– Царь должен все делать для своего народа. Этим летом тебе уже исполнится девятнадцать, а девы говорят, что ты больше интересуешься не ими, а Гефестионом.

– Любит? Любит?

Мне нравилось пробуждаться от его прикосновений. Александр всегда просыпался раньше меня. Он был на ногах, едва брезжил рассвет. Но сегодня, когда я почувствовал ладонь на своей спине и приоткрыл глаза, солнечные лучи уже пронизывали комнату. «Гефестион, – прошептал он, дыхание ласкало мою кожу, – Гефестион, просыпайся». Я повернулся, чтобы встретить его губы. Поцелуй был неторопливым и нежным. Я бы не променял такое утро на тысячу пробуждений в объятьях дев, но оставаться на ночь в царском дворце отваживался редко.

– Почему ты не разбудил меня раньше? Все, должно быть, уже на ногах. Я обязательно столкнусь с кем-нибудь, и слава Зевсу, если это будет не твой отец! – Я вскочил, отбрасывая тонкие простыни.

– Ты с ума сошел, Гефестион! Отец проснется не раньше заката, вчера он был не в состоянии добраться до своих покоев, вино чуть ли не выплескивалось из него. И потом, я не знаю, для кого еще остается секретом, что...

– Все равно, мне бы не хотелось... – Я пытался найти сандалии.

– Гефестион...

О, я слишком хорошо знал, когда Александр начинал говорить таким голосом – тихим, почти шепотом. Я обернулся. Он лежал, откинув покрывала, и солнечный свет очерчивал каждый мускул его стройного тела. Конечно, он знал, что я никуда не уйду. Он чувствовал свою власть надо мной, не ту, что позволяла управлять людьми, а ту, что покоряла душу. Эта власть как магические чары, как волшебство влекла меня к Александру. Он видел это в моих глазах и улыбался. Противиться этой силе было невозможно, и я шагнул к нему.

Я запрокинул голову Александра, зажав в руке золотистые пряди его волос, и мои губы коснулись незагорелой полоски кожи под подбородком. Чуть слышный вздох, наши пальцы переплелись. Я завел руки Александра к изголовью, прижал к ложу, не оставив возможности двинуться. Его губы были горячими. Мой язык медленно раздвинул их, тронул нёбо. Его язык скользнул вдоль моего. Мы коснулись лбами, и наши волосы смешались. В этот момент я понял, что связывает нас крепче самых строгих пут. Это не только волосы, и не только губы, и даже не сердца, что стучали в одном ритме, у нас на двоих была одна жизнь и одна страсть. «Во имя Диониса, Геф... Не медли!» Только Александру я позволял сокращать мое имя, и только оставаясь со мной наедине, он называл меня так. «Ты слишком нетерпелив, мой принц». Я дразнил его, чуть покусывая мочку уха, хотя прекрасно видел, что он не хочет и не может ждать более. «Твой принц приказывает!»

Странно, когда я слышал его голос, шептавший мое имя, вместо меня, цивилизованного воина, которого учил наукам сам Аристотель, человека, который повинуется только воле Зевса, появлялся зверь... Зверь с неутолимым голодом, сжигаемый страстью. Эта страсть и жажда были способны творить новые миры и новых богов. Все сказочное и прекрасное рождалось из соединения двух звериных начал. Я двигался быстрее, чувствовал, как близко это чудо – чудо рождения блаженства и радости. В такие моменты я достигал границ неба и края земли, я был владыкой мира и самым последним рабом. Я чувствовал ярче и переставал понимать, где боль, а где наслаждение, но мне было все равно. Я был с Александром.

Мы долго лежали без движения и не говорили ни слова. Царапины на спине начинали саднить, и, когда Александр выпустил меня из кольца своих рук, я лег на живот, чувствуя, как покрывала приятно холодят разгоряченную кожу.

– Боги, что я сделал с тобой, мой бедный Гефестион. – Лицо Александра было совершенно серьезным, но глаза смеялись.

– Я должен был предвидеть это, мечтая сражаться в македонском войске.

Александр расхохотался.

– Ты знаешь толк в сражениях, Геф, я бы даже сказал...

Он не успел договорить. Дверь распахнулась, и со словами «Сын мой, скоро полдень...» в комнату вошла Олимпиада, внося с собой тонкий аромат жасмина.

В мгновение ока, перевернувшись на спину, я натянул простыню. Кровь прилила к щекам, и я отчаянно жалел, что не могу провалиться сквозь землю или стать невидимым. Олимпиада остановилась на полпути к ложу, удивление на ее лице быстро сменилось сильнейшим раздражением.

– Так вот почему ты еще не выходил из своих покоев, Александр. Ты нашел более приятный способ провести время, чем пожелать доброго утра своей матери. – Она не обращала на меня внимания, как если бы меня вообще не было в комнате.

– Я собирался зайти к тебе позже. – В отличие от меня, Александр ничуть не смутился. Он никогда не сомневался в правильности своих поступков и не позволил бы усомниться никому, даже своей матери.

– Когда? Вечером? Или, может быть, завтра? Через неделю? Когда, наконец, оторвешься от своих мальчиков?! – В голосе царицы зазвенела злость. – Так-то ты любишь свою мать!

Она вышла, хлопнув дверьми. Я встал и начал одеваться. «От своих мальчиков? Мальчиков?»

– Гефестион, не уходи. Ты же понимаешь, ты тут не при чем, она ревнует меня ко всем! Если я не прихожу пожелать ей доброго утра и спокойной ночи, она превращается в фурию!

– Будет лучше, если я сейчас уйду, Александр.

* * *

Я не успел покинуть дворец. Меня нагнал кто-то из слуг и сообщил, что нужно пройти в покои Олимпиады. Следуя за ним по коридорам, я терялся в догадках, что могло понадобиться от меня царице. Олимпиада косо смотрела на каждого, кто осмеливался проводить много времени вместе с ее драгоценным сыном, так что неодобрение вызывал не только я, но и Неарх, Гарпал и даже Птолемей.

Я вошел в комнату. Олимпиада сидела в кресле, спиной ко мне. Услышав звук шагов, она встала и обернулась. Было невозможно прочитать что-либо в бесстрастном взгляде ее зеленых кошачьих глаз.

– Царица...

– Гефестион, – она подошла ко мне почти вплотную. Ее волосы пахли жасмином, очень сильно, почти удушающе. – Ты превратился в красивого юношу. Я еще помню тебя неуклюжим задиристым мальчишкой. А теперь ты даже выше Александра, да и в плечах шире.

Олимпиада пристально разглядывала меня. Я покраснел. О, как я ненавидел себя за эту способность постоянно заливаться краской, подобно девице!

– Не красней так, у меня и в мыслях не было тебя смутить. Но мне не показалось, что ты был сильно смущен сегодня утром. – Она села в другое кресло, лицом ко мне. Я кожей чувствовал ее взгляд, он жалил, как стрела.

– Царица, сегодня утром...

– Не перебивай меня! Ты думаешь, что можешь найти слова, которые могли бы как-то оправдать тебя?

– Мне не за что оправдываться. – Я гордо вскинул голову. – Я не совершил ничего, за что мне могло бы быть стыдно.

В покоях повисла тишина. Этих слов Олимпиада от меня явно не ждала.

– Я давно наблюдаю за тобой, Гефестион. И я вижу, что ты делаешь. Ты подбираешься все ближе и ближе к моему сыну, ты пытаешься сделать его зависимым от тебя! Я знаю, это началось еще в Миезе, а старый дурак Аристотель только потакал вам! – Она говорила тихо, но ее злоба была почти осязаемой. – А теперь ты перебрался в спальню Александра, словно наложница!

– Зачем ты оскорбляешь меня, царица? Что недозволенного мы делаем?

Я старался казаться спокойным.

– Что? Я скажу тебе. Вчера я говорила с Александром о том, что он должен жениться, и побыстрее. Он должен иметь наследника, чтобы обезопасить свое положение! И знаешь, красавчик Гефестион, что я услышала в ответ от сына? – Внезапно она громко расхохоталась. – Видит Дионис, это даже забавно! Он сказал, что ты любишь его.

Я подумал, что ослышался. Но нет, Олимпиада действительно произнесла это. «Он сказал, что ты любишь его». Я не знал, что мне делать, что ответить, как скрыть смятение. Никогда мы не говорили о наших чувствах открыто. Это была только наша любовь, мы не хотели показывать ее из боязни, что злые языки разрушат то хрупкое волшебство, которое существовало между нашими душами.

Олимпиада продолжала. Теперь в ее голосе не было ничего, кроме презрения.

– Вот мне и захотелось узнать, чем же ты так привлек Александра? Своей красотой? Да, я вижу, ты красив. Красив настолько, что даже Филипп засматривается на тебя.

Я вздрогнул. Она заметила и это. Заметила то, чего не увидел даже Александр. Сколько раз я ловил тяжелый пристальный взгляд царя, изучающий, ощупывающий меня с ног до головы.

– Мне все равно, что делает Филипп и кто делит с ним ложе. Он похотлив и невоздержан, но не таков мой сын! И я никому не позволю превратить его во второго Филиппа, ты слышишь?! – Она бросилась ко мне, схватила за плечи и встряхнула. Ее хрупкие тонкие руки оказались на удивление сильными.

Я хотел ответить, но она зажала мне рот ладонью и вцепилась в волосы. Ее лицо было так близко, черты искажены гневом, а глаза... Ее глаза были огромными и безумными.

– Понимаешь ли ты, мальчишка, что Александр будущий царь Македонии, а ты стоишь на его пути? Ты стоишь на пути его величия! Ему уготована судьба могущественного правителя, какого еще не знал мир! И ты, Гефестион, осмелишься ли нарушить это предначертание богов?

Я резко отстранился. Голова кружилась, и я не знал, было ли это от удушающего аромата или от слов, которые я услышал. Но, как оказалось, это еще не все.

– Посмотри сюда, Гефестион. – В руках Олимпиады был небольшой кувшин. – Знаешь, что здесь? Хочешь увидеть?

Она поднесла кувшин ближе, и я увидел тонкую змею, свернувшуюся кольцами на дне. Я вспомнил, как однажды Александр сказал, что Олимпиада любит только его и своих змей.

– Яд этой змеи убивает мгновенно. Слышишь меня? Ты принадлежишь к знатному роду, Гефестион Аминтор, и я не могу приказать тебе покинуть Пеллу, я не могу запретить тебе приближаться к Александру. Но змеи – это совсем другое... Им неведомы понятия о знатности, о чести. Твое прекрасное лицо, твое стройное тело – что это для них? Лишь цель...

Я почувствовал, как холодок пробежал по спине. Олимпиада провела ладонью по моему подбородку, так нежно, что это было почти похоже на ласку. Прежде чем я успел отодвинуться, ее полные губы коснулись моей щеки.

– Ты все понял, милый Гефестион? Ведь так Александр называет тебя?

Я выбежал из покоев царицы, задыхаясь от гнева. Немилосердно подгоняя коня, выехал из города и скакал до тех пор, пока Пелла не скрылась из вида. Я спешился возле какой-то рощицы и повалился, вжимаясь лицом в мягкую траву.

Слова Олимпиады звучали у меня в ушах.

«Ты стоишь на его пути. На пути его величия».

В отчаянии я сжал голову руками. Неужели она права? Неужели наша любовь является препятствием, помехой для Александра? Знал ли я, догадывался ли, на что пошел, осмелившись полюбить человека, обреченного на величие? Я всегда верил, что Александр станет могущественным царем и полководцем, который поведет нас к неизведанным землям. Ему уже сейчас было тесно в родной Македонии, он рвался за ее пределы, туда, куда его отец не заглядывал даже в мыслях. Мог ли я, не желая того, разрушить все его мечты? Я не находил ответа. Я не помнил своей жизни без Александра и не мог представить ее без него.

Мои щеки были мокрыми от слез.

* * *

Меня разбудила ночная прохлада. К рассвету я был дома. Стоя на балконе, я смотрел, как встает солнце. Оно появилось из-за холмов, огромное, слепящее.

* * *

Я постучал, прежде чем войти.

– Это ты, Гефестион... Что привело тебя? Вчера я сказала все, что хотела. – Голос Олимпиады звучал равнодушно, таким же равнодушным выглядело и ее красивое лицо. Мне показалось, что вчера я видел другую женщину.

– Но я не сказал ничего. И сделаю это сейчас.

– А ты дерзок...

– Это не дерзость, но лишь желание объяснить. Я преклоняюсь перед тобой, как перед царицей и матерью будущего царя. Но я не боюсь тебя. Ты можешь убить меня, но я не откажусь от Александра.

– Да как ты смеешь! Ты будешь молить меня о смерти, несчастный! – Вне себя от ярости, она шептала, и шепот был похож на змеиное шипение.

– Сегодня я смотрел, как встает солнце. Ни один смертный не смог бы остановить его. Никто и ничто не сможет остановить Александра, помешать ему стать великим, потому что он подобен солнцу. Я не знаю, за что боги наградили меня его любовью, но я сохраню их драгоценный дар в своем сердце. Клянусь Афродитой, я буду любить его всегда. И оставлю только тогда, когда он сам захочет этого. – Я опустился на одно колено. – Если я как-то оскорбил тебя, царица, прошу простить меня. Я приму любое наказание.

Олимпиада молчала. Я не мог видеть ее лица. Тишина становилась невыносимой. Наконец я услышал: «Встань и ступай прочь, Гефестион».

* * *

Я ждал, что ко мне ворвутся стражники, меня обвинят в измене, в покушении на жизнь царицы, попытке устроить заговор против царя. Я был готов ко всему. Но день проходил за днем, ничего не менялось в моей жизни, и постепенно я начал забывать тот разговор с Олимпиадой, словно плохой сон. Я ничего не сказал Александру, потому что не хотел заставлять его выбирать между матерью и мной. По-видимому, она тоже сохранила все, что произошло в тот день, в тайне. Во время случайных встреч Олимпиада одаривала меня ледяным взглядом, полным ненависти, и никогда больше со мной не заговаривала. Александр решительно отказался жениться. Через год он был провозглашен царем Македонии, а через два начал свой поход в Персию. Я больше никогда не видел Олимпиаду.

* * *

Семь лет спустя. Вавилон.

Я больше не мог выносить пьяный хохот и крики. Взяв свою чашу, все еще почти полную, я вышел из зала. В коридоре было гораздо прохладнее и дышалось легче. Дойдя до нужной мне двери, я вошел, как и всегда, без стука.

Александр читал, полулежа на кровати, одетый в расшитый золотом халат. Как и мне, ему нравились персидские одеяния, пышные, немного вычурные. Я поставил чашу на столик, обошел кровать и встал за изголовьем, осторожно положив руки ему на плечи. Александр повернул голову и улыбнулся мне. Он взял мою руку, перевернул ладонью вверх и поцеловал.

– Почему ты не веселишься с остальными, Геф?

– Слишком много вина может превратить любое веселье в кошмар. – Я наклонился и коснулся губами его волос.

– Иди сюда, я хочу кое-что тебе показать.

Я сбросил на пол пестрые подушки и сел рядом с Александром. На свитке, который он держал в руках, я рассмотрел печать царицы Олимпиады.

– Вот здесь. – Он указал на строчку в самом конце письма.

«Только Гефестион не вызывает у меня подозрений. Ты всегда можешь на него рассчитывать, сын мой, он не предаст и не оставит тебя, что бы ни случилось».

Я улыбнулся.