Миеза, 342 г. до н.э.

– Я никогда не рассказывал тебе, как прибыл в Пеллу?

– Мне кажется, мы знакомы всю жизнь. Будто вышли из одной утробы, как Кастор и Поллукс.

– Ты – Кастор, укротитель коней?

– А ты – Поллукс, кулачный боец.

Мы смеемся, теснее прижимаясь друг к другу, хоть еще не остыли после того, что произошло вот только. Да и в комнате слишком холодно, чтоб просто так расходовать тепло.

Он тотчас умолкает, и на меня смотрят два обрамленных выгоревшими ресницами внимательных серых глаза. На одном – большое коричневато-зеленое пятно, оттого кажется, что они разные по цвету. Когда в первый раз его увидел, я именно так и подумал.

Я уже знаю, что он всегда молчалив после. Обычно из него слова не выдавишь, но сегодня он заинтересовался.

– Расскажи.

– Знаешь, я совсем не хотел ехать. Но отец...

Я вспоминаю взбешенное лицо, всклокоченные волосы и черную бороду отца.

– Гефестион!

Крики несутся снизу, из дома. Мы с Архидамом наверху, на заваленном сеном чердаке, где только ласточки щебечут в своем гнезде и этот пьянящий аромат скошенной травы! Нас никто никогда не найдет здесь – так далеко мы от бренной земли.

Я из последних сил вжимаюсь в него, еще один рывок и – мир кругами вертится вокруг нас. Он подо мной замирает на миг, чтоб в следующую минуту содрогнуться в оргазме. Он стискивает мою плоть так, что сладостный взрыв не замедлил. Я вскрикнул, торжествуя, но тут же закусил губу чуть не до крови. Мои конвульсии вдавливают меня в него, хоть глубже, кажется, уже и быть не может. Я люблю его!

– Тебя зовут. – Он, тяжело дыша, перекатился на спину и смотрит на меня чуть ошалелыми глазами. Я сам, опьяненный, лежу возле, зарыв пылающее лицо в колкий ворох травы. Пытаюсь отдышаться и унять гулкие удары в груди.

– Где ты, негодный! – голос отца, доносящийся снизу, отдаляется. Значит, он всё еще не знает, где меня искать.

В лице Архидама досада смешалась с испугом.

– Ступай, или он совсем рассердится.

– Он уже достаточно сердит.

– Не стоит испытывать его терпение дольше.

– Не хочу уходить.

– Ты должен.

Он привлек меня к себе, обнял и поцеловал страстно, как можно целовать лишь, когда расстаешься и не знаешь, как надолго.

Я прижался к нему, прихватил зубами его губы, стиснул коленями бока, как будто держусь ими в бешеной скачке. Он засмеялся, вырываясь:

– Я задохнусь, сумасшедший!

– Я не хочу уходить, – мне стало тоскливо.

– Скоро мы будем вместе. Навсегда.

– Нет, – я покачал головой, неохотно отрываясь от него и вставая. Соломинки налипли на волосы и тунику. Он помогает их отряхнуть. Мы оба знаем, что мой отец ни за что не допустит, чтоб его средний сын стал жрецом храма.

Архидам был старше меня на три года, но служил в храме Диониса Древесного уже восьмой год. В первый раз я его и увидел несущим ларец с сердцем Диониса. Возле ног его вертелся и блеял маленький черный козленок, которого должны были принести в жертву. А он шел, торжественный, хрупкий, как статуэтка, которую мать никогда не разрешает трогать. И мне тогда показалось, что это сам Дионис во плоти спустился на Землю. Лишь через год мы познакомились. И полгода длились эти тайные встречи. Он был моим первым. Он открыл мне, что такое любовь и страсть. Мы оба мечтали, что когда-нибудь пойдем рядом, обвив станы плющом, во время праздничной процессии. А потом, во время мистерии, сможем быть совсем вместе, не боясь и не стесняясь никого. Но этому не суждено было сбыться. Меня растили воином.

Отец ужасно недоволен, что меня так долго пришлось искать. Затрещина. Правая скула загорелась огнем. Но ему сегодня некогда. Он торопит:

– Немедленно собирайся. Мы уезжаем в Пеллу.

– Как? Но...

– У тебя времени – только пока готовят коней. Возьми самое необходимое.

– Но, отец, почему так внезапно?

Я чувствую, как отчаянье сдавливает мое горло, щиплет глаза, не дает говорить и даже дышать.

– Мне пришло письмо от Филиппа. Он просит немедленно явиться с тобой ко двору. Так что не заставляй меня подгонять тебя кнутом, как ленивую ослицу.

Я что-то слыхал о недавней ссоре отца с царем. Видел, что отец сильно переживает. То, что царь послал за ним, должно было означать прощение. Но почему я? Почему не Гемист, мой старший брат, гордость семьи?

Мать и сестры суетятся, бегая по дому. Слуги в спешке собирают отцовы вещи. Но я... Я же должен сказать обо всем Архидаму!

Я бросился на чердак. Лишь разметавшаяся по полу солома напоминает о том, что тут происходило. Даже запаха его не осталось. Я не смог сдержать слез. Мы так и не сумели попрощаться. Я вспомнил его глаза – как у молодой голубки, в которых всегда была боль расставания, словно он знал наперед, что я рожден для другого.

< /p>

– Вот почему ты казался таким злюкой в первые дни, – Александр смотрит на меня, сдвинув брови. Странно, его волосы выгорели добела, ресницы опалены солнцем, но брови – четкие и темные. Такие же темные, как первые жесткие щетинки, что он старательно сбривал сегодня утром, пришедшие на смену светлому юношескому пуху.

– В гимнасии я хотел так отделать тебя! Из-за того, что считал, будто это ты разлучил меня с Архидамом.

– Ты был единственным, кому удалось положить меня на обе лопатки.

Мы оба замерли, уставившись друг на друга, а потом расхохотались, открыв двусмысленность этих слов Александра. Он, спохватившись, вспыхивает и с силой бодает меня головой в бок. Я, обхватив его за шею, пытаюсь унять, но из всей завязавшейся возни выходит лишь то, что мы снова обретаем желание.

– Почему ты рассказал мне? Сегодня? – спросил Александр, когда мы, успокоенные, лежали рядом.

– Потому что сегодня я понял, что никогда бы не стал хорошим жрецом.

Он глядит на меня немного странно. На самый короткий миг на его лице появилось то же самое выражение, что бывало у Архидама, когда мы расставались. Лишь краткое мгновение, и тут же исчезло.

Аристотель что-то бубнит, меряя шагами комнату наверху. В очаге дотлевают угольки, от которых больше не будет тепла до самого утра.

Мы знакомы уже целых полгода...