Венерические болезни,

Бесконечно тоскливые ночи,

Телефонный звонок, как инъекция морфия...

Как мне увидеть тебя среди прочих?

...Любовь как случайная смерть...

Помнишь, как это началось? Ты шел по городу, и...

Я не помню. Не хочу помнить. Ничего. Отвяжись от меня. Отвяжись.

Ты шел по городу...

Что еще было? Снег? И какое-то слово. Помнишь?

Да. Помню.

Боль. Я хотел боли.

Расскажи мне. Прошу тебя.

Я шел по городу... Я шел, скользя по замерзшей брусчатке, будто бы на коньках.

Помнишь, как в детстве ты бегал на каток?

Нет.

Какой это был город? Чужой, ненавистный тебе город... Роттердам? Лондон? Львов? Тебе все города – чужие...

Я помню людей. Людей – как войско, как солдаты в строю, они проходили мимо меня. Они смотрели в меня и сквозь, и глаза их были − как близнецы.

Я хотел боли и любви, которые сестры и не приходят друг без друга. Я хотел повторять имя, одно имя каждую секунду, вливать в него каждый вздох... Я хотел быть...

Какое имя, ты помнишь?

Я искал его. А город искал, кого бы растоптать, сжечь, сожрать в этот холодный день. Кого бы убить...

Любить...

Я помню, как падал... Я думал, он даст мне руку...

Это после. После.

Я видел храм. Soli deo honor et gloria – говорили врата. Одинокому богу... одинокому Богу хвала. Я видел крест, на котором распну себя сам.

Он сказал – вы достойны портрета, юноша. Вы достойны сотни портретов. Он рисовал за деньги на улице, на рыночной площади, но у меня не было денег. Снег падал на его рисунки, и они плакали.

Что это за чудо, Маттиас? – сказал кто-то рядом с ним, и я понял, что нашел.

Имя.

Маттиас.

Какой он был? Помнишь?

Я помню его дыхание. Его руки. Тонкие пальцы художника. Кисть, чуть вывернутая вправо. Пятна угля на мизинце. И его глаза. Цвета угля.

Я помню его голос, глубокий и чистый, когда он пел. Он приходил к храму Одинокого Бога и пел псалмы по-латыни. А я сидел на ступеньках, усыпанных лепестками роз, и слушал.

Роз? Ты говорил – был снег...

Был снег. И розы были. Розы – я помню – алые нидерландские розы несла невеста. Невеста в белом песцовом манто. Она взошла к вратам храма и бросила свой букет к ногам замерзших хористов.

Зачем?

Она любила его.

Моего Маттиаса.

И он...

Какая она была? Ты помнишь?

Ее звали Марина. Я помню ее платья. Она носила черные платья из бархата. Дюжина одинаковых платьев.

Я сидел на ступеньках и смотрел, как Маттиас выходит из второго ряда хористов. Я видел, как лиловые молнии режут воздух между ним и Мариной.

Вот она, моя боль. Его губы, целовавшие меня, любившие меня, только меня каждую ночь, его песни и восемьдесят четыре портрета моего тела, и восемьдесят четыре дня беспредельного света – все это гибло и горело в лиловом огне.

Я помню, как встал со ступенек и подошел к ним.

Иди к своему мужу, − сказал я ей. – Оставь нас.

Но молнии не исчезли.

Одинокий бог плакал на небесах.

Вот мой муж, − сказала она. – Мне не нужен другой.

Этот мальчик, Марина, − сказал мой художник, мой Пигмалион, мой ад. – Это чтобы ты ревновала. Чтобы ты поняла.

Я поняла, − сказала она. Их руки сплелись, и круг этот было не разорвать.

Я помню, как падал... падал в бездну и тень, и хохочущие людские маски кружились вокруг меня, бедный мальчик, стыд и позор, – кричали они − плачет, как девка, − кричали они − как... Я падал... я думал, он даст мне руку, но видел только растоптанные лепестки в следах его туфель.

Кто-то вытолкнул меня из толпы. Мужеложец, – кричали они – прочь от Божьего храма – и я запомнил это слово – мужеложец – странное слово – ведь все это было игрой, театром для женщины – ты мой, Крис, мой навсегда, целуй меня, ангел, – все это было игрой...

Говори, Кристиан. Дальше.

Дальше не было ничего. Я видел, как горят его рисунки – она жгла их и выбрасывала в окно. Я видел свои плечи, свои бедра, прикрытые шелковым лоскутом, я видел свои смеющиеся глаза, и имя – Маттиас – и пламя, пожирающее его. Я проклинал ее, я выл, как волк, но черный бархат на тонких веревках в их комнате, горшки с цветами и ее глупая улыбка – я победила, я – говорили мне, что я обречен.

Обречен? На что?

Обречен

жить

дальше

в этом городе. Во всех этих городах. Я ушел от их окон и изрезал их город путями во тьму.

И ты до сих пор...?

Я разучился помнить. Я люблю тебя одного. Дай мне руку, ангел. Не смей падать.