Ангелы зовут это небесной отрадой, черти – адской мукой, люди – любовью.
Г. Гейне (1797-1856), немецкий поэт, публицист, критик

Музыка – божественная, потому что такие звуки недоступно ни изобрести, ни извлечь простому смертному, – оборвалась на самой высокой ноте. И всех накрыла тишина. Фигий отнял от губ плагиавлос, из которого он один умел извлекать это возвышенное нечто, заставлявшее смолкнуть самые горячие разговоры и споры. Некоторое время было так тихо, что все слушали, как шепчет вода в фонтане. Потом царь громко хлопнул в ладоши. Еще хлопок – и вот уже лавина оваций и восторженных криков:

– Молодец, Фигий! Великолепно! Браво!

Мальчик, залившись краской, смущенно опустил глаза и отступил в тень колонны. Но Гефестион не дал ему укрыться от заслуженных почестей. Притянул к себе и крепко поцеловал в несмелые сжатые губы.

– Ты прекрасен, мой пастушок, – нежно шепнул ему в ухо.

– За любовь! Давайте пить за любовь! – крикнул кто-то. И все подхватили, зашумели. Полилось в кубки вино.

– За любовь? – Кассандр насмешливо скривил губы, подставляя чашу смазливому рабу, вертевшемуся возле него весь этот вечер.

– Чем тебе не нравится тост? – Пердикка нарочно сказал так громко, чтобы все обратили внимание на них.

– Тост великолепен, – снова усмехнулся Кассандр. Его прозрачно-серые глаза сделались темными и злыми.

– За какую же любовь будем пить? Я бы не стал пить за эрос. Только за филос!

– Почему же? – Александр приподнялся на своем ложе.

– Эрос отнимает рассудок. Посмотри на своего друга, царь. Очевидно, мастерство мальчика-флейтиста кружит голову, и не тебе одному. Впрочем, тренированные губки, ловкие пальчики, хм...

Александра передернуло от циничного намека Кассандра. Никто не посмел рассмеяться на грубую шутку, которую оценили бы, коснись она кого-нибудь иного, а не царя и хилиарха.

– А! Давно ждал от сына Антипатра чего-то подобного, – Александр грохнул кубком о стол. Гефестион, мягко отстранив Фигия, который совсем съежился от того, что оказался в центре вот такого всеобщего внимания, вскочил со своего ложа.

– Что ты понимаешь в любви, ты, бесчувственный истукан! – Гефестион пылал лицом и искал глазами раба, хранившего его оружие.

А Александр, сузив глаза, язвительно спросил:

– Вы что же, собираетесь с отцом запретить нам любовь?

Все кругом загудели, возмущенно зашевелились.

Кассандр поднялся.

– Я пью, царь, за нашего хилиарха. За его способность любить. Да продлятся дни его вечно!

Он осушил кубок залпом, аккуратно поставил на стол и вышел, не обращая внимания ни на кого. Александр глазами велел Гефестиону успокоиться и сесть на прежнее место. Пир не мог быть нарушен из-за того, что кому-то недоступно любить никого, кроме самого себя.

– Он за это ответит, – прошипел Гефестион, опускаясь на свое ложе.

Пир продолжался.

– «Бесчувственный истукан», вот значит как? Отлично!

Кассандр темной птицей летел в свои покои. Хорошо, пусть они так считают. Видят во мне похотливое животное? Без сердца, без страсти? Что ж... может быть, они правы. Сердце умерло. В тот день, когда умер Эрос. Так было.

* * *

– Вау! Только посмотрите на них! Из-под одного резца вышли! – Неарх не смог сдержать удивления, разглядывая вновь прибывших.

Два мальчика – совершенно одинаковых – два златокудрых эрота – стояли посреди засыпанного охряным песком двора. Они только что прибыли в Миезу и теперь с интересом оглядывались. Их моментально окружили.

– О Афродита, как же вас мать-то родная различает? – озадаченно почесал затылок Леоннат.

– А никак, – один из братьев-близнецов улыбнулся широкой белоснежной улыбкой.

И представился:

– Я – Никос. А это Эрос.

Все засмеялись. Эрос! Прекрасное имя. Оно подходило им обоим.

Второй из братьев не проронил ни слова. Лишь улыбнулся так, что никому шутить и смеяться над ним не захотелось – такая чистая беззащитная улыбка.

Столь одинаковых с виду и столь непохожих характерами близнецов вряд ли возможно было еще сыскать.

Никос быстро стал всеобщим любимцем. Очаровашка и балагур, он скоро зарекомендовал себя отчаянным повесой. И в искушенности превзошел и Птолемея, и Гефестиона вместе взятых, а об их подвигах знала вся Миеза.

Эрос же никогда не появлялся ни на каких вечеринках. Его вообще можно было редко увидеть где-либо, кроме библиотеки. Все так и привыкли, что он постоянно с каким-нибудь свитком. Или что-то сосредоточенно чертит на песке, сведя красивые брови и что-то бормоча себе под нос.

Аристотель души в нем не чаял. И, научившись быстро по каким-то ему известным приметам различать обоих, делал вид, что не заметил подмены, когда за прогулявшего всю ночь Никоса урок без запинки отвечал Эрос.

– Молодец, Никос, ты будешь философом, я полагаю, – хвалил он, краем глаза, следя за вторым из близнецов, который воровато втягивал голову в плечи и старался взгляда учителя избегать.

Эрос вспыхивал, смотрел на учителя широко распахнутыми цвета майского неба глазами, губы его беззвучно шептали: «Да!»

Но в гимнасии Никос успевал за обоих расправиться со всеми. Приходил один, говорил, что «Никос сегодня болен» и проводил урок за Эроса, а на другой день появлялся «выздоровевший» Никос, а Эрос «болел животом».

Впрочем, мальчишки эти их проделки поддерживали и прикрывали братьев, как могли.

Кассандру с самого начала не понравился Никос. Наглый, острый на язык, он тут же присоединился к тем, кто Кассандра презирал и всячески задевал.

В гимнасии они с ним жестоко дрались. Учителю приходилось их буквально растаскивать. Но Кассандр дал себе слово, что непременно Никоса отлупит. Вот только выберет удобный момент.

Ждать момента пришлось слишком долго. Никос всегда бывал в самой гуще и никогда не оставался один. Кассандр уходил каждый раз ни с чем, наталкиваясь на готовые к защите взгляды друзей Никоса и Гефестиона.

Наконец, он придумал, как его достать.

Был полдень. В тот день в Миезе не занимались. Жарко. Многие отправились на речку или в лес, наблюдать каких-то там насекомых.

Аристотель уехал по делам в Пеллу. За старшего остались Кратос и Птолемей.

Кассандр со всеми купаться не пошел. Сказал, что собирается написать пару строчек домой.

А сам направился в библиотеку.

Конечно, этот книгочей был здесь. Вот его сгорбленная над учебником спина. Золотые локоны ссыпались вниз на лицо, прикрыв его занавеской. Но губы шевелились по мере того, как он вычитывал строки из «Государства».

Рядом были разложены аккуратно исписанные таблички и красивый, всегда безупречно заостренный стилос.

Никто во всей Миезе столь трепетно не относился к письменным принадлежностям, как этот чистюля. Разве лишь Александр. И это тоже Аристотель ставил Эросу в несомненную заслугу, то и дело указывая мальчикам его пример.

Чистоплюй! Сейчас посмотрим, что стоит вся твоя ученость.

– Эй, Никос! – Кассандр решил сделать вид, что обознался.

Эрос поднял на него взгляд, затуманенный размышлениями Платона. Он был целиком во власти магических строк об идеальном правителе нереально справедливого государства.

– Что это ты тут в такую жару? – Кассандр усмехнулся. Вот теленок. Моргает девчачьими ресницами и весь как во сне.

– Кассандр? – он его все же узнал. – Что ты спросил?

– Я говорю, Никос, что у нас с тобой есть старые счеты. Так что отложи-ка книжки, и...

– Я не Никос, я Эрос.

– Брось, как будто я не вижу! Трусишь? Именем братца прикрыться хочешь?

Он выхватил из рук Эроса свиток и бросил его на пол. Эрос ахнул.

– Это же Платон! Ты... зачем?

Но Кассандр не слушал. Он с размаху ударил мальчишку по лицу. Прямо в красивый правильный нос. Эрос вскрикнул, осел на корточки, зажался. Сквозь пальцы просочилась кровь. Но другой рукой он пытался поднять рукопись с творением Платона.

Кассандр глумливо пнул свиток ногою.

Эрос заплакал:

– Зачем? Не надо! Пожалуйста, бей меня, только не трогай книгу.

У Кассандра челюсть отвисла. Он даже отступил. Сумасшедший? Ну точно, придурок! Нос разбит, а он из-за книжки плачет?

Стилос схватил, зашвырнул далеко в окошко. Таблички растоптал. Ну как с таким драться? Будто агнец.

И тут кто-то с силой толкнул его в спину. Кассандр отлетел к стене, едва на ногах удержался.

Никос бросился к брату:

– Эр, ты что? Что он с тобой сделал? О боги! Твое лицо...

Глаза Никоса налились кровью. Кулаки стиснул, двинулся на Кассандра, как демон смерти.

Отлично! Этого-то Кассандр и добивался. Сейчас увидим, кто кого.

Кулак Никоса рассек Кассандру бровь. Но тот сумел достать его ногой в пах. Никос охнул, согнулся от боли. Но сумел совладать и ринулся снова, обхватил обидчика за талию, повалил на пол. Они, сцепившись, катались по полу, без разбору молотя друг друга, покуда их не разняли невесть откуда появившиеся Птолемей, Александр, Гефестион и другие.

Никос и Кассандр, стиснутые железными объятьями разъединивших их рук, обменивались смертельными взглядами. На обоих было страшно смотреть – до того успели измолотить друг друга. Эрос, прижав к груди свиток, неловко стирал кровь, все еще сочившуюся из носа, и плакал. Гефестион подошел к нему, ласково обнял:

– Ну, ты как? Успокойся. Пойдем отсюда.

– Никос... не надо было, – всхлипывал мальчик. Он боялся за брата и... жалел Кассандра.

– Я убью его, – Никос едва шевелил разбитыми губами. Взгляд его, устремленный в темный потолокЮ рисовал картины смерти, которой достоин Кассандр. Этот лживый мерзавец! Он хотел надругаться над братом. Самого-то его не посмел тронуть.

– Вот гадюка! Подлая, подлая тварь!

– Не говори так, Ники, он не виноват.

– Что? – Никос даже вскочил на кровати, но тут же, охнув, повалился обратно. Эрос осторожно поправил повязку на его ребрах.

– Он хороший, просто...

– Он урод! Я таких уродов в жизни не видел! – простонал Никос.

– Он красивый. У него такие губы...

– Что? Эр, да ты в своем уме?

– Он нуждается в любви. Его никто тут не понимает. Ты хоть раз видел, как он гладит морду коня? Как шепчет ему ласково в ухо? А Бат – самый злой цепной пес – он ластится к нему, как щенок игривый. Кто еще может подойти к нему и погладить?

– Ерунда, он прикормил его мясом. Сам ест только овощи, и тут не как все – выпендрежник.

– У него красивые ключицы. И щиколотки, как у Гермеса. И бедра...

– Да ты влюбился, что ли? – Никос вытаращил на него глаза.

Эрос смущенно опустил ресницы.

Никос взял его за подбородок, заставляя поднять взгляд.

– Ты что, влюблен, братишка? В этого... В Кассандра?

– Я не знаю...– Эрос мотнул подбородком, освобождаясь. Встал. Отошел от постели, перебрал на столе таблички. Влюблен? Наверное. У Кассандра такие руки. Он мог бы быть нежным, Эрос уверен. И тогда...

Кассандр вернулся из дома после трехдневной побывки мрачный. Отец ругал его за разбитое лицо, за неуживчивость и ершистость. Обидно ругал!

– Еще мало тебе досталось! Почему не можешь смирить себя, когда касается Александра?

– Да не Александра, отец! Он даже там не был сначала.

– Не был, а все видел. И отцу рассказал, как ты цапаешься со всеми. Ты что не собираешься быть при дворе?

– Собираюсь, конечно.

– Тогда непонятно. Будь как все! Нет, будь лучше, но не показывай так открыто! Ты мой сын, я хочу тобой гордиться.

Кассандр всегда знал, что отец видит его лучшим. Но это стремление быть выше других, впитанное с молоком, играло с ним вечно злые шутки. И в Миезу он возвращался с тяжелым сердцем.

Первым, кто встретил его, был один из близнецов. Вечно тут ошиваются. Ехать им домой далеко, вот и остаются, никому не нужные. Хотел пройти мимо, толкнув плечом, но Эрос – это был он – улыбнувшись, шагнул ему навстречу.

– Здравствуй.

– Угу, – буркнул в ответ Кассандр.

– Хочешь, погуляем вместе? Здесь совсем никого. Ты первый вернулся. Мне так было одиноко.

Что это с ним? Кассандр недоверчиво глянул. Что, интересно, этот мозгляк затевает?

– А братец твой?

– Ты здорово намял ему ребра. Он уехал чуть-чуть подлечиться. Пойдем? – Он протянул ему узкую девичью ладонь. Кассандр не подал руки, но, пожав плечами, двинулся следом. Они шли вдоль рощи.

Эрос болтал без умолку. Кассандр даже подивился – вот так тихоня и молчун.

– Смотри, ты только посмотри, какое сегодня небо. Удивительное. Бездонное. И никого рядом, чтоб рассказать.

Небо, действительно, было огромным. Ни единого облачка. И в глазах Эроса отражено – как две большие капли на лицо его стекли, переливаются под ресницами. Чудной он.

Машет восторженно руками. Манит куда-то. Травинки-цветочки восхваляет, смеется над чем-то, ему одному понятным. Но Кассандру вдруг стало отчего-то так свободно и легко. Да черт с ним со всем! Лето же, жаркое знойное лето.

– Давай искупаемся? – он предложил.

– Давай, – Эрос тут же согласился. На шее его уже был венок из разнотравья. И второй такой он плел теперь для Кассандра. На ходу водрузил ему на шею, декламируя Алкея: «Из душистых трав и цветов пахучих/ ожерельем окружите шею/ и на грудь струей благовонной лейте/ сладкое мирро!»

– Ты чего это сегодня такой?

Эрос в ответ засмеялся опять:

– Я не знаю. Так грустно целый день было. Одиноко. И тут ты...

Он осекся. Его глаза широко распахнулись навстречу Кассандру. У того даже мурашки по коже. Красивые глаза! И снова сказал непонятное: «Твой приезд – мне отрада».

Кассандр узнал строчку Сапфо. Что это он хочет сказать? Уж не о любви ли?

Они приблизились к речке. Тоненькая, больше похожая на ручей, она несла с гор ледяную воду.

Эрос опять читал Сапфо, словно бывшую тут когда-то:

«Сверху низвергаясь, ручей прохладный
Шлет сквозь ветви яблонь свое журчанье,
И с дрожащих листьев кругом глубокий
Сон истекает».

Кассандр улыбнулся. Какой-то восторг поднимался от самых кончиков пальцев на ногах, через голени и лодыжки до самого сердца. И уходил затем сквозь затылок в небо. Яркое летнее, напитанное зноем.

Они искупались в ледяной воде. Эрос, тоненький и очень ладный, покрылся моментально гусиной кожей. Губы его стали бледными и даже чуть посинели. Кассандру вдруг захотелось спасти его от дрожи.

– Иди сюда, согрею.

Сгреб в объятия. Такого мокрого и ледяного, как лягушонок. Он весь дрожал мелко-мелко. Даже зубы стукались забавно.

– Ну, ты чего так замерз-то? – голос Кассандра помимо воли смягчился.

– Н-н-не знаю... – Эрос виновато прижался к нему. – Я вообще быстро мерзну.

Кассандр постарался обхватить его полнее, чтоб как можно больше тепла своего отдать.

– Глупый, зачем сидел в воде-то тогда так долго?

– Я не заметил, как замерз. – Мальчик стал согреваться. Его дыхание, напротив, было совсем горячим и щекотало шею. Кассандр отстранился, глянул в его лицо. И вдруг решил поцеловать. Эрос замер. Зажмурил глаза и в ответ жадно схватил его губы.

– Ого! Ничего себе ты целуешься, – Кассандр был поражен: он здорово целовался.

Кассандр решил повторить. М-м-м-м... замечательно.

– Кто научил тебя этому?

– Никос, – Эрос смущенно отступил.

Кассандр был озадачен. Ну и ну! Братишки.

«Приди, Киприда, в чащи золотые...» – Кассандр тоже знал Сапфо наизусть. Эрос восхищенно вскинул на него глаза, внимая любимым строчкам и даже чуть слышно повторяя за ним:

«...рукою щедрой
Пировой гостям разливая нектар,
Смешанный тонко».

Недалеко было прекрасное дерево с густой травой под ним. Они не сговариваясь побежали в его тень.

– Видали, Кассандр заделался в книгочеи. Целый день торчит в библиотеке.

– Да он влюбился просто. В Эроса, знаете?

Мальчишки не могли не заметить, что эти двое повсюду теперь ходят вместе. Впрочем, ничего особенного в этом не было. Каждый имел сердечного друга. Почему бы не быть такому и у Кассандра? Кроме того, Эрос умел останавливать злые шутки одним своим взглядом. Он был слишком не от мира сего, чтоб его могли задеть какие-то обиды. Так зачем тогда тратить попусту силы?

А однажды они все лепили из глины. Аристотель сказал, что через ощущения пальцев можно лучше всего постигнуть форму. Конечно, никто из них в скульпторы не собирался. Неарх смастерил нечто, отдаленно похожее на дельфина. Но Леоннат, смеясь, назвал его творение беременным бревном. И все за животы держались. Неарх в сердцах бросил свой кусок обратно в ящик. И долго сидел надутый, не разговаривая ни с кем. Александр с Гефестионом замахнулись на Кастора и Поллукса. Причем Кастора лепил Гефестион, Поллукса – Александр. В итоге они перепутали пропорции. Получился гигантский Поллукс и карликовый Кастор, похожий на Приапа. Аристотель пожурил Гефестиона, сказав, что член – не самое главное в этом герое. Александра похвалил. Поллукс вышел вполне удачно.

Кассандр вылепил фигуру коня. Старался, но все равно передать то движение, которое он хотел, не получилось. Но Аристотель сказал, что главное – смело браться за трудные вещи, и тоже похвалил.

Эрос возился в углу дольше всех. А когда открыл взорам свой труд, все ахнули.

– Это же Кассандр! Как живой. Как же здорово! Обалдеть.

Эрос и вправду вылепил небольшой бюст своего друга. Он бы еще чуть-чуть над ним поработал, но время вышло.

Гефестион, не в силах отвести восхищенных глаз, все же заявил:

– Ничуть не похож.

На него возмущённо уставились. А он пояснил:

– Когда это Кассандр так улыбался?

Это правда, мало кто видел такую его улыбку, как вылепил Эрос.

Не кривую презрительную ухмылку, а добрую, милую, счастливую – вот такую.

Обойдутся! Кассандр сжал челюсти. Стало тихо. Аристотель подошел к Эросу, разглядывая скульптуру со всех сторон. Бюст был выполнен профессионально.

– Ты учился этому раньше?

– Нет, так, баловались иногда. С Никосом, кто слепит лучше.

– Он меня всегда побеждал, – Никос был горд за брата. Сам он вылепил спящего цепного пса. Довольно похоже на настоящего, чем тоже заслужил высокую оценку. Но бюст Кассандра был совершенен. Это все признали. После Эрос вылепил всем их портреты. Он был скульптором от бога. И еще он здорово играл на флейте...

Он умер весной. Простудился под последним снегом. Заболел. Сначала долго кашлял, потом началась горячка. Его увезли, чтоб серьезно лечить. Никос тоже уехал с ним.

А потом пришло письмо, что он все-таки не выкарабкался.

Аристотель смахнул слезу, читая вслух послание с этой вестью. Еще одна смерть...

Мало кто смог удержаться от слез. Даже самые мужественные и считавшие себя сделанными из кремня. Кассандр не плакал при всех. Только в груди стало внезапно так душно. Дышать нечем.

Он вышел вон, вскинув голову. Ему вслед посмотрели. Ни единой слезинки о своем милом друге! Бесчувственный истукан!

А он бежал потом в гору, не видя дороги от душивших его слез. «Почему?» – кричал в серые облака. Споткнулся, упал. Рвал, ломая ногти, прошлогоднюю траву и вырывал ее из земли зубами, чтобы волком не выть. Руки отбил, колотя ими землю. Нет! Нет! Он не мог умереть! Только не Эрос!

Вспоминал, как недолго были вместе. Как тот послушно замирал в его объятьях. Как был сначала робок, потом – так отчаянно смел. И шепот его «люблю» в ушах навсегда остался. Отпускать его было каждый раз так мучительно...

И что теперь? Вот эта боль и есть любовь? Значит, больше он себе ее не позволит!

Встал, скрипя землей на зубах, сплевывая с искусанных губ кровь и траву. В ледяном ручье умыл лицо, пригладил, как смог, волосы и одежду. Чтобы не позволить им себя жалеть. Вот что угодно, только не жалость.

Аристотель потом сказал, что Эрос наверняка стал бы великим. Так одарен был во многом. Это правда.

И вот теперь, пить с ними за эрос?! «Бесчувственный истукан»... Разве каменное сердце умеет так сочиться кровью? Спустя столько лет. Эрос, Эрос... У этого мальчишки-флейтиста твои глаза...