Посвящается Picante.

Сияние ламп и свечей тускнело в лучах огромной полной луны, заглядывавшей прямо в стрельчатое башенное окно, и в комнате роились тени. Гюнтер встал из-за стола, чтобы задернуть штору, и против воли задержался у окна, засмотревшись на луну. Странно: ни у себя в поместье, ни тем более в Берлине он никогда не обращал внимания ни на какие небесные светила, но здесь, в Альпах, все было таким необычным, так зачаровывало. Даже луна была здесь как будто другой – не тускло-желтой, а голубовато-зеленой, точно аквамарин, и, казалось, такой же прозрачной...

Так, стоп, какая еще, к чертовой матери, луна?! Что, интересно, сказал бы господин министр, увидев своего полномочного посланника в меланхолической позе у окошка замка Нойшванштайн любующимся луной вместо того, чтобы заниматься делом? Гюнтер решительно задвинул штору и вернулся к столу, на котором печально белел лист бумаги. На этом листе сейчас должен был появиться черновик донесения, которому, в свою очередь, предстояло быть переписанным рукой секретаря (у Гюнтера фон Эймеш был своей секретарь! у него, который еще два года назад сам был секретарем, правда, не руководителя дипломатической миссии, а посла, но все-таки!) на гербовую бумагу и отправленным в Берлин не позднее завтрашнего утра. Но время близилось к полуночи, а черновик оставался все таким же девственно чистым. Гюнтеру было абсолютно нечего писать, и он начал постепенно приходить в отчаяние.

А как чудесно все начиналось, подумать только! Гюнтер долго не мог поверить, что он, двадцативосьмилетний служащий министерства иностранных дел, поставлен во главе дипломатической миссии. Когда на баварской границе к нему обратились «господин посланник», ему все еще казалось, что это сон. Когда он прибыл в Мюнхен, то был уверен, что пробуждение вот-вот уже случится. Но на пути в новую резиденцию короля радостное возбуждение сменилось паникой: а справится ли он? Задача перед ним, впрочем, стояла простейшая – Бавария и Австрия аннулировали какое-то соглашение, а прусский посланник был необходим на месте событий, чтобы не произошло никаких неожиданностей, – и способностей Гюнтера вполне должно было хватить, но он все равно нервничал. Он никак не ожидал этого назначения и не имел никакого опыта в ведении подобных дел. Вдруг он все испортит? Тогда все – конец карьере.

Но худшая пытка ждала его в замке Нойшванштайн. Молодой дипломат прибыл туда утром, с трепетом ожидая аудиенции, но ему сообщили, что король не примет его до вечера. Пытка ожиданием была растянута на долгих десять часов, которые Гюнтер провел в королевской приемной, причем моральный дискомфорт под конец начал усугубляться физическим: шутка ли сказать – десять часов в довольно неудобном кресле, без еды, так как никто не удосужился позаботиться о пропитании терпеливого господина посланника (но это еще ладно – все равно кусок не лез в горло), в парадном мундире со всеми полагающимися случаю лентами через плечо и звездами, спешно повешенными на него в Берлине для пущей солидности (все-таки королю будет представляться, не кому-нибудь), причем за всем этим нужно было следить, чтобы ничего не перекосилось и не измялось. Добавьте к этому, что Гюнтер от волнения не спал несколько ночей, и будет вполне ясно, какие чувства обуяли его, когда ему наконец сообщили, что его величество ожидает прусского посланника.

На подгибающихся ногах Гюнтер в сопровождении своей небольшой свиты, которая держалась гораздо спокойнее (все-таки не им предстояло дебютировать в присутствии монаршей особы), проследовал в аудиенц-залу. К счастью, король был один. Если бы Гюнтер застал его на троне в окружении толпы придворных (будучи секретарем посольства, он видел, как проходили парадные приемы у монархов), то просто умер бы на месте, а так можно было говорить... и даже дышать – чуть-чуть. Один раз, правда, ему показалось, что он погиб. Это случилось, когда он отдавал один из положенных согласно церемониалу представления поклонов, и на глаза ему неожиданно упала длинная челка. Боже, как это могло произойти?! Он ведь так тщательно причесался, так старательно напомадил и прилизал свою шевелюру, что ни один волосок не должен был выбиться! Видимо, за десять часов ожидания в его аккуратной прическе произошли кое-какие изменения, и он предстал перед королем в растрепанном виде! Стыд и срам!

Но паника Гюнтера мгновенно улетучилась при первой же улыбке короля – быстрой, теплой, благожелательной, совсем не похожей на обычные благосклонные улыбки, которыми монархи одаряли представлявшихся им дипломатов. Людвиг был очень молод (Гюнтера это обстоятельство слегка разочаровало; «Совсем еще мальчик, – подумалось ему. – Может быть, даже младше меня».) и необыкновенно хорош собой – белокожий, темноволосый, с большими сияющими фиалковыми глазами. На взыскательный вкус Гюнтера, ему недоставало солидности – слишком он был непосредствен и пылок. Он держался вполне уверенно, даже величественно, но какая-то очаровательная живость, сказывающаяся в его движениях, интонации, вдохновенном блеске глаз, сглаживала это впечатление.

– Господин фон Эймеш, – сказал Людвиг своим мягким приятным голосом в конце аудиенции,– позвольте обратиться к вам с личной просьбой.

– Повелевайте, ваше величество, – ответил Гюнтер.

– Я не хочу повелевать в этом случае и не стану настаивать, если моя просьба будет вам неприятна.

– Ваше величество, мне не может быть неприятен ни один приказ, исходящий...

Король поморщился, словно протокольная фраза, которую ему наверняка не раз приходилось слышать, резала ему слух, и плавным взмахом руки прервал речь Гюнтера.

– Позвольте мне называть вас по имени, господин посланник. Мне очень нравится, как оно звучит.

Гюнтер не смог скрыть своего удивления, но поклонился в знак согласия.

– Вот и прекрасно. Завтра я приму вас в это же время, а пока можете быть свободны... – Людвиг сделал паузу и добавил со своей сияющей улыбкой: – Гюнтер.

Милость короля простерлась до того, что он позволил посланнику и его свите жить в замке. Гюнтеру отвели покой в одной из башен, похожий то ли на залу, посвященную рыцарской эпохе, в музее, то ли на декорацию к оперной постановке. Он заснул на огромной кровати под пышным балдахином, спрашивая себя, на что же похожа спальня самого Людвига, если его гости живут в такой сказочной роскоши. На следующий день от былых его страхов не осталось и следа. Он проснулся, преисполненный уверенности в себе. Его приняли, и так благосклонно! Но он покажет, что достоин этой благосклонности. Весь день Гюнтер готовился к вечерней аудиенции и, когда его вновь пригласили к королю, предстал перед Людвигом спокойным, сдержанным, готовым выполнять свой долг. Он помнил о своем вчерашнем афронте с прической и теперь сделал все, чтобы ничего подобного не повторилось, – так прилизал свои волнистые светлые волосы, что ни одна прядь не выбивалась. Король, видимо, заметил эти старания, но не оценил.

– Прежняя прическа была вам больше к лицу, – заметил он, едва увидев Гюнтера. – И вообще, вчера вы были совсем другим.

Гюнтер задумался, подыскивая в своем дипломатическом лексиконе подходящую фразу для ответа, но так и не нашел. К счастью, ответа и не требовалось, потому что Людвиг тотчас заговорил о другом – но не о делах, не о миссии Гюнтера. Он беседовал с ним как с гостем, а не как с дипломатом. Как Гюнтеру понравился Мюнхен? Видел ли он новый оперный театр? Любит ли он вообще оперу? А Нойшванштайн – не правда ли, восьмое чудо света? Гюнтер отвечал, не забывая о приличиях и этикете и стараясь, чтобы его ответы были приятны собеседнику, но почему-то стал замечать, что, чем больше он старается, тем меньше ему это удается. Когда же он стал предпринимать робкие попытки перевести беседу в деловое русло (время идет, а к главному они до сих пор не подошли), король и вовсе начал раздражаться. Все чаще и чаще нетерпеливое мановение королевской руки прерывало речь посланника, а под конец Людвиг и вовсе заявил:

– Знаете, Гюнтер, на вас очень приятно смотреть. Но слушать вас, увы, не столь приятно. Я не могу понять, в чем тут дело, – в вашем ли голосе (он у вас какой-то неестественный) или в тех гадостях, которые вы произносите («Гадостях?» – подумал Гюнтер). Я бы хотел, чтобы вы помолчали, и вы сейчас замолчите – на сей раз это мое повеление, если вам угодно.

Гюнтер в недоумении уставился на него. Ему приходилось слышать, что у короля баварского есть некоторые странности, но в это было просто невозможно поверить, ведь он вел себя так трезво и разумно – до этой самой минуты.

– Ваше величество, вы хотите, чтобы я...

Снова легкий взмах руки.

– Да, Гюнтер, своей властью я кладу печать на ваши уста, – Людвиг легко коснулся пальцем губ посланника (отчего тот изумленно заморгал). – Просто сидите и молчите.

Приказ короля есть приказ короля. Гюнтер не мог не повиноваться, но чувствовал себя донельзя глупо. Людвиг продолжал говорить на свои излюбленные темы – об операх Вагнера и о новом замке, который он собирался построить, – а посланник мог только следить глазами за расхаживающим по зале королем и не смел открыть рта. Еще хуже стало, когда Людвиг замолчал, уселся в кресло и принялся разглядывать Гюнтера, как будто тот был картиной или статуей. Теперь молчание было обоюдным и оттого стало еще более странным и тягостным. Гюнтер невольно ежился под пристальным взглядом, который неторопливо исследовал его от носов начищенных до зеркального сияния сапог до прилизанных волос; эти глаза с каким-то опасным нездоровым блеском его прямо-таки нервировали. Но и это было еще не все. Король вдруг поднялся и прошел в смежную комнату. Кресло, в котором сидел Гюнтер, было повернуто спинкой к створчатым дверям, которые Людвиг оставил открытыми. Встать и развернуть его молодой дипломат не решался, и ему оставалось только гадать, что происходит за его спиной. Он слышал стук каблуков по паркету, потом шелест переворачиваемых страниц и наконец – аккорды фортепьяно. Гюнтер просто обомлел. Это уже ни на что не похоже. Он лихорадочно пытался сообразить, как велит вести себя в подобных случаях дипломатический этикет, но увы – история, по-видимому, не знала подобных прецедентов, еще ни одна аудиенция у государя не превращалась в фортепьянный концерт. Из соседней комнаты лились звуки шопеновского «Ноктюрна», а Гюнтер под мундиром начал покрываться потом.

Закончив играть, Людвиг вновь вышел в приемную залу. Он приблизился к Гюнтеру и как-то испытующе заглянул ему в лицо, и, по-видимому, ему не понравилось то, что он нашел, потому что его красивые черты вдруг исказила гримаса злости или отвращения.

– Ступайте, – процедил он сквозь зубы и махнул рукой в сторону двери. – Продолжим завтра. Я вас вызову.

«Что я сделал не так? – терялся в догадках Гюнтер, глядя на явно разгневанного короля. – Может, мне следовало похвалить его мастерство?»

– Ваше величество, – начал он, откашливаясь, – вы играли превос...

– Разве я позволил вам говорить? – резко перебил его Людвиг. – И разве вы не слышали, как я сказал вам: «Идите»?

Пришедший в полную растерянность от такой необъяснимой перемены Гюнтер сполз с кресла. В дверях он поклонился, но король этого уже не видел, потому что повернулся к нему спиной.

Следующая аудиенция вышла еще более короткой и не менее странной. Людвиг спросил, не приходилось ли Гюнтеру видеть привидение в своих апартаментах.

– Нойшванштайн построен недавно, – сказал он, – но здесь уже поселился призрак. И я этому рад. Замок без привидений – не настоящий замок. Так что же, Гюнтер, вы видели его?

Гюнтер и в самом деле видел нечто странное этой ночью. Какая-то фигура в белом с закрытым чем-то вроде вуали лицом приблизилась к его постели, откинула полог, нежно погладила его лоб и щеки, а затем наклонилась, и Гюнтер почувствовал сквозь газ вуали, скрывающей лицо ночного посетителя, прикосновение чужих губ к своим губам. Почему-то его нисколько не испугало это происшествие. Привидение выглядело вполне живым, материальным и нисколько не зловещим. Руки и губы его были теплыми, даже больше того – Гюнтер ясно видел, как колеблется легкая вуаль от учащенного, словно взволнованного дыхания. Единственное, что отличало его от простых смертных, это поистине потусторонний блеск глаз, заметный сквозь вуаль, – они едва ли не светились в темноте, как у кошки. Гюнтер был не склонен ломать голову над этим происшествием и даже решил, что явление ночного гостя ему попросту приснилось.

Но король так жаждал истории о призраке, что пришлось ему поведать о таинственной фигуре в белом саване, явившейся в полночный час и напечатлевшей поцелуй на губах Гюнтера.

– Оно вас поцеловало? – Людвиг от восторга всплеснул руками. – Неудивительно – вы так красивы, а во сне, без этого неприступного вида и чопорного выражения лица, наверное, и вовсе сущий ангел... И что же? Вам понравилось?

– Ваше величество изволит шутить, я полагаю, – сдержанно улыбнулся Гюнтер.

Лучезарная улыбка короля мгновенно померкла.

– Вы свободны, – надменно сообщил он посланнику.

А утром Гюнтер проснулся и увидел, что его постель засыпана лепестками белых роз. Дорожка, аккуратно выложенная такими же лепестками, вела от кровати к маленькому столику в углу спальни. На столике в фарфоровой вазе красовался огромный букет белых роз. Рядом лежала записка – несколько строк на средневековой латыни, тщательно выведенных готическим начертанием. Гюнтер не был силен в латыни, тем более в средневековой, и во всей записке смог разобрать только два слова – “con amore”.

Итак, Гюнтер в своей комнате мучился с составлением донесения, в котором не о чем было доносить. Не станешь же писать про то, что его величество Людвиг II хорошо играет на рояле, а в замке Нойшванштайн обитает призрак, который ведет себя, пожалуй, излишне вольно! В общем, положение было близко к критическому. Гюнтер фон Эймеш мог провалить свою первую миссию, а если так, то она же окажется и последней.

(Гюнтер нервничал бы куда меньше, если бы знал, что подлинная задача миссии лежала не на его плечах, а на плечах двух внешне незаметных господ из его свиты, и не имела никакого отношения к переговорам между Баварией и Австрией. Об этой задаче он и не подозревал, равно как не подозревал о ней и король баварский (а если б заподозрил, Бавария была бы в два счета очищена от всех прусских дипломатов, а не только от многострадальной миссии Гюнтера). Сам Гюнтер, по большому счету, играл роль декорации, и назначили его, начинающего дипломата, на такую внешне важную должность исключительно потому, что сам Бисмарк в разговоре с министром иностранных дел из каких-то своих соображений потребовал, чтобы посланником в Баварию отправился непременно «какой-нибудь смазливый мальчишка, чем моложе и смазливее, тем лучше». Что же касается донесений посланника, то едва ли они интересовали хоть кого-то в Берлине.)

В ту самую минуту, когда Гюнтер после долгих мучений сформулировал таки в каких-то расплывчатых выражениях содержание своего донесения, явился камер-лакей с сообщением, что его величество ждет господина посланника сию минуту. Мысленно проклиная неугомонное величество, Гюнтер отложил перо и отправился на зов.

Он застал короля в плаще и в треуголке с пышным плюмажем.

– Гюнтер, – похоже, королю в самом деле нравилось это имя, потому что он всякий раз произносил его медленно, словно смакуя каждый звук, с какой-то легкой, мечтательной улыбкой, – я вспомнил, что вы еще не видели моего парка. Не угодно ли вам совершить маленькую экскурсию?

– Вы очень любезны, ваше величество; я был бы счастлив увидеть ваш парк, если это возможно, – ответил Гюнтер абсолютно искренне. Он жил в башне, из окон которой открывался великолепный вид, и он убедился, что окрестности замка необыкновенно живописны. Кроме того, ему приходилось слышать, что Людвиг – любитель всяческих диковин. Якобы в парке Нойшванштайна есть какие-то поющие фонтаны, и зеркальные гроты, и Бог знает что еще.

– Прекрасно. Я рад, что ваше желание совпадает с моим. Пойдемте же!

Наверное, эта экскурсия доставила бы Гюнтеру куда больше удовольствия, будь экскурсовод пониже рангом. Но он уже был научен горьким опытом и вывел для себя два правила. Первое: необходимо подстраиваться под настроение короля, и, если ему угодно восторгаться природой, Гюнтер тоже будет восторгаться природой. И второе: ни в коем случае нельзя показывать королю, что его поступки могут шокировать; надо держать себя как ни в чем не бывало, а еще лучше – восхищаться поведением короля, его поэтичной непосредственной натурой, говорить ему, что в нем есть что-то неземное, что-то, что роднит его с этими рыцарями не от мира сего из старинных германских легенд (облагороженных и опоэтизированных стараниями немецких писателей-романтиков). Гюнтер с удовлетворением убедился, что эта стратегия приносит успех (главное было не перестараться, потому что в один прекрасный момент Людвиг, сравненный своим спутником с Тангейзером, пришел в такой экстаз, что Гюнтер всерьез забеспокоился, как бы он не спровоцировал этим короля на какие-нибудь новые безумства), а когда его старания увенчивались успехом, обычная скованность, порожденная неуверенностью в себе, его отпускала. Людвиг тоже это заметил.

– Вы начали оттаивать, Гюнтер, – промолвил он, когда они шли вдвоем по узкой каменистой тропинке, над которой сплетали ветви древние ели: король впереди, а Гюнтер – сзади.

– Ваше величество?.. – недоуменно переспросил посланник.

– Вы уже не такой ледяной, как раньше. Интересно, что на вас так повлияло?

– Вероятно, окружающая меня красота, ваше величество, – Гюнтер старательно вглядывался в идущего впереди короля, пытаясь понять, какое впечатление производят на него эти слова, и с удовлетворением отметил, что белеющий в темноте плюмаж качнулся – король кивнул. На самом деле, Гюнтер говорил почти искренне. Не то чтобы он действительно смягчился душою от красоты королевского парка, но он впервые в жизни обратил внимание на окружающий мир и нашел в нем какую-то магию, что было уже немало.

– Так вам нравится здесь?

– Ваш парк похож на зачарованный сказочный лес, ваше величество. Жаль, что сейчас так темно, и я не могу рассмотреть все в подробностях. Если бы я мог прогуляться здесь при свете дня...

– Ну уж нет! – отрезал Людвиг. – Я, пожалуй, прикажу, чтобы вас не выпускали в парк до захода солнца. Вы только испортите себе впечатление, поверьте мне. День – вот мерзость! Если бы я мог, я бы сделал так, чтобы в моей земле всегда царила ночь... такая, как сейчас, – на миг он поднял глаза вверх, на аквамариновую луну, которую можно было разглядеть сквозь просветы между сплетенными еловыми лапами. – При свете дня все так несовершенно и скучно. Ели – всего лишь ели, скалы – бесформенные валуны, трава не такая густая, и даже воздух не такой свежий и ароматный. Вы чувствуете этот запах, Гюнтер?

Посланник вдохнул полной грудью свежий и вкусный горный воздух, в котором мешались ароматы шиповника, жасмина и еще каких-то ночных цветов с пряным запахом перегноя, мха и хвои.

– Днем даже цветы утрачивают свой аромат, – вздохнул король. – Поэтому-то я стараюсь не выходить за порог до наступления сумерек... Тс-с, прислушайтесь!

Они остановились у родника. Небольшой ключ, окрашенный луной в тот же зыбкий сине-зеленый свет, сбегал по камням, из которых самый нижний был выточен в форме чаши. Вначале Гюнтер не слышал ничего, кроме журчания воды, но, прислушавшись, различил, что это журчание имеет свою мелодию, которую вызванивали, как колокольчики, капли, разбивающиеся о камни. Что это было? Рукотворное чудо или естественное?

Людвиг между тем снял с пальца кольцо и бросил его в каменную чашу.

– Это мой подарок вам, Гюнтер, достаньте и носите, – сказал он и, не дожидаясь спутника, отправился дальше.

Гюнтеру пришлось снять перчатку, засучить рукав и лезть в ручей за королевским подарком. Руку мгновенно пронзило холодом, когда он опустил ее в воду, но нащупанное им кольцо показалось ему теплым. Оно было мало ему, и он с трудом смог надеть его на мизинец левой руки и отправился догонять короля.

Лес кончился. Теперь два путника стояли на краю обрыва. Внизу лежало хрустальное озеро, окруженное дикими скалами.

– Спустимся здесь, – сказал Людвиг.

В который раз за вечер испытавший крайнее изумление, Гюнтер осторожно глянул вниз. Отвесная стена, густо заросшая плющом... Нет, спуститься здесь не было никакой возможности.

– Быть может, нам лучше поискать более удобный спуск, ваше величество? – предложил он.

– Это единственный спуск, и он вполне удобен, вот увидите, – ответил король. – Я пойду первым, вы за мной.

И он в самом деле принялся быстро и ловко спускаться, держась руками за плети плюща и каким-то неведомым образом нащупывая ногами выступы в скале. Но Гюнтер все равно наблюдал за ним с тревогой. Высота была приличная, внизу – острые камни. Что он будет делать, если король упадет?

– Гюнтер! – позвал его снизу мелодичный голос. – Что же вы?

Посланнику пришлось, собрав все свое мужество, повторить проделанный на его глазах рискованный трюк. Хорошо еще, что в скале – он понял это, когда начал спускаться – были выдолблены вполне удобные ступеньки, но они были так искусно замаскированы плющом, что требовалось время, чтобы их найти. Король начал демонстрировать нетерпение, и в очередной раз замешкавшийся Гюнтер, пытавшийся нащупать ступеньку, почувствовал, как чужие руки взяли его ногу за щиколотку и поставили туда, где была выемка в скале. Затем те же руки помогли переставить вторую его ногу, но на этот раз взяли его повыше голенища сапога – Гюнтер почувствовал, как пальцы короля обхватили его ногу возле колена.

Вероятно, была доля истины в старинном поверье, будто прикосновение особы, венчанной на царствие, обладает магической силой, потому что Гюнтер тут же впал в какой-то ступор и свалился вниз. Он уже успел миновать большую часть спуска и рисковал отделаться лишь ушибами и царапинами, но даже этого не случилось – король подхватил падающего чуть ли не на руки.

– Осторожнее, господин посланник, – загадочно улыбнулся он, глядя сверху вниз на смущенного Гюнтера.

Они приблизились к озеру.

– Нам нужно попасть на тот берег, – сказал Людвиг. – Хотите прогуляться по лунной дорожке, Гюнтер? Только вам опять придется следовать за мной по пятам и ступать только туда, куда ступаю я, иначе угодите в воду. Пожалуй, – прибавил он, подумав немного, – на всякий случай я буду держать вас за руку. Не могу же я допустить, чтобы с вами случилось несчастье.

– Не извольте беспокоиться, ваше величество, – ответил Гюнтер. – Я умею плавать.

– Возможно, но я не хочу, чтобы намок блокнотик, который вы держите во внутреннем кармане и в который записываете всякие потаенные мысли маленьким серебряным карандашиком. – Людвиг взял руку Гюнтера и повел за собой прямо в воду.

Гюнтер уже привык ко всяким неожиданностям и не колебался ни минуты, следуя за своим проводником. Он лишь помнил совет короля – наступать только туда, куда наступал он, – и последовал ему. Он чувствовал под ногами твердую поверхность. Это были ступеньки, сделанные, должно быть, из стекла или даже из хрусталя (едва ли Людвиг мог остановиться перед какими-либо тратами для достижения желанного эффекта), они отражали лунный свет, и казалось, что двое пилигримов в сказочном царстве идут прямо по воде, а точнее – по лунной дорожке, как сказал король.

– Вы, может быть, удивляетесь, откуда я знаю про ваш блокнотик, – говорил между тем Людвиг, крепче сжимая руку посланника. – Мне об этом рассказал мой добрый друг – призрак замка Нойшванштайн, подаривший вас своей благосклонностью. Он не удержался и просмотрел некоторые ваши записи. Конечно, я не могу одобрить этого поступка, но его оправдывает то, что дух слишком пленился вами, а ведь это так естественно – желать узнать побольше о том, кто поразил наше воображение, особенно если он так сдержан и неприступен, как вы.

Гюнтер невольно нахмурился, восприняв безо всякого удовольствия эту новость о том, что кто-то неизвестный рылся в его личных вещах и читал его дневник.

– Вы хмуритесь, – Людвиг повернулся к нему. Теперь они стояли лицом к лицу – две держащиеся за руки фигуры посреди уединенного озера, окруженного скалами, залитые сверху холодным лунным светом. – Вы сердитесь на поступок призрака.

Ясно, что эта комедия с «призраком» срежиссирована королем. Ну что ж, забава вполне в его духе. А это значит, что Гюнтер лишен возможности выразить свое неудовольствие по сему поводу.

– Не сердитесь на него, – прошептал Людвиг. – Вы разобьете ему сердце.