Наша служба и опасна, и трудна.
(Из песни)
– Швейк! Сегодня вам предстоит ответственное задание, – произнес фельдкурат Отто Кац таким тоном, каким, наверное, Наполеон под Аустерлицем отдавал приказания маршалу Нею. – Отправляйтесь в ближайший трактир и подыщите там какую-нибудь барышню, с которой я мог бы провести нынешний вечер. Полагаюсь на ваш выбор, Швейк. Учтите только, что она должна быть достаточно симпатичной, дабы скрасить досуг духовной особы, и достаточно умеренной в вопросе, касающемся платы за свои услуги. Himmeldonnerwetter, «Под фиговым листком» клиентов обдирают как липку, да и девки там – сущие крокодилы, ни кожи ни рожи.
Следует отметить, что накануне фельдкурата торжественно вышибли из вышеупомянутого увеселительного заведения после того, как он отказался платить по счету, а в ходе последовавших за сим дебатов разбил о голову владельца «Фигового листка» великолепный горшок с фикусом. И вот теперь, пребывая в сильнейшей обиде на «Листок», а главное – испытывая, по обыкновению, острейшую нехватку наличных денег, фельдкурат решил прибегнуть к услугам более доступных уличных особ, возложив на своего денщика обязанности поверенного.
– Да уж, хуже нет, чем соваться в бордель без денег, – сочувственно заметил Швейк. – Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, знавал я когда-то одного приказчика из галантерейного магазина по фамилии Штепанек, тот тоже был охотник до дармовой клубнички. Отправился он как-то в бардачок «Белые камелии» на Платнержской улице, который в то время содержал некий Йозеф Крыж. Поразвлекался там на полную катушку, надо расплачиваться, а в кармане – ни гроша. Само собой, Крыж с помощником слегка его потрепали, но, как известно, из пустого мешка ничего, кроме пыли, не вытрясешь. Тогда хозяин «Камелий» и говорит нашему гуляке: «Ладно, молокосос, вернешь мне долг натурой». Парнишка перепугался не на шутку: видите ли, господин фельдкурат, этот самый Крыж безобразен был, как черт, такого не то что ублажать – табуреткой по морде хряснуть противно. Но, как выяснилось, хозяин имел на злополучного хлыща иные виды. Дело в том, что доходы «Белых камелий» во многом зависели от капиталов некой баронессы, полковничьей вдовы. Эта старая обезьяна платила хорошие деньги за смазливых юнцов, которых ей и поставлял Крыж. И вот теперь Штепанеку был предложен выбор: обслужить эту ненасытную вдовушку или же проваляться пару месяцев в больнице с переломанными ребрами. Понятное дело, парень выбрал первый вариант, сочтя его более безболезненным. Но скоро ему пришлось раскаяться в своей опрометчивости: старая нимфоманка так измочалила его, что тумаки разъяренного владельца борделя стали представляться Штепанеку не страшнее блошиных укусов. В довершение всех бед эта, осмелюсь доложить, титулованная стерва заразила его таким зверским триппером, что бедняге полгода потом пришлось бегать не по девочкам, а по докторам. Это я все к тому, господин фельдкурат, что вы давеча еще легко отделались.
Итак, следуя полученным инструкциям, бравый солдат Швейк отправился в поход по окрестным кабакам в поисках подруги для фельдкурата. На пути его то и дело встречались разнообразные знакомые, каждый из которых считал своим долгом поставить стаканчик-другой товарищу, угодившему на военную службу. Поэтому было уже довольно поздно, когда Швейк добрался до Малой Страны, где под гордой вывеской «У ощипанного петуха» располагался уютный погребок. Там, за одним из столиков, уставленным бутылками местной контушовки (которую остряки-завсегдатаи именовали «петуховкой»), он узрел своего давнего приятеля Гавлика. Будучи ветеринарным врачом, Гавлик до войны сплавлял Швейку по сходной цене собак, владельцам которых говорил, что их пес неизлечимо болен и будет лучше усыпить несчастное животное.
Поскольку милейший ветеринар пребывал в заведении уже довольно долгое время и успел дойти до того блаженного состояния, когда человеческая речь превращается в крайне сложный механический процесс, говорил в основном Швейк.
– Моя задача, брат, сродни той, что стояла когда-то перед Моисеем в его поисках земли обетованной, – рассуждал бравый солдат, прихлебывая «петуховку» и дружелюбно подмигивая местным барышням, ждущим у стойки клиентов. – Фельдкурат – это тебе не какой-нибудь захудалый телеграфист или агент по продаже синтетических ковров, ему не всякая девочка подойдет. Само собой, военным священникам в этих вопросах сложнее, чем их штатским коллегам, ведь они по долгу службы видятся все больше с заключенными в гарнизонных тюрьмах да с больными в военных госпиталях. То ли дело штатские священники, в интимном полумраке костелов исповедующие хорошеньких мирянок. Был когда-то в храме святого Игнатия, что на Карловой площади, настоятель Матейка, преизрядный бабник, так у того что ни сальность – то цитата из Библии. Даже во время баловства с очередной прихожанкой ревел как бык на случке: «утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои», «Ты возжигаешь светильник мой, Господи», а после всего: «возвещаю все хвалы Твои во вратах дщери Сионовой» и «утомлен я воздыханиями моими». Набожный был человек этот преподобный Матейка, что и говорить. Года два назад пришлось ему сложить с себя сан после того, как один прихожанин прилюдно набил ему морду за то, что настоятель растлил его восьмилетнего сына – мальчика из церковного хора. Теперь патер Матейка служит помощником провизора в аптеке в Кралупах.
Тут благочестивые рассуждения Швейка были прерваны появлением за их столиком нового лица. Лицо принадлежало девице неопределенного возраста, зато весьма определенного рода занятий. Прозывалась сия особа «кривая Клара» и была хорошо известна полицейскому комиссару Драшнеру. По причине специфической внешности ей приходилось выжидать, покуда потенциальный клиент основательно налижется, и лишь после этого завязывать с ним знакомство. Полутемный зал «Петуха» как нельзя более подходил для подобной тактики, а, кроме того, давал возможность быстро и незаметно обчищать карманы не слишком щедрых кавалеров. И вот теперь мадемуазель Клара приблизилась к столику, за которым не торопясь потягивал выпивку бравый солдат Швейк. К моменту ее появления голова бывшего ветеринара уже мирно покоилась в тарелке с закуской, посему все свое обаяние дама адресовала военному.
– Солдатик, пойдемте побалуемся, – произнесла она хрипловатым контральто, слегка компенсирующим чрезмерную пикантность внешности. – За пятьдесят крон я сделаю вам то, за что в «Париже» у мадам Гоусковой берут втрое дороже.
– Что ж, у вас весьма умеренные расценки, сударыня, – отозвался Швейк, любезно придвигая даме стул. – И изъясняетесь вы вполне доступно. Помнится, пару лет назад гулял я в Крумилове с некой Марженой Свободовой. До того как очутиться на панели, она была учительницей в женской гимназии и пописывала сентиментальные стишки для альманаха «Копыто Пегаса». Так вот, знакомясь на улице с мужчинами, эта барышня говорила примерно следующее: «Сударь, не желаете ли вложить клинок своей страсти в ножны моей добродетели?» Но по мне ничего нет хуже такой вот неопределенности. Выражаться всегда следует предельно четко и ясно. Бог знает к чему приводят иногда метафоры. Знавал я одного профессора, который в пьяном виде любил щеголять перед случайными прохожими разными научными терминами. Раз вздумалось ему пристать на улице к незнакомому молодому человеку с лекцией о пользе гомеопатии. А парень, будучи простым посыльным из мясной лавки, подумал дурное и треснул беднягу профессора свиным окороком по лысине.
Похоже было, что излагаемые Швейком крайне занимательные и поучительные истории не произвели на даму благоприятного впечатления, поскольку она грубо заявила:
– Ну что, служивый, идем в номера, или ты собираешься всю ночь сидеть тут, лакать свою выпивку и пороть чушь?
– Вы совершенно правы, барышня, я сам уважаю деловых людей, – согласился Швейк, залпом приканчивая содержимое бутылки и с некоторым сожалением поднимаясь из-за столика. – Итак, о вашем интересном предложении. Сам я, к сожалению, не могу им воспользоваться, поскольку нахожусь при исполнении служебных обязанностей. Но ежели вас не затруднит прогуляться на квартиру к господину фельдкурату Кацу, при котором я состою в денщиках, то, думаю, дело решится ко всеобщей выгоде, как говаривал старый вршовицкий судья Вейвода, ухитрившись стребовать взятку с каждой из тяжущихся сторон.
Но когда Швейк и «кривая Клара» переступили порог фельдкуратовой обители, по блаженному выражению лица фельдкурата и арсеналу пустых бутылок на столе сразу стало ясно, что тот уже успел изрядно развлечься без чьей-либо помощи. Тем не менее Швейк по всей форме отрапортовал:
– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, барышня доставлена, как вы и велели. Желтый билет я проверил, все в полном порядке.
Однако в силу каких-то необъяснимых причин жрица продажной любви решительно не понравилась фельдкурату. Спьяну он принял ее за баронессу Амалию фон Циммерштадт, даму из «Союза дворянок по религиозному воспитанию нижних чинов», громогласно заявляя, что вовсе не обязан в свободное от службы время выслушивать благоглупости о вечном спасении солдат, павших на полях сражений за государя императора.
– Was fϋr ein Unsinn! Lassen Sie mich in Ruhe, gnädige Frau, – орал он, отчаянно вырываясь из профессиональных объятий Аспазии с Малой Страны. В пылу борьбы у последней слетел с головы рыжий шиньон, обнаружив почти полное отсутствие природной растительности. Воспользовавшись минутным замешательством противницы, фельдкурат сообщил ей: «Пардон, сударыня, мне нужно в туалет», – с каковыми словами скрылся под кроватью. Извлечь его оттуда не представлялось никакой возможности, и оскорбленная в своих лучших намерениях дама вынуждена была наконец отступить. Разъяренная и запыхавшаяся, она обернулась к довольствующемуся ролью зрителя Швейку, темпераментно и с большим чувством изложив ему свои мысли о мужском потенциале духовного сословия в целом и фельдкурата Каца в частности.
– Что поделать, сударыня, – рассудительно заметил Швейк. – На любовном фронте случаются еще и не такие конфузы. Был у нас в Девяносто первом полку капрал Згорный, так он однажды, будучи с дамой, в самый ответственный момент...
Однако менее всего мадемуазель Клару занимала судьба капрала Згорного. Переходя с приятного контральто на пронзительное сопрано, она с угрожающим видом надвинулась на Швейка:
– Чтоб вас обоих разорвало! Отвечай, негодяй, кто мне заплатит за потраченный впустую вечер?! Из-за вас, подлецов, я пропустила визит одного владельца писчебумажного магазина, который всегда расплачивается наличными!
– Не горячитесь так, барышня, не то вместо наличных получите от меня в харю, – попытался утешить ее Швейк. – Хватит с вас десятки, вытащенной из жилетного кармана у господина фельдкурата, и той позолоченной чайной ложечки, которую вы подтибрили со стола и спрятали в свой корсаж. На большее-то вы сегодня все равно не наработали. Сами видите: господин фельдкурат сейчас не в настроении, поэтому, думаю, лучше вам уйти.
В ответ мадемуазель Клара произнесла несколько отрывистых фраз, присовокупив под конец, что ни Швейк, ни фельдкурат вообще не нуждаются в женском обществе: дескать, таким мерзавцам вполне достаточно друг друга.
После отбытия дамы, в сердцах так хлопнувшей дверью, что в прихожей с потолка посыпалась штукатурка, Швейк занялся фельдкуратом и попытался извлечь его из-под кровати. Для этого он призывно постучал стаканом о пустую бутылку. Подобно наивному рябчику, что устремляется на звук охотничьего манка, имитирующего голос дикой курочки, фельдкурат высунул голову из-под кровати и тут же угодил в нежные, но крепкие объятия своего денщика. Однако утихомирить его оказалось не так-то просто, ибо разгоряченное алкоголем сознание фельдкурата продолжало рождать все новые причудливые фантазии. Будучи уложенным на постель и созерцая склонившегося над ним Швейка, он вдруг вообразил себя кем-то вроде мадемуазель Клары, а бравого солдата принял за одного из клиентов.
– Снимайте штаны, красавчик, я вам покажу, что такое petit mort, – предложил он, бесстыдно вихляя бедрами и норовя опрокинуть на себя Швейка. Тот некоторое время старался растолковать фельдкурату его заблуждение, однако приставания последнего принимали все более настырный характер, и в конце концов Швейк решил, что дальнейшее игнорирование столь недвусмысленных требований начальства может быть расценено как нарушение субординации.
– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, я откровенно и во всех подробностях обрисовал вам настоящее положение вещей, – произнес он, деликатно помогая фельдкурату избавиться от жилетки, сорочки и прочих стесняющих его предметов туалета. – Тем самым я снимаю с себя всякую ответственность за дальнейшее развитие событий. Коли командиру угодно воображать себя шлюхой, денщику приходится обращаться с ним как со шлюхой. В сумасшедшем доме доктор Гросмюллер объяснял нам, что окружающим по возможности следует потакать бреду больного. Ежели пациент желает, чтобы его принимали за кого-то другого, то и относиться к нему следует соответствующим образом. Помнится, был среди нас некий Франтишек Быховец из Мыловар, который возомнил себя доберман-пинчером: лаял на прохожих, кусался, искал зубами блох и на каждом углу закидывал заднюю лапу. Пришлось санитарам надеть на голубчика намордник и посадить в отдельной палате на цепь. Каждый должен находиться на своем месте, как говаривал наш капитан Вайскопф, блюя в сортире после очередной разудалой пирушки у полкового командира, – философски завершил свою речь Швейк, после чего принялся аккуратно расстегивать свои форменные штаны.
К приятному изумлению Швейка, фельдкурат весьма основательно вошел в образ и выказал такой профессионализм, которому могли бы позавидовать не только жрицы «Фигового листка», но даже обитательницы «Парижа» мадам Гоусковой. Громко ругаясь по-немецки и по-еврейски, он выделывал под Швейком такое, на что способны лишь опытные проститутки да ошалевшие от многолетнего целибата католические священники. Подстегиваемый окриками начальства, Швейк тоже трудился на совесть, и в ту ночь квартира еще долго оглашалась страстным мычанием фельдкурата вперемежку с бешеным скрипом кровати (мебели, особо дорогой сердцу здешнего домовладельца, ибо на ней почила в бозе его девяностолетняя бабка).
Следующее утро преподнесло Отто Кацу массу сюрпризов. Кое-как продрав глаза, он с удивлением обнаружил рядом с собой мирно похрапывающего бравого солдата Швейка. Отсутствие на обоих брюк и исподнего еще более усугубило его недоумение.
– Швейк! – трагическим голосом произнес фельдкурат, делая безуспешную попытку пошевелиться и чувствуя ужасающую ломоту во всем теле. – Что вы делаете в моей постели?
Храп прекратился, добрые голубые швейковские глаза открылись, и их мягкий свет согрел фельдкурата поистине материнским участием.
– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, вчера вы изволили порядком перебрать, и я всю ночь неотлучно находился подле вас, следя, как бы вы, не дай Бог, не захлебнулись во сне. Лишь на рассвете я позволил себе ненадолго вздремнуть.
– Himmelherrgott... – вздохнул фельдкурат. – Не учинил ли я вчера опять каких-нибудь безобразий, Швейк? В прошлый раз домохозяин предупредил, что еще одна шумная выходка – и нам придется подыскивать себе другое жилье.
– Никак нет, господин фельдкурат, все было тихо и благочинно, как в склепе. Правда, вы случайно разбили фаянсовый тазик для бритья. Жаль, премиленькая была вещица. Впрочем, тазик можно склеить и продать в антикварный магазин под видом французского биде эпохи рококо. Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, знавал я раньше одного антиквара, так он...
– Заткнитесь, Швейк, – простонал несчастный фельдкурат. – Черт побери, мне кажется, я сейчас умру. Странно: обычно по утрам трещит голова, а сегодня почему-то наоборот. Весьма непривычное ощущение: как будто ночью мне в зад воткнули шпиль Страговского монастыря.
– Это все к перемене погоды, господин фельдкурат, – участливо заметил Швейк. – Мой дед, всю жизнь маявшийся ревматизмом, говаривал, что иной раз в сырую погоду не только поясницу ломит, но даже, извиняюсь...
– Швейк, прошу, хотя бы сегодня избавьте меня от вашей дурацкой болтовни! Вставайте и помогите мне одеться. Только что вспомнил, что в двенадцать часов мы должны служить мессу в гарнизонной тюрьме. Der Teufel soll das buserieren! Придется идти пешком: негодяи-извозчики отказываются возить в кредит, а верхом, боюсь, мне сейчас далеко не уехать. Ох, что за адская боль!
– Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, от этой хвори есть одно отличное средство, мне о нем рассказывал годковичский фонарщик Заремба, в прошлом году умерший от геморроя. Берете капустную кочерыжку, хорошенько смазываете ее касторовым маслом...
– Stillgeschwiegen! Сварите-ка лучше грог, – распорядился фельдкурат.
– Zum Befehl, Herr Feldkurat! – ласково отозвался Швейк и, на ходу застегивая штаны, строевым шагом направился в кухню варить грог и предаваться сентиментальным воспоминаниям о бурной ночи с фельдкуратом.
СЛОВАРИК
Himmeldonnerwetter – немецкое ругательство
Was fϋr ein Unsinn! Lassen Sie mich in Ruhe, gnädige Frau! – Что за глупости! Оставьте меня в покое, сударыня! (нем.)
Himmelherrgott – грубое немецкое ругательство
Stillgeschwiegen – Молчать! (нем.)
Zum Befehl, Herr Feldkurat – Слушаюсь, господин фельдкурат! (нем.)
