Несмотря на усталость, спать совершенно не хотелось. Геральт лежал на земле чуть вдали от тлеющего костра, подложив под голову походную сумку, и пялился в звездное небо. Странный взгляд ведьмачьих глаз невидяще блуждал по небосклону в надежде отыскать ответы на тысячи вопросов, терзающих душу, которой, по утверждениям многих, у него и не было. Была. Иначе сейчас он бы уже давно оглашал округу здоровым храпом с присвистом, а не вспоминал длинные шелковистые волосы цвета воронова крыла, тонкую талию, затянутую в черно-белые шелка, высокомерную усмешку тонко очерченных губ... И все эти детали складывались в одно непонятное видение, воплощение непокорности и желания, вихрь самоуверенности – Йеннифэр. Женщину, которая скорее всю жизнь будет одна, чем уступит кому-либо – даже любимому мужчине.

Нет, так не может продолжаться. Это становится недоброй традицией. Сколько уже раз Геральт, словно осел, перед которым мотается на веревке морковка, забывал про свои дела и мчался на другой конец света, получив зов от Йен. Загнав на пути очередную Плотву, усталый, невыспавшийся и злой Геральт находил-таки неприметный двор, где устроилась чародейка, и... что же получал? Пару раз заставал ее в объятиях молодых магиков, пытавшихся натянуть простыню на голову, с ужасом взирающих на матерящегося ведьмака, в то время как Йеннифэр вела себя совершенно спокойно и даже, как казалось, получала удовольствие от сложившейся ситуации. Если постель чародейки все же была пуста, и Геральт с улыбкой во всю пасть шагал навстречу, Йеннифэр могла с оскорбленным видом запустить в него парочкой заклинаний, после которых Геральт обнаруживал себя лежащим на полу в ближайшем углу. Йеннифэр – поистине самая загадочная из женщин. И оттого еще более любимая.

Но рано или поздно Геральт овладевал наконец алыми губами, сжимал стройное упругое тело в своих объятиях, зарывался лицом в густые волосы, погружаясь с головой в океан безумства, наполненный ароматом сирени и крыжовника: это уже после мрачных взглядов исподлобья и раздраженного шепота сквозь стиснутые зубы с его стороны и гневных выкриков, что «все вы, мужики, сволочи, а ты, чертов ведьмак, просто похотливый баран» со стороны чародейки. Не было сомнений, не было боли – пока не было.

Находиться рядом с ней было одновременно и наказанием, и наградой. Чувства обострялись сильнее, чем от ведьмачьих декоктов. Из головы исчезали все мысли, оставалась только непонятно откуда взявшаяся нежность, перемешанная со злостью на себя, на судьбу, на глупое стечение обстоятельств, заставляющее их каждый раз расставаться навсегда, чтобы потом, когда тоска достигнет апогея, продлевать агонию еще одной встречей. И могущественная чародейка, прижавшись к его плечу, всегда плакала злыми слезами от бессилия и раздражения, сожалея о том, что невозможно выразить словами. И обоим было понятно: будь они простыми людьми, жизнь вдвоем превратилась бы в рутину и тягомотину. Постоянно быть вместе они не могут. Но и друг без друга не могут.

Госпожа Йеннифэр из Венгерберга, магистр магии.

Ведьмак Геральт из Ривии.

И ледяная стена, которая их разделяет.

* * *

Геральт был не в духе: жизнь казалась серой, как портянки краснолюда. Внутри что-то ныло, да так сильно, что хоть с бруксой целуйся. Поняв, что заснуть сегодня не удастся, ведьмак ловко поднялся с земли, прихватив клинки, с которыми не любил расставаться даже на минуту.

Лютик сидел у костра, склонившись над своей лютней, задумчиво теребя струны и бубня себе что-то под нос. Периодически лицо его озарялось вдохновенной улыбкой, и пальцы начинали терзать инструмент с большим рвением. Отблески догорающего костра играли с тенями, отплясывали лихой танец на задумчивой физиономии барда. Неслышно подойдя, Геральт некоторое время наблюдал за творческими муками своего друга. Иногда ветер доносил до него тихое бормотание: «волшебной прелести полна», «та изумрудная трава» и тому подобную поэтическую чушь. Правда, порой у менестреля вырывались выражения и покрепче, когда он долго не мог подобрать нужной рифмы. При этом Лютик так пыхтел и сопел, что наконец Геральт не выдержал и фыркнул. Трубадур вскинул лохматую голову и вопросительно уставился на ведьмака.

– И как прикажешь понимать эти нечленораздельные звуки, милсдарь Геральт? И вообще, почему это ты не спишь? Это нам, творческим личностям, полагается наслаждаться прелестями лунной ночи и читать стихи трупу кикиморы, – тут бард многозначительно покосился на приличного размера кучу в нескольких шагах от себя. – А тебе, этот труп добывшему, надобно предаваться сну.

Геральт отмахнулся и уселся рядом с менестрелем, вытянул длинные ноги ближе к костру.

– Твое треньканье, Лютик, даже глухую русалку со дна моря поднимет.

Менестрель возмущенно крякнул и стал метать гневные взгляды.

– А вот этого, друг ведьмак, я не потерплю! Уж поверь мне, я знаю, от чего ты вскакиваешь сразу! Ветка хрустнет, зверь какой ухнет – это да, глаза не продрал, а мечами уже машешь. Но чтобы от моей лютни – нет! Хоть над самым ухом играй – и не почешешься! Привык ты ко мне, а я к тебе. Что ж мы, в первый раз на большаке вместе?

– Да уж не в первый, это точно...

Ненадолго повисло молчание. Геральт ворошил прутиком золу, Лютик искал вдохновение, уставившись куда-то вдаль.

– И все же сегодня твои муки творчества невыносимы!

– О боги, Геральт, это ты невыносим! Когда в следующий раз будешь охотиться за очередной тварью, не спеши вытаскивать клинки – просто начни брюзжать! У тебя это получается с завидным мастерством, несчастное существо само кинется на лезвие, не в силах вытерпеть столь изощренной пытки.

– Очень смешно, трубадуришка. – Геральт потянулся к походной сумке, где находилась фляга с водкой. – Возьми-ка лучше, выпей, а то твое распрекрасное лицо уже приобретает загадочную синеву. Милые дамы повсюду, начиная от Оксенфурта и заканчивая какой-нибудь дрянной Стужней, не переживут, если ты застудишь горло. Или еще какие органы.

– Очень смешно, чертов ведьмак! – вернул Лютик язвительную фразу, но флягу взял, сделал большой глоток. Лицо с правильными чертами слегка перекосило.

– Чтоб меня разорвало! Что это?

– Водка, милсдарь мой.

– Хороша, зараза. – Лютик протянул флягу обратно ведьмаку и удовлетворенно запыхтел. – Вот послушай, Геральт, может, ты еще не столь безнадежен, как я думаю.

Выражение лица барда стало серьезным, он распрямился и теперь казался величественным и вдохновленным. Мягкие звуки лютни разорвали тишину прохладной ночи, бархатный голос вначале был еле слышен, но далее становился все яснее и увереннее.

Геральт слушал, запрятав усмешку в уголки кошачьих глаз, часто прикладываясь к бутылке.

По зеленым коврам необъятных полей,
По воскресшим цветам равнодушных степей,
По избитым и твердым горным тропам,
По прекрасным, богатым и светлым долам,
По рекам, голубым и глубоким, как сон,
По замерзшей земле, окованной льдом,
По пескам и барханам, источающим свет,
Я ходил и искал Тебя десять сумрачных лет.

Лютик затих, блаженно улыбаясь и закрыв глаза, упиваясь красотой собственных стихов. Ведьмак хохотал.

– Ну как?

– Ты же знаешь, я ни черта не понимаю в поэзии. Но скажи-ка мне, кого это ты искал десять «сумрачных лет»? И во сколько же ты начал искать?

– Да что ты все смеешься??? Не важно, кого я ищу. Не важно, сколько я ищу. Важен сам факт. Ты должен почувствовать всю красоту сердцем, понять, не подключая разум...

– О да, разум тут не поможет. «Пески и барханы, источающие свет»... Даже мое больное воображение отказывается представлять это.

Менестрель обиженно засопел.

– Сколько тебя помню, Геральт, ты всегда был черствым чурбаном, способным только клинками махать. И что я еще делаю с тобой?

– А ты припомни, дорогой трубадуришка, сколько раз я вытаскивал тебя из передряг, когда твою шею уже щекотали рога обманутых мужей? И не пойму, что они в тебе находят? Я имею в виду баб, – быстро уточнил ведьмак.

– Ха-ха! Ловкость рук и никакого обмана, как говаривал наш общий друг Бибервельт. А ты бы устоял, услышав такую песню?

Лютик вновь тронул струны, нежно, словно волосы любимой женщины.

Как случилось, что раньше я не знал о Тебе?
Не сказали мне звезды, не прочел я в воде,
Промолчала ведьма, хитро щурясь во мгле.
Нагадала мне счастья и пропала во тьме...

– Погоди-погоди! Как же это: промолчала и нагадала? Неужели я один замечаю эти глупости? – по телу Геральта разлилось приятное тепло, и голос Лютика уже не раздражал, а даже наоборот, казался приятным.

Бард устало закатил глаза.

– Не буду поддаваться на провокации и отвечать, что это всего лишь литературный образ. Все же ты безнадежен, друг, как ни прискорбно. Тебе не поможет даже частое общение со мной. Никогда, никогда больше не буду тебе петь!

– Нет-нет, прошу тебя! Твои произведения доставляют мне ни с чем не сравнимое удовольствие. – Геральт не врал. Почти.

Я глупцом был тогда, я многого не понимал.
Улыбался, шутил, дрянь и чушь сочинял.

– Зерно истины, – шепнул Геральт, за что был удостоен презрительного взгляда.

Только в редкие ночи, когда спал у костра,
И лишь лютня грела, словно жена,
Когда ветер шальной на пару с дождем
Хотел сделать меня непогоды царем,
Лишь тогда я с волками хотел песни петь,
Будто вой на луну может душу согреть...

«Будто вой на луну может душу согреть...» Не может, Лютик, тут я с тобой согласен. На своей собственной ведьмачьей шкуре проверял. И напиться до беспамятства тоже не получается. Ведьмак верил, что в любой ситуации можно найти выход. Эта теорема действовала безотказно, но ровно до той поры, пока Геральт не пробовал применить ее по отношению к себе. Именно здесь и появлялись исключения.

В голосе барда зазвучали нотки неподдельной тоски и грусти. Взгляд ясных глаз затерялся во мраке ночи, и ведьмак, несказанно удивившись, молча протянул флягу другу.

– Ты чего, Лютик? Неужели все, что ты сочиняешь, – правда?

– Эх, Геральт, ты не понимаешь и сотой доли того, о чем я пою. Эти пафосные, никому не нужные слова – лишь ширма. Я просто хочу сказать, что давно уже нашел... Впрочем, неважно.

Речь менестреля резко оборвалась, и в следующие несколько секунд в мире не существовало ничего, кроме звенящей пустоты. Наконец бард растерянно улыбнулся, хлопнул ведьмака по плечу.

– Что-то мне подсказывает, что нам обоим сегодня хреново. Я могу чем-нибудь помочь?

– Вот скажи мне, менестрель, как ты сближаешься с женщинами? – даже выпив бочку водки, Геральт умел себя держать. Но только не сегодня. Сегодня хотелось напиться, чтобы избавиться от назойливого запаха сирени и крыжовника, изгнать из мыслей образ обольстительной чародейки.

Менестрель внимательно следил порядком окосевшим глазом за другом и лишь после нескольких минут ответил:

– Будь я крестьянином откуда-нибудь из-под Редании, я бы ответил, что я их трахаю, а это очень сближает. НО! Как бард и менестрель, я признаюсь: все дело в Любви.

Геральт поперхнулся очередным глотком.

– Да-да, милсдарь ведьмак. Вот послушай-ка, Геральт. Все, все они прекрасны, девушки, женщины, эти чертовки. Их надо просто любить. Я люблю. Я люблю каждую, будь то герцогиня в шелковых трусиках или косая и рябая девка, встреченная на сеновале в полночь. Самое прекрасное – загадка, которой обладает каждая. Разгадать ее – это и есть высшая награда и высшее наказание, а ты не понимаешь этой простой истины. Вроде бы и не глупый человек, но в таких вопросах наивен, как младенец. Женщин надо любить.

Ведьмак не знал, что возразить, потому просто сказал:

– Но я люблю ее.

Лютик не стал делать вид, что не понял, о ком речь.

– Йеннифэр... Ваша проблема в том, что вы смотрите в будущее вместо того, чтобы жить настоящим. Вот объясни, что мешает тебе просто наслаждаться ее присутствием, упиваться своей любовью? Зачем все усложнять? Есть здесь и сейчас, а потом будет потом. Неужели этому тебя надо учить?

– Не знаю, Лютик, уж очень все просто у тебя получается. Выходит, я могу сейчас же пойти к ней? – ведьмак обернулся назад, вглядываясь в далекие огоньки города. Где-то там, облаченная в шелковую сорочку, разбросав по подушке длинные волосы, спала Йеннифэр. А может и не спала, а предавалась утехам с каким-нибудь ночным гостем. Геральт раздраженно прошипел проклятье сквозь зубы и приложился к бездонной фляге. – Могу пойти, ага...

Лютик любовно погладил свою лютню и аккуратно отложил ее. Бард повернулся лицом к Геральту, заслонив огонь костра. Ведьмак прекрасно видел в темноте и теперь изучал ясные черты своего друга.

– Нет, Геральт, не пойдешь. Потому что для меня существуют здесь и сейчас. И здесь и сейчас я тебе помогу.

Неожиданно для ведьмака менестрель обхватил его голову руками и притянул к себе, впился губами в сухие, потрескавшиеся на ветру губы. Из-за выпитого Геральт соображал туго, поэтому рефлекс сработал быстрее, чем разум. Выхваченные из-за спины клинки просвистели в воздухе, стремительно описали круг и остановились в миллиметре от шеи распростертого на земле барда. Лютик улыбался.

– Геральт, теперь я понимаю Йеннифэр. Неужели ты всегда так реагируешь на поцелуи?

– Ммм... эээ... – многозначительно промычал ведьмак, яростно сверкая глазами.

– Только не говори, что в Каэр Морхене вы не... О боги, ну и рожа у тебя!

– Какого черта ты делаешь? – Геральт спрятал мечи и сел, скрестив ноги и с удивлением следя за поднимающимся на локтях бардом. Вскоре голубые смеющиеся глаза менестреля оказались напротив ведьмачьих. Бархатный голос ласкал слух, пальцы, привыкшие к струнам, осторожно подбирались к напряженному кулаку ведьмака.

– Я вращаюсь в разных кругах, Геральт. Я знаю многих талантливых людей, а они отличаются большой оригинальностью. Я повидал и попробовал слишком много. Я уже ничему не удивляюсь, но тебя удивить могу. Я могу научить тебя быть счастливым, не думая о будущем.

Ведьмак усмехнулся.

– А ты уверен, что мне это надо?

– Да, Геральт. Я знаю.

-Замечательно! Хоть кто-то знает, что я должен делать. – Неожиданно Геральт рассмеялся. – Ну ты даешь, трубадур...

– Это комплимент или вопрос? – Лютик тряхнул копной светлых волос и застыл, испытующе сверля глазами ведьмака.

Геральт не понимал, что творится. Наверно, он слишком много выпил. Просто много выпил. Здесь и сейчас. Смешно. Здоровый мужик готов зарыдать от тоски из-за какой-то чародейки, хоть и самой прекрасной на свете. Геральт настолько привык к ноющей боли в душе, что она стала составляющей его жизни. Сильный воин Геральт. Тот, кто привык принимать решения самостоятельно. От которого многие зависят. Что и начинало раздражать. Делать первый шаг всегда приходилось ему. И только сегодня за него решили, и решение это уже не так изумляло и возмущало. Что бы ни задумал Лютик, ведьмак не возражал.

– Ну же, Геральт, сделай из одной брови две!

Не спуская глаз с менестреля, Геральт демонстративно медленно положил клинки возле Лютиковой лютни. Бард понял, что это означает.

Ведьмак был ненасытен и нетерпелив. Рванув Лютика с земли, он усадил его на свои колени и теперь уже сам впился в его губы. Даже после недели хождения по большаку волосы барда оставались шелковистыми и пахли вереском и горьковатым ковылем. Этот аромат обладал удивительным свойством: он вытеснил из головы Геральта последние сомнения и посторонние думы. Отдышавшись, он сжал руки менестреля повыше локтя и заглянул тому в лицо:

– Только предупреждаю сразу...

– Знаю-знаю! Ты старый ведьмак и не знаешь слов любви. Ты впервые не с женщиной. Не беспокойся: дурное дело – нехитрое. И, естественно, об этом никто не узнает.

Геральт улыбнулся, продемонстрировав все зубы:

– Вообще-то я хотел сказать, что завтра мы пойдем в город очень рано, потому не надейся выспаться. Но про «никто не узнает» – это ты очень хорошо подметил.

Костер догорал, но несмотря на это, двум существам около него становилось все жарче.

Менестрель действительно был ловок и опытен. Когда Геральт наконец пришел в себя от жадных горячих поцелуев, он обнаружил себя уже без рубашки.

Это походило на встречу двух пылких влюбленных после долгой, очень долгой разлуки. Когда кажется: помнишь каждый жест, каждую привычку любимого, но все равно приходится узнавать заново дорогого человека. Страстно и в то же время мучительно медленно. Жадно сплетать языки и ловить чужие ладони на своем теле. Получать удовольствие от простых прикосновений, желая большего и одновременно страшась того, что может произойти: чувство, будто от еще одной капли счастья остановится сердце.

«Я просто очень долго был один», – подумал ведьмак, пока горячие губы менестреля оставляли следы на его теле.

В ясных глазах Лютика читалась решимость на все. Он готов был исполнить любое желание Геральта.

Ведьмак ХОТЕЛ менестреля. В этом чувстве не было волнующего трепета, испытываемого к Йен, как не было и ощущения тепла и уюта, как с Трисс Меригольд. Он просто ХОТЕЛ Лютика.

И тем не менее, Геральт был внимателен и осторожен. Он всегда чувствовал ответственность за тех, кто слабее его. А таких было немало. Телом, душой он точно знал, что барду приятно и он требует еще, но Геральт не позволял себе поддаться страсти. Он не мог не быть нежным. Слишком многие были уверены, что ведьмак – лишь бессердечная машина смерти. Геральт не показывал эмоции на людях, не признавался в этом себе самому, но его все же ранили такие заявления, и маниакальной нежностью по отношению к близким людям он исступленно пытался что-то кому-то доказать и что-то опровергнуть. Но в первую очередь, главным невидимым оппонентом был он сам. Бесстрашный циничный ведьмак в своей жизни боялся лишь одного: причинить боль тем, кто ее не заслужил.

...Лютик был прав: дело оказалось нехитрым. Геральт знал, что нужно сделать, когда бард закусил губу, не в силах сдерживать стон, а по телу его пробежала сладкая судорога. Лютик приподнял бедра, будто приглашая. Ведьмак не стал более медлить, сам уже доведенный до предела смелыми ласками трубадура.

Когда Лютик застонал от боли, Геральт дрожащей рукой погладил светлые волосы барда, не прекращая двигаться.

– Тихо-тихо... Сейчас, потерпи немного...

И совсем уже непроизвольно, повинуясь непонятному порыву:

– Хороший мой...

Лютик всхлипнул, прошептал куда-то в ладонь Геральта:

– Если ты... остановишься... я тебя... убью!

Сейчас ведьмак не смог бы остановиться, даже если бы очень захотел. Он даже не был уверен, сможет ли держать клинки, появись здесь вурдалак или еще кто. Да, замечательная смерть могла бы получиться: один из самых сильных ведьмаков геройски погиб на менестреле, не успев надеть штаны...

– Лютик!

Ведьмак хватал ртом воздух, ко лбу прилипли белые волосы, зрачки необычных глаз расширены... Длинные пальцы железными клещами сжали плечо Лютика, который, казалось, этого и не заметил, оглушенный острой болью, смешанной с нестерпимым удовольствием.

...Прижавшись грудью к обнаженной спине тяжело дышавшего барда, Геральт блаженно улыбался. Несмотря на необыкновенную силу и ловкость, мужчиной он был обыкновеннейшим. Всегда после страсти он чувствовал удовлетворение и усталость. Ведьмак каждый раз улыбался Йеннифэр перед тем, как она засыпала.

Но ЭТА улыбка не для тебя, чародейка…

Через некоторое время ведьмак наконец сполз с Лютика и опять уставился в небо. Как ни странно, ответов там так и не было. А вот вопросов прибавилось.

Разгоряченное тело реагировало на самый легкий ветерок. Как бы ни хотелось Геральту просто остаться на месте и не двигаться, он все же встал и, с большим трудом натянув штаны, отыскал в сумке шкуры, которые вез в город.

Менестрель пялился на него с довольным видом кота, обожравшегося сметаны, зябко кутаясь в тонкую рубашку. Геральт опустился рядом с ним, накинул на плечи Лютика шкуру. Из глубины сознания поднялась нерастраченная нежность, и ведьмак осторожно потянул барда к себе.

Костер давно догорел, лишь изредка из него вылетала шальная искорка, чтобы быстро погаснуть в прохладном воздухе.

– Лютик?

– Ммм? – менестрель поднял лохматую голову с груди ведьмака и ждал вопроса, утопая в блестящих в темноте глазах.

– Ты так и не дописал свою балладу.

– А, пускай... Завтра напишу. Или потом когда-нибудь, – бард уже сонно бурчал.

– Ты только обязательно напиши. Очень красиво получилось.

Ведьмак почувствовал на своей груди вздох.

– Эх... Неужели стоило всего лишь переспать с тобой, чтобы добиться похвалы? Почему же я не знал этого раньше?

Геральт улыбнулся в темноте. Все-таки Лютик навсегда останется Лютиком...

– Спи, скоро рассвет. Хороший мой...

Здесь и сейчас Геральту было очень уютно и спокойно.

– Спасибо, трубадуришка...

* * *

Как обычно, первыми на него обратили внимание коты и дети. Плотва мерно шла по мостовой города, к крупу ее был привязан мешок с кикиморой. Рядом ехал Лютик и демонстрировал все свои зубы, улыбаясь встречным дамам. Шляпа его опускалась на голову на несколько секунд, затем снова взмывала вверх в галантном жесте, едва лишь глаза ее хозяина останавливались на достойных прелестях горожанок.

Геральт, прищурившись, наблюдал за своим попутчиком:

– Лыбишься так, что у меня челюсти сводит на тебя смотреть. Что, страшно спать одному этой ночью?

– Ну как тебе сказать? Не то чтобы страшно, но непривычно – этого отрицать не буду!

– А задница не болит?

Все еще ослепительно улыбаясь, Лютик процедил сквозь зубы:

– Очень смешно, чертов ведьмак!

Геральт неопределенно хмыкнул и погнал Плотву к дому старосты, предоставив Лютику возможность хохотать в одиночестве.

* * *

– Спасибо, Геральт. Потрепала нам нервишки кикимора эта, ох потрепала. Парень заикой стал, еле с девки сняли... Представляешь, лежат они, значит, на поляночке с девицей-то своей, он голову поднимает, а там эта страхолюдина сидит, смотрит...

Староста гоготал, колотя широкой пятерней по засаленному столу таверны.

Геральт усмехнулся и отхлебнул пива, ощущая приятную тяжесть монет в кармане.

– Ты знаешь чего, бери-ка своего трубадура с его лютней и приходи сегодня вечером на праздник. Весь город будет. Даже госпожа Йеннифэр приехала...

– Да куда уж без нее... – ласково шепнул ведьмак и заметно повеселел.

* * *

Естественно, окончания праздника они не дождались.

Войдя в залу, Геральт сразу заметил ее. По чести сказать, ее невозможно было не заметить, достаточно было проследить за завистливыми взглядами женщин и похотливыми мужчин, чтобы найти в танцующей толпе стройную фигурку в черном шелке. Ведьмак долго думал: чародейке не хватило денег на ткань или декольте действительно задумывалось таким глубоким...

– Госпожа Йеннифэр. – Учтивый кивок головы. – Прекрасно выглядите. Особенно спереди.

– Ведьмак из Ривии. – Чертики в фиолетовых глазах. – Вы как всегда галантны.

– Не хотите ли прогуляться? Здесь не очень удобно делать то, что я собираюсь с вами делать. Да и народу много. Могут не так понять.

Накрашенные губы изгибаются в кривой усмешке, и все же чародейка послушно отставляет бокал с вином и протягивает ведьмаку тонкую кисть...

Он все же успел, склонившись к черноволосой голове, шепнуть:

– Я так скучал, Йен...

А чародейка не успела погасить в своем взгляде безумную радость от этих слов...

...Клочья разодранной юбки полетели в разные стороны, Йеннифэр рванула рубашку Геральта, царапая кожу своими острыми коготками. Ноги ее обвили талию ведьмака, руки вцепились в плечи. Внезапно чародейка прервала поцелуй и пылающий взгляд фиолетовых глаз впился в красноватый след на шее Геральта.

– Чертов ведьмак, опять с девкой кувыркался?

Геральт буркнул, радуясь, что давно разучился краснеть. Если вообще умел.

– Если бы! С мужиком, Йен!

Скажи ей кто-нибудь, что беловолосый ведьмак Геральт из Ривии предпочитает мужчин, магичка никогда бы не поверила. Да и сейчас она сначала подумала, что это незатейливый ведьмачий юморок. Но одного взгляда хватило для осознания: ведьмак не шутил. И почему-то нахлынуло такое облегчение оттого, что это не Трисс, не другая женщина, что ослепительно красивое лицо чародейки озарила искренняя улыбка, и она с каким-то детским восторгом прошептала:

– Да ну?

– Ну да.

Геральт ненавидел чувство неловкости, поэтому сейчас не знал, чего в нем больше: неловкости или ненависти.

Йеннифер все так же шепотом спросила:

– С Лютиком, что ли?

– Не с Вильгефорцем – это точно, – процедил ведьмак, уже проклиная все на свете за то, что признался. Йеннифэр не унималась. Ткнув его кулачком в плечо, поинтересовалась, изо всех сил стараясь удержать рвущийся смех:

– И как это было?

Геральт озверел. Он с остервенением впился в губы чародейки и, путаясь в раскиданных по полу юбках и чулках, побрел к кровати. Звенящий смех очень скоро сменился сладострастными стонами.

* * *

Геральт не спеша прогуливался по Оксенфурту. Ночь была замечательная, он только что получил деньги за задание и сейчас намеревался потратить часть их в ближайшем кабаке.

Посетителей было много, они собрались в углу, смеялись и улюлюкали. Ведьмак заказал еду и отправился узнать, что это за собрание.

Когда ветер шальной на пару с дождем
Хотел сделать меня непогоды царем,
Лишь тогда я с волками хотел песни петь...

– Будто вой на луну может душу согреть... – закончил Геральт в тишине и двинулся к трубадуру, расталкивая толпу.

Лютик удивленно вскинул на него свои глазищи, в которых отчего-то была печаль. В них всегда был печаль, когда он исполнял эту балладу.

– Геральт! Какими судьбами?

– Потом расскажу... Написал продолжение?

Лютик кивнул и тронул струны лютни...

А потом... а потом мне приснилася Ты...
Воплощенье земной красоты и небесной любви.
О, Мелителе, какая грудь! Какие глаза!
Но нет, ведь не об этом хотел я сказать!

«Ну это же Лютик!»

Я хотел рассказать, что Ты украла покой,
Что Твой образ чарующий будет вечно со мной.
Что теперь буду вечно голодным на пире богов,
Что вечно готов терпеть боль от Судьбы кулаков,
Что теперь буду вечность любить и страдать,
И что вечность готов тебя я искать!

Геральт привалился к стене и слушал менестреля, чувствуя, как в нем растет радость от встречи. Они не виделись более... Да, больше полугода! И не увиделись бы еще черт знает сколько, не зайди он сегодня в этот кабак.

Я искал... О, никто так, как я, не искал!
Душу вынул, Тебе без остатка отдал.
А зачем она мне в этом сумрачном мире?
В нем я, кроме Тебя, поклоняюсь лишь лире.
Два моих божества. Два луча. Две надежды.
Раз узнав вас обоих, не смогу жить, как прежде.

– Что, трубадуришка, так и не нашел?

Лютик лукаво стрельнул глазами в ведьмака:

– Как знать, может, именно сегодня найду?

И не дожидаясь ответа ведьмака, продолжил:

И брожу я по свету Тебе только нужный,
Но я полон огня и надежды жемчужной.
Милая, жди! Будет Тебе и принц, и конь...
Мне помогут в том боги, лютня и огонь...

Лютня затихла. Люди сидели умиленные песней, готовые просить петь еще и еще.

– Может, именно здесь и сейчас найду.

Геральт очнулся от этой фразы, долго смотрел на менестреля.

Потом протянул барду руку.

– Уважаемые милсдари и очаровательные госпожи! К сожалению, Лютик сегодня больше не поет! Ему надо срочно со мной поговорить!