Ему было семь лет, когда он в первый раз играл с соседскими мальчишками без присмотра родителей. Хотя нет, присмотр, конечно, был... Просто отец отвлекся, разговорившись с подошедшим дворником: у них плохо шла горячая вода, зимой это более чем неприятно.

Отец отвлекся, а маленький Костя тут же воспользовался внезапно свалившейся на него свободой, отбежав на другой конец площадки, где играли ребята постарше. Они играли в снежную войну, строили крепости, кидали снежки, и для семилетнего ребенка это было слишком интересно, чтобы стоять в стороне.

От холода пальцы покраснели и плохо слушались, и он мог лишь слабо бить раскрытыми ладонями, когда его повалили в сугроб. Хохот звенел, поднимаясь в морозное, виднеющееся сквозь кружево черных ветвей небо, и Костя смеялся вместе со всеми, потому что было холодно, и шумно, и страшно, и весело, и всего этого было слишком много для него. На лицо горстями падал снег, падал на плечи, на ноги, в распахнутый ворот зимнего пальто. Потом раздался гневный крик, прорезавший детский смех, словно нож масло, и на фоне обледенелых ветвей появилось встревоженное лицо Костиного отца, Геннадия. Нервно взмахивая руками, он разгребал снег, вытаскивая наполовину закопанного в сугроб Костю. Тот смеялся и плакал и не понимал, почему плачет.

На следующий день у него поднялась температура и стало труднее дышать. Пришел молодой темноволосый врач и, осмотрев непрерывно кашляющего ребенка, поставил диагноз: бронхит. Ноги держать в тепле, пить микстуру и травяной сбор. Родители кивали и записывали рекомендации. Через пару дней стало хуже. Температура поднялась еще выше, а кашель стал беспрерывным. Спустя еще сутки Костя уже не мог пить микстуру и горячий травяной чай. Есть он тоже не мог, и лица родителей становилось все тревожнее. Мать сидела рядом с сыном всю ночь напролет, держа его за руку. Утром опять пришел молодой врач, и после повторного осмотра поставил новый диагноз: воспаление легких. Ребенка перевезли в больницу, и полная светловолосая врач назначила курс антибиотиков. Костина мать сжала дрожащие губы и как-то обреченно покачала головой – у Кости была аллергия на антибиотики.

Через два дня Костя хрипел в запачканную слюной и кровью подушку, а за дверью ссорились его родители. Мать заламывала руки и плакала, а отец нервно курил измятую папиросу, устремив пустой и страшный взгляд на дверь, за которой выкашливал легкие его сын. Мать закрыла лицо ладонями, бессильно привалившись к стене, дыша часто и рвано. Отец быстро, словно боясь передумать, распахнул дверь в палату Кости. Подошел к кровати, сел рядом. Соседняя койка была пуста, так что их было двое в палате – умирающий ребенок и его отец. Геннадий зачем-то сжал в кулаке сбившуюся простыню, глядя на влажную от пота шею сына. Провел ладонью по глазам, с силой надавливая на глазные яблоки – до боли, до цветных пятен под веками.

Мать молча стояла на пороге, растерянно и отчаянно глядя, как ее муж осторожно, словно боясь разбить, приподнимает бесчувственное тельце мальчика, подтягивая его к себе, как бережно запускает пальцы в слипшиеся влажные волосы, запрокидывая ему голову.

– Так надо, Полина, – голос звучит так тихо и жалко, что Полине хочется кричать. Но она кивает, не разжимая губ.

* * *

В первый раз он пил донорскую кровь. Наверное, можно было бы и свиную, но Костя был слишком слаб, и требовалось самое лучшее. Он глотал, почти не понимая, что пьет, лишь отстраненно отмечая вкус соли и меди.

В первый раз он выпил слишком много, и потом его долго рвало кровью. Отстраненно глядя на забрызганную красным ванну, Костя начал понимать, что все изменилось. Но еще не мог решить – нравится ему это или нет.

Да и потом было трудно это определить, когда привычный мир начал таять, словно кусок сахара в горячем чае. Когда появились новые правила, новые порядки, когда отец сбивчиво рассказывал кто такие Иные – Темные и Светлые. «Кроха сын к отцу пришел, и спросила кроха – Что такое хорошо и что такое плохо?» Костя долго не мог взять в толк, чем они отличаются. Он долго не мог разобраться в странной иерархии, где вампирам отводилась нижняя ступень. И очень удивился, когда однажды в их квартиру пришел Светлый маг и сказал, что собирается поставить на него регистрационную печать. Он громко спросил Светлого мага, есть ли у него регистрационная печать. С неприятным удивлением он увидел, как мучительно покраснела мать, как неловко засмеялся отец, а Светлый маг посмотрел на него с иронией и раздражением. Впервые Костя почувствовал, как в животе тугим узлом закручивается раздражение.

– Я надеюсь, вы объясните ребенку правила, – вежливым холодным тоном обратился он к старшим Саушкиным.

– Конечно, объясним, – торопливо произнесла Полина.

Костя закрыл глаза, чувствуя как растет внутри тугой узел.

Он рос таким же общительным и веселым, как и раньше. Ходил в школу, гулял с друзьями, иногда болтал на лестничной площадке с соседом Антоном. Тот улыбался и небрежно трепал Костю по волосам. Тот не возражал, понимая, что Антон не хочет его обидеть.

Однажды, возвращаясь всей семьей домой, они столкнулись у подъезда с Городецким. Он выглядел странно: растерянно и как будто напуганно. Антон молча посмотрел на них, и Костя вдруг понял: он знает. И напрягся, ожидая реакции.

Костя увидел, как отец и мать поднимают с земли свои тени, и шагнул за ними в сумрак. Городецкий оказался там одновременно с ними.

Антон настороженно замер, взгляд перебегал с одного лица на другое. Вскинул руку, нервно дернул ворот рубашки.

– Печать... предъявите.

Раздражение взвилось тугой пружиной, безжалостно кромсая внутренности. Словно дрожь, прокатилось по позвоночнику раздражение и застыло в кончиках пальцев.

А старшие Саушкины спокойно кивнули, предъявляя магические метки. Отец слегка подтолкнул вперед хмурого Костю.

– Костя, покажи печать...

Тот не пошевелился, мрачно глядя соседу в глаза. Отец извинился, задирая на сыне рубашку и демонстрируя метку.

– Все в порядке... Светлый? – спросил Геннадий.

Антон нервно кинул.

Косте захотелось разбить ему голову о бордюр.

* * *

Они столкнулись на лестнице. Костя вернулся из университета и собирался войти в квартиру, когда за спиной раздался звук открываемой двери и послышался голос Антона.

– А, Костя, тебя-то мне и надо!

Вампир удивленно обернулся, сжимая в ладони ключи.

– Привет. Чего случилось?

– Да ничего не случилось, – Антон улыбнулся, придерживая ногой дверь. Почему-то ему хотелось улыбаться, глядя на Костю. Улыбаться и открыть дверь еще шире. – Ты просто хотел «Наутилус» у меня взять послушать... Мне вчера вернули, так что можешь забирать.

– Спасибо... Так я заберу?

– Нет, только посмотри, – добрая, почему-то вдруг раздражающая улыбка.

Ну да, тупой вопрос предполагает тупой ответ.

Костя зашел в квартиру, машинально скинул кроссовки, хотя и понимал, что сейчас уйдет. Антон иронично приподнял брови, глядя, как Костя по-мальчишески, не расшнуровывая, стаскивает обувь. Это выглядело... уютно.

– Ну, раз разулся, проходи, – Антон, не зажигая свет, пошел вглубь квартиры. Костя почему-то направился на кухню. Там он уселся на стол, отодвинул пепельницу, полную изувеченных трупиков сигарет. Болтал ногами, рассеянно скользя взглядом по стенам. По краю сознания прошла равнодушная мысль, что на кухне свет тоже не включен.

– Ты тут? – на кухню вошел Городецкий, держа в руке диск и CD-плеер. – Чего в темноте сидишь?

Костя пожал плечами, ожидая, что Антон включит свет. Однако тот просто дернул уголком губ, что, наверное, можно было назвать улыбкой, и повторил Костин жест. Молча подошел, открыл плеер, поставил диск. Минуту покрутил плеер в руках, словно не зная, что с ним делать, потом протянул одну бусину-наушник Косте, слегка приподняв брови и словно спрашивая: «Будешь?» Тот кивнул.

в последнем месяце лета
я встретил тебя
в последнем месяце лета
ты стала моей
в последнем месяце лета
речная вода
еще хранила тепло июльских дождей

и мы вошли в эту воду однажды
в которую нельзя войти дважды
с тех пор я пил из тысячи рек
но не смог утолить этой жажды

Голос Бутусова наполнял голову, словно вода стакан, и Косте вдруг показалось, что открой он рот – и на футболку выплеснутся ноты.

первая любовь была слепа
первая любовь была как зверь
ломала свои хрупкие кости
когда ломилась сдуру в открытую дверь

и мы вошли в эту воду однажды
в которую нельзя войти дважды
с тех пор я пил из тысячи рек
но не смог утолить этой жажды

Внезапно песня оборвалась – видимо, неожиданно сдохла батарейка.

Плеер лежал на столе между ними, соединяя их головы тонким проводом наушников.

Где-то далеко за окном послышался собачий лай.

Костя бездумно смотрел Антону в плечо. В голове была странная пустота. Внезапно захотелось пить. Костя хотел попросить воды, но не смог разлепить пересохших губ. Антон почему-то тоже молчал.

Язык прилип к нёбу.

– У тебя глаза красные, – резко, в тон оборвавшейся песне.

– Тут темно, – невпопад ответил Костя. Внутри дрогнул узел раздражения, и во рту стало горько. По позвоночнику прошла знакомая дрожь, словно прикосновение пальцев, и захотелось выгнуться навстречу этому прикосновению. Во рту было горько и сухо.

– Можно...

«можно я вскрою тебе горло консервным ножом»

– ...воды попить?

Антон молча налил ему воды из графина. Костя взял стакан и понял вдруг, что не сможет сделать ни глотка. Но открыл рот, наклонил стакан и закашлялся, расплескивая воду себе на футболку, чуть не падая со стола. Антон дернулся, с силой опуская ладонь ему на спину. Раз, другой. Костя замер, согнувшись пополам, с губ капала вода вперемешку со слюной.

Антон стоял над ним, прижимая ладонь к его спине. Светлый маг смотрел на стриженый Костин затылок, как-то остро чувствуя чужую кожу под футболкой. Не задумываясь над тем, что делает, провел ладонью вверх, туда, где как-то трогательно и по-детски выступали на шее позвонки.

– Ты как? В порядке?

– В порядке, ага, – вампир вытер рот тыльной стороной ладони и соскользнул со стола. – Мне пора.

– Диск возьми.

В прихожей Костя сунул ноги в зашнурованные кроссовки и выскользнул на лестничную площадку.

* * *

Костя стоял в коридоре, привалившись спиной к старому шкафу. В руках он вертел пластиковую коробочку с диском, который собирался вернуть уже третий раз за последний месяц. Но почему-то так и не собрался. Сталкивался с Антоном на лестнице, молча кивал и спешил к себе. А дома доставал диск, подходил к двери и... возвращался обратно. Каждый раз, когда он открывал замок, когда выходил на лестничную площадку и приближался к соседской двери, внутри все замирало, словно сворачиваясь в тугой узел, а во рту появлялся горький привкус раздражения.

Однако, надо вернуть. Диск. Костя вздохнул и вышел из квартиры. Три шага до соседской двери растянулись на километры и сотни километров. Кнопка звонка была черной и поцарапанной. Вампир услышал приглушенный звон за дверью. Никто не открыл.

«Его нет дома», – подумал Костя, с удивлением понимая, что рад.

– Привет. Меня ждешь?

Костя обернулся – Антон поднимался по лестнице: видимо лифт опять не работал.

-Типа того... Диск.

– Что – диск?

– Отдать... хотел.

– А сейчас уже не хочешь?

Глупые игры в слова...

– Почему? – улыбнуться в ответ на чужую улыбку, спокойно, без привычной горечи во рту. – Хочу.

– Ну, заходи тогда, – Антон зазвенел ключами, плечом оттесняя Костю от двери. Тот в шутку уперся. Пару минут они толкались, словно мальчишки, улыбаясь до ушей, но молча.

– Заходи, – Антон наконец-то открыл дверь, впуская Костю в прохладный полумрак квартиры. Неожиданно Косте подумалось – а зачем он, собственно, зашел? Ведь он просто хотел отдать диск.

– Вот... – Протянул плоскую коробочку. – Спасибо.

– Не за что.

Помолчали. Костя думал, что Антон откроет дверь или же пригласит его на кухню. Но тот не сделал ни того, ни другого – просто стоял и смотрел.

– Что? – Костя удивился, услышав, как зло звучит его голос. – Опять глаза красные?

Антон не ответил, блуждая взглядом по его лицу.

– Я пойду, – развернулся, нашаривая дверную ручку.

В два шага Антон оказался рядом, упираясь рукой в дверной косяк над Костиной головой. Парень резко развернулся, стукнувшись затылком о дверь.

«Что?» – не разлепить губы и взгляд не отвести. Просто стоять, ощущая виском чужую руку.

Он мог бы выломать эту чертову дверь, мог бы сломать Антону предплечье... Но он просто стоял, растерянно глядя в чужие мутные зрачки.

«Что?»

И нет никакой горечи во рту, только терпкий привкус табака и каких-то ментоловых конфет.

«Что...»

По позвоночнику прокатывается знакомая дрожь, но раздражения нет, и просто хочется выгнуться в ответ на чужое прикосновение.

«что...»

Как-то отстраненно думалось про чужое одиночество, про свой «животный магнетизм», про регистрационную метку напротив сердца. Но горечи по-прежнему не было, и не было жажды. И потому Костя закрыл глаза, подставляя чужим губам запрокинутое лицо.

* * *

Дурацкий лифт опять был сломан, и пришлось подниматься по лестнице. Летний день клонился к вечеру, и даже в бетонной коробке блочного дома стояла липкая жара. Костя медленно отсчитывал ступени, ему было жарко и скучно.

Соседская дверь была закрыта, и казалось, что за ней вообще никто не живет.

«Слушай, я...»

Антона не было видно уже месяц, а это значило, что он не хочет быть увиденным.

«прости, просто я...»

А может, просто уехал куда... В командировку. Или к друзьям.

«давай просто...»

А может... Чувство вины, и неловкость, и брезгливость, и мутный, словно растворимый кофе, страх. Такой банальный коктейль.

«Ты... извини. Я не знаю, что на меня нашло... Давай... может... забудем, да?»

Костя спокойно пожал плечами, как и в тот раз.

В конце концов, он был мертв уже одиннадцать лет и мог себе это позволить.

* * *

Пить. Очень хотелось пить, но он смутно понимал, что ему будет неприятен и вкус воды, и вкус пива, да и любой другой жидкости тоже. Настолько неприятен, что мозг пошлет тревожный сигнал и сработает рвотный рефлекс. Однако пить хотелось все больше. Во рту было сухо, и горячий летний воздух заполнял дыхательные пути, словно мелкий, похожий на муку пустынный песок. Костя тяжело вздохнул и поморщился.

На соседней скамейке сидела девушка лет восемнадцати и читала журнал. Изжелта-белые, словно сливочное масло, волосы, бронзовая кожа и тонкие запястья. Весь ее вид навевал тоскливые мысли о совершенстве. Банальном, скучном, навязшем на зубах совершенстве, перед которым хотелось упасть на колени и исступленно целовать тонкие ремешки покрытых пылью босоножек. Девушка перевернула страницу журнала и подняла на Костю пронзительно-голубые, словно высокое небо, глаза. «Линзы», – отстраненно подумал Саушкин, мягко улыбаясь. Почему-то контактные линзы помогали примириться с мыслью о совершенстве. Девушка улыбнулась в ответ, глядя на него чуть дольше, чем того требует простая вежливость. Затем вновь перевела взгляд на журнал, но зрачки ее не двигались. Порыв ветра заставил звенеть тонкие стеклянные подвески на ее серьгах.

Костя подумал, что было бы хорошо влюбиться в нее. Влюбиться в светлые волосы, в бронзовую кожу, в ярко-синие линзы. Носить ее на руках, ждать по вечерам у подъезда и украдкой целовать выступающую на запястье косточку... Дарить ярко-красные голландские розы на длинной ножке, такие же навязчиво-совершенные, как и она сама. Было бы классно. Костя облизнул пересохшие губы. Потом встал и подошел к соседней скамейке.

Через пару минут он узнал, что девушку зовут Кристина, что она учится на филологическом, что она любит мартини и абрикосы, а лето в Москве – это ужасно... А вечером он узнает, что на самом деле у нее серые глаза и что она живет одна. И что, выходя из ванной, она не вытирается полотенцем, а сразу надевает тонкую шелковую сорочку, и что внизу живота у нее три крошечные родинки, образующие правильный треугольник.

Засыпая, уткнувшись приоткрытыми губами ей в шею и чувствуя, как колотится во рту ее пульс, Костя будет думать о песке и выцветшем от жары небе.