и забыла, как долго люди способны выносить холод. Право же, мне бы хотелось, чтобы ты провел здесь как можно больше времени, наслаждаясь тишиной и покоем, но не могу же я ради этого отапливать склеп дровами! Тем более что с некоторых пор испытываю особое отвращение к огню... Так что не взыщи, милый Тадеуш, отогреешься в аду. Там твои муки будут вечными.

– Как и муки твоего брата! – вдруг выкрикнул Тадзьо, к которому вернулся дар речи.

– Замолчи!!! – дико взвизгнула вампирша.

– Да! – продолжал Тадзьо. – Я отправил его в ад, как кто-нибудь отправит туда же тебя, мерзкая тварь!

Для набожной графини Радзивилл мысль о посмертном существовании Стефана была невыносимой.

– Я отмолю его, – прошептала она. – Я буду жить вечно и каждую ночь начинать с молитвы за моего Стефана. Бог услышит меня.

Легко задвинув крышку надгробия, она ушла – в темноте и холоде каменного саркофага до Тадзьо донесся удаляющийся стук каблуков по каменному полу. Обманутый той легкостью, с которой графиня задвинула каменную крышку, он уперся в нее руками и ногами, но безуспешно – крышка каменного надгробия Казимира Батория весила не меньше центнера. Он был похоронен заживо. Из груди Тадзьо вырвался отчаянный, мучительный, безнадежный крик.

Барбара остановилась и с наслаждением прислушалась. Как долго эти вопли будут оглашать своды старого склепа? Она не знала, и ее это уже не интересовало.

В часовне замка Сейт, перед каменным барельефом, изображающим Христа и Богородицу, на коленях стояла графиня Барбара Радзивилл и читала De Profundis. Перед ней лежал изящнейший молитвенник, переплетенный в кордовскую кожу и оправленный в серебро, с украшенной смарагдами застежкой. Изуродованные пальцы, затянутые в шелковые перчатки, неловко перебирали скользкие бусины четок из кровавиков и рубинов, за огранкой которых ювелир, как говорили, ослеп. Эти четки Барбаре подарила ее мать, княгиня Баторий, в тот день бракосочетания четырнадцатилетней княжны и графа Радзивилла. Когда после венчания Барбара вышла из собора и ее окружила свита, приставленная к ней ее мужем, новобрачная оглянулась, чтобы бросить последний взгляд на свою семью, которую она покидала, и вот в этот-то момент княгиня, глотая слезы, подбежала к дочери и протянула ей четки, шепча какие-то бессвязные благословения и наставления. Четырнадцатилетний брат Барбары, Стефан, тоже находился там. Его бархатные черные глаза были полны слез, которые ему удавалось сдерживать лишь невероятным усилием. Любимая сестра вышла замуж, а сам он скоро уедет за границу, и неизвестно, когда вернется и вернется ли вообще...

Сейчас от Черного Князя Батория осталась лишь горстка пепла, которую Барбара заботливо собрала и ссыпала в шкатулку. Его прах смешался с прахом Феликса Жилинского, и разделить их было уже невозможно. Однако Барбара не без оснований предполагала, что ее брат не стал бы возражать против того, чтобы быть похороненным вместе с этим человеком. Она бережно опустила шкатулку в саркофаг из красноватого гранита – место упокоения последнего князя Батория.