Дом на Гриммольд-Плейс, 12 пустынен и тих. Он всегда был таким, с самого дня постройки. Залы хранят эхо шагов всех владельцев, начиная с первого Блэка, переступившего его порог. Давно это было, но уже тогда дом Блэков слыл Благороднейшим и Древнейшим, и слова эти красовались над входной дверью и над гербовым щитом в холле, и над генеалогическим древом, ветвисто раскинувшимся на стене.

Тогда дом на Гриммольд-Плейс был молод. А сейчас он стар и привык считать, что древняя надпись относится к нему в той же мере, что и к роду, владеющему им. Это он – Дом Древнейший и Благороднейший.

Шаги незваных гостей, заполонивших его, тонут в отзвуках шагов тех, кто ходил здесь прежде. Их голоса вязнут в шепотах, вечно звучащих из углов. Они теряются в его коридорах, на них веет жутью из провалов дверей. Дом усмехается.

Ремус Люпин покачивает палочку на ладони. Он знает, как избавиться от боггартов, притаившихся в шкафах и сундуках, и как справиться с пауками-страхолюдами, насылающими кошмары на спящих под этой крышей. За годы странствий он встречался и с Дуйнне-Ойе, буянившим в метеорологическом центре, и со склеротичным сфинксом, который ел даже тех, кто отвечал на его загадки, потому что забывал, какой вопрос задал, и с забредшим неведомо откуда в шумный мегаполис застенчивым неуклюжим брауни. Однажды он даже спас асри от желавших добра несчастному созданию ребятишек. Но здесь, на Гриммольд-Плейс, он оказался в окружении. Дом словно притягивает всю нечисть в округе. «Здесь бы уроки Защиты проводить, – думает он без улыбки. – Этот дом сам – нечисть. Как можно обезвредить нечисть, находясь в ее чреве?» Он не знает.

Люпин бродит по Дому, задумчиво склоняя на разные лады «прОклятый» и «проклЯтый». Гоняет мелких кусачих жукомышей-вампиров из укромных норок. Дому от его усилий щекотно. Дом встряхивается, струит пыль с потолочных балок ему на голову – не по злобе, так, для порядка. Его забавляет нелюдь, заведшийся в его стенах, наивно считающий себя человеком. Чтобы нелюдю не было так одиноко, он приносит ему отзвуки криков миссис Блэк и запахи стряпни, разведенной нахальной непрошенкой на кухне.

Иногда нелюдь, усталый, садится в какое-нибудь пыльное старое кресло, предварительно проверив, не отрастило ли оно щупальца-присоски, и смотрит в занавешенные окна или на бесцветные от пыли и старости гобелены. И, вдохнув поглубже спертый горчащий воздух, рассказывает тихим монотонным голосом:

– Все считали, что нас было четверо. На самом деле – трое и один. Джеймс, Сириус, Питер – и я. Потом оказалось, что на самом деле нас было два, один и один. Но это потом. А тогда я оставался одним, иным, и казался им крутым и прикольным, наверное, – это когда они уже узнали мою тайну. Сначала-то я был просто полезным. Джеймс мог просмотреть текст наискосок, чтобы наплести что-нибудь сносное, а точные науки вроде Зелий он не уважал. Сириус от него не отставал. Но даже таким молодцам иногда нужно писать тесты, а в тестах на одной смекалке не выедешь. А я учил.

Помню, где-то во втором семестре первого года Фаццини, наша тогдашняя тетя-ЗоТя (добродушнейшая была женщина, мир ее праху, подвернулась под лапу взбесившемуся дракону на фестивале 86-го в Румынии), устроила нам тест по внеклассному чтению. У нее была такая фишка: она в начале года давала список дополнительной к учебнику литературы. Никто ее, естественно, не читал, кроме пары-тройки заучек, в число которых входил и ваш покорный слуга.

Как только объявили о тесте, Джеймс и Сириус махнули на него рукой, мол, все равно за ночь не выучить, так чего и стараться. А заучки пошли в библиотеку в спешном порядке дочитывать то, что не дочитали. Я и Снейп пришли туда, когда почти все книги уже разобрали, – я забыл список в башне и возвращался, а почему он опаздывал, не знаю, но вид у него был взъерошенный и не без остатков воинственности.

Некий упомянутый в списке том, толщиной в половину тогдашнего меня, достался нам один на двоих. Шрифт там такой, что проще сразу ослепнуть, – но деваться было некуда. Снейп честно терпел мое чересчур близкое по его меркам соседство до отбоя и даже после, потому что закончить мы не успели, а уходить первым я лично не хотел просто из принципа. Он, подозреваю, тоже. В общем, когда книжища закончилась, я уже час как клевал носом и букв не видел.

На тесте я сидел сзади Джеймса Поттера. И он ко мне оборачивался. И я ему отвечал – а чего ж не ответить? В результате он набрал больше всех баллов. Снейп оказался вторым. Пока он водил носом по своей работе, выискивая, где он там чего недобрал, Джеймс повернулся, хлопнул меня по плечу и поблагодарил. Снейп хмыкнул и съязвил, мол, «а в одиночку написать было слабо?» (Язвил он тогда еще по-детски, но фирменные интонации угадывались.) Джеймс ему что-то ответил – может, словами, а может, сразу пеналом по башке. Их диалоги за все семь лет так похожи один на другой, что в голове у меня перемешались.

Я тогда по баллам вышел шестым или пятым.

* * *

Гарри – руки в карманах, дума на челе – прошагал мимо пискнувшей и попытавшейся прикрыться Лаванды и бухнулся на свою кровать, закинув ноги в растоптанных ботинках на спинку.

– Поттер! – запоздало взвизгнула Лаванда, спешно застегивая блузку не на те пуговицы. – Стучаться надо!

– Запираться надо, – буркнул Гарри. Извлек руку из кармана, посмотрел на часы и засунул обратно. Лаванда безуспешно пыталась, не вылезая из-под одеяла, дотянуться с кровати Симуса, на которой она расположилась, до кровати Рона, на которой расположилась ее юбка.

– Ну и скотина же ты, Поттер, – Финниган продемонстрировал кулак. – Набью я тебе когда-нибудь морду, ох, набью...

– И что за манеру взяли – днем трахаться? – раздумчиво спросил Поттер у балдахина кровати. Балдахин промолчал. Он знал, что подросткам плевать на манеры, они способны трахаться днем, утром, вечером и в сумерки. Ночью тоже, но ночью проблематичнее, потому что отбой никто не отменял.

Балдахин знал многое. Как это ни банально, он мог бы дорисовать Кама-Сутру, если бы умел рисовать. Впрочем, такого желания у него никогда не возникало, зато возникало другое, заветное: перебраться в спальню старой девы. Он испытывал к старым девам глубокую и искреннюю (хотя и заочную) симпатию, потому что они, по его сведениям, спят одни, в длинных ночных рубашках и моют на ночь ноги.

– Симус! – Лаванда негодующе дернула одеяло. – Слезь с него, наконец!

– Да ладно тебе, Лав, чего суетиться, – безразлично сказал Гарри. – Что я, голых баб не видел?

– Набью я тебе морду, Поттер... – без особого энтузиазма повторил Симус, вытягивая из-под себя одеяло. Лаванда влезла в обретенную юбку и уселась на кровати, выпрямив длинные ноги. Гарри скосил глаза, измерил их взглядом (дважды – видимо, для верности) и сообщил:

– У тебя на ноге синяк.

– Где? – всполошилась Лаванда. Синяк обнаружился чуть повыше колена. – Финниган! Свинья! Лапищи свои распустил! В чем мне теперь ходить? Макси уже сто лет как не в моде!

Гарри вздохнул и закрыл глаза. Симус бормотал что-то в оправдание.

– Гарри.

– М-м-м?

– Гарри!

– Что, Финниган? – вяло рявкнул Гарри.

– Э-эт-то не я, – отчего-то заикаясь, ответил Симус. Гарри открыл глаза и повернулся. Симус и Лаванда с перекошенными в одну сторону лицами пялились на смятое одеяло, из-под которого неслось:

– Гарри! ГАРРИ!

– Гарри, сделай что-нибудь, – прошептала Лаванда.

– Почему я? – шепотом же возмутился Гарри.

– Ты герой или где? – Симус сделал круглые глаза. – И вообще, оно тебя зовет.

Не вполне уверенный в весомости этих причин, Гарри все же сполз с кровати и с палочкой наперевес подкрался к источнику голоса. Потыкал палочкой в складки одеяла.

– Гарри! – надрывалось оно.

– Ч-что? – спросил Гарри.

– ГАРРИ! – возликовало оно. – Где ты? Я тебя не вижу. Это я, Сириус!

Ничего не понимающие Симус и Лаванда две секунды созерцали Гарри Поттера, застывшего соляным столпом и взирающего на одеяло, после чего упомянутое одеяло накрыло их с головами, а Гарри, вцепившись в пойманное из воздуха зеркальце, начал орать:

– Сириус! Сириус! Ты живой! Где ты? – и прочие подобающие случаю эмоционально насыщенные, но малоинформативные фразы.

– Я нечаянно, я не хотела, я только губы накрасить, а оно на тумбочке, я нечаянно... – лепетала Лаванда, прижимаясь к Финнигану. Симус смотрел на Гарри и машинально отбрасывал липшие к лицу Лавандины волосы.

* * *

– То купе было последним. И в нем сидел один мальчишка – тоже первогодка, он сверкнул черными глазами из своего угла у окна так сердито, что садиться в это купе мне мгновенно расхотелось. Но остальные я уже прошел, и возвращаться было неловко. Так что я вошел и пристроился у двери, подальше от него. Мальчишка испепелил меня взглядом и уткнулся в толстенный золотообрезный фолиант. Профиль у него был... выразительный.

Мама говорила, что я должен быть приветливым и общительным. Что незачем чураться людей. Что я такой же, как все, и вести себя должен соответственно. Я старался, честно. Я даже дал себе слово, что сяду в купе, где будет много народу, и буду со всеми разговаривать. Но когда первая же тяжелая дверь отъехала в сторону и моему взору предстали две хихикающие девицы и развлекающий их парень, честное слово кануло туда, где находит бесславный конец большинство честных слов, кроме тех, на которых держится мир, – в Лету. В результате я оказался в купе с сердитым молчуном и имел нерадужные перспективы на ближайшие несколько часов.

Однако ближе к отправлению соседей у нас прибавилось. Рослый парень, буркнув «н’з’нято» скорее утвердительно, чем вопросительно, бухнулся на сиденье напротив, подпер дверь ногой и принялся высматривать кого-то в коридоре. Пару раз к купе, видимо, приближались желающие, потому что парень сурово выкрикивал: «Занято!» Наконец, уже когда поезд тронулся, в дверях показалась девушка в длинном красно-золотом шарфе. Парень убрал ногу; девушка устроилась у окна и отвернулась. Парень изобразил, что читает книжицу в ярком переплете, но смотрел на самом деле на девушку чаще, чем на страницы. А я рассматривал всех троих и мрачно думал, чем бы себя развлечь и чего ждать от будущего, которое начиналось с прибытия на место и было окутано туманом.

Внезапно парень выудил из кармана пару сиклей и протянул куда-то в середину купе.

– А сходили бы вы за сладостями, детишки, – вкрадчиво посоветовал он. Я сразу вспомнил матушкино незабвенное «ничего не бери у незнакомцев». А тот, с профилем, блеснул черным глазом, оценивающе смерил взглядом монетки, парня и снова монетки, и вдруг сцапал их птичьим быстрым жестом – так, что парень еще пару секунд держал пустую руку вытянутой. Уже стоя одной ногой в коридоре, он удостоил меня вниманием:

– Ты идешь? – как-то неловко, будто с непривычки, бросил он.

Я потащился следом на поиски тележки со сладостями.

Нашли мы ее быстро – она катилась нам навстречу. Обладатель шикарного профиля закупался, иногда интересуясь моим мнением в форме тыканья локтем в ребра и вопросительного поднимания брови вкупе с невнятным «М-м-м?» (я отвечал на том же языке – пальцем в привлекательное и «М!»), на горизонте образовались еще двое покупателей – вышли из близлежащего купе. Оба черноволосые, один стриженый и лохматый, другой «под пажа». Лохматый пронаблюдал завершение закупки и сделал шаг к тележке. Поезд тряхнуло, и мой спутник наступил ему на ногу. Ощутимо, судя по последовавшему воплю.

Этот момент оказался судьбоносным для нас четверых. Но нас об этом предупредить забыли. Поэтому минуту спустя наши покупки были рассыпаны по полу, а мой спутник утирал текущую из внушительного носа кровь. А еще минут через пять я, ошалевший, сидел в тамбуре, жевал шоколадных лягушек. Носатый скрылся в туалете и оттуда не появлялся. Через полчаса пришел тот, что «под пажа», сказал, что Джеймс не со зла, а носатый сам виноват, и увел меня играть в подрывного дурака.

...Да, а в купе мы попали только перед самым прибытием – оно было заперто, и открывать нам не спешили. Пока мы натягивали мантии, парень (испачканный помадой) и девушка (в свитере задом наперед) сидели в разных углах и смотрели в разные стороны. На парне тоже был шарф – серо-зеленый. Что это значило, мне популярно объяснили после Распределения.

* * *

– Сириус!

Едва вывалившись из камина, Гарри увидел черноволосую голову, изрядно возвышавшуюся над прочими, среди которых ощущался солидный перевес рыжих. Услышав его возглас, они расступились – и Гарри оказался с Сириусом лицом к лицу.

– Гарри, – крестный оглядел его с головы до ног и вдруг, шагнув навстречу, сгреб в охапку.

– Си-ри-ус... – выдохнул ему в плечо Гарри, все еще не веря своим глазам, ушам и рукам, соответственно видевшим, слышавшим и ощущавшим живого – живого! – крестного. Позади Сириуса стоял Ремус; его лицо сияло, как луна. (В более вменяемом состоянии Гарри счел бы сравнение крайне неудачным образчиком черного юмора. Но сейчас ему было не до того.)

– Вырос, – сказал Сириус, слегка отстранив его и придерживая за плечи. – Вырос... и вылитый Джеймс, правда, Ремус? – он обернулся к улыбающемуся Люпину. Тот кивнул.

– Ужин готов! – Молли Уизли вошла в комнату, увидела Гарри и немедленно заахала что-то заботливо-бессмысленное. Гарри не слушал. Гарри смотрел на Сириуса, боясь отпустить его руку. Ему казалось, что если он разожмет пальцы, крестный исчезнет, и все происходящее обернется сном.

Сириус высвободил ладонь и обнял Гарри за плечи, подталкивая к двери.

За стол они сели рядом, так, что можно было задевать крестного локтем и коленом и извинительно улыбаться в ответ на его вопросительный взгляд. И просить его передать соль. От звенящего внутри чувства, название которого припоминать не хотелось, Гарри кусок в горло не лез. Ковыряясь в тарелке, он все косился на Сириуса, лишь иногда, спохватываясь, окидывал взглядом остальных. Впрочем, те сами с трудом отводили от Блэка глаза. Все будто чего-то ждали.

Разговаривали мало, о возвращении Сириуса не упоминали вовсе; только Молли на дальнем конце стола бесконечно расспрашивала Билла о Флер. По другую сторону от Билла сидела Тонкс в печали.

Десерт потихоньку исчезал с тарелок, когда в камине взвилось зеленое пламя, и из него появился Дамблдор.

– Альбус! – раздалось несколько голосов; Дамблдор закивал, приветствуя присутствующих.

– Я сейчас принесу еще прибор, – вскочила Молли. Дамблдор жестом остановил ее и с улыбкой наколдовал себе стул, чашку и блюдце. Уселся между Гарри и Флетчером, пролевитировал к себе солидный кусок пудинга и принялся методично его уничтожать, болтая с окружающими ни о чем.

Судя по всему, ждали именно его. Но напряжение не спало; наоборот, оно стало почти ощутимым. Все разговоры за столом поддерживал один Альбус; завязавшийся было между Биллом и Тонкс спор о каком-то египетском амулете, о котором Дамблдор интересовался у Билла, угас почти сразу. Машинально доедавший свою порцию десерта Гарри, подчиняясь общему примеру, чаще поглядывал на Дамблдора, чем на Сириуса. Звенящее чувство стало утихать; зато загудело в голове, где образовался рой вопросов.

Наконец затянувшийся ужин завершился, и вся компания переместилась в гостиную. Устроившись в глубоком кресле, большинством присутствующих виденном в кабинете директора Хогвартса, а теперь мановением волшебной палочки оказавшемся здесь, Дамблдор переплел пальцы, оглядел собравшихся и вдруг спросил:

– Что там, Сириус?

Сириус замер. Медленно опустил руку на колено. И ответил:

– Пусто и страшно. И голоса.

– Голоса?

– Много. Они говорят без остановки, все сразу. Рассказывают... кажется, свои жизни. И еще спрашивают, что я тут делаю. Гонят меня. Но я уйти не могу, я двинуться не могу, я все время падаю, падаю и остаюсь на месте, там ничего не меняется, только голоса говорят... – внезапно он согнулся, уткнувшись лицом в лежащие на коленях руки. Люпин протянул руку, положил ему на спину. Помедлив, Гарри сделал то же и почувствовал под ладонью мелкую дрожь.

– Я там был чужим, – пробормотал Сириус, не поднимая головы. – Я был... слишком плотным. Для этого места. Если бы я был... как они... я был бы... как они. Духом, тенью... не знаю. А так я просто падал сквозь пустоту, а они мне рассказывали...

– Хватит, Сириус, – мягко сказал Дамблдор. И Сириус замолчал. Перестал дрожать. Еще несколько секунд полежал лицом в ладонях и выпрямился. Взглянув ему в лицо, Гарри заметил то, что сразу не увидел, ослепленный звенящим чувством: запавшие глаза, в которых метались тени, виденные им четыре года назад, во взгляде беглого узника Азкабана. Но пока он смотрел, тени пометались и исчезли, и глаза Сириуса были теперь усталыми – но не более.

– Я думал, что никогда не выберусь, – уже спокойно сказал он. – Я даже хотел сойти с ума, но не получалось – там ничего не меняется. И вдруг...

– Северус нашел средство.

– Снейп? – Сириус неудобно поежился. – Пожалуй, за такое я пожал бы ему руку...

– Ого! Это показатель. А где он сам? – улыбаясь, спросил Люпин из-за плеча Гарри.

И внезапно в комнате воцарилась тишина. Абсолютная. Гробовая.

– Северус... погиб. – Дамблдор скорбно склонил голову.

Гарри стало неуютно. Не то чтобы он никогда не желал смерти Снейпу – но сейчас, особенно сейчас, он не хотел бы, чтобы его пожелания сбывались.

– К-к... как? – раздалось у него за спиной – он не сразу узнал голос Люпина. А узнав, обернулся – и вспомнил лицо Седрика на кладбище, синее в ночном свете, с темными провалами глазниц. Лицо Люпина в теплых отблесках свеч было лицом мертвеца: бледное, с остекленевшими глазами, оно застыло кривой маской, и только губы чуть шевелились, выталкивая то ли слова, то ли ставшее вдруг густым и горьким дыхание.

– Выполняя задание Ордена, – твердо произнес Дамблдор.

* * *

– К людям меня лишний раз не пускали. Но все же случалось мне и поиграть с ровесниками. И одной из любимых игр, помнится, была игра в Альбуса Дамблдора. Он был могучий, добрый и побеждал Гриндельвальда. Мне почему-то все время доставалась роль Гриндельвальда.

Ни разу, кстати, не слышал, чтобы дети играли в Гарри Поттера. Ну, во что там играть, собственно – младенец, он неинтересный... Но я не про то.

Когда мне пришло письмо из Хогвартса... я как в сказке очутился. Мама уже год только и делала, что причитала, мол, как же быть, не оставлять же ребенка без образования, а на учителей денег не напасешься... И тут – письмо. Там кроме обычного приглашения и списка был еще один листок, подписанный Альбусом Дамблдором лично. Мама прочитала и мне сунула, а сама пошла плакать от счастья и смотреть, что мне надо пошить-купить. Я сам его так и не прочел тогда, уставился на подпись, как завороженный... как в сказке все было.

Вот тогда я раз и навсегда поверил в Альбуса Дамблдора.

* * *

– Какое задание? – Люпин, хрипло.

– Думаю, Северус сам лучше объяснит.

Гарри изумленно уставился на Дамблдора, который поднялся с места и шагнул в камин.

– Так Снейп жив или мертв? – спросил Сириус.

– Ни то, ни другое, – тихо, без обычного задора ответила Тонкс.

– Как это? – Гарри совсем ничего не понимал. Как и Сириус, и Люпин. Остальные, похоже, были в курсе. И старательно отводили глаза.

Пламя в камине вспыхнуло снова, и Дамблдор вернулся, сжимая в руках знакомую Гарри до дрожи в коленках чашу с рунами по ободку. Думоотвод был водружен на низкий столик, и Дамблдор коснулся палочкой серебристого содержимого.

И над столом развернулся еще один, белый и полупрозрачный, за которым сидел Орден Феникса в полном составе, за исключением Люпина.

«К сожалению, – говорил Дамблдор-воспоминание, явно продолжая начатую ранее мысль, – Темный Лорд сейчас силен как никогда, а защита Гарри окончательно ослабла. Если они столкнутся сейчас лицом к лицу – а шансы на то, что Лорд совершит нападение, растут с каждым днем, – я боюсь, мы не можем быть уверены в исходе сражения. Поэтому первостепенная задача сейчас – обеспечить Гарри защитой, равной или хотя бы близкой по силе той, которую дала ему Лили».

«И где же ее взять? – хмыкнул Муди-воспоминание. – Из известных мне защитных заклинаний ни одно и рядом не стояло с чарами материнской любви – а они основаны на магии крови, которая хоть и гуще воды, но у Лилиной сестрицы, похоже, вконец разжижилась».

«Есть еще один вариант, – задумчиво сказал Дамблдор. – Есть узы, близкие кровнородственным, которые могли бы возродить и укрепить защиту, оставленную Лили. Существует ряд ритуалов, создающий такие узы, при условии, если они вначале созданы эмоционально, духовно. Эти ритуалы известны и магглам, но ими они были переняты у магов, хотя многое в их проведении было магглами изменено, а часть измененного вернулась к нам; не мешая ритуалу, эти новые детали иногда скрывают его подлинный смысл. Это брак (если он по любви) и то, что прежде звалось духовным отцовством, а ныне получило маггловское название – крещение».

«Но Сириус мертв», – несколько удивленно заметил Билл-воспоминание. Сидевшая рядом с ним Тонкс-воспоминание кивнула и искоса глянула на него. Настоящая Тонкс сделала то же самое.

«Не совсем так. – Дамблдор-воспоминание склонил голову. – Северус провел исследование свойств арки. Северус?»

Снейп-воспоминание окинул сидящих взглядом, в котором Гарри не без содрогания узнал тот самый, которым он утихомиривал класс перед уроком, не произнося ни слова. Класс... то есть орден Феникса покорно приготовился внимать.

«Хотя арка находится в распоряжении Министерства Магии с середины девятнадцатого века, – начал Снейп лекторским тоном, – ее свойства так и не были изучены. Известно, что это загадочное сооружение было обнаружено в потайных помещениях открытой в конце XVIII века резиденции одного древнего магического ордена, уничтоженного еще в средние века по решению Визенгамота. Названия у них не было, так как они считали, что знание имени дает врагу власть над поименованным. Среди выдвигавшихся против них обвинений упоминалась некромантия и сообщение с загробным миром, искусства, одними из первых включенные в разряд Темных.

Помимо этой исторической справки и того факта, что провалившиеся в нее люди исчезают неизвестно куда, об арке ничего не известно. Основной причиной такого недостатка сведений называется отсутствие упоминаний в источниках. Наверняка такие упоминания были в книгах, входивших в библиотеку уничтоженного ордена. Однако в алхимических трудах периода раннего средневековья, написанных членами уничтоженного ордена и чудом сохранившихся благодаря вороватости одного из карателей Визенгамота, занимавшегося на досуге созданием философского камня, а именно Никола Фламеля, упоминается вскользь о «вратах в мир другой, где тени скользят и шепчут», и еще – в качестве аналогии к одному процессу, который слишком сложен, чтобы объяснять его здесь, – «врата меж миром и его изнанкой, в которые добровольно ступившее возвращается недоброй волей, а насильственно вогнанное выпускается вольным деянием, ежели входящий или вводящий о желаемом для получения думает». Поскольку другие врата, связанные с этим орденом, неизвестны, а образ таких врат для алхимических текстов в общем несвойственен и встречается только в работах безымянного ордена, можно предположить, что речь идет именно об арке из Министерства. Следовательно...»

«Подожди-подожди, – перебил Артур Уизли-воспоминание. – Что означают эти слова о входящих-исходящих?»

Снейп сложил пальцы куполом и посмотрел на них. Аудитория – в двойном комплекте – посмотрела туда же. Ничего необычного в пальцах не было. Поморщившись, Снейп пояснил:

«Магия иногда работает парадоксально. Это именно такой случай. Если бы Блэк пошел за арку сам (с него бы сталось), достаточно было бы впихнуть туда кого-нибудь силой, думая при этом о Блэке. Но он попал туда случайно».

«Значит, нам нужен доброволец», – подытожил Муди-воспоминание.

«И кто же им будет? – воскликнула Тонкс-воспоминание. – Добровольцем?»

Снейп свел брови над переносицей и ладони над столом и закрыл глаза.

Настоящий Дамблдор взмахнул палочкой, и стол вместе с сидящими за ним втянулся в Думоотвод. В комнате молчали.

– Когда это было? – неожиданно спросил Люпин. – Это совещание Ордена?

– Вчера, – помедлив, ответил Артур Уизли.

– Вечером. Перед полнолунием, – уточнил Люпин. – И поэтому меня не было.

– Действовать надо было быстро, – сказал Дамблдор, – Северус полагал, что ритуал следует провести в полнолуние, на всякий случай, хотя об этом нигде не говорилось, – но ведь сведений так мало...

– А еще и он, и вы знали, что если бы я там был, я бы вызвался добровольцем, – сквозь зубы сказал Люпин. Гарри никогда не видел его таким. Люпин всегда был спокоен, даже когда уходил из Хогвартса – из-за Снейпа, между прочим! – даже когда Сириус... упал в арку...

Рядом хрустнуло. Это Сириус стиснул пальцы так, что побелели ногти.

* * *

– На самом деле, если я кому и был должен, так это ему. Особенно за пятый курс. Джеймс как-то сказал, что когда он превращается в оленя, это дает ему небывалую свободу. Полагаю, что свободу чувствовали все трое, и не только когда были зверьми. Поэтому на пятом курсе наши проделки, а лучше сказать, наше нахальство и восторг от собственной безнаказанности вышли на новый уровень. Идеи бурлили, ничто не пугало – ведь у нас был Питер, который мог пролезть куда угодно, и Сириус, который мог кого угодно напугать, и Джеймс, который мало что мог, зато генерировал идеи как заводной. И я, который обычно стоял на шухере да еще был косвенной причиной этой свободы. Понятно, что чаще всего от нашей изобретательности страдал Снейп.

Достойное завершение этого года видел Гарри. Хотел бы я посмотреть на это... взглянуть в глаза себе тогдашнему. Или нет. Неприятно смотреть в такие правдивые зеркала.

Я нашел Снейпа вечером того дня на опушке Запретного леса. Там был дуб с корнями, свивавшимися в удобное такое сидение, вроде кресла – он показал мне его курсе на втором. То есть не показал, просто он в очередной раз удрал с Полетов, а я пошел следом. Вот там он и сидел. Я пытался что-то объяснить, извиниться... Он посмотрел на меня исподлобья и сказал одну фразу: «Люпин, ты хочешь нравиться всем». И отвернулся.

Больше он со мной не разговаривал. До осени 81-го.

А на выпускном бале мы с ним подпирали одну стенку. И пили вино – наше первое «официальное» вино, которое оттого пьянило сильнее, чем подпольно купленное в Хогсмиде, хотя и было едва ли крепче воды. Джеймс танцевал с Лили, у нее в волосах была лилия, и такая же у него на фибуле у горла. Сириус тоже с кем-то там танцевал, он знал чуть ли не все существующие танцы, хотя и не любил это демонстрировать – последствия воспитания в Древнейшем и Благороднейшем семействе. А мне медведь на ухо наступил, видно, после этого я и танцую, как тот медведь.

Снейп составлял мне компанию у стенки недолго – как только торжественные танцы завершились и забулькало что-то посовременнее, он удалился. Мы вчетвером плюс Лили потом выгоняли его из библиотеки, где собирались продолжить празднование. Но явилась грозная мадам Финт и выгнала его с нами заодно. Пока Сириус возмущался, Снейп успел незаметно улизнуть. Он этому научился к середине шестого курса, чем особенно злил Джеймса. Но Сириус засек его, следящего за мной в канун полнолуния, раньше.

Зачем ему понадобилось за мной следить, ума не приложу. Вполне вероятно, что высматривал он не меня, а какую-нибудь зимнюю сильфиду – их тогда вокруг Хогвартса водилось куда больше, чем теперь. И заинтересовался тем, где это мы с мадам Помфри гуляем по ночам. Тяга к знанию, от которого, как подтверждает практика, многая печали. Из той ночи я помню только, что ко мне снова вернулся зверь во всей силе, которую в последние месяцы сдерживало присутствие пса, оленя и крысы. Впрочем, у Снейпа были все причины думать, что я активно участвовал в том, что Сириус до сих пор называет «глупой шуткой». После пятого курса мы перестали быть для него тремя и одним.