So give me one more chance,

Darling, if you care for me.

Let me win your love,

Cause you were always there for me...

Отражение моей ладони в окне дрожит из-за капель серой воды, стекающей по нему с другой стороны. Я прикасаюсь к стеклу кончиками пальцев, и дрожь из мокрого воздуха передается мне. Все вокруг серое, все вокруг пахнет водой, и мои пальцы чувствуют стук. Где-то за серой стеной есть улицы и площади, которые я когда-то любил. Пока не начался дождь.

До двери несколько шагов.

Дверь закрыта на ключ снаружи, и я думаю, сейчас за ней кто-то стоит. Я думаю, что коридор за дверью, и лестницу, и зал на первом этаже, и город вокруг – все это охраняют от меня. Или наоборот.

Я прислоняюсь к стеклу, поджимаю под себя ноги, стараясь занять как можно меньше места на кровати. Я знаю, что когда я смотрю на отражение своей ладони в окне, стены ползут. Они медленно, очень медленно движутся ко мне, и по их поверхности бегут волны. Но если следить за ними, они не смеют сойти с места. Наверное, они тоже меня боятся.

Если поставить ногу на пол, можно почувствовать прикосновение, будто маленькая кошка проходит мимо. Но никакой кошки здесь нет.

Человека, который стоит за дверью, зовут Бетаниэль. Он мой стражник – всякий раз во время дождя. Я слышу его дыхание и шум крови в сосудах. Сейчас он войдет и, возможно, мне станет лучше.

В этом городе дождь идет слишком часто. Скоро я совсем сойду с ума. Впрочем, если я все еще думаю об этом, значит – пока нет?

– Крис, можно? – тихо спрашивает он из-за двери.

Я молчу. У него все равно есть ключи. Ко всему.

Дверь открывается без звука.

– Осторожно, – говорю я. – Там на полу что-то есть.

Он садится на край кровати и пытается мне улыбнуться. До него метр или меньше, но это на самом деле очень много.

– Твой отец беспокоится. Ночью полгорода слышало твои крики.

– Я тоже беспокоюсь, – говорю я. Его кожа в тусклом свете свечей – умопомрачительного бронзового оттенка, и от этого я окончательно теряю рассудок.

– Мне страшно, Бето, – говорю я и наклоняюсь вперед. Тепло, исходящее от него, обжигает меня, в его глазах – золотые блики. Я прикасаюсь к белому батисту рубашки и к его шее. Он вздрагивает. Я знаю, что мои руки холодные, как у мертвеца. – Если бы ты мог остаться...

Он отталкивает мою руку, и между нами снова тысяча верст.

– Если ты будешь здесь, они не решатся...

– Перестань, – говорит он. – За столько лет я выучил все твои приемы. Ты используешь не лучший из них.

И тогда я начинаю кричать, долго и без остановок, я очень хорошо это умею – кричать, и он сам преодолевает тысячи верст и прижимает меня к себе. Я замолкаю и дышу его запахом, в котором слышны пряности и горные цветы.

– Правильно, – шепчет он и гладит меня по голове. – Так ты совсем сорвешь голос. Ты как капризный ребенок, Крис, всегда добиваешься своего...

Он поднимает мою голову и смотрит в глаза.

– Ты ведь притворяешься, да? Все эти крики и страхи – это просто спектакль?

Я бы очень хотел, чтобы он увидел в моих глазах слезы. Но их там нет. Плакать, как и бояться, я разучился уже давно.

В этой комнате есть кровать и дверь, и окно, в которое бьет дождь. Стены – это всего лишь стены. За моей спиной – серый лед, и вернуться туда у меня нет сил.

– Да, – говорю я, хотя Бетаниэль явно хочет услышать другое. – Я притворяюсь.

Он хватает меня за волосы и толкает на кровать. Его тело вдавливает меня в перину, пальцы сжимаются на моих запястьях, так, что я не могу двинуться. Я вижу ярость, желание убить и... О, неужели, Бето?..

– Два месяца ты мучил меня, – рычит он. – Два последних месяца и еще каждый раз во время дождя я слушал твои истерики и... Зачем, Крис? Зачем, скажи?

Он сжимает пальцы еще сильнее, и я чувствую, как по моей левой руке течет кровь.

– Иначе ты бы не приходил ко мне, – спокойно говорю я. – Дождь – это хорошее прикрытие, правда? Чтобы никто не узнал. Никто не увидел. Ты мой стражник, моя сиделка, и ты имеешь право быть здесь, когда захочешь, и делать со мной все, что считаешь нужным. Для излечения.

Он закрывает глаза и сглатывает слюну. Я пробую пошевелить ногой и ощущаю, что желание убить уходит и его сменяет совсем другое желание. Я всегда был мастером провокаций.

– Estoy harto de esto...[1] – шепчет он. Когда Бето злится, он переходит на родной язык.

– Кстати, ты тоже не молчал эти два месяца. Я слышал, как ты бормочешь себе под нос там, за дверью – «я не знаю, как сказать, diablo, я люблю тебя, Кристиан» – и прочие подобные глупости...

Он отпускает меня, садится на кровати и пристально смотрит на меня. Я понимаю, что все эти глупости – правда.

– Dios mio[2], Bethaniel... – говорю я. – О Боже. Почему же ты...

– Basta[3], – говорит он устало. – Я ухожу. Навсегда. Скажи своему отцу, что меня срочно вызвали в Толедо. Придумай что-нибудь. Ты умеешь.

Я слизываю кровь с запястья и молча провожаю его взглядом.

Отражение моей ладони в окне дрожит из-за капель серой воды, стекающей по нему с другой стороны. С каждой секундой воды все больше и больше, и я не вижу даже теней домов и церквей, и огромной башни с часами, которая тоже находится где-то там. Уже несколько минут я ненавижу этот город, как и все те, в которых я жил прежде.

Я знаю, что там, внизу, под окном стоит Бетаниэль. Его ноги по щиколотку в воде, его вышитая куртка и батистовая рубашка промокли насквозь, тяжелые пряди волос прилипли ко лбу. Он, не отрываясь, смотрит на меня. Я знаю, что мое лицо, как и его, – всего лишь бледное пятно на сером.

Я прижимаюсь спиной к стеклу и обхватываю голову руками. За дверью никого нет, и эта ночь будет во сто крат страшнее предыдущих. На самом деле я не так силен, как думает мир. Я просто хорошо притворяюсь.

[1] Estoy harto de esto – мне это надоело (исп.)

[2] Dios mio – о Боже (исп.)

[3] Basta – хватит (исп.)