Слишком много любви
Слишком много любви
Открой все настежь
Слишком много любви
В метрополитене
По колено в крови
Душа летит как лебедь
Слишком много любви
...Сыпалась керамическая плитка со стен, побелка с потолка, пол вставал дыбом, как бешеная лошадь на краю обрыва, и со скрипом-ржанием рушился в провал. Сияя розовым.
Посреди металось на месте нечто огромное и бесформенное, охваченное розовым свечением, тускло пылали багровые глаза, от дикого рева тряслись и рассыпались в крошку стены. Но тем не менее древний бог неуклонно падал в ждущую его пропасть.
Посредине розового крушащегося безумия стояли двое. Светлые волосы одного развевал горячий ветер, и падающие обломки оставляли пятна сажи, крови и ожогов на красивом лице. Но он не обращал внимания ни на себя, ни на хаос вокруг. Все его внимание было приковано к другому, которого он удерживал, крепко и одновременно осторожно, будто фарфоровую скульптуру, прижимая к себе. Второй упрямо пытался устоять на подгибающихся ногах, и сквозь упавшие на лицо растрепанные рыжие пряди иногда поблескивали горящие алым широко распахнутые блуждающие глаза. Припухшие кровоточащие губы лихорадочно шептали:
– Я люблю тебя, Терри... я люблю тебя...
Раскаленный до того, что стал видимым, ветер сорвал их с места и увлек туда, где мир катился в пропасть...
...Они падали в никуда, среди горящих обломков и обрывков, среди града камней и капели вскипающего железа, ломая ставший необычайно плотным воздух, который сердито свистел им вслед. Они падали бесконечно долго, и все это время алые губы повторяли: «Люблю... люблю...», а жемчужно-серые глаза безмолвно твердили то же самое огненно-черным.
А потом они упали на землю, на прохладный, шероховатый и твердый асфальт, который, вопреки ожиданиям, принял их ласково, как застеленная шелком постель. И, не успев осознать, что падение закончилось, снова провалились – на этот раз в сон...
...Часы и минуты, обойдя на цыпочках двоих, лежащих на краю тротуара, в шаге от фонарного столба, ускользнули куда-то по своим делам; и наконец Терри пошевелился и поднял голову от взъерошенных рыжих волос. Огляделся. Поморгал. Еще раз огляделся. Осторожно приподнялся на локте и позвал:
– Реми!
Гамбит что-то пробормотал и зарылся лицом в куртку Терри.
– Реми! – Терри настойчиво потряс его за плечо. Реми недовольно буркнул что-то и открыл глаза. Посмотрел на Терри, снова закрыл и потянулся к нему губами. Терри подумал, решил, что новости подождут, и наклонился к Реми. Креол прильнул к нему, отдаваясь поцелую. Но когда в голове у Терри начало темнеть от недостатка кислорода, он (с огромным сожалением) оторвался от Гамбита, обнаружив, что ловкие пальцы вора уже успели разобраться с доброй половиной его бесчисленных застежек.
– Реми, посмотри, – Терри мотнул головой, приглашая Гамбита отвлечься от пожирания его, Терри, лица ненасытным и влюбленным взглядом и обратить наконец внимание на то, где они находятся.
Двое любовников полулежали посреди улицы, подозрительно напоминавшей Пятую Авеню, за исключением того, что на этой не было ни души. При более внимательном изучении наблюдалось и еще одно различие: здесь было чисто. Не так, как на утренней, свежеподметенной улице даже самого тихого и аккуратного из городков мира. На асфальте, на котором они лежали, не было ни пылинки, ни трещинки; идеально ровными, с острыми углами блоками был выложен бордюр; витрины и окна блестели кристально прозрачными стеклами. Улица выглядела киношно-голливудской или игрушечной – но выполненной с мельчайшими подробностями, за исключением того, что ни малейшего следа грязи и работы времени не было здесь.
– Где мы? Мы победили? – Реми только сейчас вспомнил, что было до того, как он уснул, и короткая дрожь пробежала по его телу.
– Не знаю и, наверное, да. – Терри, глядя, как завороженный, на улицу-игрушку, поднялся с земли и поставил на ноги Гамбита. – Но где все люди?
Реми пожал плечами, нахмурился, потом прикрыл глаза, словно вслушиваясь в неведомое. Вскинул испуганный взгляд на Терри:
– Никого! Я прощупал все в радиусе десяти миль – и никого не почувствовал!
Страх подкрался к душам обоих. Что, если они проиграли? Что, если они – лишь последние выжившие в обреченном на гибель мире? Но в их видениях все было совсем не так...
– Пойдем-ка, – Терри крепко обхватил креола за талию и вскинул вторую руку. Серебряная, как его глаза, нить выплеснулась в свежий, без малейшей примеси выхлопных газов воздух.
Через минуту они стояли на крыше небоскреба и смотрели на раскинувшийся внизу город. Даже отсюда было видно, как он абсолютно, идеально чист. Залитый солнечным светом, город лежал перед ними нераспакованным подарком, манящим взор; но нигде, нигде не было признаков других людей, кроме них самих.
– Мы здесь одни... совершенно одни... – без выражения прошептал Реми, и Терри оберегающе приобнял его за плечи. Внезапное осознание истинности того, что сказал Гамбит, пронзило его ум и душу холодным электрическим ужасом. Одни... совсем одни... в огромном и пустом мире...
Ужас неожиданно сменился мыслью, которая поглотила все внимание Терри. Он пару секунд переваривал ее, а потом на его лице появилось выражение кота, стоящего перед блюдом сливок. Он наклонился к уху Гамбита и проговорил с неподражаемо сексуальными интонациями:
– Одни... в целом мире... Тебе не кажется, что это раскрывает перед нами потрясающие возможности?
Креол перевел на него пустой взгляд, в который медленно вернулось осмысленное выражение. Терри заговорщицки улыбнулся. Реми посмотрел на него, на дальний горизонт, снова на него и облизнулся в предвкушении.
Ты скажешь How much
Я скажу Fuck you
Каждый хочет чужую
Никто не хочет свою
Тем, кто младше меня,
не выбраться из колеи
Хей, поднимите мне веки!
Слишком много любви
Они бродили по миру. В основном нагишом, одеваясь лишь там, где климат был слишком по-пуритански строг, чтобы позволить им разгуливать в костюмах Адама и... Адама? Два молодых короля в безраздельно принадлежащем им мире, они метались из одного его уголка в другой, исполняя свои самые безумные фантазии. Они купались в золоте и драгоценностях, собранных из сокровищниц нескольких европейских держав и ссыпанных в бассейн, а-ля Скрудж МакДак. Они высаживались в дебри тропических лесов в настоящих придворных костюмах семнадцатого века. Они накрыли стол на 64 персоны на вершине Эвереста старинным английским фарфором и потом сбросили его с горы – на исполнение этого замысла им потребовался почти год, но зато с каким восторженным хохотом они пританцовывали на снегу, глядя, как переворачивается вниз по склону стол красного дерева под аккомпанемент бьющейся посуды. А потом упали в снег и занимались любовью, пока снег не побежал ручьями из-под распаленных тел...
Простуда им не грозила – они почти сразу выяснили, что в этом мире, где время, казалось, стояло на месте (вероятно, так оно и было, хотя часы здесь исправно шли), ни одна болезнь к ним не цеплялась, а раны заживали быстрее, чем успевал увидеть глаз. Здесь не было разрушения – этим и объяснялась чистота, царившая повсюду. Листва не опадала; стекла не бились; не крошился камень, и неоткуда было взяться пыли. Еда в безлюдных магазинах и ресторанах не портилась и оставалась вкусной и горячей спустя много дней после приготовления. И когда они к полудню следующего дня начали спуск с горы, то на полдороге наткнулись на перевернутый стол и разбросанные вокруг, но тем не менее целые чашки и тарелки. Они сами были бессмертны в этом мире, но еще не успели этого осознать, и потому спешили жить, упиваясь своей свободой.
Конечно, самые их безудержные фантазии были связаны с сексом. Все что угодно – от трепетной нежности до неисполнимой грезы садомазохистов (новоприобретенное бессмертие раскрывало перед ними безграничные возможности игр с болью-удовольствием). Где угодно – в зеленых садах Версаля, на колосящемся золотом поле, да хоть на алтаре собора Петра и Павла в Ватикане (Le Diable Blank и клон, созданный по образу и подобию непонятно кого и, по мнению многих отцов церкви их родного мира, не наделенный душой, вряд ли наскребли бы на двоих столько веры, чтобы счесть это богохульством, даже если бы захотели).
Или, например, в Овальном кабинете Белого Дома в Вашингтоне...
– Па-баммм! – пропел Реми, распахнув створки дверей и замерев в проеме, вытянувшись на цыпочках, вскинув руки к потолку в торжественном жесте. – Вот мы с тобой и в святая святых – комнате, где состоялся (или не состоялся) самый известный минет в истории человечества.
– Насчет известности не скажу, но лучшим он определенно не был. – Терри нагнал Гамбита, обвил руками его талию и слегка прикусил загорелое голое плечо.
– Думаешь?
Терри промычал что-то невнятное. Реми дернул плечом, пытаясь освободиться от острых зубов. Терри зарычал.
– Эй! Ты паук или собакаа...аах! – Губы и зубы Терри переместились к точке за ухом Гамбита, имевшей прямую беспроводную связь с его мозгом, немедленно ухнувшим в озеро удовольствия, и пахом, где заплясали мотыльки. Креол извернулся в руках любовника и впился в его губы.
Шатаясь и путаясь в собственных ногах, они добрели до стола. В конце концов Терри оказался прижатым к твердому краю. Реми слегка отстранился от него, прогнувшись в талии, так что его пульсирующая эрекция все так же терлась о не менее напряженный и уже сочащийся влагой член Терри. Руки их, с переплетенными пальцами, опирались на крышку стола. Гамбит чуть сощурился и скользнул вниз вдоль тела Темной Сети, так, чтобы его член прочертил влажный след на плоском животе креола... груди... шее... пока не оказался у блестящих пурпуровых губ. От открывавшегося ему сверху вида Терри сдавленно ахнул и запрокинул голову, тяжело опираясь на стол. Реми улыбнулся, выпутал свои пальцы из плотного сплетения с пальцами Сети и пробежался ими по всей впечатляющей длине его члена.
– Что скажешь, Терри? – промурлыкал он. – Докажем этим стенам, что и мы не лыком шиты?
– Если будешь много болтать, рыжий... – Терри не успел закончить фразу: остренький язык креола коснулся его головки, коротко, будто ужалил. Спрятался в рот. Помедлил и ужалил снова, теперь чуть ниже. Еще... еще... Тонкие пальцы ни на секунду не прекращали свою игру.
– Да... да-а, рыжий... Реми... пожалуйста...
Гамбит прервал свою деятельность, глянул вверх, на запрокинутое изнемогающее лицо любовника, хмыкнул: «Слушаюсь, мистер Президент, сэр!» и взял его в рот. Глубже, глубже... пока не зарылся носом в светло-золотистые завитки волос.
– Ооо... Реми... – Терри содрогнулся от удовольствия, протянул руку, чтобы сильнее прижать к себе рыжую голову... Но передумал. Вместо этого он жестко взял креола за плечи, заставил подняться с колен и закрыл ему рот жадным поцелуем, заставив того потерять чувство реальности.
Вынырнув из поцелуя за порцией воздуха, Реми обнаружил, что лежит на столе и стонет под прикосновениями Терри, стоящего между его раздвинутых ног. Гамбит немедленно обвил этими бесконечными ногами талию Темной Сети и приглашающе приподнял бедра...
– Мммм... ааах! Терри... Терри! О, cher!
Терри входил в него очень медленно, растягивая сладкую пытку до бесконечности. Бессвязное бормотание креола кружило голову, коготки впивались в гладкую кожу узких бедер... Реми умолял его:
– Глубже... s’il vous plait, глубже... T’encule-moi! T’encu... о-о, Терри, mon amour, mon coeur...
Наконец он почувствовал себя заполненным, до конца, целиком. Он бы хотел оставаться так вечно – но Терри неожиданно резко двинулся обратно, выйдя из него почти полностью, и вбил себя обратно одним почти грубым движением. Гамбит хрипло застонал от удовольствия и обхватил плечи Терри, оставляя красные полосы от ногтей на его спине.
– Глубже... Терри! Быстрее... mon Dieu... Терри!!! ТЕРРИ!!!
Два тела двигались в одном ритме, и в одном нервном, лихорадочном ритме бились их сердца, как будто и сердце у них было одним на двоих; как будто они оба были просто одним пульсирующим сердцем. И пламя общего, разделенного на двоих и тем умноженного вдвое оргазма сожгло их.
Когда они восстали из пепла, оба лежали на полу, на мягком ковре, все еще одно целое. Переведя дыхание, Терри осторожно выскользнул из Реми, и тот испустил разочарованный вздох, расставаясь с блаженным чувством заполненности. Наконец креол повернул голову.
– Такого эти стены точно никогда не видели.
Терри молча кивнул.
– Вам понравилось, мистер Президент? – шутливо поинтересовался Реми.
– Я в восторге, мисс Левински... или как вас величать?
– Ну уж точно не «мисс Левински»! Рот у нее, может, еще и ничего, но все остальное...
– Да-а, пожалуй, ты прав, – протянул Терри, представив Монику и рядом с ней Реми. Фыркнул, посмотрел на растянувшегося на полу креола... и неожиданно сел, обхватив руками колени.
– Терри?
– Я вот подумал, Реми... ведь на самом деле эти стены, скорее всего, никогда никого не видели. Кроме нас с тобой. Понимаешь? Ни-ко-го. Мы – первые, кто оказался в этом мире... и, боюсь, последние. Я не знаю, что это за место, но мы здесь – навсегда. И я никак не могу понять, плохо это или хорошо? Это награда – или наказание?
– Я не знаю, Терри. – Реми, почувствовав его состояние, прижался к нему сзади, уткнулся носом в ложбинку между плечом и шеей, и Терри постарался изгнать тоску из души. Вроде бы получилось.
Апостол Павел
Апостол Фома
Спорили друг с другом
Что такое тюрьма
Один был снаружи
Другой внутри
Победила дружба, их обоих распяли
Слишком много любви
Узорная сеть раскинулась между двумя башнями Всемирного Торгового Центра (здесь они стояли нетронутыми) на уровне верхних этажей. Издалека она должна была выглядеть, как прозрачное кружево паутины между двумя травинками, с черной точкой крошечной пойманной мушки в середине. Так оно, собственно, и было, не считая того, что нити этой паутины были толщиной в руку, а мухой в центре – человек.
Обнаженный, неспособный даже голову повернуть – нити вплелись сединой в рыжие волосы, серебряным обручем легли на лоб, – Гамбит блаженно щурился в ответ на нахальные поцелуи вечернего солнца.
– Какая восхитительная муха. Так бы и съел. – Терри по-турецки уселся рядом на густом переплетении сети, поерзал, устраиваясь поудобнее, – паутина завибрировала.
– Съешь. – Гамбит приоткрыл один глаз, бросил на Терри игривый взгляд и снова зажмурился.
– Вот бесстыжая муха. Рыжая-бесстыжая. Интересно, бывают рыжие мухи? – задумчиво сказал Терри, глядя вдаль.
– Как видишь, бывают. И, смею тебя уверить, они оооч-чень вкусные. – В подтверждение своих слов Реми потянулся всем телом, насколько позволяла паутина.
– Да? – Терри с наигранным недоверием смерил Гамбита оценивающим взглядом. – Какой-то ты тощий...
– А кто из меня все соки высосал, паучара? – возмутился Реми.
– Я? – Брови Терри взлетели на лоб. – Правда? Ну, раз так... может, я еще пососу?
К концу фразы голос его стал низким, в нем появились интонации, от которых у Гамбита кровь прилила к низу живота.
– Ммм...
Терри принял это как согласие. В следующее мгновение он уже стоял на коленях между широко раздвинутыми длиннющими ногами Реми, остренькие коготки царапали нежную кожу на внутренней стороне бедер креола. Тот вцепился в нити, паутина задрожала и начала плавно раскачиваться вверх-вниз по широкой амплитуде.
– Ммм!
– Ммм? – поинтересовался Терри и легонько потерся щекой об уже гордо поднявшийся член креола, который от этого мгновенно увеличился в размерах.
– Ммммм!! – полутребовательно, полупросительно простонал Реми, влажно блеснула полоска белых зубов, прикусивших губу. Терри усмехнулся и воздушно, мягче дуновения ветерка, поцеловал чувствительную головку.
– Мммм!.. – чуть увереннее.
Ласковые губы проложили тропинку поцелуев к основанию, к красно-золотым кудряшкам.
– Мммм... – умоляюще.
К губам присоединился язык, протанцевал от основания обратно к головке, повторяя рисунок набухших вен.
– Мммммм!!! – восторженно.
– Что новенького скажешь? – спросил Терри и, не дожидаясь ответа, охватил губами головку.
– Оооо! – Гамбит содрогнулся всем телом, паутина заходила вверх-вниз все сильнее.
– Вот так-то лучше, – пробормотал Терри и, прикрыв глаза, начал постепенно вбирать креола все глубже в себя, вслушиваясь в стоны, вскрики и бессвязные требования на английском и французском, наслаждаясь блаженными судорогами беспомощной «жертвы».
Реми трепыхался в путах, послушный умелому рту Терри, пока наконец не выгнулся дугой навстречу первым волнам острого, почти невыносимого удовольствия. Как всегда, щиты рухнули, выплескивая лично его, Гамбита, небо в алмазах на Терри...
И тут, на пике оргазма, Гамбиту стало скучно.
Ему, половому гиганту со стажем, для которого секс был необходимее, чем еда и воздух, стало скучно. Облака экстаза еще туманили мозг, но Реми словно стоял где-то в стороне от них, и ему было совершенно наплевать на оргазм, и на секс вообще, и на секс с Терри (любимым, обожаемым, дороже-всего-на-свете Терри, который где-то бесконечно далеко произнес задыхающимся немного голосом: «И впрямь вкусная муха!») в частности, и на самого Терри, и на себя. Единственное, чего ему еще хотелось, – это взорвать к чертовой матери дурацкую паутину вместе с не менее дурацкими небоскребами и всем этим дурацким прилизанным миром и падать, падать, падать в открывшуюся под ним бесконечную бездну... среди горящих обрывков и обломков... среди града камней... под свист и шипение ветра, больно хлещущего тело...
Терри, вынырнувший из чужого экстаза раньше Реми, очень удивился, когда креол без всякого его участия забился в повторном оргазме. А потом ему стало все равно.
Ему стало скучно.
А я парень хоть куда, у меня кольцо в ухе
У меня на груди два соска
Удались от меня, мученье
Удались от меня, тоска
– К дьяволу!!
Колода за колодой летит с крыши одного небоскреба в стену другого. Шипит от боли разрезанный светящимися розовым картами воздух. Двое на крыше ждут, затаив дыхание. Вот сейчас, сейчас заряженные карты встретятся со стеной, прогремит взрыв, эквивалентный эн тоннам тротила, здание сотрясется до основания, полетят осколки, обломки развороченных перекрытий, дым повалит из отверстия, скрывая от глаз вскрытую грудную клетку небоскреба, а потом блестящий чистыми окнами гигант задрожит и начнет медленно-медленно рушиться, этаж за этажом, засыпая все вокруг мусором, колотым кирпичом, битым стеклом, плавленным искореженным металлом...
Карты ткнулись в зеркальное стекло, сверкнули, погасли и полетели безобидными кусочками бумаги вниз, на улицу, где не было и никогда не будет пыли.
– Merde... – в бессильной злобе прошипел Гамбит и сердито стряхнул с плеча руку Терри. Клон пожал плечами, посмотрел на гранатомет, который держал в другой руке, и разжал пальцы. Оружие с тяжелым стуком упало на бетон.
– Я так больше не могу! – Реми с ненавистью смотрел на небоскреб, повинный только в том, что он никак не хотел рушиться. Подхватил с парапета нераспечатанную колоду, рванул обертку, выдернул карту, сжал в пальцах. Карта послушно засветилась, но когда он разжал пальцы, тут же погасла и мягко спланировала на землю. Креол зарядил другую, третью...
– Успокойся. Все равно ничего не выйдет, – безэмоционально бросил Терри. Гамбит обернулся, будто ожидал этих слов:
– Не смей так говорить! Я своего добьюсь! А тебя... я тебя ненавижу! Ненавижу! – с этим воплем, больше похожим на вой разъяренной кошки, он бросился на любовника, целясь растопыренными пальцами ему в глаза.
Терри зажмурился, но даже не отстранился, пока ногти креола безрезультатно скребли его лицо. Реми перестал царапаться и принялся молотить его кулаками. Клон сгибался под прицельными ударами – по почкам, в пах, в солнечное сплетение, – но боли не чувствовал. Ни физической – даже когда Реми повалил его на землю и начал охаживать ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки, ни моральной – от того, что его избивает его возлюбленный креол, твердя при этом: «Ненавижу! Ненавижу...» Ему было все равно.
Так же внезапно, как и напал, Гамбит отпрянул от свернувшейся на бетоне жертвы. На позолоченной загаром коже Терри не было ни царапины, ни кровоподтека – ни одного следа того, что на него только что обрушился град ударов, от которых пара-тройка «быков» скончалась бы, не приходя в сознание. Реми окинул яростным взглядом того, ради которого был готов своими руками прикончить всех друзей-иксменов и остальное человечество, и с разбегу кинулся с края крыши вниз.
Терри проводил его пустым взглядом и даже не изменил позу.
Он еще полежал так с минуту, а потом чувства вернулись на место, и он птицей подлетел к парапету, свесился с него, высматривая Реми на пустынной улице. Сердце скатилось в пятки, не то уравновешивая остальное тело, по пояс перегнувшееся через бетонный край, не то от страха, что сейчас он может увидеть вместо Гамбита кровавую лужу на асфальте...
Креол сидел на тротуаре, там же, где приземлился. Обхватив руками колени, глядя в одну точку. Терри перемахнул через парапет и через пару секунд свиста в ушах и приятного головокружения уже стоял рядом с ним на коленях.
– Реми... рыжий...
– А, ожил...
Терри протянул руку; креол дернул плечом, будто отгоняя назойливое насекомое.
– Я так больше не могу... – жалобно повторил он.
– Ничего, рыжий. Ничего. Переживем...
Гамбит засмеялся – каким-то чужим, режущим слух смехом с истерическим всхлипом в конце.
– Переживем. Здесь мы переживем все, что угодно. Мы же вечные... Все здесь вечно, Терри. И никогда не меняется.
– Реми...
– Слышал, что я кричал там, наверху? Что я тебя ненавижу? Это правда, Терри. – Гамбит даже не повернул голову, чтобы посмотреть на изменившееся лицо Темной Сети. – Я тебя ненавижу и люблю в одно и то же время. И это навсегда – потому что в этом дурацком мире ничего не меняется и ничего не проходит.
Терри молчал, не зная, что сказать.
– «Мы в ответе за тех, кого приручили...» – после паузы произнес Реми. – Ты приручил рыжего лисенка, Терри; докажи же, что несешь за него ответственность. Отпусти меня...
Терри смотрел на тонкий профиль на фоне серой стены, на волнистую копну волос, рассыпавшихся по гладкой спине с цепочкой острых позвонков, и понимал, что и сам хочет того, о чем его просит креол. И, торопясь успеть прежде, чем скука вернется и он не сможет уже ничего хотеть, он сказал:
– Иди, рыжий.
Долгую, растянувшуюся на века секунду Реми сидел, не меняя позы, не двигаясь, словно не услышав слов Терри. Потом встал – будто пружина распрямилась – и пошел прочь, в буквальном смысле куда глаза глядят. Ничего не сказав. Не обернувшись.
Среди ночи на палубе
Все море в крестах
Мы дети подземелья
Мы увяли в кустах
Ягода-малина Газпром, Эмтиви
Дорогу санитарам леса
Слишком много любви
Кресло-качалка стояло в центре Красной площади. В нем, согнув одну ногу в колене и накручивая на палец золотистый локон, сидел Терри и следил за стрелкой курантов. Ему было скучно – не той скукой, которой, как дурной болезнью, наградил их обоих этот проклятый подарочный мир, а простой, человеческой.
Немного хотелось, чтобы здешняя скука вернулась. В ней, словно проступая сквозь туман, то пряталось, то вновь показывалось неземное наслаждение – то ли воспоминание, то ли фантазия о неудержимом падении-полете в никуда, скручивающее тело болезненным восторгом... Но в последнее время туман становился все гуще, а восхитительное падение – все реже.
Странный звук коснулся его слуха, заставив поднять голову к безоблачному небу. Где-то вдалеке стрекотал вертолет. Звук приближался, пока над краснозвездными башнями не замаячил силуэт аппарата. Вертолет закружил над площадью, от него отделилась маленькая фигурка и стремительно понеслась вниз, увеличиваясь в размерах и превращаясь в рыжеволосого креола. Он достиг земли, прокатился по булыжникам и остановился. Вертолет, оставшись без управления, потыкался в разные стороны и ухнул куда-то за Москву-реку.
Гамбит стоял на четвереньках, тряся закружившейся головой, а когда Кремль перестал изображать карусельную лошадку и он попытался выпрямиться, оказалось, что его руки и ноги плотно приклеены к мостовой серебристой паутиной.
– Чем обязан вашему визиту? – раздался скорее шутливый, чем сердитый голос у него из-за спины (или, точнее, из-за вздернутой в воздух маленькой аккуратной задницы).
– Добрый день, – ворчливо ответил Реми, изгибаясь, чтобы посмотреть на Терри, и одарив его ослепительной улыбкой. Клон обошел его и присел на корточки:
– День добрый. С чем пожаловал?
Реми прикрыл красно-черные глаза и запрокинул лицо, подставляя Терри пунцовые губы. От этого Темная Сеть отказаться не мог никогда. А в ходе поцелуя все лишние вопросы отпали сами собой.
– Терри... – томно простонал Гамбит, когда клон отлепился от его губ и, полусогнувшись, опять пошел вокруг него, по дороге проведя коготками по бархатной, выгибающейся навстречу спине. Он занял привычное место позади Реми, теплые ладони заскользили по телу креола: одна, с выпущенными коготками – от шелковых волос и сильных плеч к круглым упругим ягодицам и обратно, другая нашла сосок, пальцы закружили около него.
– Терри! – позвал Реми, поворачивая голову, и Терри наклонился к нему, целуя, покусывая и снова целуя чувствительные точки на шее, прижимаясь всем телом; коготки втянулись, и мягкие подушечки, нырнув под живот креола, пробежали по его твердеющей плоти. Гамбит снова застонал, и внезапно на Терри хлынула волна возбуждения из-за опущенных эмпатических щитов. Гамбит редко делал это в начале, позволяя любовнику самому дойти до экстаза, но сейчас клон чувствовал переполняющее его нетерпение. Он подчинился присвоенному чужому желанию, в последний раз впился в шею креола – «От засоса не осталось и следа, еще один недостаток этого мира», – со вздохом подумал он, – и вот его пальцы раздвинули ягодицы Гамбита, скользнули внутрь, в горячее, плотное и еще слишком сухое отверстие. Терри снова потянулся губами к спине креола, собираясь еще немного продлить прелюдию.
– Сейчас... maintenant... – Гамбит умоляюще глянул на него через плечо, и Терри сдался (без особого сопротивления). С сдавленным затяжным вздохом сквозь стиснутые зубы он плавно и быстро вошел в Реми.
– Ааарррхххх!.. – Гамбиту было больно и потрясающе хорошо. Он подался навстречу Терри, нанизывая себя на его член. Руки клона вернулась на прежнее место, задавая ритм движений.
– Ррреми... – то тихо, то громко мурлыкал Терри в такт, и креол вторил ему:
– Да... oui... Терри...
Они кончили одновременно, два оргазма столкнулись и всплеснулись фейерверком, брызгами взорванного солнца. Когда рассеялась теплая темнота в глазах, Терри протянул руку и освободил Реми от паутинных пут. Креол немедленно повернулся к нему, обнял – с запястий свисали серебристые рваные манжеты, – закрыл рот поцелуем.
Они спешили получить все, что могли, пока не вернулась скука.
Я сидел в пещерах, пытался найти безмятежность
Блуждал по трубам, как вода в душевых
Но куда бы я ни шел, передо мной твоя нежность
Я тоскую по тебе, как мертвый тоскует по жадности крови живых
Рыжие волосы круглым нимбом обрамляют загорелое лицо. Потрескавшиеся губы сомкнуты, мерно раздуваются тонкие ноздри, мерно поднимается и опускается грудь. Черно-красные глаза смотрят, не мигая, на полуденное южное солнце. Шуршат и плещутся изумрудные волны.
Гамбиту скучно.
Он лежит так уже много лет, засыпая с последним лучом солнца и просыпаясь с первым, почти не меняя позы. Кровь так же катится по жилам, и даже кошмары не тревожат его по ночам. Раньше он боялся царящей в них нежеланной боли, боялся чужой смерти, пережитой как своя, боялся своей памяти, замкнувшейся лентой Мебиуса. Но лента разомкнулась, и он забыл, как ощущается смерть, она ушла даже из грез о полете-падении, приходивших когда-то, в начале, вместе с пустым туманом. И это тоже скучно.
Он смотрит изнутри и одновременно будто бы со стороны на себя, полузасыпанного выцветшим добела песком пляжа, между дугой ослепительной зелени и дугой ослепительной лазури, на красивое лицо без выражения, и морщится, чувствуя, как внутри, там, где бьется сердце, то разгорается, то пригасает красно-розовое пламя.
Реми знает, что это пламя когда-то – несколько сотен лет назад – было смыслом его существования. Он мчался по жизни, которая тогда была удивительно короткой и конечной, неся в себе, как в сосуде, трепещущий огонек. Он метался от одного человека к другому – тогда их было много, бесконечно много, – и искал в их душах пищу для грозящего погаснуть пламени. Это было несложно – они сами летели к нему, как мотыльки на свечу, видя свет, мерцающий изнутри. А если мотылькам хватало разума, чтобы не приближаться к нему, – он сам бросался к ним раздутым ветром языком пламени, сжигая, обращая души в тусклый пепел; и пламя сыто шумело в груди.
Теперь огню больше не нужна пища. В нерушимом мире ему не грозит гибель, и он горит ровно, подрагивая в такт медленному биению сердца Реми.
Вокруг него бродят прозрачные фигуры. Неспешно прохаживаются туда-сюда; иногда останавливаются рядом, смотрят на него с высоты своего роста. Иные опускаются на песок, смотрят туда же, что и он; моргают, жмурятся, протирая слезящиеся глаза. Реми все равно. За семьдесят восемь лет он привык глядеть на солнце.
Некоторые из слоняющихся по пляжу подходят чаще других, нависают, становятся между ним и изжелта-белым диском. Женщина с белой прядью в каштановых волосах; мужчина с серебряной кожей; еще одна женщина, блондинка. Тогда он вглядывается в их лица, пытаясь увидеть глаза. Но вместо них из пустых глазниц ему подмигивает солнце.
Другие обходят его стороной, лишь изредка, раз в несколько лет, они оказываются между ним и ультрамариновым небом. Но и у них вместо взгляда – жгучие лучи.
Это те, кого когда-то сожгло красно-розовое пламя. Они стали его частью и никогда не покинут его носителя: ни на раскаленном пляже, ни в прохладных чертогах Тадж-Махала, увешанных и уставленных величайшими шедеврами гениальных художников, ни на смотровой площадке Эйфелевой башни. Реми не против. С ними или без них – ему одинаково скучно. Но так он по крайней мере иногда задумывается, пытаясь вспомнить цвет их глаз. Не получается.
Иногда ему кажется, что он сходит с ума по длинной-длинной лестнице, ведущей вниз, к краю чего-то, а дальше будет сладкое падение в бесконечность. Но лестница хитро изворачивается пространством Эшера, и он скатывается по ней вверх, к сияющему солнечному диску.
Ветер гонит песок сквозь призрачные фигуры, засыпая неподвижное тело. Песчинки путаются в ярко-рыжих прядях, дрожат в развернутых кверху ладонях, в ямочке между ключиц, вокруг распахнутых глаз. Когда ветер, забывшись, начинает сыпать песок ему в глаза, Реми медленно освобождает правую руку и стряхивает его с лица – чтобы не мешал смотреть на солнце.
Жемчужно-серый песок вечернего пляжа напоминает ему единственные глаза, которые он помнит. Глаза человека, который, он знает, сидит сейчас где-то среди укутанных долгой ночью льдов Антарктики, сжимая в кулаке комок снега. Снег не тает в теплой ладони. И от этого Терри скучно. Он тоже идет по лестнице, ведущей к небу. В его сердце тоже горит пламя, зажженное там Гамбитом.
Весь мир-игрушка, застывший навсегда, объят красно-розовым пламенем. Оно трещит, не находя себе выхода, и осыпается пеплом.
Скучно.
Слишком много любви
Слишком много любви
Подними глаза к небу
Слишком много любви
То летят самолеты
То поют соловьи
Одно маленькое сердце
Так много любви
Маленькое сердце
Так много любви
Одно сердце
Так много любви
Одно сердце
Так много любви
