– ...Едем в «Гранд-Отель», – голос Бендера звучал, как всегда, властно, – я забронировал номер по телеграфу для дирижера симфонического оркестра. А вас надо приодеть, умыть, дать вам капитальный ремонт. Перед вами, Шура, открываются врата великих возможностей!

Шура смотрел на великого комбинатора завороженно, видимо, все еще не в силах поверить, что в его кармане лежат пятьдесят тысяч, а перед ним – тот самый Бендер, командор, единственный, кому он готов был служить неукоснительно, и которого он уже не чаял увидать в своей несахарной жизни. Вот он – перед ним, изменившийся, загорелый, похудевший, в заграничном макинтоше и черной шляпе. Шура не верил своему счастью. Губы бывшего бортмеханика «Антилопы» поминутно расползались в преданной улыбке, истово хотелось обнять комбинатора, но в голове все еще звучало сказанное полчаса назад: «Я теперь гордый».

До «Гранд-Отеля» было недалеко, всего каких-нибудь пятнадцать минут пешком, и по пути вновь нашедшие друг друга братья заглянули в грязный магазинишко. Покупатели толпились, отдавливая друг другу ноги. Самая коварная очередь извивалась у хлебного прилавка. Продавщица же, отвечавшая за алкогольные напитки, вяло скучала на табурете.

– Какой парадокс, Шура, какой парадокс! – Бендер вздохнул настолько тяжело, насколько тяжело обычно вздыхают о судьбах голодающих и чумных. – В Америке сухой закон, люди вешаются, не раздобыв пятидесяти грамм коньяку, а тут полки трещат под обилием водочных бутылок, но никто их не берет! Парадокс!

Вид вошедших определенно удивил многих покупателей: одетый совсем как министр атлет и потрепанный рыжий парнишка, прыгающий подле него. Странные персоны направились прямиком к скучающей продавщице.

– Две бутылки водки, мадемуазель, – прогремел Бендер.

Продавщица не торопилась, разглядывая Бендера с нескрываемым интересом незамужней девицы за тридцать. Внушительного размера грудь ее медленно колыхалась в такт движениям.

– Ничего себе такая, – хихикнул Шура на ухо Бендеру, привстав для этого на цыпочки и ухватив его за рукав.

– Шура, вы руки мыли после колбасы? – комбинатор брезгливо сощурился. – Вам напомнить, сколько стоит это пальтецо? А касательно девицы – ничего хорошего. Она старая дева. А почему, спрашивается? Раз ее никто не взял, значит она нехороша. Что-то не так с ней, значит. Поняли???

Последний вопрос громыхнул аки майская молния, Балаганова отшатнуло от Бендера. На лице бортмеханика появилась вселенская обида, он отошел на два шага, шмыгнув носом. Бендер расплатился и протянул обе бутылки Балаганову:

– Поместите-ка в ваши бездонные карманы, Шура... Ой, куда это вас отнесло? Да ладно, не обижайтесь...

Лицо Остапа и в самом деле переменилось, на висках появились очень добрые и ласковые морщинки. Балаганов несмело улыбнулся, взял бутылки из крепких рук комбинатора, и они покинули магазинишко. Почти всю дорогу до «Гранд-Отеля» молочные братья шли молча, Остап чуть впереди. Шура не сводил глаз с его затылка, словно боясь, что если отведет взгляд хоть на секунду, то потеряет командора из виду, причем навсегда.

– А закусить мы ничего не возьмем, а, Бендер? – волнительно спросил бортмеханик уже на подходе к шикарной гостинице.

– Да бросьте, Шура, – ответил комбинатор, не оборачиваясь, – джентльмены пьют не закусывая. Или вы дама, мой друг?

– Ну... Просто как бы мне не свалиться с непривычки... – стыдливо пробасил Балаганов.

– Если вы свалитесь, я подхвачу вас, не бойтесь.

Обстановка внутри «Гранд-Отеля» поразила Балаганова до самой глубины его полудетской души. Ему было стыдно идти в своих грязных ботинках, которые он не снимал уже много суток кряду, по шикарным узорчатым коврам. Пока он поднимался по лестнице, нижняя челюсть его медленно отвисала все ниже, он еле поспевал за фигурой в черном макинтоше. Наконец они оказались в номере, и там Шура прямо-таки сомлел от восторга. Он встал, как вкопанный, посреди гостиной и ворочал головой, как глупый волнистый попугайчик, выучивший за свою никчемную, но долгую жизнь всего одну фразу: «Мама дор-р-рогая!»

– Неплохо у нас, оказывается, привечают дирижеров, – слышался откуда-то сзади голос Бендера вкупе с громкими шагами. – Истукан Истуканович, умоляю вас, разденьтесь. Я сейчас буду вас мыть. Попрошу одежду сгрузить где-нибудь в прихожей у двери.

Из всей реплики Балаганов расслышал только слово «разденьтесь» и обернулся удивленно, ища глазами командора. В гостиной его не было. Откуда-то послышался шум бегущей из крана воды. Бортмеханик пошел на звук и достиг ванной комнаты, выложенной дорогой кафельной плиткой. Прямо напротив открытой двери висело зеркало, в котором периодически мелькал лоб комбинатора, обрамленный темными прядями волос. Сам он увлекся занятным делом: создавал при помощи мочалки и мыла благоухающую пену, которая быстро накрывала поверхность воды сугробиками. Ванна была белоснежной, блестящей, никогда и не снившейся Балаганову. От обилия роскоши как по правую, так и по левую руку, а также от неожиданной заботы командора с Шурой, что называется, случился ступор. Он остановился в полушаге позади Бендера, обхватил крепко пальцами горлышки бутылок в обоих карманах и не мог вымолвить ни слова. Взглядом он упирался то в широкую спину командора, обтянутую тончайшей белой материей рубашки, то на его обнаженные локти (рукава рубашки он предусмотрительно закатал, прежде чем начать пенные экзерсисы). Тут комбинатор резко повернулся и громко ахнул:

– Балаганов!!! Что с вами!!! Что вы мне тут в затылок дышите?! У вас что-то со слухом? Наверное, последствия контузии вашего героя-папаши. Я же попросил вас РАЗ-ДЕТЬ-СЯ. От вас дурно пахнет, Шура. Я не буду с вами пить, пока вы не залезете в ванну. Времени у нас мало, вы будете отмокать, я пристроюсь тут на табурете, и мы хлопнем рюмашку-другую водки. Мне мыться необязательно, потому что от меня пахнет очень даже приемлемо. Можете убедиться сами.

И Бендер шагнул вплотную к Балаганову. Тот фактически уткнулся носом в его волевой подбородок. Командор не врал: от него исходил приятный запах прачечной, а вместе с ним едва уловимый в мыльном угаре запах мужского тела. Комбинатор просунул руки в карманы Балаганова с целью вытащить бутылки. Шура со странной неохотой медлительно вытянул из карманов ладони, ощутив их тыльной стороной влажные руки командора.

– Раздевайтесь, Шура, – повторил Бендер и ткнул бортмеханика в грудь стеклянным донышком. Потом поставил бутылки на туалетный столик.

Балаганов быстро заморгал и пролепетал, отходя назад:

– Совсем?

– А как же, Шура? А как вы обычно моетесь в ванне?

– Да я никогда толком-то в ванне и не мылся... – Шура поднял глаза на комбинатора и заметил в них ироничный блеск.

– Бедное мое дитя, – мягко сказал Остап, – в таком случае сообщаю вам, что в ванне надобно мыться совершенно голым. Я даже отвернусь, если вы такой стеснительный, а то и вправду свалитесь, как обещали. Я пошел за рюмками и табуретом.

Решительным шагом Бендер направился в гостиную. Балаганов выскочил в прихожую и стал быстро-быстро раздеваться, но руки почему-то плохо его слушались. Как и просил Бендер, он именно сгрузил грязную одежду на коврик и прыжками ринулся в ванную, чтобы успеть залезть в воду до возвращения командора. В жизни ему не однажды приходилось прилюдно обнажаться, но в этот раз его почему-то обуял мистический страх оказаться голым перед командором. Балаганов быстро погрузил правую ногу в ванну и тут же с визгом ее вытащил.

– Очень горячая вода? – раздался прямо за ухом голос Бендера. Шура побледнел (Остап этого не видел) и сразу же потом покраснел, как пион.

Послышался звук ставящегося на пол табурета, после чего комбинатор оказался плечом к плечу с обнаженным Шурой и стал щупать указательным пальцем воду. Бортмеханик прикрыл ладонями причинное место и боялся пошевелиться.

– Видите ли, Шура, – Бендер стал проделывать какие-то манипуляции то с одним, то с другим краном, – по законам роскоши существуют два крана. Из одного бежит горячая вода, а из другого холодная. Так что сейчас температура воды в вашем море станет оптимальной для купания... Тысяча чертей, Шура! Почему вы так стесняетесь?! Я вам что, не родной? Залезайте в ванну!

Открыв в себе способность превращаться в резиновый мячик, Балаганов впрыгнул в ванну и сразу же присел, создав кучу пенных брызг.

– Вы, наверное, мало ели в последнее время, – сказал Остап, вытирая ладонью лицо. – Я где-то читал, что недоедание сказывается на мозговой деятельности. Ну ничего, помоетесь, и я закажу вам восемь блюд, прямо в постель.

– Но вы же сказали, что мы спешим... – Шура обхватил руками колени, тяжело дыша после мячевого синдрома.

– Да? – переспросил Бендер рассеянно. – А, ну... Да никуда мы не спешим. Просто уже начало девятого. Скоро бы и на боковую. Кстати, я еще читал, что водка весьма и весьма способствует улучшению работы мозга. Буду вас лечить, Балаганов, ремонтировать, как и обещал.

Комбинатор пододвинул табурет поближе к ванне, претенциозно воссел на него, предварительно подтянув брюки, и принялся разливать водку, напоминающую по запаху спирт, в рюмки, напоминающие по виду граненые стаканы в миниатюре. Балаганов следил за эволюциями Бендера, словно цирковой зритель, все крепче и крепче обхватывая свои белоснежные колени руками.

– Пейте! – скомандовал Бендер, после чего одну рюмку протянул Балаганову, а другую немедленно залпом осушил. На его лице не дрогнул ни один мускул, в то время как Шура долго принюхивался и вздыхал перед тем, как с невероятными гримасами выпил. Бендер посмотрел недовольно и сказал: – Надо повторить два раза, и немедленно, а потом вы, наверное, станете в состоянии говорить со мной так же бодро, как час назад на вокзале.

Любой, кто знал Остапа, понимал, что перечить ему бессмысленно. Молочные братья хлопнули еще две рюмки, один спокойно, другой страдальчески морщась, немного помолчали. Состояние обоих изменилось: Бендер, отмахиваясь от пара, решительно снял рубашку, обнажив крепкий загорелый торс, и с кощунственной небрежностью бросил ее на тумбочку с множеством отделений, а Балаганов изменил наконец своей зажатой позе и расслабленно лег, запрокинув голову на кафель.

– О, я был прав, – сказал Бендер, пристально глядя на Шуру. – Ваш румянец почти здоровый, вы, можно даже сказать, красивы на фоне этих бежевых стен и белой пены. Скажите, дитя мое, как вы жили без меня все это время? Только честно.

– Я скучал, – тихо ответил Балаганов, глядя куда-то в потолок.

– Что-что?! Повторите, Шура, кажется, погоня за миллионом притупила мой слух.

– Я скучал по вас, командор. И жалел, что не поехал с вами.

Лицо Бендера резко изменилось. Быстро налив и выпив, он громко стукнул бутылкой о столик, отчего Шура пугливо покосился на него.

– Тысяча чертей!!!! Тысяча чертей и два чертенка!!! Шура, почему же, почему же вы тогда не поехали со мной? Ведь я был уверен в вас! Именно в вас, как ни в ком другом! Вас ничего не держало, у вас не было «Антилопы», ничего у вас не было! Негодяй вы эдакий, я чуть было не заорал тогда у поезда, чтоб вы меня не бросали, но, к счастью, громкий паровозный свист вывел меня из оцепенения и не дал мне так низко пасть. Даже когда я обнимал вас на прощанье, думал, что вы все-таки поедете. Как вы на меня смотрели! Как смотрели!!! Но вы не поехали. А теперь, подлец, вы мне такое заявляете? Как, как мне это понимать, Балаганов?!

Шура вцепился руками в бортики ванны, и вид у него стал как у ребенка, который уже знает, что наказание неизбежно, но каким-то невероятным образом сдерживается, чтобы не разреветься. Бендер резко протянул ему рюмку, Шура сел на корточки, одной рукой схватил рюмку, а другой крепко сжал запястье комбинатора.

– Бендер, я был так измотан тогда. Я был голоден, и у меня не осталось никакой надежды. Я все время смотрел на вас и ждал, когда увижу в ваших глазах подтверждение тому, что вам важен не только призрачный миллион, но и я. А этого все не было и не было. И это подкосило мою веру в вас. А теперь я понял, что ошибся. Простите меня, если можете, командор.

Шура выпил, на этот раз не поморщившись, и все не отпускал руку Бендера. Тот наклонился к нему, свободной рукой погладил по голове, примяв запыленные жизнью сына лейтенанта кудри, потом по небритой щеке.

– Вы были нужны мне, Шура, очень. А сейчас вы нужны мне еще больше.

Балаганов с кошачьей нежностью потерся шершавой щекой о ладонь комбинатора, казавшуюся неестественно мягкой, прикрыл глаза и на выдохе прошептал:

– Как хорошо, что мы с вами снова вместе, командор...

Реакция Бендера оказалась непредсказуемой: он вырвал руку, отпрянул назад и вскочил со словами:

– Все, Шура, вы меня довели...

Шура, будучи уверенным, что комбинатор начнет его бить, в ужасе подался в угол ванны, вращая глазами. Но Бендер не стал его бить. Вместо злости на лице его была сосредоточенность, сопровождавшая его на протяжении тех секунд, которые понадобились для того, чтобы снять брюки, носки и кальсоны. Рот Балаганова резко открылся, когда он увидел, что комбинатор находится в не совсем обычном состоянии и что мужское достоинство Бендера может быть задето не только в переносном, но и в прямом смысле.

– Я хочу доказать, что вы нужны мне, Шура, – сказал великий комбинатор и решительно шагнул в пенную воду, после чего опустился перед Балагановым, отчаянно прижавшимся плечами к кафелю и держащим оборону из согнутых колен. Взгляд его выражал шок и полное непонимание происходящего.

– Че... че... чего вы хотите, Бендер? – лепетал Балаганов совсем жалостно.

– Ведите себя, как мужчина, Шура, спрятаться в кусты вам уже не удастся, – Бендер в момент раздвинул колени Балаганова. – Я не сволочь, как вам казалось, который думает только о себе. Я и вам хочу доставить удовольствие. Хоть вы его и не заслужили.

Правая ладонь Бендера ушла под покрытую пеной воду и сделала там что-то, от чего Шура оглушительно ахнул и даже предпринял попытку бежать из ванны, но поскользнулся, не успев даже приподняться толком, и плюхнулся обратно.

– Нет, ну вы мужчина или нет, Шура? Я все же хочу проверить, что там у вас. Вдруг вы девочка? Тогда это все объяснит, по крайней мере, вашу стеснительность и нерешительность.

Бендер с недовольным видом вернулся к начатому делу, и рука его снова ушла под пену между двумя возвышающимися над водой коленками Шуры, а через несколько мгновений вода в ванне заколыхалась с заметной ритмичностью. Балаганов вцепился в бортики ванны с такой силой, что на руках его выступили вены. Он задышал часто и громко и стал повторять, как заведенный:

– Что вы делаете, Бендер?.. Что же вы делаете?.. Не надо... Это ужасно... Что вы делаете?.. Мне стыдно... Неужели вам не стыдно?.. Ах-ха... Что вы делаете?.. Прекратите... Бендер, мне стыдно... Прекратите... А-а-а-а-ах... О-о-о-о... Что вы делаете?..

Но Бендер оставил все его вопросы и мольбы без ответа. Он слегка наклонился вперед, не прекращая простых движений правой рукой, левой оперся о бортик ванны и пристально смотрел на страдающего Шуру. Тот уже перестал умолять и вопрошать, а вода волновалась все сильнее. Вдруг Балаганов стал похрипывать, словно задыхаясь, и неожиданно заговорил совершенно немыслимые вещи:

– Мне было так плохо без вас... Я о вас все время думал... Остап, как хорошо, что мы снова вместе... Остап... Остап, я прошу вас, сильнее сжимайте... Остап... О, я не могу... Остап, прошу вас... Пожалуйста, Остап... Как хорошо, что вы со мной... Скажите что-нибудь... Скажите, что это не сон, Остап, я прошу вас... Я не могу больше... Остап...

Эти слова невероятным образом повлияли на Бендера. Он подался всем телом на Шуру, прижал его к жесткому кафелю, обхватил руками, что было ужасно неудобно, и стал исступленно, обреченно целовать его лицо. Еще пять минут назад испуганный и зажатый, Шура беспардонно обвил комбинатора руками и ногами и теперь казался совершенно доступным, с готовностью ворочал шею и подставлял под разгулявшиеся губы Бендера все новые участки.

– Вы просто маленькая шлюшка, Шура, – прошипел Остап, опускаясь лицом к тяжело вздымающейся груди Балаганова. – Меня так давно не называли по имени. Я вам этого не прощу...

И Бендер вернулся к прерванному порывом ласк делу, отчего Шура громко застонал, а через минуту вздрогнул и затих. Комбинатор возвысился над ним, закрывшим глаза и блаженно улыбающимся, и скрестил руки на груди, тяжело дыша.

– Давайте теперь и обо мне подумаем, лицемер вы эдакий. Или вам снова стыдно?

Шура открыл глаза и виновато посмотрел на Бендера исподлобья.

– Хотите, чтоб я сделал вам то же самое, да?

Балаганов приподнялся и посмотрел на комбинатора преданно и радостно. Его новоиспеченная доступность была трогательно-трепетной. Бендер не мог не видеть по глазам, как сильно первый сын лейтенанта Шмидта хочет поцелуев и ласки.

– Не стоит утруждаться, – комбинатор властно уложил Шуру обратно, и тот поморщился с обидой, ударившись лопатками о ванну. – Я сам сделаю все, что нужно. Вы лежите, Шура, а главное – расслабьтесь. Думайте о приятном. Представьте себе море, пальмы и песок. Может быть, мы с вами это скоро увидим.

– Мы с вами? – удивленно переспросил Шура, настороженно следя за действиями Бендера и пытаясь угадать, что тот будет с ним делать. Лицо Бендера было очень напряженным. Он снова раздвинул белые колени Шуры, пододвинулся к нему вплотную, потом наклонился, обдав сомлевшего бортмеханика «Антилопы» горячим алкоголесодержащим дыханием и подставил свое крепкое предплечье ему под голову. Балаганов даже повертел головой, устраиваясь поудобнее, но в следующую секунду взвизгнул и забился под тяжелым телом Бендера.

– Нет-нет-нет!!! – завопил он. – Так нельзя, Бендер!!! Вы что?! Как вы можете???

Рука комбинатора под водой проделывала нечто между их сведенными телами, Бендер чуть приподнялся, а сосредоточенно-недовольное лицо выражало то, как трудно ему сделать задуманное.

– Если будете дергаться, Шура, я вас очень больно ударю в нос, и будет много крови, – жестоко пригрозил Остап.

И Балаганов перестал дергаться. Он зашмыгал носом, по обиженному лицу потекли слезы. В конце концов он захныкал, отвернув лицо, насколько это было возможно, а когда Бендер наконец резким толчком прижался к нему, громко и жалобно вскрикнул, как бродячий кот, которого пнули башмаком. Это был лишь первый толчок, за ним последовали другие, один за одним, все быстрее и быстрее. Вода стала выплескиваться на пол, клочки пены взмыли в воздух. А посреди этого импровизированного фонтана жестокий Остап мучил несчастного Шуру...

Если бы кто-то подслушивал за дверью ванной комнаты номера 814 «Гранд-Отеля», то непременно подумал бы, что там кого-то избивают. Низкий всхлипывающий голос отчаянно молил:

– Мне больно, Бендер... Прекратите, пожалуйста... Не надо... Мне очень больно... Пожалуйста, прекратите... Я умоляю вас... Мне больно... – душераздирающие мольбы чередовались со вскриками.

Комбинатор уперся лбом в висок Шуры и шипел ему в ухо:

– Перестаньте вопить, болван... Вас же могут услышать... Не хватало еще, чтоб прибежала милиция...

Уговоры на Балаганова не действовали: он выл и кричал под неистовствующим телом командора. Бендер сначала пытался закрывать ему рот ладонью, но тогда он совершенно терял опору в неудобных условиях скользкой ванны. Ничего не оставалось, как закрыть рот Балаганова своим ртом. Поначалу он не собирался целовать непослушного молочного брата, просто использовал свои плотно сжатые губы как кляп. Но, видимо, те действия, что причиняли столь нестерпимую боль Балаганову, на комбинатора производили совершенно обратный эффект, а точнее говоря, он входил в экстаз. Губы Бендера распахнулись и стали настойчиво требовать от Балаганова ответной ласки. Тщетно.

– Ну же, Шура, –- прошептал великий комбинатор срывающимся от ускоряющихся толчков собственного тела голосом, – разомкните губы, прошу вас... Умоляю вас, Шура... Мне это необходимо...

Он снова припал ртом к своей жертве, но не встретил ответной страсти. И тут, видимо, настал через комбинатора говорить нечто немыслимое. Уткнувшись лицом в шею Шуры, он зашептал:

– Шура, мальчик мой, как же долго я этого ждал... Я ненавижу себя за то, что вам больно... Но знали бы вы, как мне сейчас сладко... Я вас не забывал, ни на минуту... Более того, я мечтал о вас... Мечтал, что сделаю с вами это... Смотрел ночами на луну из окон вонючих комнатушек и думал о вас... Шура, вы такой теплый... Как же мне не хватало вас...

Определенно это был вечер чудес. Шура запустил пальцы в жесткие мокрые волосы Остапа, и тот мгновенно принял это за сигнал к действию. Губы Балаганова, опухшие и горячие, были уже распахнуты, когда Бендер снова припал к ним. Он не смог оторваться ото рта Шуры даже в момент наивысшего наслаждения, когда тело его вздрогнуло, создав фонтан брызг, и он издал грудной стон. Тело комбинатора смиренно опустилось на Балаганова, и он продолжал свой столь неприличный влажный поцелуй. Когда же Бендер наконец нашел в себе силы оторваться от губ Шуры и взглянуть на него, увидел обиду и упрек в его детских голубых глазах.

– Я не думал, что вы так со мной поступите, Бендер. Не ожидал такого от вас. Знайте, что я вас теперь ненавижу.

– Ненавидите? Да что вы? Как занятно! – Бендер сел над Балагановым, снова скрестив руки на груди. – Поганенький у вас язык, Шура, несмотря на то, что он такой податливый и приятный на ощупь. Теперь вы будете наслаждаться своей обидой, выпивать ее по капельке, чтобы я почувствовал себя виноватым? Это вам не удастся, можете не стараться. Чего вы вообще хотели, Шура? Какое право вы имеете обижаться? Зачем вы так страстно стонали? Зачем хватали меня за волосы? Зачем обвивали меня ногами, как искусная куртизанка? Зачем? Отвечайте!

– Вы меня обижаете, – всхлипнул Шура, и еще несколько слезинок скатилось по его разрумяненным щекам. – У меня ведь не было ничего такого раньше... А вы взяли меня силой...

– Силой?! – рассвирепел Бендер. – Вы это называете «силой»? Да, это больно. Особенно в первый раз. Но другого способа я, простите, не знаю.

Комбинатор откупорил вторую бутылку водки, сделал несколько богатырских глотков и протянул Шуре.

– Пейте. Сейчас все пройдет.

Шура с горестным видом уселся и стал пить. Кожа его была покрыта мурашками.

– Черт, мы сейчас замерзнем здесь, – посетовал Бендер и, повернувшись, открутил кран с горячей водой, после чего стал заботливо подплескивать горячую воду в сторону Шуры. Тот задумчиво сделал три глотка, почти не морщась, и поставил бутылку на столик.

– Сейчас будет тепло, – заверил Бендер и, вооружившись мылом, стал намыливать Балаганову плечи, спину и грудь, стараясь не смотреть в глаза обиженному молочному братцу.

– Скажите, Бендер, – несмело начал Шура, с лица которого обида уже начала сходить от скольжения рук командора по намыленной спине, – то, что вы сейчас делали, это... проявление... м-м-м... любви?

Мыло плюхнулось в воду, и Бендер крепко взял Шуру за плечи, заглянул в глаза.

– Почему вы так думаете? – спросил комбинатор, в глазах которого поскакивали чертики непонятного еще происхождения.

– Когда я делал с женщинами то, что вы делали со мной, то две из них говорили во время этого, что они меня любят. Правда, они не целовали меня, так, как вы... И слов таких не говорили...

– Сколько же у вас было женщин, Шура? – уголки губ Бендера медленно расползались.

– Четыре.

– То есть вы четыре раза предавались физической любви?

– Да. С вами... это был пятый раз.

– О, на редкость продолжительные связи вы заводите, Шура, – и Бендер вдруг поцеловал Шуру в мочку уха. – Обещаю, со мной вы будете долго. Тысяча чертей, я хочу быть с вами очень долго, Шура. А вы? Вы хотите быть со мной?

Балаганов очень смутился и опустил глаза, попутно наслаждаясь ощущениями от путешествующих по его спине пальцев командора.

– Так вы любите меня, да? – вернулся к теме Шура.

– А вы меня? – Бендер взял Балаганова за подбородок и поднял его лицо. Взгляд комбинатора был безмятежным. Он нежно провел большим пальцем по очаровательной впадинке на подбородке Шуры, потом чмокнул эту впадинку. – А вы меня любите, Шура?

Шура кивнул и сразу ойкнул, потому что левая рука комбинатора скользнула ниже спины и там, скрытая пеной, видимо, расшалилась. Балаганов положил руки на плечи Бендеру и неуверенно поцеловал его в шею. Потом выжидательно заглянул в глаза. Теперь он смотрел на командора еще более преданно, чем когда-либо раньше.

– Черт с вами, Шура. Считайте, что я вас тоже люблю. Кстати, не знаю, как вы там ублажали ваших четырех женщин, но целоваться вы совершенно не умеете. Если хотите, чтоб я вас и дальше любил, должно вам поучиться...

Ближайшие полчаса ушли на обучение Шуры искусству поцелуя. Потом молочные братья наконец помылись ароматным мылом, уже нисколько друг друга не стесняясь, толкаясь и смеясь. Затем был обещанный ужин в постели из трех (а не обещанных восьми) блюд с остатками водки и шампанским. После таких по-плебейски обильных возлияний Балаганов и Бендер, уставшие и вполне счастливые, уснули в объятьях друга...

Синий костюм Бендера был Шуре, конечно, велик, но Остап и слышать ничего не хотел об облачении в старые лохмотья. Пятьдесят тысяч Шура решил пока носить с собой, в кармане.

– Шура, зачем я вас мыл? Зачем я вас провел сюда? Ну вы и бродяжка в самом деле! Сейчас мы пойдем и купим вам приличную одежду по размеру. А еще нужно сообщить телеграммой Козлевичу, чтобы ждал нас с распростертыми объятьями.

Слушая эти слова, Шура сиял. Он просто-таки источал счастье.

– Пошли-пошли, – свежий и бодрый, Бендер был готов свернуть горы.

Уже в дверях Шура вдруг повернулся к Бендеру и тихо спросил:

– Остап, а вы меня не бросите?

Великий комбинатор улыбнулся и ничего не ответил. Лишь благосклонно похлопал его по плечу, шутливо подтолкнул...

Путь молочные братья держали на телеграф. Они вышли на Каланчевскую площадь. Такси не было. На извозчике Остап ехать отказался. Пришлось сесть в трамвай. Волнующиеся пассажиры быстро оттеснили Балаганова от Остапа, и вскоре молочные братья болтались в разных концах вагона, стиснутые грудями и корзинками.

Внезапно, покрывая обычную трамвайную брань, со стороны, где колыхался Балаганов, послышался женский вой:

– Украли!!! Держите!!! Да вот же он стоит!!!

Все повернули головы. К месту происшествия, задыхаясь от любопытства, стали пробираться любители. Остап увидел ошеломленное лицо Балаганова. Бортмеханик еще и сам не понимал, что случилось, а его уже держали за руку, в которой крепко была зажата грошовая дамская сумочка с мелкой бронзовой цепочкой.

– Бандит! – кричала женщина. – Только отвернулась, а он...

Обладатель пятидесяти тысяч украл сумочку, в которой были черепаховая пудреница, профсоюзная книжка и один рубль семьдесят копеек денег. Вагон остановился. Любители потащили Балаганова к выходу. Проходя мимо Остапа, Шура горестно шептал:

– Что ж это такое? Ведь я машинально...

– Я тебе покажу машинально! – сказал любитель в пенсне и с портфелем, с удовольствием ударяя бортмеханика по шее.

В окно Остап увидел, как к группе скорым шагом подошел милиционер и повел преступника по мостовой...

Шура оборачивался, дергаясь в цепких лапах блюстителя порядка, ища глазами того единственного, кто мог бы его спасти...

Великий комбинатор отвернулся. Перед его мысленным взором был ночной бразильский пляж, освещенный тусклым лунным светом... Они с Балагановым, оба в белых штанах, полулежат на песке, прижимаясь плечами, и смеются... Шура тянется к нему, а он в ответ смеющимся тоном просит потерпеть то отеля...

Если бы гомо сапиенс обладал способностью умирать от приступа ненависти к самому себе, то великий комбинатор упал бы замертво на душные спины пассажиров. Слезинка, всего одна, скатилась по его щеке и упала на заплеванный пол трамвая...