ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА (для тех, кто не видел фильма или не осведомлен об исторических событиях, на основе которых он был снят). Итак, в 1835 году американские поселенцы в Техасе восстали против мексиканского правительства (Техас тогда еще считался собственностью Мексики). Знаменательным этапом в этой борьбе стала осада форта Аламо (в 1836 г.), который находился на границе Штатов и Мексики и потому имел важное стратегическое значение. Силами трехтысячного отряда регулярных войск мексиканский президент (и фактический диктатор) Антонио Лопес де Санта Анна осадил 188 техасцев в вышеназванном форте. Несколько первых атак были отбиты, но в конце концов мексиканцы взяли Аламо штурмом, до единого вырезав всех, кто там был. Сами мексиканцы понесли огромные потери в этой схватке (были уничтожены более 1500 человек). 21 апреля этого же года произошла битва при Сан-Хасинто. Это была месть за Аламо. Имея под командованием 740 человек, Сэм Хьюстон, генерал техасской армии, захватил врасплох и обратил в бегство 1600 солдат армии Санта Анны. Сам мексиканский президент был взят в плен и вынужден был признать Техас республикой.
Когда я положу голову на плаху, протяну руку и скажу: «remember», тогда руби смело.
А. Дюма, «Двадцать лет спустя»
********************
Сэм Хьюстон
– Они все убиты!!! Все погибли, все!!!
Этот вопль пронзил мое сердце насквозь, как штык мексиканского пехотинца. В этом крике была боль, отчаяние, ярость и жажда мести. Я же в тот момент не мог думать ни о чем, кроме охватившего меня чувства вины. Хотя и знал, что все делал правильно.
Лил дождь. Плакали женщины... Что там говорить, плакали и мужчины тоже, ведь Аламо защищали их родные и друзья... Да, в это поганое время еще оставалось место дружбе...
Лил дождь.
У себя в палатке я зажег свечу и попробовал молиться. За души погибших. Но на самом деле я размышлял. Мозг мой лихорадочно работал. Мы потеряли Аламо, но битва за Техас еще не проиграна, и мне было необходимо...
********************
Уильям Трэвис
– Подпиши документ, Уилл.
Я никогда не считал себя хорошим мужем и отцом. Это правда. Я, впрочем, очень люблю своих детей. Это тоже правда. Как и то, что моя рука не дрогнула ни на мгновение, когда я подписывал бумагу о разводе.
Я посмотрел на жену. Ничего не чувствую. А чувствовал ли когда-нибудь?.. Мысль об этом ласточкой промелькнула в сознании и испарилась, не оставив и следа.
Так будет лучше...
К тому же, на моем попечении остается сын.
Это было мое желание, но... Напрасно жена не настояла на обратном. Ведь я военный человек. И отправляюсь в Аламо. По нынешним временам ничего доброго это не сулит.
Слава манила меня.
********************
Джеймс Боуи
«У меня есть дом».
Я стоял посреди заброшенного, обдуваемого всеми ветрами двора и, закрыв глаза, вспоминал.
Звуки музыки, нежные, как сама любовь. Весь воздух тогда был пропитан любовью. Струны скрипок чисто и страстно пели под стройными телами смычков.
Она, черноглазая, с широкой и мягкой улыбкой, медленно приближается ко мне. Я протягиваю руку...
Вздрагиваю и открываю глаза. Чудное видение исчезает, и это – почти как ощущать физическую боль. Ветер бросает мне в лицо горсть сухих листьев, а мне кажется, что это засохшие на могиле цветы...
«У тебя ничего не осталось, Джеймс Боуи».
– Нет, – упрямо произношу я вслух. – У меня есть дом.
********************
Уильям Трэвис
Вот наконец и Аламо.
Форт уже занят ополченцами, и все они нагло таращатся на меня, насмешливо скаля до неприличия белые зубы. Эти зубы странно выглядят на их потных, неумытых физиономиях... одежда не лучше... ну да ничего, я еще наведу здесь порядок и заставлю весь этот сброд себя уважать.
Навстречу мне выходит полковник Нил. Он приветствует меня и приглашает осмотреть форт.
Аламо повергает меня в уныние, особенно частокол. Он выглядит до того нелепо, что не остановил бы даже индейцев с луками, не говоря уже о хорошо обученных мексиканских солдатах. Полковник видит мою реакцию и поспешно указывает на великолепную двенадцатифунтовую пушку, нацелившую свое черное жерло в сторону частокола.
– Внушает, – без всякого энтузиазма в голосе говорю я, хотя на самом деле подумал, что, может быть, наши дела еще не так плохи.
И тут Нил сообщает мне о том, что вынужден срочно покинуть форт и посему оставляет меня здесь в качестве главнокомандующего. Я подумал, как же быстро человека можно повысить в звании: пара минут – и ты уже полковник.
Воображаю, как разозлится Боуи. Он считает меня зазнавшимся франтом, и каждый его взгляд, брошенный в мою сторону, полон презрения. Думаю, он даже подстрекает своих ополченцев, чтобы те при каждом удобном случае пытались вывести меня из себя и спровоцировать драку. Ясное дело. О подполков... теперь уже полковнике Трэвисе слышали немногие, а вот знаменитый боец на ножах Джеймс Боуи – национальный герой, вроде Дэвида Крокетта.
Ах да... Дэвид Крокетт.
В Аламо он появился ночью. Сначала Боуи и его головорезы взяли отряд Крокетта на мушку, и все они чуть не перестреляли друг друга, но стоило бывшему конгрессмену назвать свое имя... Оно обладало магическим свойством...
Дэвид Крокетт.
При звуках этого имени люди восхищенно кивали головами, а в их глазах светилось уважение. Мне кажется, не было на земле такого человека, который бы не любил Дэвида Крокетта. Он просто не мог вызывать иные чувства...
Этой же ночью он веселил нас игрой на скрипке. Музыка, веселая, задорная, как щебетание лесной птицы, лилась, казалось, из самой глубины его души, и сам он был этой музыкой... Я стоял, как дуралей, не в силах отвести от него взгляд. У Крокетта удивительно подвижное лицо: едва приподнятая бровь, легчайшая улыбка мгновенно преображала мужественные и в то же время необыкновенно мягкие черты. Этот человек завораживал... Если я в своей жизни и испытывал к кому-либо подлинное уважение, то только к нему.
И тут распахиваются двери, и в зал влетает эта скотина Боуи. Я не так давно арестовал нескольких его солдат и с минуты на минуту ожидал подобной стычки. Посыпались взаимные обвинения, а потом Боуи выхватил нож. Я вполне верил в то, что он может освежевать меня, как быка, и, скорее всего, он бы так и сделал, но тут в дело вмешался Крокетт. Он схватил меня за руку.
Я взглянул на него. Глаза темные, серьезные и встревоженные. Хватка решительная, невероятно крепкая, я чувствую это даже сквозь одежду. Краснею и быстро отвожу глаза.
Голосуем. Большинство выбирает командиром Джеймса Боуи, не хотят подчиняться «зазнавшемуся франту». Теперь боец на ножах и подавно не станет называть меня полковником.
Думаю, мы с ним все-таки убьем друг друга.
А утром пришли мексиканцы...
********************
Дэвид Крокетт
«Нам ни за что не отстоять форт», – так сказал полковник Уильям Трэвис, и я склонен был ему верить.
Потому что нельзя же не верить собственным глазам. Если только, конечно, ты не пьян в стельку или не псих с самого рождения.
Не являясь ни тем, ни другим, бросив один-единственный взгляд на располагавшуюся лагерем многотысячную армию генерала Санта Анны, я понял, что малыш Трэвис, черт возьми, прав. Все эти мексиканские обезьяны и каждый солдат в отдельности излучали уверенность в победе, и это-то и было самым худшим. Потому как, глядя на их уверенность, защитники Аламо становились мрачнее грозовой тучи, и кое-кто уже посматривал в сторону ворот.
Что ж, я не могу их осуждать. Двести человек против нескольких тысяч... да, я очень хорошо понимал тех, кто подумывал о бегстве.
Я, но только не полковник Трэвис.
Вот он, верхом на лошади, пытается организовать отступление. У него плохо получается: люди не любят его и совершенно не хотят подчиняться. Бедный малый... Лицо бледное, губы то и дело вздрагивают. Он еще не осознает, что это не трусость, и самым разумным для нас было бы – последовать примеру желающих выжить...
О чем это я думаю?
Конечно, сам бы я никогда не ушел из Аламо. Я знаю, что вместе с остальными буду удерживать форт до конца. А при данном раскладе, думаю, конец наступит очень быстро...
...Пытаюсь отыскать Трэвиса. Оказывается, он у себя, сидит за столом и что-то пишет. Кругом – крики, паника, беготня, а он хладнокровно выводит на бумаге красивые ровные буквы. Я некоторое время с интересом наблюдаю за ним, знаю, что время не ждет, но ничего не могу с собой поделать – пытаюсь понять, откуда в этом неулыбчивом молодом человеке с губами английского вампира столько выдержки и самообладания?
Он поворачивает голову и замечает меня.
– Сэр, – говорю я, – у нас там полный беспорядок... Не могли бы вы...
Полковник качает головой. Я почему-то замечаю, что волосы у него не русые, как мне сначала показалось, а медово-рыжие. И веснушки делают его похожим на ирландца.
– Мне необходимо отправить нарочного с посланием генералу Хьюстону, – заявляет он. – Если он не поспешит на помощь... нам придется туго.
Он замолчал и снова взглянул на меня. У него дурацкая привычка щурить глаза, дурацкая, потому что глаза у него лисьи, довольно красивые.
– Я поручаю вам организовать оборону частокола.
Я не сразу понял, что он обращается ко мне, и только потом до меня доходит смысл отданного приказа.
– Но, полковник... Этот частокол, он...
Его лицо становится каменным, он вопросительно склоняет голову набок и смотрит на меня. Я киваю, и он говорит мне еще что-то по поводу пушек, и бойниц, и...
– У нас очень мало людей, – отвечаю я. – Очень мало.
А в голове в это время мелькнуло: не хочу, чтобы его убили.
********************
Джеймс Боуи
На флаге, который вывесили мексиканцы, было написано: «Смерть предателям!».
Ну, конечно, разумеется, что же еще там могло быть написано?
Нам всем огласили смертный приговор.
А ведь я пытался заключить перемирие. И у меня бы получилось, черт возьми, если бы не этот щенок Трэвис, сдуру пальнувший из пушки по мексиканцам. Он, кажется, совсем не понимает, что уж теперь мы точно все покойники.
И если бы еще от нашего геройства что-то могло измениться... Санта Анна все равно захватит форт и сожжет его до основания, это ясно, как белый день.
Уильям Трэвис, ты идиот, каких еще поискать.
********************
Уильям Трэвис
Теперь я на самом деле уверен, что он серьезно болен. Когда у Боуи случаются приступы кашля, на платке остается кровь. Я не знаю, что у него, судя по цвету лица, чахотка, а ведь он совсем не хочет лечиться. Я уже давно не лезу с советами, потому что Боуи неизменно посылает меня ко всем чертям. Мне кажется, Крокетт в состоянии на него повлиять, надо будет с ним поговорить.
Весь вечер в лагере мексиканского войска звучал марш кавалеристов – Санта Анна притащил с собой целый оркестр. Мы все думали, что это бравада, демонстрация силы... Но все оказалось гораздо серьезнее: это была прелюдия к началу адской мистерии. Всю ночь они обстреливали нас из пушек... я думаю, что летящие в форт ядра вызывали у солдат куда больший ужас, чем сотня нацеленных в грудь штыков. Никто не мог чувствовать себя даже в относительной безопасности, потому что никто не знал, куда упадет следующее ядро... и какую часть тела оно может оторвать.
Канонада стихла лишь на рассвете. Дэвид Крокетт подошел к частоколу и, сощурившись, взглянул туда, где, словно сытые чудовища, стояли пушки нашего врага.
– Доброе утро, – просто сказал он.
Я, улыбаясь, посмотрел на легендарного охотника.
– Вы чертовски правы, мистер Крокетт. Сегодняшнее утро – самым прекрасное из всех, которые я когда-либо встречал...
********************
Джеймс Боуи
Дэвид Крокетт решил потягать тигра за хвост. Вероятно, выражая свой восторг по поводу того, что пережил ночь обстрела.
Так или иначе, я его понимаю.
Уж очень соблазнительную мишень являла собой тучная фигура генерала Санта Анны.
А Дэвид Крокетт такой отменный стрелок...
Мы хохотали, как безумные, когда он отстрелил эполет с правого плеча мексиканца. Мы хохотали, а обалдевший от такой наглости генерал долго не мог прийти в себя. Хотя на месте Санта Анны я бы не стал так обижаться, ведь Дэвид – национальный герой, а национальным героям, как известно, дозволено все.
Но Санта Анна был явно с этим не согласен, и посему в ответ мы получили пушечное ядро. Оно упало в самом центре укрепления и завертелось волчком, словно дьявольская юла. Фитиль дымился. Я видел, как солдаты инстинктивно зажмурились и втянули головы в плечи. Но взрыва почему-то не последовало...
Если бы меня спросили о том, когда изменилось мое мнение об Уильяме Трэвисе и хорошо ли я помню этот момент, я бы не задумывался ни на секунду.
Он подошел к ядру и преспокойно сорвал фитиль ножом, ей-богу, на его лице не дрогнул ни один мускул, он просто подошел и сделал это. Думаю, остальные были в не меньшем восхищении, чем я. Люди проявляются в момент опасности – любой военный человек скажет вам то же самое. Я не думал о том, что ранее был несправедлив к Трэвису. Я просто не знал его.
Он отнес ядро капитану Диккенсону и велел отправить его обратно мексиканцам, а потом дать залп из всех пушек. И, клянусь Богом, я врезал бы по морде всякому, кто бы осмелился поставить под сомнение этот приказ.
Добро пожаловать в Аламо, полковник Трэвис.
********************
Уильям Трэвис
Несмотря на плачевное наше положение, настроение у меня улучшилось.
Проделывая весь этот фокус с ядром, я не думал, что таким образом завоевываю уважение моих соратников. Понял я это только немногим позже, когда мексиканцы сполна получили свою порцию огненной шрапнели. И еще мне было немного стыдно... той детской радости, которую я испытал, вспомнив, что тогда за мной наблюдали не только мои солдаты и офицеры, не только несгибаемый упрямец Боуи, но и бывший конгрессмен из Теннесси Дэвид Крокетт.
Правда, вечером, после того, как я отправил Сигина с посланием генералу Хьюстону, мое настроение резко пошло на спад. На столе горела свеча, и я, сидя на кровати, пытался читать. Хотелось, чтобы что-то произошло, нарушило мое одиночество, которое я ощущал как никогда сильно. Не помогали даже воспоминания о сыне – к ним примешивалась мысль, что я оставил его у чужих людей и вряд ли когда-нибудь увижу снова.
В дверь постучали. Мне мучительно хотелось с кем-нибудь поговорить, и потому я, наверное, поспешнее, чем следовало, крикнул: «Войдите».
На порог мягко, как лапа пумы, ступила нога Дэвида Крокетта. Я постарался сдержать свою радость по поводу его появления и встал ему навстречу.
– Вам тоже не спится, полковник? – улыбнулся он.
– Обычно я сплю, как убитый. А вот про вас говорят, что вы вообще не знаете, что такое сон.
Он тихо рассмеялся, шагнул вперед и закрыл за собой дверь.
– Очередная небылица... Найдется что-нибудь выпить?
Я, удивленный его легкомысленным тоном, пожал плечами.
– Мне казалось, вам известно, что я совсем не беру в рот спиртного, сэр.
Крокетт кивнул и внимательно посмотрел на меня.
– Могу я присесть?
Он как будто пришел к другу... Мои щеки вспыхнули, и я поспешно указал ему на стул.
Он медленно облокотился на спинку и вытянул вперед ноги. Даже так, сидя, Крокетт казался выше меня на добрую голову. Свой знаменитый карабин он прислонил к крышке моего стола.
Я негромко откашлялся.
– Хотите что-нибудь сообщить мне, сэр?
– Только попросить, чтобы впредь, если то дозволяют ваши соображения насчет приличий, вы звали меня Дэвидом... И еще... Славную штуку вы проделали сегодня с ядром, Уильям.
Я все не мог понять, что происходит. Зачем он пришел и почему так, запросто, называет меня по имени. И отчего я не могу ни возразить, ни отгородиться своими полномочиями главнокомандующего.
Потому что этой атакой командуешь не ты, Трэвис. А судя по всему, это была именно атака. Вот только ее цель все еще оставалась для меня загадкой. Или я просто хотел так думать.
Глаза Крокетта были похожи на коньячные вишни. В них отражалось пламя свечи. Наверное, если поджечь бокал со спиртным, зрелище будет примерно одинаковым. Никогда раньше я не видел таких глаз. В них сошлись в бою Мефистофель и Бахус, бог вина и порока.
– Что вы так смотрите на меня, полковник?
Я вздрогнул.
– Зачем... зачем вы пришли?..
Он усмехнулся. Усмешка была доброй, отеческой, и это меня разозлило.
– Если у вас нет какого-нибудь важного дела ко мне... я бы хотел отдохнуть. Хотя бы пару часов, – решительно заявил я.
Решительно... Нет, мой голос дрожал, как у пойманного с поличным вора, и Крокетт, конечно, это почувствовал. Он встал и подошел ко мне. Совсем близко...
– Вам совсем не хочется спать, Уильям. Ведь так? Чего вы боитесь? Вы, в храбрости которого теперь не сомневаются даже немногие оставшиеся здесь чернокожие рабы?
Слишком близко...
Что я мог ответить человеку, который, судя по всему, понимал меня лучше, чем я сам? Что мне нравится его улыбка и тот неудержимый дьявол, что танцует сейчас в его зрачках... его музыка, которая звучит в моих ушах даже тогда, когда знаменитая скрипка отдыхает в уютном чехле?
Нет, этого я ему сказать не мог.
И он сделал все за меня.
Обхватил широкой ладонью затылок и поцеловал. Губы его застыли на моих, он не спешил углубить поцелуй, хотя я, онемевший от страха, не оказал бы ему никакого сопротивления. Его вторая рука коснулась моих волос, затем как-то незаметно переместилась на плечо. Сжатие было совсем легким, но я понял, что он не собирается меня отпускать.
Все же я отстранился, правда, лишь затем, чтобы, как подкошенному, рухнуть на стул. Подвели ослабевшие ноги... Крокетт сел возле меня на корточки и с интересом заглянул в лицо.
– Вы – очаровательный молодой человек, – задумчиво проговорил он. – Наверное, сейчас вы думаете обо мне как о гнусном извращенце. Но дело не в том, что я не люблю женщин. Я их очень даже люблю. Просто вы пробуждаете чувства, которые могли бы возникнуть у меня при виде самой хорошенькой девушки. К вам хочется прикоснуться... осторожно. И кожа у вас не грубая, как у большинства просмоленных вояк, а совсем как у ребенка. Ее еще не испортил дым и порох. А губы... они наверняка ни разу не были искренни, произнося слова любви женщине.
Я посмотрел ему прямо в глаза. Глаза улыбались, но не насмешливо. Лицо при этом выглядело серьезным.
– Не понимаю, чего вы добиваетесь, сэр...
– Дэвид, – поправил меня он.
– Дэвид. Никто и никогда не говорил мне таких слов...
– Вы считаете, что они звучат глупо?
– Да, я так считаю, – твердо заявил я. – Мужчина не может говорить другому мужчине то, что сказали мне вы. Это и смешно и...
– Да? И что же в этом смешного?
Кажется, мой дурацкий вид его откровенно развлекал. Я подумал, что самое время выгнать его вон, но вместо этого просто сказал:
– Спокойной ночи... сэр.
Крокетт вздохнул и, пожав плечами, взял свой карабин. Подойдя к двери, он оглянулся. Но не произнес ни слова.
Вышел так же тихо, как и появился.
********************
Дэвид Крокетт
...Похоже, сегодня вечером болезнь нанесла Джеймсу Боуи свой последний, решающий удар. Мы беседовали о чем-то невеселом... Что и говорить, выглядел он неважно. Кутался в плащ и дрожал, словно агонизирующее животное. А потом потерял сознание. Я едва успел его подхватить... не знаю, наверное, в тот момент я почувствовал нечто похожее на страх. Этот обморок – дурное предзнаменование, очень дурное...
Утром мексиканцы сделали попытку атаковать форт. Часть из них мы играючи перестреляли, по остальным пальнули пару раз из пушек. Этого оказалось достаточно, чтобы уныние в сердцах защитников Аламо вновь уступило место воодушевлению. Я и сам поддался ему, даже выдвинул предложение сделать вылазку и уничтожить парочку наиболее близко расположенных хижин, в которых было так удобно прятаться мексиканским пехотинцам.
Уильям... теперь я почти всегда зову его по имени, с радостью дал согласие. Я взял с собой несколько ребят, мы зажгли факелы, зарядили ружья и вышли за ворота.
Соломенные крыши занялись быстро. В мгновение ока хижины превратились в гигантские костры. Защитники форта приветствовали наши действия громкими одобрительными криками...
А потом меня чуть не убили. Пуля, ударившаяся о приклад ружья, едва не сшибла меня с ног. Я отшатнулся, но все же успел выстрелить сам, а в следующий момент прогремел еще один далекий одиночный выстрел. Позади что-то грузно осело на землю. Мексиканский солдат... Я посмотрел в сторону форта. Уильям Трэвис тут же поймал мой взгляд, он был испуган и взволнован, даже отсюда я видел, как тяжело вздымалась его грудь, к которой он прижимал винтовку с еще дымящимся дулом.
Спасибо, малыш Уильям, похоже, ты только что спас мне жизнь!..
Но тут я заметил еще кое-что...
В нескольких шагах от меня, слабо постанывая от боли, умирал молоденький мексиканец. Я подошел к нему, нагнулся, чтобы увидеть, насколько тяжело он ранен. Мундир его был весь в крови; кровь сочилась изо рта, как перебродившее вино. Присев, я осторожно поддержал его голову и попросил назвать свое имя.
В ответ он медленно повел глазами в мою сторону. Его взгляд так и остановился на мне – темный, мертвый, словно заглохший пруд...
********************
Уильям Трэвис
Кажется, Дэвид совсем не рад успеху. Все приветствуют его, как героя... но лично у меня такое впечатление, что он вот-вот заплачет. Я специально пробираюсь вперед, чтобы пожать его руку. Улыбаюсь ему, черт возьми. Он скользит по моему лицу рассеянным взглядом и, механически кивая окружившим его солдатам, шагает дальше.
Находясь в полном замешательстве, я подумал, что не стану обижаться раньше времени и обязательно разузнаю, какая муха укусила Дэвида Крокетта. А пока отправлюсь к себе и немного подожду... Когда он явится ко мне с извинениями.
Уильям Трэвис, ты рассуждаешь, как капризная, обделенная вниманием девица! Эта мысль меня почему-то развеселила, и я почувствовал, как губы сами собой растягиваются в противной такой усмешке... мерзкой и хитрющей, будто предвкушающей некую авантюру...
Тут я спохватился и строго напомнил себе, что Аламо – не Версаль, а я – не Людовик XIV, и потому голова моя должна быть забита не любовными интригами, а предстоящим обстрелом из мексиканских пушек. Правда, до вечера еще далеко, но ведь надо подумать, где разместить женщин и детей. Большинство мало-мальски пригодных убежищ было уже разрушено, и у меня мелькнула идея, что хорошо бы вырыть нечто вроде погреба...
Любовными интригами?!
Тебе самому не противно, Трэвис?
Я развернулся и пошел искать Дэвида Крокетта.
********************
Джеймс Боуи
...Меня рвали на части все демоны ада. Я боялся открыть глаза... не хотел увидеть их... их было много, я же – совсем один... и я думал, что закричу от ужаса, едва только взглянув...
Я чувствовал – умираю, гибну, как тонкая восковая свечка, что тает, так и не успев толком разгореться. С каждой секундой становилось все жарче и теснее; испуганное сердце, будто спасающаяся от пламени птица, стремилось вырваться из ловушки...
А потом меня куда-то потащили... Мимо проносились яркие огни... дьявольские жаровни... я слышал хохот и чувствовал, как в меня впиваются сотни острых, словно иглы, когтей... в голову, плечи... пронзают грудь... Хочется вопить от боли, но сил на крик нет... и тут же слышишь свой собственный стон и понимаешь, что еще дышишь... что попал в ад живым...
И вдруг... какое-то страшное огромное лицо нависает надо мной... обжигает смрадным дыханием... У лица нет глаз, только черные дыры, в которых копошатся змеи и скорпионы... и еще – огромные зубы, скалящиеся в жуткой гнилой ухмылке... Изо рта вываливается толстый язык и медленно скользит по моей щеке... Я изо всех сил пытаюсь отвернуться, но кошмарное лицо нависает еще ниже и громко шипит: «Стра-а-аш-ш-шно умира-а-ать? Страш-ш-шно?..».
Взрыв ослепительно белого света. Когтистые тени с карканьем уносятся прочь, их затягивает в водоворот вместе с ужасным видением... В грудь врывается чистый воздух... Я приоткрываю рот, чтобы поймать его, глотнуть побольше... И ловлю чьи-то губы... Ласковые, трепетные, неправдоподобно мягкие... так умеет целовать только моя возлюбленная...
Погоди... Еще совсем немного осталось... Совсем скоро я смогу обнять тебя, и ты, как когда-то, доверчиво склонишь голову мне на грудь...
И запоют скрипки...
********************
Уильям Трэвис
Сегодня ночью в форт прибыл маленький, но хорошо вооруженный отряд бойцов из Техаса. Подойдя к воротам, я едва сдержал разочарованный возглас. Кажется, их было человек тридцать, а может, и того меньше... Дэвид, стоявший у меня за спиной, незаметно нашел мою ладонь. Он опять стал прежним Дэвидом – спокойным, чутким и внимательным. Его музыкальные пальцы ласково щекотнули мое запястье. В следующий момент он выступил вперед и, широко улыбаясь, провозгласил:
– Я еще никогда не встречал таких бравых техасцев. Добро пожаловать в Аламо, господа!
Его слова были встречены громкими восторженными воплями. Он всегда знал, что и как нужно сказать. Поэтому-то люди и любили Дэвида Крокетта.
– Ты расстроен?
Я обернулся. В левой руке он держал ружье, в правой – флягу с водой. Темные волосы лениво перебирал ночной ветерок.
– Нет, – соврал я. – Нисколько.
Дэвид улыбнулся.
– Кого ты хочешь обмануть, Уильям? Судя по всему, себя...
– Я ожидал, что их будет больше. Я думал...
Дэвид подошел совсем близко. Сначала я решил, что он хочет притянуть меня к себе и обнять, но вместо этого он тихо предложил:
– Хочешь, я сыграю на скрипке? Музыку будут слышать все, но играть я буду только для тебя... Хочешь?
Я почувствовал, как на мои глаза наворачиваются слезы. Я очень устал и впервые за время осады ощутил страх. Самый обычный страх, боязнь смерти и того, что вскорости солнце и звезды станут освещать землю, на которой меня уже не будет...
Проглотив подступивший к горлу ком, я с благодарностью взглянул на Дэвида.
– Где же твоя скрипка, Дэйв?.. Сыграй для меня... Пожалуйста.
********************
Дэвид Крокетт
Наутро мы получили послание от Санта Анны, в котором он «милостиво» разрешил покинуть город всем, кто хочет остаться в живых и не намерен сопротивляться. Сделал он это, конечно, не из благородных побуждений: хитрый мексиканец знал, что вместе с женщинами, детьми и стариками уйдет и значительная часть тех, кто мог держать в руках оружие. Так оно и случилось...
Мы стояли и смотрели на тянущиеся по дороге обозы. Любой прочитал бы в наших глазах обреченность... и суровую решимость встретить смерть с высоко поднятой головой. Надеяться было не на что...
Я обвел взглядом собравшуюся толпу и, не заметив в ней Уильяма Трэвиса, подумал, что неплохо бы ему сейчас обратиться к людям... сказать им что-нибудь...
Направляясь к его жилищу, я знал наверняка, что он растерян и подавлен. Трэвис был слишком молод для всего этого... храбрец, идеалист, стремящийся к славе. Но не всем, оказавшимся лицом к лицу с костлявой старухой смертью, удается сохранить твердость и мужество до конца. Нет ничего более естественного, чем страх перед вечностью.
Я постучал и вошел, не дождавшись ответа. Уильям сидел за письменным столом. Он даже не обернулся, просто опустил ресницы и медленно покачал головой.
Я шагнул к нему, положил на плечо руку, которую он тут же сжал своими холодными пальцами, словно надеясь, что я могу ему чем-то помочь.
– Все ждут твоего слова, Уильям... Тебе надо выйти к ним...
Он поднял на меня глаза. Что-то во мне дрогнуло, я обхватил ладонями его похудевшее лицо и впился в губы, так, как хотел сделать уже давно. Уильям и не думал вырываться. Откинувшись на спинку стула, он позволил мне целовать его шею и обнажившееся плечо. Моя ладонь пробралась под его рубашку, я горячо прошептал ему на ухо:
– Если бы у нас было время...
Вместо ответа он робко вплел пальцы в мои волосы и поцеловал меня сам. Причем так, будто в первый раз прикасался к кому-либо губами. Его язык проскользнул мне в рот, несмело дотронулся до неба и тут же отпрянул. Когда зубы Уильяма осторожно прикусили мою нижнюю губу, я потерял над собой всякий контроль.
Рывком стащил его со стула, прижал к стене, присасываясь к напряженной шее, словно очнувшийся после тысячелетней спячки вурдалак... ткань рубашки угрожающе затрещала... одна или две пуговицы, кажется, все-таки оторвались и покатились по полу...
Не знаю, что заставило меня опомниться... Я отпустил его нехотя, отстранил на расстояние вытянутых рук. Уильям выглядел таким очаровательно растрепанным, что мне вновь захотелось поцеловать его.
Он отдышался довольно быстро, пригладил волосы и привел в порядок одежду. Минуту назад Уильям выглядел смелым, готовым на все, теперь же в его глазах снова появилась нерешительность. Я молча любовался им...
– Что же мне сказать людям, Дэвид?
Это были первые слова, которые он произнес. Опять просил меня о помощи, и я не мог ему отказать.
– Скажи правду, Уилл. Только правду... Ты сумеешь.
********************
Уильям Трэвис
И я сказал им правду.
Сказал, что помощи, о которой мы просили, не будет, что надежды отстоять форт тоже нет... Я говорил то, что сказал бы в нашем положении любой другой. Так мне казалось...
Но помимо этого я должен был как-то воодушевить людей, убедить их, что они умрут не напрасно. Нет. Убедить – неправильное слово. Разве можно подтолкнуть человека к мысли, что самое ценное для него – свобода, что он без малейших колебаний отдаст жизнь за свою родину... разве можно убедить, если сам человек не носит этого в своем сердце?.. В Аламо остались истинные патриоты. Они хотели услышать от меня то, что чувствовали сами. Взгляд Дэвида подтвердил правильность моих слов. Но и в глазах остальных я увидел то же... Они знали...
После своего выступления я отправился навестить Боуи. Он чувствовал себя лучше, но был до того слаб, что не мог даже приподняться без посторонней помощи. Меня он встретил кривой вымученной улыбкой.
– Здорово, птенец...
Я усмехнулся в ответ. Так он меня еще не называл.
– Я слышал каждое твое слово, – продолжал Боуи. – Славная речь... Ты молодец, франт.
Он закашлялся и без сил упал на подушки. Его лицо и шея блестели от пота, дышал он с трудом.
– Уже скоро, – прохрипел полковник. – Только бы успеть пристрелить пару-тройку мексиканцев...
Я взял его за руку. Сейчас он был беспомощнее ребенка, а ведь когда-то...
– Я не знаю, что вам сказать, Джеймс.
– Ты уже все сказал... там... им всем... Лучше бы не сказал никто...
Глаза Боуи лихорадочно заблестели.
– Мы ведь покажем Санта Анне... на что способны наши ружья, а, птенец? Как ты считаешь?
Я не ответил.
********************
Дэвид Крокетт
Всю ночь бойцы писали прощальные письма своим родным. Никогда мои глаза не видели зрелища печальнее. Было в этом предзнаменование конца. Словно ангел смерти пролетел над Аламо и прикоснулся к нам своим кожистым перепончатым крылом. Только он мог принести тот ледяной ветер, который в один миг пробрал защитников форта до самых костей.
И лишь я твердо знал, что не стану мерзнуть этой ночью...
По пути к Уильяму я решил проведать Джеймса Боуи. Представившаяся моим глазам картина меня не обрадовала. Лихорадка буквально пожирала его изнутри, он был смертельно бледен и не узнал меня. Я положил рядом с Боуи два заряженных пистолета и бросил на него последний прощальный взгляд. Почему-то я был уверен, что живым его больше не увижу.
...Вошел к Трэвису без стука; в комнате было темно – ожидая меня, он не стал зажигать свечей. Я не без труда рассмотрел его во мраке. Он сидел на кровати и, когда я закрыл за собой дверь, произнес так тихо, что я едва его расслышал:
– Запри ее, пожалуйста...
Я задвинул засов, подошел к нему. Уильям протянул вперед руку. К моему удивлению, пальцы у него не дрожали. И голос тоже.
– Эта ночь – последняя?
– Да, – ответил я, хоть и не мог знать наверняка.
Он подумал немного, а потом медленно лег на кровать. Я сел рядом и, прикоснувшись к его груди, только сейчас понял, что он наполовину обнажен.
– Сейчас... пока еще я жив... мы живы... – прошептал он, – я хочу...
Мне показалось, что он вот-вот запаникует. И я вместе с ним... Может быть, несколько часов спустя, я буду обнимать его уже мертвое тело.
Господи, как же явственно и отчаянно мы все чувствовали приближение конца! Чувствовали и не верили, что совсем скоро вражеская пуля или ловкий штык оборвет нашу жизнь. Как это случится?.. Что нас ждет – быстрая смерть или долгая, мучительная боль?
Я ничего не мог сделать, чтобы избавить от всего этого юношу, чье тело сейчас жадно гладили мои ладони, но я мог, пусть и в последний раз, подарить ему наслаждение, о котором мы давно уже забыли и которое хоть на какое-то время освободит его от страшного ощущения безысходности.
– Дэйви, – тихо простонал Уильям. – Дэйви... Я слышу твою музыку...
********************
Этой же ночью войско генерала Санта Анны атаковало форт со всех четырех сторон. Мексиканцы сжали Аламо в тиски, разнесли в щепки частокол и ворвались в укрепление, убивая любого, кто попадался им на пути. Их яростный натиск не смогла сдержать даже знаменитая двенадцатифунтовая пушка.
Полковник Уильям Трэвис, из последних сил оборонявший частокол, был убит выстрелом в голову.
Джеймса Боуи зверски искололи штыками ворвавшиеся в молельню мексиканцы.
Дэвид Крокетт был захвачен в плен и, отказавшись вымаливать пощаду у мексиканского диктатора, казнен на рассвете следующего же дня...
********************
Сэм Хьюстон
– Пусть Господь Бог приветит вас у себя на небесах, – тихо проговорил я. И еще тише добавил:
– Храбрецы...
Свеча догорела, и ночь тоже подходила к концу. Сидя перед дымящимся огарком, я задавал себе вопросы, на которые тут же мысленно отвечал:
«Ждал ли ты чуда?»
«Нет, ведь чудес не бывает».
«Виноват ли ты в том, что случилось?»
«Я должен был помочь им. Но не смог. Слишком многое было поставлено на кон».
«Так ли это?»
«Так!»
Я задумался. Риск потерять Техас был велик еще и сейчас. Аламо сильно ослабил войско Санта Анны, но не настолько, чтобы завтра же броситься в атаку и сражаться с ним на равных.
Еще немного подождать...
«Чего?! Чего ждать?!» – словно наяву, услышал я разъяренные, дрожащие от жажды мести голоса своих солдат.
Ватерлоо. Для Санта Анны. Для Наполеона Запада.
Всего лишь одна битва.
********************
В сражении при Сан-Хасинто техасцы за восемнадцать минут разгромили войско Санта Анны, превосходившее их по силам более чем в два раза. Мексиканский президент был захвачен в плен и, в обмен на свою жизнь, подписал договор о независимости Техаса.
Техас – двадцать восьмой штат Соединенных Штатов Америки.
********************
...На старых, обоженных руинах, бывших когда-то фортом Аламо, сидит человек. У него в руках скрипка, и он медленно, задумчиво водит смычком по нежно звучащим струнам. О чем плачет его музыка, известно только ему одному. Но вдруг скрипка замолкает, и музыкант, поднявшись на ноги, долго и сосредоточенно смотрит вдаль, туда, где загорается над Техасом молодая веселая заря.
Человек подставляет лицо солнцу и закрывает глаза. На лице его улыбка...
********************
Шорох... Это не листья
Сухие стучатся в окно...
А тени и лица,
Лица,
Что были когда-то давно.
Да нет... Не просто были,
Не тихая смерть их взяла;
Горели, взрывались и плыли
В кровавой реке их тела.
Отчаянно, безнадежно
Сражались и гибли они,
Забыв про «страшно» и «сложно»
И помня одно: «Должны!»
Входите... Открыты окна,
И дверь нараспашку – вам.
Вы сделали все... Не дрогнув,
Не сдавшись на милость врагам.
Дождем расшепталось небо,
Назад ваши души зовет.
Летите... А память верно
Ваш подвиг земной сбережет.
Аламо посвящается...
