...je me souviens

des jours anciens

et je pleure

Paul Verlaine, Chant d’automne

Атос был пьян. В этом не было ничего удивительного. Поражало скорее то, что он был жив. Д’Артаньян не был уверен в том, что пережил бы две недели пьянства в гостиничном подвале. Зато он был уверен, что, выбравшись из подвала, отправился бы спать, а не сел бы пить с новоприбывшим другом.

И он точно не стал бы рассказывать другу о таких вещах и так с ним разговаривать. Чем Атосу не понравилась его любовь к Констанции и вполне понятное беспокойство за ее судьбу? Д’Артаньяну показалось, что Атос выслушал его печальный рассказ с некоторым торжеством. Д’Артаньян прервал свои размышления. Какого черта? Атос – его друг и не стал бы радоваться его несчастью. Но слушать его дольше невозможно. Д’Артаньян опустил голову на стол и притворился, что заснул.

– Разучилась пить молодежь, – услышал он голос Атоса. – А ведь этот был еще из лучших.

Это последнее неожиданно обрадовало д’Артаньяна, хотя и было сказано человеком невообразимо пьяным.

– Вина, бездельник! – крикнул Атос.

Скрип двери, шаги, голос хозяина. Похоже, они его основательно напугали.

– Это все, что угодно вашей светлости?

– Да. И оставьте нас.

– Ваша светлость больше ничего не желает?

– Моя светлость желает пить, и оно... она не любит пить в присутствии трактирщиков. Так что оставь нас.

Снова шум шагов и скрип двери. Д’Артаньян не двигался. Он надеялся, что Атос скоро заснет, но, по-видимому, ему предстояло долгое ожидание.

Атос почему-то сел рядом с ним.

– Д’Артаньян, – прошептал он. – Вы спите?

Д’Артаньян никак не отреагировал. Молчание. Затем Атос со стуком поставил бокал на стол.

Он дотронулся до волос д’Артаньяна, отвел их со лба, наклонился, так что д’Артаньян почувствовал его дыхание на своей щеке. Он по-прежнему делал вид, что спит. Атос придвинулся поближе и дотронулся губами до виска д’Артаньяна.

Тот вздрогнул.

– Д’Артаньян, – сказал Атос спокойно. – Я знаю, что вы не спите. Можете дольше не притворяться.

Д’Артаньян открыл глаза, выпрямился и посмотрел на Атоса.

Атос сидел, повернувшись к нему и облокотившись об стол. Несмотря на то, что единственная свеча стояла за его спиной, а в голове у д’Артаньяна плавал туман, молодой человек попытался вглядеться в лицо своего друга.

Даже сейчас, увиденный при таком освещении и такими глазами, после двух недель в подвале, пьяный, уставший, с покрытыми жесткой щетиной щеками и спутанными волосами, Атос был прекрасен и, возможно, даже прекраснее обычного. У д’Артаньяна перехватило дыхание, и он отвел взгляд.

Атос, внимательно за ним наблюдавший, будто только этого и ожидал.

Он придвинулся, накрыл правую руку д’Артаньяна, по-прежнему лежавшую на столе, своей ладонью и другой рукой схватил его за плечо.

Д’Артаньян попытался отвернуться, но не успел, и Атос нашел своим ртом его рот.

«Но ведь это грех, страшный грех», подумал он, слабея от количества выпитого вина, потрясения и осознания того, что не хочет, чтобы Атос отодвигался.

В какой-то момент он вдруг пришел в себя и попытался оттолкнуть Атоса, но тот, пробормотав: «Вы же сами этого хотите», только сильнее прижал его к себе.

Тут в дверь постучали.

– В чем дело? – крикнул Атос, продолжая удерживать д’Артаньяна.

– Прошу прощения у вашей светлости, но у нас закончилось вино, – донеслось из-за двери.

– Не верю, – ответил Атос, – просто вы думаете, что я не смогу вам заплатить.

За дверью промолчали. По-видимому, Атос угадал.

– Так я и думал, – сказал Атос. – Несите. С деньгами позже разберемся.

Он поднялся со стула и подошел к двери.

– Ну как? – спросил он. – Где вино?

– Прошу прощения у вашей светлости, – повторила дверь, – но не кажется ли вашей светлости, что она уже достаточно выпила?

– Нет, моей светлости так не кажется. А то, что кажется твоей темности, ее не интересует.

Дверь промолчала, по-видимому, ужаснувшись отсутствию у Атоса чувства юмора.

Д’Артаньян слушал этот диалог и думал о том, что надо бы подняться и уйти. Но, как только он встал, у него закружилась голова, пришлось снова сесть. Д’Артаньян уронил отяжелевшую голову на стол и закрыл глаза. Откуда-то доносилось мерное бормотание – это Атос продолжал препираться с дверью, но слов уже нельзя было разобрать, звуки сливались в единый поток. Все путалось в голове, и он уже не был уверен в том, не спит ли он.

Утром он проснулся в чьей-то постели. Предположительно своей. Один. Он не знал, что и думать. Когда он увидел Атоса, тот ничем не дал понять, что ночью могло произойти что-то необычное, а спросить д’Артаньян не решился. В результате он все это время считал свое воспоминание сном, не задумываясь о том, чем он мог быть вызван.

Еще он помнил (хотя это, как ему казалось, не могло не быть сном), как в ночь после смерти Констанции он лежал в гостинице, обессилевший от слез, не решаясь заснуть, так как совесть твердила ему, что нельзя, что бессердечно спать, когда она мертва, когда ее убийца может воспользоваться этим временем, чтобы исчезнуть бесследно, а он вяло возражал себе, что она мертва, но он-то жив и было бы неуважением к ней, оскорблением ее памяти опустить руки и сразу сдаться; тем не менее его клонило в сон и он ничего не услышал и не заметил, пока не почувствовал, как кровать осела под чьим-то весом, как кто-то, чьего лица он не мог разглядеть, наклонился, провел прохладной ладонью по лбу, едва ощутимо коснулся губами глаз, в которых уже высохли слезы, и скользнул к нему под одеяло, последовавшие за чем события сплелись в его полууснувшем и утомленном сознании, еще не оправившемся от смерти любимого человека, в туманное воспоминание, в котором преобладали ощущения не наслаждения и не страсти, а утешения и покоя, безвольной и безмолвной покорности кому-то более сильному, еще долго обнимавшему его, поцеловавшему в лоб и покинувшему его так тихо, что пол не скрипнул под его шагами, а дверь открылась и закрылась почти бесшумно; он помнил, что спал той ночью крепко и спокойно.

И еще ему вспомнилось (и, увы, это уже не был сон), как он приехал к Атосу и, стоило тому выйти к нему из двери, как те двадцать лет, что они не виделись, исчезли, бесследно растворились, и Атос был таким же, как и раньше, – нет, он был другим, моложе, прекраснее, счастливее, намного счастливее, и причиной этого счастья оказался Рауль.

И поэтому д’Артаньяну очень скоро, почти немедленно, захотелось уехать, уехать в Париж, даже Мазарини, откровенно его побаивавшийся, вызывавший у него невыразимое презрение, казался ему сейчас милее необходимости наблюдать со стороны за чужим счастьем.

Он сам не понимал, что его раздражало в Рауле, но чувствовал, что не может бесконечно наблюдать за тем, как они переглядываются, как они улыбаются друг другу, что рано или поздно он не выдержит. И еще он чувствовал, что Рауль, этот безвольный женоподобный юноша, отнесся к нему с такой же неприязнью.

На следующий день после приезда д’Артаньян согласился пофехтовать с Раулем. Во время урока вошел Атос и стал наблюдать за ними. Рауль, до этого фехтовавший более-менее сносно, сразу сбился и начал один за другим пропускать выпады своего противника.

Они остановились.

– У него ваша рука, Атос, но ему не хватает вашей выдержки, – сказал д’Артаньян.

– Ну что же, – ответил Атос, улыбаясь, – это можно исправить. Надо просто больше заниматься. Вы не против, Рауль?

– О нет, господин граф! – воскликнул тот. – Я всегда с нетерпением жду ваших уроков. Я только надеюсь, что вам со мной не скучно.

– Нет, – ответил Атос.

Он снова улыбнулся и обменялся с Раулем таким взглядом, что у д’Артаньяна потемнело в глазах.

Он сделал выпад.

Удар пришелся в плечо.

Пальцы Рауля на эфесе разжались, и он упал на одно колено.

– Рауль! – воскликнул побледневший Атос, бросаясь к виконту. – Что с вами?

Рауль поднял голову, продолжая зажимать рану рукой, и слабо улыбнулся.

– Я уверен, что все в порядке, – еле выговорил он.

Атос опустился перед Раулем.

– Как это могло произойти? – сказал он в отчаянии.

– Я полагаю, что господин д’Артаньян не желал мне зла, – тихо проговорил Рауль.

Атос обернулся.

– Д’Артаньян! Как вы могли?

– Это вам урок, виконт, – сказал д’Артаньян мрачно. – Нельзя расслабляться и отвлекаться, иначе в следующий раз вы поплатитесь жизнью.

От испуга Рауль широко раскрыл глаза, благо было что раскрывать (поразительно, подумал д’Артаньян, неужели Атос, на которого это существо так похоже, в юности так же мало походил на человека?). Д’Артаньян только сейчас понял, что его слова прозвучали угрожающе.

– Д’Артаньян! – воскликнул Атос, и мушкетер насторожился: неужели он понял? – Надо быть снисходительнее к своим ученикам.

– Господин д’Артаньян прав, мне действительно не следовало отвлекаться, – тихо и грустно возразил Рауль.

Он опустил голову и прошептал:

– Это я во всем виноват.

– Что вы, Рауль, это не так, нельзя так расстраиваться из-за одного урока... – начал Атос, но тут Рауль вздохнул, поник и упал бы, если бы Атос его не подхватил.

Д’Артаньян отметил, как удачно голова Рауля легла на плечо Атоса.

С каждой минутой этот фарс раздражал его все больше и больше. Он вышел.

Гуляя по ухоженному саду, бродя между деревьев, он подумал, что, пожалуй, стоило на самом деле хотя бы ранить Рауля, и не переставал удивляться недогадливости и доверчивости Атоса. Как мог тот поверить этому бездарному притворщику?

Джон Фрэнсис Мордаунт едва спал этой ночью. Как обычно. Ему не давала спать радость троекратной мести – смерть Винтера, пленение Стюарта и близость расплаты с французами, в невозможности побега которых он не сомневался. Мысль о французах отравила его радость. Трусы, жалкие трусы, им только женщин и убивать! Впрочем, ее они смогли убить только вшестером. Нет, – прервал он себя, – еще были слуги. Их было десять мужчин против одной женщины. И они еще осмеливались говорить о чести? И они говорили о грехе? Они осмеливались угрожать ему? Лжецы и лицемеры! Все они друг друга стоили, всех их он ненавидел, но двоих, главных виновников ее смерти, сильнее всего. Скоро, скоро он расплатится с ними за все. Ждать осталось совсем недолго.

Генерал, правда, советовал ему сохранять спокойствие, напоминая, что Господь не любит торопливых и гневливых, их успех же неизбежен, ибо это месть справедливая. Генерал говорил ему, что не следует забывать о том, что Бог выбрал их в качестве своего оружия, но Мордаунт иногда начинал подозревать, что недостоин этой миссии. Правда, генерал каждый раз, когда он осмеливался высказать вслух свое опасение, только улыбался, что случалось с ним крайне редко. Генерал не называл его еретиком, хотя сам Мордаунт понимал, что сомнения в мудрости Божьей только ересью и можно назвать. Иногда он сам удивлялся подобной благосклонности.

Разговоры с генералом наполняли его спокойствием, ничего общего не имевшим с расслабленностью (ибо какой солдат станет отдыхать, не дождавшись конца битвы, а кто мы как не воины Божии, всю свою жизнь сражающиеся с дьяволом), нет, то было спокойствие стрелы, летящей к своей цели. Без генерала в его жизни не было смысла. За свои действия Мордаунт стал бы отвечать лишь перед генералом и Господом.

И он даже не замечал, что он не только горд особым расположением генерала, но и огорчен тем, что расположение это все же ничем не отличается от отношения начальника к одаренному подчиненному и что Кромвель, сэр Оливер Кромвель, видит в Джоне Мордаунте всего лишь исполнительного солдата и образцового секретаря.

– Д’Артаньян, вы не спите? – Атос стоял на пороге другой комнаты и смотрел на него.

– Нет. Я не доверяю Мордаунту.

– Это разумно, – сказал Атос, подошел и сел рядом с ним. – А почему вы сидите на полу?

– Потому что эти проклятые пуритане отвели нам дом, в котором все уже успели изгрызть мыши. На эти стулья лучше не садиться, на них даже дышать не стоит, они и от этого могут развалиться. Это их Мордаунт надоумил, не иначе.

– Возможно.

Они помолчали.

– Как это странно, – заговорил Атос, – что нам пришлось встретиться с ним, с ее сыном.

– Да, – отозвался д’Артаньян, – странно...

– И в то же время это правильно. Он справедливо ненавидит нас.

– Справедливо или нет, ему с нами не справиться. Мы одолеем его.

– Возможно, мы не имеем на это права и небо на его стороне.

– Атос, это ее сын, ее кровь. Я согласен с Арамисом: от него следует избавиться, и как можно скорее.

Атос помолчал.

– Д’Артаньян, – сказал он наконец, – не забывайте, что у Мордаунта был и отец.

– Да. Несчастный брат покойного лорда Винтера.

– Нет, – ответил Атос. – Не он. Моя, – он сделал над собой усилие, – жена была беременна, когда я ее... когда я от нее избавился. Д’Артаньян, это я. Я его отец. Мордаунт – мой сын. Я не могу желать его смерти.

– Атос! Возможно ли это? Вы ошибаетесь.

– Нет, я в этом уверен. Мысль о том, что я погубил две жизни и одна из них была невинной, мучила меня все эти годы. Поверите ли, узнав, что Мордаунт – ее сын, я обрадовался.

– Атос!

– Это правда. Я не имел права убивать своего нерожденного сына.

– Подождите, – сказал д’Артаньян, – но это невозможно. Мордаунту лет двадцать-двадцать пять, не больше, он родился уже после того, как вы ее повесили.

Атоса передернуло.

– Какая разница? – сказал он раздраженно. – Он выглядит младше своих лет. Вы предпочитаете верить мне или ему?

Д’Артаньян от неожиданности замолчал. Как странно, что эта женщина даже через двадцать лет после своей смерти продолжает влиять на их жизнь. Он вспомнил, что накануне ему снова, как двадцать лет назад, когда этот сон повторялся почти каждую ночь, приснилась Констанция – но не живая, а мертвая. Яд, словно кислота, продолжал разъедать ее тело изнутри, гниль же раз за разом лизала своим шершавым языком ее лицо, успевшее разложиться до неузнаваемости. Она была мертва, и он знал, кто в этом виноват. Ее убийцей была вовсе не миледи, нет, это был Атос, в этом не могло быть никаких сомнений.

– Атос, – спросил он неуверенно, – скажите: вы любили ее?

– Кого?

– Миледи. Вашу жену.

– Зачем вы меня спрашиваете об этом?

– Я в этом уверен. И я думаю, что и она вас любила.

– Д’Артаньян!

– Не странно ли? – продолжал д’Артаньян. – Женщина, которую любили вы, убила ту, кого любил я.

– Да, – отозвался Атос. – Я не смог помочь вам тогда, дорогой друг. Простите меня. Мне кажется, что я приношу несчастье всем, кого люблю.

– Всем, кого вы любите? – повторил за ним д’Артаньян.

Он задумался.

– Атос, – спросил он наконец, – вы помните Амьен?

– Амьен?

– Да. Помните эту историю с подвесками? Вы остались в Амьене, а я приехал к вам через две недели.

– Помню, – сказал Атос.

– Что тогда произошло?

– Что вы имеете в виду?

– Вы рассказали мне о миледи, а затем...

– Милый друг, – перебил его Атос, – вы были пьяны и вряд ли можете доверять своей памяти.

– Но вы-то считаете, что можете верить своей, хотя были еще пьянее меня, – возразил д’Артаньян. – Что-то произошло после вашего рассказа. Помните?

– Как же, помню, – сказал Атос ничего не выражающим голосом. – Вы уснули.

– А в промежутке?

– Не было никакого промежутка.

– Но мне показалось...

– Вам это показалось.

Д’Артаньян отметил про себя, что Атос так и не спросил, что именно ему показалось.

Он мог ждать еще двадцать лет, хотя не был уверен, что может на них рассчитывать, а мог спросить сейчас. Он решился.

– Атос, – сказал он, – я помню, как вы меня обняли.

Атос шевельнулся, но ничего не сказал.

– Следовательно, – продолжил д’Артаньян, – мне это не приснилось.

Он подождал, но ответа не последовало.

Д’Артаньян бросился в атаку.

– Атос, мне кажется, что тогда вы относились ко мне иначе.

– Вы ошибаетесь, – возразил Атос изменившимся голосом. – Я любил вас, как сына, и продолжаю относиться к вам точно также.

– Это неправда, – взвился вдруг д’Артаньян. – У вас есть сын, Рауль, а я – совсем другое дело.

– Рауль... – попытался возразить Атос, но д’Артаньян не дал ему договорить.

– Даже не пытайтесь отрицать. Я уверен, что он ваш сын, в этом не может быть никаких сомнений.

– Хорошо, – сдался Атос, – это правда. Рауль – мой сын. Но вы, д’Артаньян, остаетесь моим самым дорогим другом.

– Раньше все было иначе.

– Раньше все было так же.

Д’Артаньян попытался притронуться к Атосу, но тот отдернул руку и отодвинулся.

– Почему вы не хотите дотронуться до меня?

– А зачем вам это? И мне?

– Двадцать лет назад вы об этом не задумывались.

– Двадцать лет назад все было иначе.

– Вы сами себе противоречите.

– Д’Артаньян, что вы пытаетесь доказать?

Д’Артаньян растерянно промолчал. Он не знал, как ответить на этот вопрос.

– Мужчина и дворянин, – сказал Атос наставительно, – должен быть господином своих эмоций, а не подчиняться им. Если же вы пытаетесь склонить меня к греху... впрочем, нет, это невозможно. Вы для этого слишком добродетельны.

– А вы? – спросил д’Артаньян, для которого слова Атоса прозвучали укором, которым они и являлись. – Вы – нет? Или тогда я был другим и со мной можно было так обращаться? Тогда я был хуже?

– Нет, дорогой друг, как вы можете так говорить? Вас всегда отличало редкое благородство и добродетельность.

– Тогда в чем дело, Атос? Почему вы могли тогда позволить себе по отношению ко мне нечто, о чем сейчас предпочитаете не вспоминать?

– Д’Артаньян, не стоит об этом.

– Не стоит? Атос, а Рауль? Тогда мне было немногим больше, чем ему сейчас.

– Не вмешивайте в это Рауля.

– Буду, – сказал д’Артаньян упрямо. – С ним у вас еще более сердечные отношения, чем тогда со мной. Во что это может превратиться через двадцать лет?

– Д’Артаньян, молчите.

– Возможно, сейчас вы любите его так же, как когда-то меня?

– Д’Артаньян!

– Возможно, через двадцать лет вы точно так же будете отнекиваться и повторять ему те же слова, что и мне сейчас?

– Замолчите, д’Артаньян.

– Кто знает, какие воспоминания будут его смущать? У меня был Амьен, а у него? Вы проводите вместе много времени. Что вы ему даете предварительно? Вино, как и мне, или снотворное, чтобы он ничего не помнил?

Удар оказался и сильным, и неожиданным.

Д’Артаньян замолчал, поднес руку к левой щеке. Он поднял глаза, встретился взглядом с Атосом и, не выдержав, опустил их.

Атос, от бешенства побледневший еще больше обычного, встал.

– Шевалье д’Артаньян, – сказал он голосом, от гнева утратившим всю свою мелодичность и красоту, – я ваш пленник, но это не дает вам права оскорблять меня. Моя жизнь принадлежит сейчас не мне, а королю Карлу, поэтому я не могу потребовать у вас удовлетворения.

– Атос!

Атос оборвал его:

– Не смейте называть меня так. Для вас я граф де Ла Фер, и только. И лучше было бы, если бы вы вообще никак ко мне не обращались.

Он повернулся и хотел уже уйти, но д’Артаньян, обиженный и удивленный его поведением, не удержался.

– Воистину, красноречие, достойное аристократа! Какой убедительный аргумент вы привели! Наверное, мне следует радоваться, что нам, бедным гасконским дворянам, недоступно образование, которое получают графы из Берри.

– Вам многое недоступно, – ответил Атос. – Например, чувство стыда. Поведением вы скорее напоминаете язычника, чем христианина. Как, впрочем, и внешностью. Не сомневаюсь в том, что ваши предки не так давно были вовсе не католиками, а мусульманами.

– Мои предки? Попробуйте еще хоть слово сказать о моих предках, и вы не уйдете из этой комнаты живым. Мой отец воевал на стороне Его Величества Генриха Четвертого в то время как ваша семья, без сомнения, плела против него интриги.

– Интриги? Мы бы никогда не опустились до подобного. Не сомневаюсь, впрочем, что вам участие в них кажется соблазнительным. Ведь за это платят.

Д’Артаньян вскочил с пола и встал перед Атосом. У него перехватило дыхание, и он не сразу смог заговорить.

– Никогда, – сказал он наконец сквозь зубы, направив безумный взгляд куда-то мимо Атоса, – никогда и никогда д’Артаньяны не продавались. Мы поддерживали и будем поддерживать то, что считаем правильным. Меня пытался купить Ришелье, но вы же помните, что ему это не удалось.

– Да, – ответил Атос презрительно. – Зато это получилось у Мазарини. Или он предложил вам что-то сверх денег?

– Граф! – д’Артаньян отступил на шаг, сжав в руке перчатку. – Я не знал, что вы можете опуститься до подобной низости. Признаюсь, что всегда был о вас более высокого мнения.

– Ваши слова это никак не подтверждают. А от таких, как вы, можно ожидать всего. Вы хвалитесь тем, что не продались Ришелье, но он был великий министр. Чем же вас смог соблазнить Мазарини? Вряд ли деньгами – их у него не так уж и много. Полагаю, что у вас много общего – все вы, южане, одинаковы, все вы в равной степени извращены.

– Вы на что-то намекаете?

– Я ни на что не намекаю, мои слова просты и ясны, хотя, возможно, ваш слух так привык к прямолинейным грубостям, что не воспринимает речь образованного человека.

– Сударь, – сказал д’Артаньян хрипло, – я советую вам уйти, прежде чем я окончательно перестану владеть собой.

– Вы мне угрожаете?

– Я вас предупреждаю. Вы сами только что сказали, что ваша жизнь вам сейчас не принадлежит. Если вы не уйдете и не прекратите оскорблять меня, я убью вас, и никто не посмеет меня осудить.

– Графы де Ла Фер не из тех, кого можно испугать дешевыми угрозами.

– Вы, сударь, знаете меня достаточно долго для того, чтобы верить моим словам. Вы знаете, насколько хорошо я владею шпагой.

– Вы не можете угрожать мне. Вы не имеете на это права.

– А вот это решать мне. Советую вам уйти, иначе я не сдержусь, а сила сейчас на моей стороне.

– Пожалуй, мне действительно следует уйти, – сказал Атос холодно. – Я не боюсь вас, но моя мать, будь она жива, не пережила бы известия о том, что ее сын подвергся насилию со стороны изменника.

– Значит, то, что ее сын насилует ее же внука, она одобрила бы?

Атос, уже собиравшийся выйти из комнаты и стоявший на пороге, резко обернулся, отшвырнул в сторону перчатки, которые держал в руке, и в одно мгновение оказался рядом с д’Артаньяном. Тот не успел и шевельнуться, как понял, что его прижали к стене и держат за горло.

– Ваша жизнь принадлежит, пожалуй, лишь Мазарини, вкупе еще с чем-то, – прошипел Атос, – а украсть у вора – доброе дело. Я убью вас, и никто не сможет меня осудить.

– Вы назвали меня изменником, – выдохнул д’Артаньян, – как вы не понимаете, что я служу королю, а вы воюете с ним?

– Мысленно король с нами.

– Он боится вас! Вы не видели его, а я видел. Фронда пугает его. Он верит мне, потому что я спас его от мятежников. Предупреждаю вас – у этого ребенка хорошая память. Он запомнит и кричавшую под его окнами чернь, и тех, кто ей руководил.

– Он не может бояться, потому что короли не боятся.

– Это вы так считаете, потому что видели их лишь издалека. А я стоял у его постели.

– Несчастный король, которого окружают подобные слуги!

– Кто-то же должен защищать его от вас.

– Не его, а вашего Мазарини.

– Моего Мазарини?

– Не моего же. Ведь не я с ним сплю.

– А вот за это вы мне ответите.

– Я повторяю: я не могу сейчас позволить вам убить меня.

– И потому вы решили меня придушить, воспользовавшись тем, что вы меня намного сильнее? Так благороднее? И почему вы перевираете мои слова?

– А ведь я когда-то верил вам, – сказал Атос, не обращая внимания на последнюю реплику д’Артаньяна, – я... я любил вас. И вот чем вы оказались.

– Я оказался тем, чем всегда оказываются люди, – собой. Я не ожидал, что вы отнесетесь ко мне с таким недоверием и злобой. Скажите, а меня вы тоже смогли бы повесить, как и свою жену?

– Я готов это сделать прямо сейчас, но могу пойти и более легким путем, – ответил Атос и так сильно сжал руки на горле д’Артаньяна, что тот ничего уже не смог сказать.

– Атос, – послышалось вдруг от двери, – что вы там делаете?

Атос сделал над собой усилие и спросил спокойным голосом, не оборачиваясь:

– Вы не спите, Арамис?

– Как и вы, – коротко ответил тот.

Он подошел, прислонился к стене и с некоторым интересом посмотрел на Атоса и д’Артаньяна.

– Да и странно было бы мне спать, – продолжил он, – при таком шуме. Рядом храпит Портос, и если к этому храпу можно как-то привыкнуть, то что делать с вашими криками из-за стены? Видите ли, вы, Атос, можете кричать громко, даже слишком громко. Предположим, мне, скромному аббату, сон не нужен, ведь я должен умерщвлять плоть или что-то в этом же роде, хотя, признаться, последний раз такие намерения посещали меня лет двадцать назад, а то и больше. Но подумайте о бедных солдатах-пуританах. Ведь они услышат вас и решат, что ценные пленники намереваются сбежать. Почему они сбегают с дикими криками, это, пожалуй, было бы непонятно даже англичанам, тем не менее они бы непременно зашли проверить, что происходит. И тогда Его Величество был бы без сомнения благодарен вам, Атос, за глупый риск, лишающий его друзей и надежды на освобождение.

Он остановился, перевел взгляд с Атоса на д’Артаньяна.

– Здравствуйте, д’Артаньян, вам тоже не спится? – спросил он вежливо.

– Нет, как видите, – ответил д’Артаньян (к счастью, Атос, отвлеченный Арамисом, ослабил хватку).

– Понимаю, – кивнул Арамис, – бессонница. Как это грустно. Кстати, извините мое чрезмерное любопытство, но вам не мешает тот факт, что Атос вас, кажется, душит? Или я ошибаюсь?

– Меня действительно душат впервые в жизни, – ответил д’Артаньян, – но зато это делает знаток своего дела.

– Рад за вас, – ответил Арамис. – Но мне было бы спокойнее, если бы вы, Атос, отошли от нашего друга.

– Он мне не друг, – ответил Атос. – Он оскорбил меня.

Арамис поднял бровь.

– Вот как? Очень жаль, но я ничем не могу вам помочь. Отойдите от д’Артаньяна, Атос.

Атос не двигался.

– Вот что, – сказал Арамис, – мы можем так простоять до утра, пока не придет любимый нами всеми господин Мордаунт и не попытается вас зарезать, расценив ваши действия как попытку побега. Само собой, я брошусь вам на помощь, Портос тоже, насчет д’Артаньяна я не уверен, не знаю, захочет ли он вас спасать. Д’Артаньян, вы стали бы спасать человека, пытавшегося вас задушить?

– Я подумаю, – ответил д’Артаньян, с интересом ожидая, что же следующим скажет Арамис, и слегка опасаясь того, что тот может слишком увлечься, заговориться и обо всем забыть.

– Вы подумаете? – Арамис расхохотался. – Атос, для вас еще не все потеряно.

– В каком смысле? – спросил Атос.

– Возможно, он все же возьмется вас спасать.

– Мне не нужна его помощь.

– Зато она может понадобиться мне. А теперь отпустите его. Мне надоело уже разыгрывать ангела примирения. Эта роль мне не подходит.

– Арамис, вас это не касается.

– Как хотите, – ответил Арамис, – но я вооружен.

Он достал пистолет, навел его на Атоса и взвел курок.

– Отпустите д’Артаньяна. Как вы могли забыться до такой степени? Я вас не узнаю.

Атос поколебался и отступил на несколько шагов.

– Он оскорбил меня, – повторил он.

– Неужели? – спросил Арамис. – Не льстите себе, Атос. Вас невозможно оскорбить.

– Что вы имеете в виду?

– Это уже вам решать. Мой вам совет – лягте и выспитесь.

– Арамис, вы смеете мне приказывать?

– Атос, а вы осмеливаетесь мне угрожать?

Они постояли некоторое время друг против друга.

– Я не знал, – наконец заговорил Атос, – что у меня так мало друзей. Я не думал, Арамис, что вы можете меня предать.

Прежде чем Арамис успел ответить, он повернулся и вышел.

Д’Артаньян опустился на пол.

– Как интересно, – бесстрастно сказал Арамис. – Д’Артаньян, знаете, а ведь он вполне мог вас задушить.

– Не сомневаюсь, – ответил д’Артаньян.

– И что же вы не сопротивлялись?

– Я? Я сопротивлялся.

– Да? А мне показалось, что вам хочется, чтобы вас задушили.

Д’Артаньян поначалу не нашелся, что ответить.

– А если и так? – спросил он наконец с вызовом. – Даже если и так, то какое вам дело?

– Начнем с того, – сказал Арамис, – что, при всем моем уважении к Портосу, я вынужден признать его ум не столь острым, как ваш, а ведь вы двое не являетесь пленниками пуритан. И потому успех нашего плана зависит в первую очередь от вас. Как видите, уговаривая вас жить, я преследую свои личные интересы.

– Так, – сказал д’Артаньян.

– Я рад, что вы меня поняли. А теперь я скажу банальность. Глупо умирать от руки того, кого любишь. Умирать, знаете ли, вообще глупо.

Д’Артаньян поднял голову.

– Вы все слышали?

– А как же. Я слышу все, что меня касается, а слушаю – то, что меня не касается.

– Да, – сказал д’Артаньян, – но еще неизвестно, как вы это истолковали.

– О, я мастер по части толкований. Вы же забываете, что я аббат. Находить скрытый смысл – мой особый талант, а тут все лежало на поверхности.

– Что вы имеете в виду?

Арамис подошел и сел рядом с ним.

– Д’Артаньян, – сказал он мягко, – как бы мне ни хотелось дать вам прямой ответ (а такое со мной случается нечасто, можете мне поверить), я не могу этого сделать. Возможно, я отвечу вам когда-нибудь позже. Но не сейчас.

– Почему не сейчас? – спросил д’Артаньян.

– Потому что вы мне не поверите, а мне не хочется, чтобы позже вы шарахались от меня. Я, видите ли, преследую совсем иные цели.

– Какие же? – спросил д’Артаньян удивленно.

– Свои. Аббатские. Спокойной ночи, д’Артаньян. Советую вам выспаться, завтра предстоит трудный день – Мордаунт, Кромвель... Не самое приятное из того, что может произойти с человеком в этой жизни. Да и в той тоже.

Придвинувшись, он легко коснулся губами лба д’Артаньяна, поднялся и вышел.