На траву зеленую тиса
Тяжестью в горах легла роса.
Оттого и вянет зелень этих трав.
Оттого, что в сердце горечь глубока.
Не кончается моя тоска...
Песни Западных Провинций
Сладкий запах шиповника
Солнечный свет ложился на сомкнутые веки теплом. В воздухе разливался запах шиповника. Беатрис почти не шевелилась, лишь иногда чуть отталкивалась ногами, чтобы садовая качель продолжала покачивание – влево-вправо, влево-вправо.
Юта увидел ее издали, за кустами каких-то душистых цветов – широкую качель-скамью, и темноволосую женщину, одной рукой придерживающуюся за увитую цветами цепь, на которую качель была подвешена. Второй рукой женщина размеренно поглаживала волосы ребенка, во сне положившего голову ей на подол.
Юта медленно приблизился. Женщина подняла голову, неохотно оторвав взгляд от лица сына. Она спокойно смотрела на дворянина, взгляд раскосых темных глаз был холоден и глубок, как зимняя вода. Юта вздрогнул, в который раз признаваясь себе, что едва ли когда-то сможет избавиться от навязчивой тяги к этой странной человеческой женщине, о чувствах которой можно только догадываться – всегда. Она была не похожа ни на одну другую, и влечение к ней было влечением к неразгаданной тайне.
Юта остановился. В тишине, в теплом саду цветов и ароматов они молча смотрели друг на друга. Потом Беатрис плавно протянула руку, и Юта подал ей вышитую подушку. Женщина выскользнула из качелей, подложив под голову сына подушку, так что мальчик не проснулся. Затем, по-прежнему не говоря ни слова, прошла мимо Юты, так что тому оставалось лишь поторопиться вслед за ней.
– Ваш сын подрос.
– Дети всегда растут, милорд, – ее голос был холодным, довольно низким для женщины и резковатым, с неприятными металлическими нотками – и всё же он очаровывал.
– Сколько ему сейчас? Семь?
– Шесть. С половиной.
– Он очень красивый и довольно крупный для своего возраста.
– Оставьте, – приказ. – Вас нимало не интересует мой сын. Вас вообще волнует разве что мой муж, Ариста Койон, точнее то, когда он собирается вернуться в город.
– Вы жестоки. Мне нет дела до вашего мужа, как и, признаюсь, до вашего сына. Последний год я могу думать исключительно о вас...
Голоса утихли в отдалении. Верлен сел на качели, отодвинув подушку. Он не спал и прекрасно слышал весь разговор, впрочем, его это мало трогало. Правда, Юта Валетт был одним из немногих любовников матери, к которым мальчик относился с неприязнью, но что с того? У Беатрис были свои тайны, а у Верлена, соответственно – свои.
...Амроэлю Динейту в самый раз хватало воспитания не шляться по чужому саду, громко выкликая имя чужого сына. Так что он шлялся молча и планомерно заглядывал под каждый куст. Всё равно Верлен заметил его раньше. Машинальным движением поправил повязку на глазу и позвал:
– Эй! Я здесь.
Амроэль обернулся на голос. Подошел, присел на землю, чтобы Верлен мог смотреть ему в глаза, не задирая голову. У Амроэля были сын и дочь, и он абсолютно не умел умильно сюсюкать над детьми – как и все дворяне. Может быть, поэтому Верлен симпатизировал дворянам, бывавшим у него дома? Сам он считал себя уже вполне взрослым и самостоятельным. Да и мать его в этом поддерживала. «Ты мужчина», – сказала она, когда он прибежал к ней с разбитой коленкой два года назад. Подумав, Верлен не мог с ней не согласиться.
Он абсолютно не чувствовал себя ребенком рядом с Амроэлем.
– ...Ты помнишь, что я тебе в прошлый раз рассказывал? – говорил Амроэль. Свечение его глаз сливалось с солнечным светом. К его губам прилип лепесток, выделяющийся кровавым мазком на бледном лице. Амроэль улыбался, и длинные серебристые волосы пахли шиповником.
...Этот сладкий запах... Он навсегда остался в прошлом, в том далеком лете, где-то между резными качелями, любимыми игрушками и книгами по военному делу. И боевым оружием – убивать оказалось так легко, достаточно было лишь однажды пролить кровь... светящуюся, мягко мерцающую волшебным светом кровь дворянина.
Шиповник... Запах Амроэля и Беатрис.
...В одиннадцать лет Верлен сжег сад вокруг дома Аристы Койона и был соответствующим образом наказан. Но наказание ничего не значило для него. Он сжег сад дотла своей силой мага-полукровки – прекрасно контролируемым пламенем из репертуара наступательной магии. Стоял и смотрел, как горят цветы, как обращаются в прах кусты шиповника. Годы спустя так же высоко полыхала Амфисбена – и так же не рождала ни малейшего трепета в его сердце.
С тех пор ему довелось вдыхать аромат диких и культурных роз, и за старой медной оградой вновь рос шиповник, и цвел так же пышно.
Но ни один из этих цветов не источал тот незабываемый, нереальный сладкий запах... запах безвозвратно ушедшего лета.
...Верлен поднес к лицу красный цветок. Казалось ему, или этот шиповник и впрямь не пах ничем? «Воистину, убивая – мы теряем невинность, – подумал Верлен. – Кто это сказал? Неважно. С тем же успехом этот цветок мог бы пахнуть кровью».
Он небрежно разжал руку над водой. Облокотился о парапет и равнодушно посмотрел, как волны уносят прочь кровавое пятно цветка.
Детская ревность
– Ты – как смерть, – вот что мне сказал тот человек, девять, не то десять лет назад.
Не помню, в чем именно я вышел перед ним виновен. Должно быть, он просто был чьим-то отцом, другом, братом... Не знаю.
Он был чертовски прав!
...Мои люди оттащили его почти сразу, но я запомнил взгляд – не могу описать. Он смотрел без ненависти, с чем-то... с печалью, сожалением... прощением. Этот взгляд я чувствовал прежде.
– Помолись за меня, – ответил я, не знаю почему.
...С тех пор мне порой слышится его голос и те слова, что он сказал тогда:
– Ты – как смерть. Забираешь лучших.
...Твоя семья не мстила мне. Было решено, что я осуществил свое право, с твоего позволения – по закону древнего ритуала.
Карнаведды.
...На следующий день приехала твоя жена... твоя сестра. Та, к которой я ревновал даже сильнее, чем к твоим детям.
Я знаю, вы с ней не были близнецами, но она...
Высокая, красивая. Длинные серебряные волосы.
Она ничего не говорила, не кричала, не обвиняла, не угрожала. Ни о чем не спрашивала. Смотрела. В серебре глаз не было укора.
А мне всё казалось – это ты смотришь на меня.
...Во взгляде мелькнуло что-то – понимание – она протянула руку и с сожалением – не с жалостью – жалости я бы не простил – погладила меня по щеке...
А потом она шагнула вперед и обняла меня. Она даже пахла в точности, как ты...
...Это был последний раз, когда я плакал...
Семь лет.
Ребенок. Невинный ребенок, ничего не знающий о смерти?
– Верлен...
...Ты не понимал. Не мог понять, что сводит меня с ума.
Ты просто не умел ревновать. Тебе неоткуда было этому научиться. Ты с момента зачатия купался в любви. Безграничной и безмерной любви, которая веками царила внутри замкнутой системы «Карнаведд» – самой закрытой и загадочной семьи дворян.
Родители и их близнец – Дарату Амаль, старший брат Кентор Иейн Латон, жена Кентора, она же – дочь Дарату – Линед Адамант Шэйт, их дочь – Лирайм Эит Монко, двоюродные, не то троюродные брат и сестра – Лейн и Кенор, их сын – Ярелль Дарион Кен.
Братья по Триаде «Б» – Кэйтт Мар Лиисэ Валетт и Лем Лет.
...И всегда, с рождения, рядом была твоя сестра! Имин Лайон Шейт. Женщина, которую ты любил так, как вообще можно любить живое существо, обитающее на земле, и преклонялся, как перед божеством.
И ваши дети, близнецы – Ланто и Ринто. Трепетно обожающие друг друга и уже успевшие обручиться...
Да, тебе определенно неоткуда было знать о существовании ревности!
Ты не понимал. Смотрел с беспокойством. И в глазах отчаянное «скажи, что мне сделать, чтобы с тобой всё стало в порядке».
И был момент, когда я ненавидел тебя. Всего одна секунда.
...Утопить этот отвратительно заботливый, отвратительно непонимающий взгляд в крови...
Так что я бы лучше молчал о том, кто из нас двоих – невинный ребенок.
Но клянусь чем угодно – это было до! До того, как...
Не во время.
До.
Я знал, я всегда знал, что не значу для тебя много. Что у тебя есть своя жизнь, к которой я не имею отношения. Что однажды я надоем тебе, и ты уйдешь – в самом деле, может ли взрослому быть интересно общаться с ребенком?
Может.
Но очень недолго.
Я боялся, что это время уже пришло. И почти не сомневался в этом, когда ты не приехал.
– Верлен, прости, я просто не подумал, что ты так расстроишься...
О, эта наивность, с которой взрослые полагают, что у детей всегда достаточно интересных дел, чтобы не заметить чье-то там отсутствие!..
Не было у меня никаких дел. Кроме тебя.
Никогда.
...Мы не договаривались, не считали, когда удобнее встретиться. Ты никогда не обещал приехать.
Мы вообще не говорили на эту тему. Но как-то само собой разумелось, что настанет среда, и ты приедешь ко мне. Ко мне – с Беатрис ты чаще всего даже не виделся.
А в пятницу я снова буду ждать тебя.
Ты ни разу не обманул меня.
Да, тот случай... тот случай был первым.
И последним, как оказалось.
Потому что тогда, вдыхая запах шиповника, я понял – бесполезно. Всё – бесполезно. Мы слишком разные. Ты никогда не поймешь меня. Я никогда не проникну разумом за светящийся серебряный щит твоих глаз.
Никогда. Ничего. Не будет.
Никогда.
– Ты предал меня...
«Ты предал меня», – вот что я прошипел в твое склоненное лицо. Ты отшатнулся, словно я тебя ударил, и взгляд – я помню этот взгляд – растерянный взгляд незаслуженно наказанного...
Это и был тот миг, миг злорадного торжества.
«Ненавижу тебя», – сказал я. Губы немели, мне казалось легче и проще откусить себе язык, чем сказать такое – усмешка вышла кривой.
...И я хотел, чтобы ты ударил в ответ.
...Кто же мог знать, что тебя подведет вечная дворянская рассеянность, с которой вы небрежно забываете, что собеседник – не дворянин, воспитанный среди дворян, что он не наслаждался с младенчества вашей своеобразной клановой культурой?
...Рассеянность, с которой ты не вспомнил, что я не дворянин. Не дворянин, который достиг волевой и интеллектуальной зрелости в пять лет.
...с которой ты просто не подумал, что я могу не знать этого ритуала.
...Помню твои руки – ты зубами стянул перчатки, и я, едва ли не впервые, увидел тебя без них. Ты снял с пояса обрядовый кинжал Дома Цветов – ты носил его постоянно – привилегия бывшего Отца Дома. Опустился на колени рядом со мной – серебряные волосы легли на траву – протянул мне кинжал – на раскрытых ладонях.
И я взял оружие...
Почему я не попытался выбить у тебя кинжал – мне ведь было всё равно, как именно выразить свою злость?
Почему?
Ты положил ладонь поверх моей. Твоя рука была твердой и теплой.
Ты просто приставил кинжал лезвием к своему горлу – нет, к шее, где сонный треугольник...
В горячем воздухе плыл запах шиповника.
– Я не предавал тебя, и свидетельствую об этом, отдавая свою жизнь в твои руки. Мера наказания за предательство – смерть. Если считаешь меня виновным – убей. Будет так, как ты решишь, Верлен.
...И твои глаза – живой серебряный свет, мерцание вокруг вертикального зрачка.
Взгляд завораживал – и я смотрел только в твои глаза... не на биение пульса под черным, поглощающим свет лезвием...
И моя рука дрогнула.
...глаза распахнулись – недоверчиво – ты не мог поверить, что я сделал это – и на миг показалось, что серебряный свет затопил мой мир...
А потом твоя рука соскользнула с моей.
В полной тишине.
Я так и остался застывшей фигурой рядом с твоим телом... твоим трупом. Я посмотрел на лезвие – крови не было – потом на траву...
Кинжал выпал из моих рук.
В тишине.
...И только басовитое гудение пчел звучало неподалеку.
Почему?!
...Так не могло быть.
Помню, я подполз к тебе на коленях, потряс за плечо – сначала осторожно, потом сильнее...
Чего бы в тот момент я не отдал за то, чтобы ты проснулся!
– Это неправда, – сказал я. – Просыпайся. Просыпайся!
Я рванул твое плечо – голова безвольно перекатилась по земле. Обнажилась рана на шее. Кровь не скрылась в тени высокой травы – она мерцала сквозь тень... и прядь твоих роскошных волос, намокшая и светящаяся мягко-алым... Это сияние становилось всё сильнее, а потом в моих руках остался лишь рой серебристых искр, устремившихся вверх... и я напрасно ловил их, пытаясь удержать...
Семь лет.
Невинный ребенок, ничего не знающий о смерти.
Убивший того, кому ни за что не желал бы гибели. Кому угодно другому.
Только не тебе.
...Только не тебе!
Но это было еще не всё. Я знал, что ты можешь вернуться, и я не сомневался, что ты вернешься – не ко мне, конечно, а просто потому что ты любил жизнь... и здесь оставались твои дорогие братья, твои дети и твоя жена...
...Даже если бы ты меня ненавидел и никогда не заговорил бы со мной, я был бы счастлив – просто потому что ты был бы жив...
Что-то теплое медленно стекало по моей щеке, и я подумал было, что плачу, но это была твоя кровь. Она даже не успела остыть.
И тогда я понял – ты не вернешься.
Ты не вернешься, потому что я убил тебя.
...Я убил тебя.
Прощание
Свет. Серебряный свет теплом ложится на веки.
Свет. Тепло.
Сладкий запах шиповника в жарком летнем воздухе.
Где-то стрекочет кузнечик и тихо гудят пчелы. Моя голова – на чьих-то коленях.
Я открываю глаза – оба, потому что на мне больше нет повязки.
И вижу над собой – тебя.
Твое склоненное лицо. Длинные серебряные волосы, упавшие завесой и отгородившие мир. Сияющие серебряные глаза... этот теплый взгляд...
Я хочу сказать – слова застревают в горле.
– Верлен. Приветствую тебя в Саду Жизни. Ты совсем не изменился.
– Я вырос, – сдавленным шепотом.
Ты улыбаешься:
– Да, ты вырос и стал очень красивым... Красивым и несчастным. Верлен... – твои губы чуть вздрагивают. – Прости меня.
– Мне? Простить тебя? За что?
– Если бы я был рядом, многого дурного не случилось бы. Смеяться и плакать... ты бы не разучился.
Я молча хватаю ртом воздух. А ты склоняешься надо мной ниже, шепчешь:
– А вот что я хотел сделать уже давно...
...целуешь меня. Твои губы прохладны, а кожа пахнет цветами шиповника...
Видение уходит, ускользает, тает, пока не остается ничего...
– Амроэль!..
Синие ночные отсветы на стенах. Слабый запах благовоний.
Темнота чужих глаз рядом.
– Мой господин, с тобой всё в порядке?
Киваю. Этот... как его... не помню. Очередной красивый, бледный, светловолосый мальчик. Очередная кукла.
Почему он не ушел? Не знаю. Впрочем, какая разница.
– Зачем ты меня разбудил?
– Тебе снился кошмар, – дипломатично отвечает он. – Прости, мне не следовало решать за тебя...
Наклоняет голову. Сколько ему лет? Шестнадцать? Семнадцать? Он будет хорошим эфайя.
На любителя.
– Ты поступил правильно. Я не сержусь.
Наперед знаю, что он скажет. То же, что и любой другой эфайя. Предложит завтрак, ванну, чай, свою помощь... Успеваю опередить:
– Ничего не надо. Я должен поговорить с Заратой Эйя.
Он кивает:
– Мне сказать ему?
– Нет.
Касаюсь его подбородка, и он послушно поворачивает голову, приподнимает лицо. Симпатичный, хотя для эфайя это и не важно. Нет. Он никому не скажет, чье имя я выкрикивал во сне.
Хороший эфайя.
– Как тебя зовут?
Уголки его губ чуть дергаются в намеке на подавленную улыбку:
– Мой господин забыл, меня зовут Карэ.
Карэ... Кленовый лист... Красиво.
– Передай Сэйве, что я очень доволен тобой, Карэ.
Я знаю силу своего голоса.
– Спасибо, мой господин. Надеюсь... ты еще навестишь меня?
Хорошая кукла.
Четыре часа ночи – или утра, это как посмотреть. Зарата, конечно же, не спит. Еще не спит, не уже.
Я нахожу его в библиотеке.
Библиотека эфайя Эйя на втором этаже дома удовольствий... лучшая библиотека в цивилизованном мире. Собрание редких, древних, утерянных, зачастую уникальных книг. Многие – с дарственной авторов.
И я – один из немногих счастливцев, которых в эту библиотеку допускают.
Зарата за столом, трудится над картой хано для территории, пограничной для Саварии и Беотии. Не поручусь, но, по-моему, он вносит какие-то исправления.
– Верлен? Ты поспал хоть немного?
– Да, спасибо.
– В таком случае, доброе утро, – поднимает глаза от карты, улыбается. – Карэ разочаровал тебя?
– Нет.
– Но тебе срочно нужно поговорить со мной, да? Понимаю. Пойдем в комнату. Ты голоден?
– Нет.
– Что ж, как любит говорить один мой любовник: сытый гость – хороший гость.
Он указывает мне на пол, сам садится напротив. Пожалуй, неплохо, что он не предлагает партию в та-ка-та. Я сейчас совсем не настроен гонять по доске фигуры.
Слегка растрепанный и, как всегда, угрюмый, Линн приносит чай и исчезает во внутренних комнатах. Мимолетно задумываюсь, какое всё-таки место занимает при Зарате белокурый эмпат с ужасным характером. Официально он считается учеником, но на самом деле это не так, готов поклясться повязкой. В Линне нет ничего от эфайя, а движется он, как профессиональный убийца. Скорее всего – агентурист и связной. Возможно, и впрямь ученик, только в других искусствах. Не удивлюсь, если Зарата лично учил мальчишку махать мечом.
– Зарата, что такое Сад Жизни?
– Сад Жизни? – медленно переспрашивает он. На лице – странная улыбка. – Ты задаешь сложные вопросы, Верлен... Что такое Сад Жизни... А что такое Храм Судьбы? Что такое Пустота? Что такое Смерть? Что такое Граница? Это идеальная философская категория.
– Зарата, я хочу услышать слова Видящего.
Он вздыхает:
– Я не знаю, как это объяснить... Сад Жизни везде – и нигде. Или вернее сказать – в Нигде? В Ничто? Наш мир и Пустота, всё, что мы можем представить и объять разумом – это и есть Сад Жизни. Всё вместе, понимаешь? Одновременно. Это своеобразное понятие о жизни, если хочешь. Как рассказать о жизни тому, кто не живет? Я, наверное, приведу тебе один пример, для наглядности, – быстрый, спокойный взгляд. – И думаю, ты не станешь выносить услышанное за пределы этой комнаты... Много лет назад – очень давно, так давно, что живых свидетелей не осталось – у меня была сестра. Наша мать умерла рано, вместо отца был свет и голос. С сестрой мы родились в один день, никого ближе у меня не было. Но шли годы, и однажды случилось то, что должно было случиться... Сестра вышла замуж. Мы с ее мужем сразу невзлюбили друг друга. Уж не знаю, почему он так дико меня ненавидел, но чувства его были взаимны. Я был тогда молод, моложе, чем ты сейчас, и намного глупее, – Зарата горько усмехнулся. – Я ревновал. Мне всё казалось, сестра ошиблась, выбрала мужчину, который никогда не сделает ее счастливой... Всё закончилось вызовом на дуэль. Мы сражались долго, и силы были равны. И я думаю, мы с ним просто убили бы друг друга, к тому всё шло. Но сестра... она чувствовала, если со мной что-то было не в порядке... с детства. Конечно, она нашла нас, но, как водится, слишком поздно. Моя сестра всегда была хладнокровной. Она поняла, что криком ничего не исправить, – даже если бы мы захотели остановиться, то инерция удара не позволила бы... И она просто шагнула между нами. Оба удара пришлись на нее.
Зарата чуть откинул голову. Лицо его было убийственно спокойно, зрачки расширены.
– Оба были смертельны, – продолжал он ровным голосом, кривовато улыбаясь. – Она умерла на месте. До сих пор я не знаю, опередил ли ее мужа на долю секунды, или нет. Это неважно, потому что в любом случае, сестра погибла из-за меня, из-за моей глупой ревности. Я убил ее.
Я смотрел, не веря. По опыту могу сказать, что у всякого найдется пара скелетов в шкафу, но Зарата... Зарата был чем-то таким, к чему обычные земные законы просто не могли относиться.
А еще – я никогда не думал, что он может испытывать боль.
Оказывается – очень даже может.
– Всё, Верлен, не смотри на меня так, – засмеялся Зарата. Зрачки всё еще были расширены от боли. – С воспоминаниями на сегодня всё. Эту историю я рассказал в качестве иллюстрации. Видишь ли, я до сих пор общаюсь со своей сестрой. Это не диалог с воображаемым собеседником и не беседа с духом умершего – раз в году на кенотафе, как принято у дворян. И подавно не галлюцинации. Это и есть Сад Жизни, куда я могу входить со своими способностями Видящего. Я встречаюсь со своей сестрой в Саду Жизни, не выходя из этой комнаты. Пока в мире осталась хоть малая доля райма, Сад Жизни будет цвести.
Я всё же спросил:
– А тому, что происходит в этом Саду, можно верить?
– Ты услышал про Сад Жизни во сне?
– Да.
– Тогда – скорее всего, – Зарата взял чашку. – Объективно рассуждая, это значит, что кто-то или что-то пыталось добраться до тебя. Как и зачем – я не знаю. Надо посмотреть, будут ли эти сны развиваться.
– А если будут?
– Верлен, скажи, – Зарата очаровательно улыбнулся и с наслаждением отпил чая. – Я похож на добрую фею?
Я оглядел уже нескрываемо ухмыляющегося эфайя.
– Не похож.
– Я вообще не положительный персонаж, если ты заметил, – кивнул Зарата. – Мне за это не платят. Да и утомительное дело – быть героем, знаешь ли.
Я мог разве что фыркнуть.
– Ты ждешь кого-то?
– Да, буквально через полчаса должен прийти мой гость, – с легким, уместным, тщательно дозированным сожалением. – Позвать тебе Карэ? Или еще кого-нибудь?
«Линна», – мысленно огрызнулся я.
– Нет. Мне лучше пойти домой.
– Как пожелаешь.
– Спасибо, что принял меня.
– О, благодарить не нужно, Верлен. Разве ты не делаешь мне рекламу?
Ленивая усмешка.
Его обычная маска.
Зачем ты приходил, Амроэль? Зачем – пятнадцать лет спустя?
Тогда, когда я уже почти сумел убедить себя, что забыл о тебе.
Ты не хочешь, чтобы я забывал тебя?
Я знаю, ты не придешь больше. Ты мстишь мне? Нет. Это не в твоем стиле.
Амроэль.
Я хочу еще раз услышать твой голос, хочу увидеть тебя и коснуться. Я хочу встретиться с тобой в Саду Жизни.
Мне мало курильницы у твоего кенотафа, мало воспоминаний о тебе. Я хочу, чтобы ты любил меня.
...Амроэль. Мне мало знать, что ты существуешь, мало чувствовать твою душу.
Я хочу любить тебя.
...Я хочу встретиться с тобой в Саду Жизни, Амроэль.
