Рука об руку они пересекли озеро и углубились в грот, вырубленный в скале. Тут-то Гюнтера ждал такой сюрприз, что он моментально забыл о беспардонном вмешательстве потусторонних сил в свою личную жизнь. Он увидел необыкновенной красоты покой, даже, скорее, какую-то сверхъестественную перспективу, составленную из воды, мрамора и хрусталя. Все было строго и гладко, все сияло в ослепительном свете этой необыкновенной аквамариновой луны. Потолок был из голубоватого дикого камня, покрытого серебристой газовой тканью. Стены из полированного черного мрамора могли отражать предметы, как зеркала. В глубине грота журчал водопад, роскошно ниспадающий, как хрустальный занавес.

Людвиг сбросил плащ на руки следовавшего за ним Гюнтера (под плащом неожиданно обнаружилось какое-то белоснежное шелковое одеяние, расшитое рядами воздушных кружев), швырнул куда-то треуголку и, пройдя в глубь грота, сел на ложе, покрытое пушистыми белыми шкурами.

– Здесь есть вино, – обратился он к Гюнтеру, все еще стоявшему у входа в грот и потрясенно оглядывающемуся по сторонам, – налейте нам обоим.

Гюнтер очнулся от звука его голоса и, проследив, куда он указывал рукой, подошел к мраморному столику, на котором стоял поднос, накрытый серебряной крышкой, графин, наполненный прозрачной светлой жидкостью, и хрустальные бокалы. Он наполнил два бокала и поднес один королю, полулежавшему на белых шкурах.

– Благодарю вас, друг мой, – промолвил Людвиг тихим голосом, потому что любое громкое слово рождало эхо в этом гулком гроте. – А теперь присядьте сюда, – он любовно погладил меховое покрывало рядом с собой.

Гюнтер заколебался. Сесть рядом с королем? Людвигу пришлось взять его за руку (теперь они оба были без перчаток, и прикосновение горячей руки к обнаженной коже послало мурашки по спине Гюнтера) и усадить на ложе.

– Пейте вино, – сказал Людвиг. – Нет ничего лучше для двух усталых путников.

Гюнтер повиновался. Вино оказалось ледяным и, как и все холодные напитки, поначалу словно не имело вкуса. Но потом вкус появился – сладкий, но не приторный, пьянящий, но свежий, сильный и насыщенный – и вместе с тем тонкий.

– Вам нравится? – спросил король.

– Изумительное вино, ваше величество. Осмелюсь спросить: что это?

– О, это вино лунных фей. Его получают из нектара шиповника и настаивают в чашечках гиацинта. Пейте, пейте. Такого вина не найдешь нигде в мире, кроме моих погребов, а все потому, что я – единственный на свете государь, который дружит с лунными феями.

«Да уж, единственный – это точно, – подумал Гюнтер. – Только интересно, серьезно ли он говорит или шутит?»

Они выпили еще по бокалу, а потом – еще. Вино лунных фей кружило голову. Веки отяжелели. Гюнтер боялся опьянеть (какой был бы конфуз!), тем более что его царственный сотрапезник был совсем трезвым – несоразмерно количеству выпитого.

Людвиг снова заговорил о своем призраке.

– Меня все не покидает мысль о том, что вы затаили обиду на него, Гюнтер. Уверяю вас, что его заставило читать ваши записи не праздное любопытство. Просто ему было важно знать, свободно ли ваше сердце. Если бы он нашел среди ваших личных вещей портрет женщины, он оставил бы вашу спальню не задумываясь и запретил бы себе даже мечтать о вас. Но портрета не было, и тогда он решился заглянуть в ваш дневник – единственно для того, чтобы окончательно удостовериться в том, что вы не оставили в Берлине никакой возлюбленной. И только убедившись, что вы свободны, он осмелился потревожить ваш сон.

– Простите, ваше величество, – сказал Гюнтер, – но вы говорите о призраке «он». Значит ли это, что он мужского пола?

– Да, – ответил король спокойно, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся, – это дух молодого рыцаря. Когда-то он утонул в озере из-за несчастной любви. Днем он живет в образе белого лебедя, ну а ночью его можно видеть в истинном обличье. – Людвиг откинулся на подушку и, глядя на Гюнтера снизу вверх, спросил: – Скажите, Гюнтер, а вы могли бы полюбить его?

Гюнтер проклинал свой хмель. Он был уверен, что будь он сейчас чуть трезвее, то сумел бы как-нибудь выкрутиться. Но вино лунных фей все больше завладевало его рассудком, и он смог лишь глупо потупиться в ответ на вопрос.

– Насколько мне известно, – вкрадчиво продолжал Людвиг, – у вас не только нет возлюбленной, но вас вообще не интересуют женщины. В своем журнале вы что-то писали об этом.

С тех пор как Гюнтер сделал это открытие о себе, он дал себе честное слово, что никогда не даст этим нездоровым инстинктам воли. Он верил, что посредством упорства и самовоспитания сможет переделать себя и, приняв такое решение, старался гнать от себя все такие мысли. Поэтому в его дневнике не было ни одной записи, посвященной этой тайной проблеме. Хотя, наверное, попадались такие записи, которые могли указывать на нее косвенно, и человек сведущий, прочитав их, мог о ней догадаться. Что ж, теперь ясно, что его дневник был внимательно прочитан и проанализирован. Час от часу не легче.

– Осмелюсь сказать, – начал Гюнтер, откашливаясь, – вы не совсем верно меня поняли, ваше величество. То, что меня не интересуют женщины, еще не говорит о том, что у меня есть влечение к мужчинам.

– Вы пробовали любить мужчину? – поинтересовался король.

– Нет, ваше величество.

– Так почему бы вам не попробовать? Вдруг вам понравится, и тогда в вас проснется влечение?

Гюнтер нервно рассмеялся.

– Я вижу, ваше величество, вы страстно желаете сосватать мне этого призрака.

– Ах, если бы вы знали, как страшно, как нестерпимо он одинок, вы не осуждали бы меня за это желание. Я пытался объяснить ему, что вы ему не очень-то подходите. Он, видите ли, был введен в заблуждение вашей красотой и даже слушать не хотел, когда я внушал ему, что под внешностью принца из сказки скрывается молодой, но очень старательный прусский чиновник. Но он отвечал, что ваше сердце – это маленький кусочек льда, который можно растопить одним поцелуем, и тогда вы станете совсем другим. И я подумал: отчего бы мне не помочь ему скрасить его одиночество? Тем более что вы тоже одиноки, Гюнтер.

Посланник окончательно убедился, что ночи с «призраком» (кто бы он ни был) ему не избежать, однако решился предпринять последнюю попытку:

– Но, ваше величество, как я могу дать вам свое согласие, если я совсем не знаю этого призрака и даже не видел его лица, так как оно у него закрыто? Между тем мне известно, что большинство выходцев с того света отличаются крайне отталкивающей наружностью.

Людвиг засмеялся.

– «С лица воду не пить», говорят в народе, мой дорогой Гюнтер. И, если уж на то пошло, лица своего он вам не покажет: у него такое правило. Но для меня он по дружбе делал исключение, и я могу попытаться описать его вам. Прежде всего, знайте, что он молод: ему было двадцать четыре года, когда оборвалась его земная жизнь. Что же касается его наружности, то он, по нашему с ним общему мнению, похож на меня чертами и телосложением. Надеюсь, вы не сочтете за нескромность вывод, который я из сего сделаю: наш призрак отнюдь не уродлив.

«Могло быть и хуже», – резюмировал про себя Гюнтер. Ладно, почему бы и нет? Королю будет приятно (хотя до сих пор не совсем понятно, какова его роль в этой поразительной истории), а Гюнтеру... ну, наверное, тоже приятно. Конечно, он давал себе слово, но разве можно считать это нарушением слова? Он же сейчас, можно сказать, на службе. Устанавливает дипломатический контакт с баварским королем... Что вы говорите? «Странный какой-то контакт»? Ну а король разве не странный? «А если это какая-нибудь ловушка? – спросил он себя вдруг и тут же беспечно ответил себе: – Боже мой, какая еще ловушка? Кому я нужен и зачем, чтобы расставлять мне такие ловушки?»

– Так вы позволите мне пригласить его сюда? – спросил Людвиг.

– Как вам будет угодно, ваше величество, – ответил Гюнтер, глубоко вздохнув.

– В таком случае, ждите здесь. – Король соскользнул с ложа, вышел из грота, и его белая фигура растворилась в окружающей вход тьме.

Ждать пришлось долго. Поначалу Гюнтер беспокоился, но, так как время шло, а ничего не происходило, расслабился. Он выпил еще вина, откинулся на подушку, на которой покоился король и которая до сих пор хранила тепло его тела, и позволил отяжелевшим векам опуститься.

Вдруг что-то легкое и прохладное коснулось его лица. Прикосновение было совсем невесомое, почти иллюзорное. Гюнтер открыл глаза и приподнялся на ложе. Над ним стояла фигура, закутанная в белое, с вуалью на лице. В руке она держала махровую белую розу. Медленно сорвала один лепесток, положила на ладонь, поднесла к губам, подула. Всколыхнулась вуаль, лепесток вспорхнул с ладони и опустился на колени сидящему на ложе Гюнтеру, задев его лицо. Заметив, что Гюнтер увидел его, призрак легким движением бросил ему розу.

К тому моменту Гюнтер уже догадался, кто именно явился к нему в обличье призрака. В глубине души он опасался, что эта авантюра может зайти очень далеко, но ведь он уже решил для себя, что если он хочет подружиться с этим непредсказуемым существом (а он этого хочет), то надо потворствовать всем его капризам, даже самым диким. (Не стоит забывать и о вине лунных фей, бродившем в крови Гюнтера, и о том, что окружающая его таинственная романтическая обстановка захватила его и пробудила в нем некий авантюрный дух.)

В общем, Гюнтер решил подхватить игру и, когда призрак бросил свою розу, поднял ее, напечатлел поцелуй на влажных лепестках и вставил в петлицу. Призрак пришел в восторг от этого куртуазного жеста. Он присел на ложе, взял руки Гюнтера в свои, страстно прижал к груди. Гюнтер почувствовал сильное биение сердца под призрачными покровами. Глаза, сверкающие под вуалью, смотрели исступленно, сумасшедше.

Дух потянулся к Гюнтеру. Колеблющаяся от беспокойного дыхания вуаль коснулась лица молодого человека. Под полупрозрачной тканью угадывались контуры приоткрытого для поцелуя рта. Гюнтер заколебался. Речь о любви уже велась, и он был отчасти подготовлен к такому повороту событий и все же продолжал надеяться, что имелась в виду платоническая (или хотя бы полуплатоническая) любовь. Но что он мог сейчас поделать?..

Оторвавшись от его губ, призрак поцеловал его в лоб, в щеки, в подбородок, в висок, в мочку уха. Гюнтер запрокинул голову, подставляя поцелуям горло. Все происходило в полном молчании, и только шелест возбужденного дыхания вплетался в неумолчный шум водопада. Когда призрак отстранился, на его вуали темнело влажное пятно на месте рта. Осмелев, Гюнтер взялся за край этой вуали, собираясь поднять ее (целоваться сквозь несколько слоев газовой ткани было, конечно, необычно, но не совсем удобно), однако призрак мягко убрал его руки и покачал головой. И все же было видно, что ему самому не терпится избавиться от этих тряпок, в которые он был замотан с головы до ног, но он не решался.

– Я могу закрыть глаза... – прошептал Гюнтер, осекшись (потому что хотел автоматически прибавить «ваше величество», но вовремя прикусил язык).

Призрак кивнул и заставил его повернуться к себе спиной. Вуаль превратилась в повязку для глаз – призрак снял ее с себя, аккуратно свернул и надел на Гюнтера, завязав у него на затылке. Невозможность видеть обострила тактильные ощущения, и каждое прикосновение обжигало кожу и леденило кровь, а потом заставляло ее воспламеняться. Гюнтер откинулся назад, положив голову на плечо сидящего сидевшего за его спиной призрака. Пылающие губы вновь завладели его губами, но уже без преграды в виде вуали. Слюна духа имела отчетливый сладковатый привкус и запах фиалки (говорили, что король баварский любил фиалковые пастилки). Пожалуй, только вино лунных фей могло быть приятнее на вкус, чем этот сладкий, медленный, упоительный поцелуй. Губы и язык призрака, не отрываясь, проследовали к уголку рта Гюнтера, к щеке, скуле, в то время как пальцы старались отогнуть жесткий стоячий воротник и обнажить шею. Гюнтер сам нетерпеливо рванул на себе мундир, каким-то чудом с молниеносной быстротой справившись с тугими пуговицами. Призрак помог ему избавиться от остальной одежды. Детали строгого костюма дипломата тяжело падали на пол, легкие призрачные одеяния скользили с едва уловимым шорохом. Обнаженные тела с новой страстью прильнули друг к другу, горячие руки обвились вокруг шеи Гюнтера, губы припали к его губам уже не с прежней изощренной упоительной нежностью, а с каким-то исступленным отчаянием. Под тяжестью навалившегося на него тела Гюнтер опрокинулся на мягкие шкуры. Он не видел, но чувствовал, как призрак приподнялся на локте и склонился над ним. Воображение нарисовало ему бледное прекрасное лицо с горящими глазами – все, до мельчайших подробностей вроде трепещущих точеных ноздрей и мерцающего ряда зубов, полускрытого влажными губами. Он протянул руки наугад – и взял это лицо в ладони, пробежал пальцами по гладкой коже, как слепой.

– Видеть вас... – выдохнул он. – Боже мой... хочу... только бы видеть вас...

– Нет, – прошептал в ответ чужой рот, вновь прижавшийся к его рту.

И снова – дурман и мрак поцелуев...

– Что же ты, мой Гюнтер? – шептал призрак. – Ты не любишь меня? Почему ты просто покоряешься и ничего не даешь мне взамен?

И Гюнтер прижал его к себе так крепко, как только мог. Тело призрака было молодым, гибким, худощавым и мускулистым. Мышцы спины под ладонью Гюнтера напряглись и затвердели, как камень. Пальцы горели, как будто он касался льда... или открытого огня. Они извивались в объятиях друг друга, стараясь, чтобы соприкосновение их тел было как можно более полным, чтобы они стали единым целым. Постепенно их судорожные движения стали плавней и ритмичнее, бедра сомкнулись плотнее, руки синхронно скользили по увлажненной испариной коже.

– Да, да, единственный мой, люби меня, целуй меня, говори со мною. – Призрак замер в объятиях Гюнтера и настойчиво повторил: – Говори же со мною. Как больно слышать твой голос, как сжимается от него сердце, какая это пытка, но я хочу его слышать!

Гюнтер заговорил что-то в беспамятстве, выдыхая свои бредовые речи между поцелуями. Призрак ласкал его грудь, потом сполз ниже и замер только в низу живота, на самой критической точке. Глубокий стон вырвался из груди Гюнтера, когда это жаркое, словно воспаленное дыхание обожгло его пах. Сердце бешено застучало. Он зажмурился. Он проваливался в пропасть, он лишался чувств. Следующая секунда отозвалась пронзительной болью.

После они оба долго приходили в себя.

В гроте было холодно, и Гюнтер, обретя наконец способность воспринимать окружающую действительность, почувствовал это и поежился. Тотчас обвивавшиеся вокруг него руки стиснули его крепче, прижимая к горячему телу, и поправили пушистые шкуры, в которые кутались любовники.

Следом Гюнтер почувствовал, что повязка на глазах держится уже не так крепко. Должно быть, узел ослабился, когда его голова так судорожно моталась по подушке. Гюнтер пошевелился – и повязка вовсе соскользнула с его глаз. Он приподнялся на локте, вглядываясь в царившую вокруг темноту. Луна уже зашла – рассвет был близко. С рассветом призраки, как известно, исчезают, но хорошо бы этот призрак нарушил традицию – Гюнтер меньше всего на свете хотел с ним расстаться, тем более так скоро, когда он еще не насладился исходящим от него теплом, не налюбовался его неземной поэтичной красотой, не напился пахнущего фиалкой дыхания, слетающего с разомкнутых губ. Он погладил мягкие кудри, своей чернотой составляющие такой контраст с белым мехом, погрузил в них пальцы. Горячая рука обвила в ответ его шею, наклонила его голову, и снова поцелуй опалил его нездешним блаженством.

Отчаянные фиалковые глаза смотрели прямо в глаза Гюнтера, но взгляд их был мутным, бессмысленным. Однако постепенно мысль и сознание стали пробуждаться в них, и тотчас обнимавшие Гюнтера руки гневно оттолкнули его. Молодой человек с ужасом понял, что дело в повязке, которую он снял без позволения.

Молниеносным гибким движением король выскользнул из его объятий. Соскочил с ложа, подобрал с пола какую-то из своих тряпок и завернулся в нее на манер тоги. Гюнтер успел схватить его за руку.

– Что вы себе позволяете, Гюнтер фон Эймеш?! – вскричал Людвиг.

Гюнтер смешался. Если раньше он никак не мог забыть, что рядом с ним король, и держать себя непринужденно, то теперь ему было так же сложно об этом вспомнить, тем более что этот юноша в столь странном одеянии, с растрепанными кудрями, сияющими глазами и распухшими от его, Гюнтера, поцелуев губами был похож скорее на сказочную грезу, дивное видение, чем на короля.

– Ваше величество... – залепетал Гюнтер, не находя слов. – Выслушайте меня, умоляю вас. Вам нечего бояться, я никогда не расскажу о том, что было между нами. Прикажите – и я все забуду сию же минуту. Но если вы позволите мне хранить в памяти мгновения, проведенные рядом с вами, я буду вспоминать о них как о величайшем блаженстве моей жизни. Если же... – голос Гюнтера дрогнул, – если же вы позволите мне любить вас, я буду счастливейшим человеком.

Он выдохнул эти слова – и только потом задумался над их смыслом. Будь перед ним простой смертный, – да, тогда счастье было бы возможно (хотя после ослепления страсти наверняка пришло бы отрезвление, вероятно, даже раскаяние). Но ведь это был Людвиг II, король Баварии! Гюнтер не чувствовал в себе достаточно сил и опыта, чтобы взять на себя трудную роль королевского миньона, особенно если учесть, что король – посмотрим правде в глаза – страдает некоторым помутнением рассудка (чтобы не выразиться сильнее и определеннее)...

Гюнтер взвешивал свои «за» и «против», не замечая странного, жуткого взгляда, которым смотрел на него сверху Людвиг. Душевный недуг, которым страдал король, как это часто бывает, способствовал развитию поистине феноменальной проницательности. Гюнтер ни за что бы в это не поверил (он-то был слишком трезв рассудком, чтобы допустить такую вероятность), но с самой первой минуты их знакомства Людвиг с успехом читал его мысли – даже не читал, а чувствовал на уровне какого-то мощного древнего инстинкта. Мысли проносились в голове со скоростью света, пауза длилась не больше минуты, но эта минута решила судьбу Гюнтера фон Эймеш, прусского посланника при дворе баварского короля.

– ...И я хочу, чтобы вы знали, господин посол: если прусская сторона пожелает расследовать это происшествие, я готов содействовать вам всеми мерами, – заключил Людвиг. Он стоял, повернувшись к послу Пруссии в три четверти (возможно, он отвернулся бы совсем, если бы позволяла вежливость, – он был не в силах смотреть на своего собеседника). Тонкие нервные пальцы, вцепившиеся в край стола, мелко дрожали. Напряженное тело, затянутое в мундир, трепетало, словно натянутая струна.

– Благодарю вас, ваше величество, но не думаю, что расследование необходимо: по-моему, все предельно ясно, – ответил посол, с сочувствием наблюдая за еле сдерживающимся королем. Бедняжка (посол был как минимум в два раза старше и не мог отделаться от какого-то отечески-покровительственного чувства по отношению к молодому монарху), нетрудно себе представить, как на него должно было подействовать это ужасное происшествие, он ведь такой впечатлительный и ранимый, «кружевная душа», как выражалась о короле Баварии супруга посла.

– Вы находите? – Людвиг резко повернулся к нему и с усилием сморгнул, прогоняя слезы, против воли наворачивающиеся на глаза. – Вам ничего не кажется странным?

– Что здесь странного, ваше величество? – развел руками посол. – Это ужасно, но, по-моему, вполне естественно – человек утопился.

– Так вы считаете, что он утопился сам, а не его утопили?

– Помилуйте, ваше величество, кто мог утопить его и с какою целью?

– Признаться, я тоже не могу найти здесь мотива. Господин фон Эймеш провел здесь четыре полных дня и за это время едва ли мог нажить себе врагов. Впрочем, я не слишком старался это выяснить. – Прекрасные глаза короля снова наполнились слезами. – Не могу себя заставить ни говорить, ни думать об этом, хотя это, наверное, мой долг – доискаться до истины, ведь несчастье произошло в моих владениях.

– Ах, ваше величество, ни один государь не должен считать себя ответственным за все несчастья, которые происходят в его владениях. На ваших плечах и так лежит слишком тяжелый груз, и если вы будете терзать себя мыслями о каком-то мальчишке...

Взмах руки Людвига прервал речь посла, как он когда-то прерывал речь Гюнтера.

– Знаете, что мне не дает покоя во всей этой истории, господин посол? У господина фон Эймеш, когда его нашли, были завязаны глаза. Мог ли он сделать это собственноручно?

– Полагаю, что мог, ваше величество, это не так уж сложно – завязать себе глаза.

– Да, но зачем ему это понадобилось?

– Осмелюсь напомнить вашему величеству: как заключили врачи, фон Эймеш выпил немало вина. Чего только не придет в голову человеку, когда он пьян!

Людвиг тяжело вздохнул.

– В таком случае, виновен я. Ведь это я показал ему дорогу на это проклятое озеро!

– Ваше величество! – посол всплеснул руками. – К чему так терзать себя? В этой истории виноват он один – и более никто. Разве вы могли предвидеть последствия того благодеяния, той высокой чести, которую оказали ему, позволив ему сопровождать себя на прогулке?

– Ах, господин посол, вы не знаете всего! Дело в том, что это не первая смерть на том самом озере. Год назад там погиб рядовой дворцовой гвардии... тоже совсем молодой, даже младше несчастного господина посланника.

– И что же, ваше величество, у него тоже были завязаны глаза?

– Нет, но вот он совершенно точно был утоплен – на теле были обнаружены следы борьбы и... – Людвиг упал в кресло и нервно отвинтил крышку флакона с нюхательной солью. Продолжать он уже не мог, но из последних сил выдавил из себя: – И опять же, это я привел его на озеро!.. Боже мой, я велю засыпать это проклятое озеро!

Посол, наблюдая за ним, сам был готов зарыдать. Бедный, бедный молодой король! Окружил себя такой красотой, отрешился от всякой реальности, и вот реальность врывается в его иллюзорный мир, да еще в таком неприглядном виде – в виде трупов, всплывающих со дна озера.

Подумать только, вчера там нашли молодого прусского дипломата. Плавал, сердечный, вместе с лебедями. Глаза завязаны, а в петлице – огромная белая роза (оттого, что тело лежало в воде, она расцвела и благоухала неописуемо; да и сам Гюнтер фон Эймеш, как и многие свежие утопленники, выглядел прелестно – бледненький, с нежными тенями под глазами, кудри – чистое золото; да уж, смерть в воде – это как смерть от чахотки, она часто парадоксальным образом украшает человека). Поди разберись, что все это значит. Посол не мог найти подходящих выражений, чтобы извиниться за поведение посланника, вздумавшего утопиться в королевском озере (безобразие, право! уж если хочешь топиться – то изволь обставить это таким образом, чтобы окружающие не страдали, в особенности короли!).

После ухода посла Людвиг остался в одиночестве. Теперь он уже мог не сдерживать слезы – и они хлынули потоком. Но странное дело: на губах плачущего короля играла какая-то непонятная, загадочная, но совсем не печальная улыбка.

Он достал крошечную записную книжку, одну из тех, что обычно носятся в нагрудных карманах. В последние несколько дней это было любимое чтение Людвига. Никто из приближенных не знал, откуда взялась эта записная книжка и что в ней может содержаться интересного, но король с непонятным упоением перечитывал ее снова и снова.

Слезы капали на тончайшие листики, размывая буквы, торопливо нацарапанные карандашом.

Между страниц был вложен завиток золотистых волос, перевязанный черной ленточкой.