Воины у костра тихо переговаривались. Тишину то и дело разрывал искренний смех. Кто-то помешивал похлебку в котле, кто-то подбрасывал свежих поленьев.

Гефестион улыбнулся, глядя на них издали, стоя у входа в шатер, скрестив руки на груди. Таких моментов было не так уж много: когда их смех звучал радостно. Всем нужен был отдых.

Только не Александру. Из-за проклятия Дельф он гнал своих воинов вперед и рвался сам, подобно солнцу, огибающему горизонт. Он не давал себе передышки и помогал всем, кто окружал его, лишь бы они поспевали. Он боялся, что жизнь его будет коротка, а потому мчался вперед, едва ли замедляясь даже чтобы вздохнуть.

Гефестион помрачнел и сжал кулаки. Проклятью не сбыться. Он сделает все, чтобы защитить Александра. Он будет рядом. Всегда.

Но сейчас они разлучены. Возможно, через пару недель они смогут встретиться, но пока их разделяют многие сотни стадий.

Глядя в пламя, молодой мужчина вновь услышал шепот своего филэ. Тогда им было около двадцати. Тени от пламени светильника плели паутину на лице юноши, делая его то горестным, то устрашающим.

«Оракул предсказал, что я покорю большую часть земель от Востока до Запада, но лишь тебе я могу доверить и еще одно пророчество, больше походящее на проклятие. Оракул сказал, что жизнь моя оборвется в тридцать шесть лет. Оракул изрек волю Аполлона, но, быть может, Зевс убережет меня. Как бы там ни было, я должен спешить. Еще так много нужно сделать, филэ...»

Издав грустный вздох, Гефестион скользнул за полог палатки. Он не верил в пророчества, считая, что каждый способен изменить судьбу. И лучше не знать ее вовсе. Александр же был впечатлен сказанным, да и нрав его, стремящийся к новому, не давал покоя. Оттого он рвался вперед и в битве всегда был первым. А Гефестион как мог защищал его, помогал, утешал своим присутствием.

– Грустит наш командир, – кивнул подбородком в сторону исчезнувшей тени Певкест.

– Да поможет Александру Зевс, – Никанор взглянул на усыпанное звездами небо.

– Да поможет нам всем Арес.

Войдя в палатку, Гефестион присел на край походного ложа и устало расстегнул фибулу плаща. Затем поднялся, омыл лицо и руки водой из киафа и зажег светильник.

Начав снимать запыленную одежду, он развернулся и взглянул на беломраморный бюст Александра, стоящий в изголовье ложа.

Молодой воин улыбнулся, вспоминая их разговор с филэ.

«Отчего ты просишь Деметрия изваять меня? Чтобы сохранить мое изображение на память?»

«Я хочу, чтобы ты всегда был рядом, даже когда мы расстаемся».

«Статуи крадут жизнь, – запальчиво произнес полководец. – Когда ты смотришь на чью-то статую, то забываешь об истинном облике. А Деметрий вечно приукрашивает».

«Нет, Александр. Он правдив в своем творении. Мне не нужна статуя для того, чтобы не забыть твой облик в далеких походах, – ведь ты с самого детства в моем сердце. Я хочу иметь возможность касаться тебя, говорить с тобой, гладить твои волосы... вот так... И тогда, будучи далеко, ты сам, быть может, услышишь меня. И ощутишь».

Блики огня окутали обнаженное тело золотистым светом.

«Как же я тоскую по тебе, мой филэ».

Сердце стонало от грусти и не оставляющих ни на секунду переживаний.

«Я хочу знать, где ты, что с тобой. Хочу услышать твой голос. Ощутить твою кожу, дыхание. Вкусить мед твоих губ и пламя страсти в твоих глазах...»

Молодой воин приблизился к мраморному бюсту и провел ладонями по гладкой поверхности. Пальцы ощупали каждый изгиб, прошлись по выпуклостям губ. Затем обе ладони коснулись скул.

«Деметрий точно исполнил мое пожелание. Я словно чувствую твое тепло. А вот здесь, – палец опустился на шею, – я ощущаю бег твоей священной крови».

Гефестион наклонился и поцеловал мраморную шею. Затем бережно сжал бюст в руках и поднял повыше, следя за игрой теней. При этом он сделал шаг к ложу. Замер, изучая творение мастера. И шагнул снова.

«Я жажду тебя, мой филэ. Приди ко мне, – он прикрыл глаза. – Помоги мне, Афродита».

Положив бюст боком на простыни, сам молодой мужчина прилег рядом, подперев голову рукой. Пальцы лениво заскользили по белоснежным чертам, обретшим в свете огня оттенок слоновой кости.

– Ты так красив, Александр... – голос был ласков и тих, словно рядом дремал его возлюбленный, которого не хотелось будить, но не было сил смолчать.

Вновь Гефестион наклонился, медленно приблизил лицо свое к мраморному лику. Руки потянулись, обвивая ткань вокруг искусно вырезанной из камня шеи, словно кутая, пытаясь согреть.

Наконец воин осторожно коснулся губ и через мгновение пылко вжался в них своими. Он думал об Александре, живом Александре, которого всегда захлестывали такие сильные чувства от их поцелуев, что он начинал задыхаться. И тогда Гефестион опускался ниже, к шее, прикусывая ее, зажимая в губах кожу и посасывая, порой оставляя темные отметины.

Вот и сейчас он провел языком по точеной мраморной шее, добрался им до подбородка, чтобы вновь ненадолго вернуться к губам, а затем приподнялся, удерживая себя на руках, нависая. Закрыв глаза, он вспомнил лицо Александра, запрокинувшееся назад: было видно, как прошелся вверх-вниз кадык, когда он тяжело сглотнул, как губы его приоткрылись, ловя воздух, как подрагивают его ресницы и изогнулись брови.

Гефестион опустился губами на мраморный лоб, скользнул в сторону, изучая каждую черточку и изгиб, оживляя. Не сдержавшись, он пропустил одну руку меж своих бедер, охватив пальцами окрепший член, и заскользил по бархатистой кожице. Он вспоминал, как руки Александра обнимали его за шею, а ноги лежали на бедрах, пока их копья сладко соприкасались, порождая внутри сплетенных тел неистовый огонь.

– Александр... – простонал мужчина, впиваясь в губы изваяния, гладя себя всей ладонью, забираясь чуть дальше, теребя изнывающую кожу пальцами, трогая самые чувствительные местечки. Он изогнулся в пояснице и запрокинул голову, при этом бесчувственный мрамор коснулся разгоряченной кожи, и от этого Гефестион вздрогнул. Он опустил затуманенный взор на изваяние перед собой и прикусил губу.

Издав приглушенный стон, он медленно опустился на бок, совсем близко, и закутался в простыню, словно ему стало невыносимо холодно.

– Я не могу без тебя, я хочу ощущать тебя, мой филэ. Я подожду...