«Публичные женщины в редких селениях, встречавшихся нам за месяцы скитаний, были каплей в море для множества наших людей, даже если бы их размалеванная плоть могла вызывать желание у здорового мужчины. В ужасе перед такой грязной сделкой наши молодые люди начали равнодушно удовлетворять скромные нужды друг друга своими чистыми телами – холодный расчет, казавшийся сравнительно асексуальным и даже чистым. Позже некоторые начали оправдывать этот бесплодный процесс и уверяли, что друзья, которые содрогались вместе на податливом песке, переплетаясь разгоряченными телами в наивысшем объятии, находили в темноте чувственное содействие духовной страсти, что сплачивала их души и умы в одном пламенном порыве».

Т.Э. Лоуренс, «Семь столпов мудрости»

После атаки начиналось то, что нравилось Лоуренсу меньше всего. Он думал, что уже научился трезво судить об арабах, и считался с их потребностью разграблять поезда и трупы. Он знал, что их привычка снимать одежду с убитых проистекала из таинственного поверья, бытовавшего почти среди всех племен, о том, что это не даст мертвецам отомстить за себя.

Так почему же ему было настолько не по себе при виде своих недостойных дикарей, когда они копошились, как саранча, над останками поезда? И почему он невольно отвернулся, увидев, как Али осматривает пистолет, извлеченный из кармана одного из убитых?

Потому, сказал он себе, что надо собирать подробности для рапорта, который потребует с него Алленби, а не стоять, глазея по сторонам. В конце концов, проще написать подробное донесение и отправить с одним из своих людей, чем самому добираться через пустыню в Каир, к сомнительным благам цивилизации. Или, может быть, он просто не способен покинуть суровое святилище пустыни?

Он вздохнул и направился к разбитому поезду, небрежно переступив через распластанное, окровавленное тело турецкого солдата, который сражался слишком упорно.

Боеприпасы. Хорошая находка, если бы турецкие пули не были большей опасностью для тех, кто целится, чем для тех, в кого стреляют. Лоуренс отметил про себя: проследить, чтобы именно этот вагон потом был разрушен. В следующем вагоне было зерно, и в другом, и в третьем. Этот груз сослужит хорошую службу его людям и верблюдам, облегчив обратный путь до Акабы.

Закончив проверять вагоны, Лоуренс приблизился к голове поезда и двум изувеченным паровозам. Один, с вывернутыми осями и раздробленным бойлером, ремонту не подлежал, но другой еще можно было залатать – а значит, на этот паровоз пойдет один из пакетов пироксилина, который он привез с собой.

– Люди жалуются, что надо было подождать пассажирского поезда, добычи было бы больше.

Голос Али был тихим, как будто он вскользь предупреждал Лоуренса, что всеобщее восхищение, вошедшее уже в обычай, сегодня ожидает его едва ли.

Лоуренс обернулся к другу.

– По-моему, добычи ты нашел достаточно.

Они были скрыты от посторонних глаз за массивными паровозами, и Лоуренс положил руку на пистолет, заткнутый за кушак Али.

– Мне казалось, что ты не доверяешь турецкому оружию.

Али смотрел на него пристальным, напряженным взглядом.

– Это английский.

– Английский?

Не ожидая позволения, Лоуренс вытащил пистолет из-за пояса Али. Пистолет был не новейшей марки, но и не бог весть какой древностью. Семидесятые годы, оценил он, и дуло действительно было отмечено клеймом лондонской фирмы, хотя трудно было прочесть ее название под искусной гравировкой.

– Дуэльный пистолет. Игрушка. Где-то должна быть к нему пара.

– Теперь ты одобряешь?

Сквозь этот сарказм просачивался гнев, и Лоуренс резко поднял глаза.

– Не мое дело одобрять или не одобрять, шериф. – Взгляд Али дрогнул от этого подчеркнуто формального обращения. – Но я предлагаю взять столько зерна, сколько нам нужно, взорвать паровозы и уходить.

– Пленных оставить здесь?

Лоуренс сунул пистолет обратно за пояс Али, и его ладонь осталась на рукояти, когда он тихо ответил:

– С запасом воды. Как тебе известно.

– Глупо.

Они стояли так близко, что Лоуренс мог почувствовать на щеке напор дыхания Али, хотя не помнил, чтобы он придвинулся ближе. Рука Лоуренса все еще лежала на его поясе, и он чувствовал жар, исходящий через одежду от его тела.

– О да, – согласился Лоуренс, поднимая глаза и пересекаясь взглядом с Али. – Действительно глупо.

Они стояли на месте, единственная неподвижная точка среди вечно колеблющейся пустыни.

– Для глупостей есть свое время, – наконец прошептал Али.

– И место.

– И здесь не время и не место.

– Да, – согласился Лоуренс, но все же его рука осталась там, где лежала, и он не мог отстраниться от этого огня, которым дышало чужое тело.

Первым отступил назад Али. Лоуренс вытер ладонь, липкую от пота, о ткань одежды на бедре.

– Мы должны взорвать паровозы, – отстраненным тоном сказал Лоуренс. – И вагон с боеприпасами тоже должен быть разрушен. Пироксилин у меня наготове.

– Сегодня ночью, – понизив голос, прошептал Али, уходя, и позволил себе неуловимым движением коснуться руки Лоуренса. Уже громче он добавил: – Я прослежу за тем, чтобы верблюды были навьючены. Разрушай все, что сможешь.

Люди уже закончили растаскивать поезд на части в поисках чего-нибудь годного и теперь недовольно кружили около паровозов. Один или двое были в турецких куртках, заляпанных кровью, а некоторые прибрали к рукам пистолеты и испытывали их на пленных, которых было не больше дюжины.

Лоуренс легко разыскал свою Газалу – она возвышалась на добрый фут над остальными верблюдами и была достаточно послушной, чтобы прийти на зов, доставив Лоуренсу его пакеты. Он швырнул пленным флягу, этим утром наполненную водой.

– С этим вы продержитесь, пока турецкий патруль вас не найдет. Расходуйте воду бережно.

Он повторил свои слова на немецком, пока не убедился, что его поняли, затем бросил пакет пироксилина с длинным запалом Маджуду из племени харитов, который лучше остальных разбирался во взрывчатых веществах.

– Заложи заряд, чтобы взорвать вагон с боеприпасами. Не поджигай, пока мы не будем готовы уйти.

Маджуд, усмехнувшись, кивнул и отступил назад, а Лоуренс сунул другой пакет под мышку. Ему не хотелось подходить слишком близко к переднему паровозу, на который пришелся главный удар от взрыва, и сейчас он, создавая опасность, плевался паром. Судя по всему, взрыва второго паровоза хватит, чтобы разрушить его наверняка.

Заложить взрывчатку было делом нескольких минут, и Лоуренс взглянул в сторону людей – убедиться, что они готовы выступить. Али поднял руку, Лоуренс зажег запал и зашагал (но не побежал) к Газале. Маджуд поджег свой запал и быстро взобрался на своего верблюда.

– Готово?

Верблюд Али беспокойно вертелся на месте, и Лоуренс усмехнулся. Он взлетел на Газалу, даже не потрудившись поставить ее на колени.

– Запал на двадцать минут. Некуда спешить.

Али коротко усмехнулся.

– Вот кому скажи!

Турки суетились вокруг, ища, где бы укрыться от взрыва.

Лоуренс пожал плечами.

– Лучше, чем если бы они шатались вокруг и их разорвало бы в клочья. – Он хлопнул Газалу по шее, чтобы она пошла шагом. – Ну, вперед. Или ты становишься ленив?

Али ударил верблюда ногой, и тот перешел на тряскую рысь.

– С тобой я состязаться не стану. Быть может, Газала и стара, но она все еще обгонит всех остальных.

Лоуренс, все еще с усмешкой, бросил Газалу в галоп и, увлекая за собой поток своих людей, повел их к очищающей свободе пустыни.

Зерно не было предметом первой необходимости. Отсюда было едва ли двадцать миль до Батры, тридцать – от Аба эль Лиссан, и каждый переход был бы легким. Однако верблюдам, на которых достаточно поездили за прошедшую неделю, пошел бы на пользу более легкий путь и обильный корм. К тому же Лоуренс испытывал некую гордость тем, что снабжает свою армию из турецких запасов. Люди приспособились к этому и начинали разделять его яростное стремление к независимости.

– Ты больше бедуин, чем сами бедуины, – шутя сказал ему Али этим вечером, когда они разбили лагерь у колодцев ховейтат. – Мне не стоило допускать, чтобы ты носил нашу одежду.

Лоуренс привольно растянулся на песке, расслабив мышцы, стесненные почти всю прошлую неделю сидением на верблюде со скрещенными ногами.

– Я бы уже умер от жары и усталости, если бы мне пришлось ходить в армейской форме.

– Ты не был бы здесь, если бы ходил в английской одежде. – В голосе Али была полная уверенность. – Тебя любят, потому что ты почти один из нас. Ты носишь нашу одежду, говоришь на нашем языке, питаешься нашей пищей. Они не позволили бы тебе вести их за собой, если бы это было не так.

Лоуренс приподнялся на локте и окинул Али внимательным взглядом.

– А ты?

Тот улыбнулся, и Лоуренс, как всегда, почувствовал удивление, видя столь мягкое выражение на лице, которое, казалось, было создано для свирепости. Чувство это несло в себе удивительное спокойствие.

– Лишь глупец пытался бы остаться англичанином в пустыне. Я никогда не последовал бы за глупцом.

Лоуренс позволил себе протянуть руку и положил ее на руку Али, почувствовав жесткую и сухую кожу под мозолистыми пальцами.

– Уверен? – спросил он, и голос его, казалось, прозвучал слишком громко и резко.

Глаза Али плавно закрылись.

– Ты часто поступаешь глупо, но ты не глупец, – прошептал он.

Пальцы Лоуренса конвульсивно сжались.

– Мы не можем. Не здесь. Не сейчас.

Рука Али извернулась под его рукой, лаская большим пальцем боковую сторону ладони Лоуренса.

– Они не обратят... не обращают на это внимания. Это... не такая уж редкость.

Али явно был расстроен.

– Знаю.

Лоуренс тяжело дышал, он знал, что позже сам посмеется над собой, до такой степени застигнутый желанием всего лишь от соприкосновения рук.

– Но...

– Но что?

– Я не могу.

Он попытался отстранить руку, и Али сжал ее сильнее. Глаза его раскрылись, и его взгляд удерживал Лоуренса сильнее, чем его пальцы.

Наконец Али со вздохом отпустил его.

– Не здесь.

– Акаба. Когда доберемся до Акабы.

Лоуренс попытался снова дотянуться до руки Али, но остановился.

– Прости меня.

Али не отвечал.

– Завтра мы оставим людей в Гувейре и пойдем в Акабу. Это всего лишь семьдесят миль. Завтра.

Прикосновение ладони Али к его щеке было нежным.

– Завтра.

Уже заходило солнце, когда они добрались до Акабы, и Лоуренса сразу же встретила неприятно радушная английская речь.

– Лоуренс, старина! Слава Богу, вы наконец здесь!

Лоуренс легко спрыгнул на землю.

– Борн! – Он коротко кивнул пилоту, вручая Газалу заботам одного из поджидающих пастухов. – Что вы здесь делаете?

– Алленби хочет вас видеть.

– Он не мог послать письмо?

Лоуренс направился к своей палатке. Али следовал за ним, Борн поспешал сзади.

– Понятия не имею. Я не собирался донимать старика расспросами о его способах сообщения. – Борн засмеялся с преувеличенной веселостью, и Лоуренс нахмурился. – Слушайте, как же я рад, что вы наконец появились. Я здесь пробыл весь день и не смыслю ни слова из того, что эти дикари говорят. Никто из них, черт побери, не понимает по-английски.

Лоуренс отважился взглянуть на Али, тот, к его неудовольствию, выглядел так, как будто развлекался.

– Неудивительно, – заметил Лоуренс негромко. – Английский не является в этих местах обиходным языком. И не слишком полезен.

– Ну нет, конечно, но я-то говорю по-английски!

– Да.

Лоуренс сморгнул, губы его сжались.

– Так когда Алленби хочет меня видеть?

– Когда я улетал, он был весь в пене и в мыле. По-моему, надо отправляться, как только будет возможно. – Летчик взглянул на небо. – Машина уже готова, так что можем прямо этим вечером, если успеете быстро сменить ваше... облачение.

Лоуренс помедлил.

– У меня нет здесь никакой другой одежды.

– А-а, – озадаченный, Борн снова сунул фуражку под мышку. – Да и я ничего с собой не захватил. – Он окинул Лоуренса взглядом. – Но, в конце концов, старик ничего не упоминал насчет одежды. Учитывая, сколько времени пришлось вас разыскивать, он вряд ли будет против, если вы явитесь в наряде из пурпурной тафты!

Лоуренс выдавил из себя слабую улыбку, когда они дошли до палатки.

– Правда. Теперь, если вы позволите мне несколько минут, мне нужно поговорить с шерифом Али ибн эль Харишем.

– А. Ну да.

Пилот был явно обескуражен титулами Али, и Лоуренс был готов поспорить, что Борн видел в нем всего лишь «очередного дикаря».

– Совещание по итогам операций за эту неделю, – ровным тоном добавил он. – Знаете, как это...

– Ну да. Конечно. Я буду... м-м... ждать у машины. Только поскорее, время поджимает. Мы не можем ждать больше десяти минут, серьезно.

Улыбка сползла с губ Лоуренса.

– Еще лучше.

Он с трудом подавил стон, когда полог палатки опустился позади них, предлагая им, по крайней мере, иллюзию уединения.

– Скажи ему, что этим вечером ты занят и не можешь.

Белки глаз и зубы Али сияли в полумраке, когда он улыбался.

– К черту его. Его и Алленби вместе с ним. – Лоуренс тяжело дышал, пока его пальцы играли с воротником Али. – Ты нужен мне.

Али притянул к губам руку Лоуренса и быстро поцеловал его ладонь.

– Иди.

Брайтон ждал у входа в генеральный штаб. Он недовольно взглянул на Лоуренса.

– Послушайте, неужели вы не могли переодеться в форму? Пойдемте, Алленби в отчаянии.

– Виноват, сэр. Не захватил с собой.

Чтобы поравняться с быстрыми шагами Брайтона, Лоуренсу приходилось подпрыгивать на ходу.

– В самом деле, – недоверие Брайтона было очевидным, и Лоуренс с трудом подавил улыбку. – Ну ладно. Ему просто необходимо с вами поговорить. Он уже видел вас в таком платье, поэтому не думаю, что он будет так уж шокирован.

– Там внизу надето нечто вроде штанов, сэр.

– Мне нет никакого дела до вашего нижнего белья, Лоуренс.

– Да, сэр. Виноват, сэр.

– Никогда не доверяю вашим извинениям.

– Нет, сэр, – Лоуренс не мог больше бороться с улыбкой.

– Господи Боже, Лоуренс, вы могли бы хоть раз обойтись без этого экзотического наряда? – спросил Алленби.

– Не было с собой формы, сэр, – кратко объяснил Лоуренс.

– Ну ладно, по крайней мере, вы наконец здесь. Где вы были?

– Нашей целью была Хиджазская железная дорога, между Мааном и Гадир эль Хаджем. Мы вывели из строя четыре локомотива, сэр.

– Это хорошо. Вот о чем мне надо с вами поговорить. Мы слышали, что турки планируют снова взять Акабу. Конечно, отпугнуть их не составит труда, но было бы досадно приковывать там людей, когда они могут быть полезнее в других местах. – Он помолчал. – Я не думаю, что ваши арабы...

– Их менталитет действительно не приспособлен к осаде, сэр. Им становится скучно.

– Хм. В любом случае, привязывать их к одному месту будет еще бесполезнее. Но чертовски полезно – когда они находятся повсюду.

– Да, сэр.

– Итак, нам требуется отвлечь турок от Акабы.

– Главное внимание – разрушениям на Хиджазской дороге. Заставить их думать, что мы пытаемся рассредоточить наши силы.

Алленби коротко кивнул, явно не удивляясь тому, как быстро Лоуренс схватил суть положения.

– Именно так. Надо перерезать пути в нескольких местах.

Лоуренс осмотрел большую карту, расстеленную на столе.

– Между Шедией и Шахмом. На юге Халлат Аммар. – Он поднял глаза. – И мы могли бы взять Мудоввару.

Алленби покачал головой.

– Нет. Нам она не нужна, а удержать ее будет чертовски трудно.

– Чепуха.

– Лоуренс! – взорвался Брайтон.

– Виноват, сэр, – быстро извинился Лоуренс. Он знал, что его раскаяние не слишком убедительно, но не мог отвлекаться на притворство. – И все же выслушайте. Если взорвать там поезд, турки действительно будут в затруднении. Но в Мудовваре – единственный колодец на всю пустыню в окрестностях Маана. Без этой воды все сообщение развалится.

Брайтон наклонился через плечо Лоуренса, чтобы изучить карту.

– Он прав, сэр, – сказал он. – Развалится, может быть, это сильно сказано, но определенно захромает. – Он сделал паузу. – Хотя турки будут вынуждены попытаться взять ее обратно.

– Но если мы сможем хоть на какое-то время ее удержать... – Алленби задумался. – Хорошо, Лоуренс. Ваша главная цель – разрушение железной дороги, но если сможете взять Мудоввару без потерь, то в добрый час. Берите, а мы выделим туда людей из египтян.

– Лучше всего будет, если все три разрушения будут сделаны одновременно, – сказал Лоуренс. – Это придаст операции более согласованный вид. Четыре дня?

– Приведете туда ваших людей за это время?

Лоуренс слегка улыбнулся.

– С этим трудностей не будет, сэр. Разрешите идти?

– Идите.

На взлетной полосе Лоуренс поймал первого же встречного пилота. Тот рассмеялся ему в лицо.

– Никаких шансов. Слишком темно, чтобы вылететь, не говоря уж о том, чтобы приземляться не пойми где.

– Вы не понимаете. Я должен попасть в Акабу.

– Тогда садитесь на верблюда и поезжайте. Самолетом вы сейчас не полетите.

– Я должен... – Лоуренс замялся. – Я должен организовать атаку.

Пилот вздохнул.

– Послушайте, если бы я мог вас доставить, то доставил бы. Но просто уже слишком темно. Приходите с самого утра, и я вас буду ждать.

Этикет требовал, чтобы Лоуренс, по крайней мере, показался этим вечером в офицерской столовой. Этикет стоило послать к черту, но это было единственное место, где можно было поесть, а когда живешь в пустыне, приучаешься есть где можешь и когда можешь. Сомнительное общество – не оправдание, чтобы остаться голодным.

Брайтон предложил достать ему форму на это время, но Лоуренс отклонил предложение. Осматривая себя в зеркале, он начинал об этом жалеть. Он ничего не имел против ношения арабской одежды, но одежда эта выдержала неделю подрывных работ на железной дороге, и по ней это было видно. Мысль о пересудах насчет «грязных арабов» вызвала у него отвращение.

Он заставил себя выпрямиться, закинул за плечи края головного покрывала и направился в столовую.

Реакция была не такой, как в первый раз, когда он явился в столовую прямо из пустыни. Теперь он был известен. Ему хотели пожать руку, и поприветствовать, и поздравить с возвращением к цивилизации, и похлопать по спине, и предложить ему брюки, и угостить его выпивкой, и...

Лоуренс бросил последний отчаянный взгляд назад, прежде чем толпа поглотила его.

И выплюнула два часа спустя, измученного и на грани тошноты. Месяцами питаясь протухшим бараньим жиром, грубыми лепешками и огромным количеством риса, он, по крайней мере, искал здесь пищи. Но не помнил, чтобы раньше она была такой тяжелой и пережаренной, с перемешанными как попало специями. Вино было безвкусным, хлеб несоленым, десерт несъедобным. Единственное, что было приятно – чистая вода, сколько угодно воды, и возможность то и дело снова наполнять стакан стала для него своего рода забавой.

Лоуренс натянул на лицо маску безразличия и заставил себя удержаться от того, чтобы бегом побежать в свою комнату, как в укрытие.

В «свою» комнату. Кем бы ни был офицер, обычно живший здесь, он не потрудился убрать свои пожитки, и у Лоуренса осталось странное чувство, что он должен знать эту женщину с суровым лицом на фотографии рядом с кроватью, и что снимок двух непоседливых детей на столике должен наполнять его отцовской гордостью.

Не требовалось много времени, чтобы стянуть с себя одежду и перекинуть через спинку узкого деревянного стула. Он отвернулся – его коробило смешное противоречие между его нарядом и этими детьми на снимке, слишком английскими на вид.

Кровать была слишком мягкой. Простыни – слишком толстыми. Звуки были какие-то не те. Запахи раздражали. Комната была одновременно слишком светлой и слишком темной, стрелы света из коридора пронзали плохо пригнанную дверь.

Он повернулся, отбросив ногой простыни, лицом к стене, тоскуя по прикосновению ветра к коже, по ощущению песка под собой.

Едва осознавая свое движение, он проследовал пальцами вдоль другой руки, вниз, проводя по следу раны от ножа, уже почти затянувшейся. Али когда-то гладил ее, посмеиваясь с облегчением, и Лоуренса смущало, что столько нежности тратится на простую царапину.

Его рука двинулась выше, мягко лаская шею, и он вздрогнул, прежде чем провел пальцами ниже, вдоль ключицы.

Прошло больше недели с тех пор, как губы Али проследовали этим путем.

Закрыв глаза, Лоуренс повернулся на спину. Он положил руку на горло и большим пальцем очертил с грубой лаской линию подбородка. Ему хотелось податься навстречу прикосновению, но ничего не получилось, и, разочарованный, он переместил руку дальше, вниз по груди.

Уже неделя.

Бессмысленно уделять подобное внимание собственному телу.

Делает ли Али то же самое?

От этой мысли у него перехватило дыхание. Где сейчас может быть Али? В своей палатке? В палатке Лоуренса? Или, быть может, он лежит там, в пустыне, обнаженный, на своих одеждах, и ветер, ставший к ночи прохладным, касается его тела.

Лоуренс сглотнул, и его рука двинулась вниз, чуть ли не по своей собственной воле.

Он думал о том, что это делает Али, все время улыбаясь ему с этим знакомым, мягким теплом.

Ласки его становились все настойчивее, и лицо исказилось от смешанных чувств, которые всегда приносил акт. Но в его мыслях это рука Али разжигала его, ладонь Али гладила его потную грудь, голос Али шептал проклятия, когда он кончил.

Он лежал, задыхаясь, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из столовой от офицеров. Даже несмотря на то, что их чувства, должно быть, сейчас были притуплены выпивкой и они не могли ничего слышать, он пытался сдерживать дыхание.

Там, в Акабе, люди, наверное, сидят вокруг костра, разговаривают, ссорятся, просто существуют. Али... Он улыбнулся. Фантазии в сторону, Али тоже рядом с ними, прислушивается к их перебранке, решая, что в ней серьезно, а что не стоит внимания.

В этих отношениях, решил Лоуренс, была жестокая чистота, допускавшая дружбу и половую связь, но не ожидавшая ничего больше.