* * *

Обморок Верховной королевы был глубок, но длился недолго. Благодаря усилиям спешно вызванных лекарей она очнулась где-то через несколько минут и, хотя врачи требовали, чтобы Её Величество не вставало с постели, развила бешеную деятельность.

Королевский замок озарился светом факелов, понемногу бледнеющим в сиянии наступающего утра. В конюшнях, поварнях, кузницах поднялась суматоха – Верховная королева объявила, что отправляется в Кинвар. Свиту с собой она брала самую маленькую, но высочайший выезд требовалось снабдить всем необходимым.

В разгар суматохи пожаловал его преосвященство, выразивший настоятельное желание сопровождать повелительницу, чтобы по прибытии благословить храбрых воинов и подбодрить их. Элейна, глядя сквозь него, торопливо кивнула и лишь предупредила, что ждать никого не будет. Решено было отстоять заутреню и сразу пускаться в путь.

Королева укладывала в ларец бутылочки с лекарствами и пакетики с травами, когда Мораг, с самого утра взявшая на себя обязанности камеристки, приоткрыла дверь:

– Госпожа, к вам рвётся какая-то старуха. Говорит, что её зовут Финд.

– Финд? Не может быть... Ну ладно, впусти её.

Элейна осторожно опустила тяжёлую крышку и выпрямилась. Её пристальный взгляд встретился со взглядом вошедшей – и брови сразу надломились, губы задрожали.

– Няня, – беспомощно проговорила она. – Ох, няня, какое горе...

– Знаю, деточка, всё уже знаю...

Седая женщина, одетая, как зажиточная горожанка, не по возрасту лёгкой походкой подошла к ней, обняла и прижала её голову к своей груди. Теперь Элейна не боялась показаться слабой. Пришла та, что баюкала её в детстве, та, что пела ей смешные и страшные песни, рассказывала саги и сказки, купала, кормила, хвалила и ругала, – верная старая нянька, правая рука Бекки, разрывавшейся между семейными и королевскими обязанностями. Бекка давно умерла; что до Финд, то та сдала воспитанницу с рук на руки советникам и придворным, какое-то время опекала второго сироту, а потом удалилась на покой – непреклонная почитательница Великой Матери, она была чужой при всё более христианизировавшемся дворе.

Крупные черты некрасивого, но выразительного лица смягчились, пока она баюкала ту, кого никогда не переставала считать ребёнком. Элейна безутешно рыдала на её плече, выплёскивая весь свой ужас и отчаяние, а старая женщина гладила уложенные узлом золотисто-русые волосы и тихонько шептала что-то успокаивающее.

– Полно, полно, деточка, ещё не всё потеряно. Кормак жив, и про Кэя точно ничего не известно. Может быть, сассенахи потребуют выкуп. Может быть, мальчик ранен, оглушён, находится вне лагеря и просто не может дать о себе знать. Успокойся, мой цветочек. Ну же, Эли, вытри глазки и послушай свою старую няньку...

Элейна послушно, как ребёнок, подняла голову. Финд жестом, отточенным за долгие годы возни с детьми, достала из рукава носовой платок, вытерла ей лицо и заставила высморкаться. Верховная королева, всхлипнув, нервно хихикнула:

– Кто бы на меня сейчас посмотрел...

– Никто не видит – и прекрасно. Ни к чему, чтобы чужие уши слышали то, что я хочу тебе сказать. Сядь, деточка, и я присяду тоже – годы не те, чтобы долго стоять...

– Прибедняешься, няня...

– Пусть так, – Финд улыбнулась одними глазами. – Но ведь это знаем только ты да я. Для остальных бывшая королевская нянька – немощная старуха.

– Няня, я прикажу подать медовые лепёшки и молоко...

– Нет, Эли, ты торопишься, да и я спешу. Слушай и запоминай. Хорошо запоминай то, что я тебе скажу. На границе Бенвика и гор Эхтге есть озеро Лох Лейн. Почти посередине озера – Змеиный остров, – голос Финд внезапно обрёл пугающую силу. – Чутьё подсказывает мне, что не помогут тебе в твоём – и моём тоже – горе ни воины, ни чернорясые священники. Рада бы я была ошибиться, да я редко ошибаюсь, когда дело касается тех, кого я люблю. Так вот, если тебе станет невмоготу, если ты дойдёшь до того, что душу будешь готова отдать, – ступай на Змеиный остров. Не всякий на него попадёт, только тот, кто действительно хочет. Любопытные остров просто не видят, так-то... Держи вот это кольцо, да не смотри, что оно почернело, – это самородное серебро, металл Луны... Если доберёшься до Змеиного острова – покажешь повелительнице и скажешь, от кого получила...

Голос Финд прервался, словно от затаённой душевной боли. Теперь, став взрослой, Элейна могла предполагать – хоть никогда и не узнала бы точно, – причины, по которым нянька когда-то покинула место, лучше которого для неё не было на земле. И ещё кольцо – такими вещами не разбрасываются.

– Спасибо, няня, – тихо сказала она, погладив морщинистую руку, потом поднялась, достала из шкатулки серебряную цепочку, вдела её в кольцо и повесила себе на шею, под одежду.

Финд одобрительно кивнула головой:

– Правильно. Незачем старому сычу Фоме лишний раз видеть эти... как он их называет... языческие атрибуты.

Королева и королевская нянька какое-то время смотрели в глаза друг другу, а затем седовласая женщина встала со скамьи.

– Прощай, деточка. И да хранит тебя Великая Мать под своим покрывалом. Да спасёт Она Кормака. Да убережёт Она нашего малыша, – её голос снова пресёкся, она прижала к губам руку и быстро вышла из комнаты.

* * *

– Мой прекрасный сид...

Кэй вздрагивает при звуке этого голоса, болезненно морщится, пытается приподняться, но перед глазами всё плывёт, тело налито свинцовой тяжестью, во рту – горький привкус зелья, которое его заставили выпить, а закинутые за голову руки стянуты в запястьях верёвкой и привязаны к изголовью кровати, ставшей для него местом страдания и позора. Если бы Кэй ещё был способен смеяться, он посмеялся бы над тем, что запястья под верёвкой перебинтованы.

Тёмный силуэт приближается, теперь при свете камина можно рассмотреть черты лица, – но Кэй не хочет этого делать, он и так слишком хорошо их запомнил. Слышен шорох снимаемой одежды.

Сильная жёсткая рука касается волос, скользит ниже, очерчивая линию скулы, ещё ниже. Большой палец дотрагивается до ямочки на подбородке.

– Поговори со мной...

Чужое лицо на одном уровне с его собственным. Кэй видит, как шевелятся тонкие, чётко очерченные губы, но не понимает ни слова – все слова, произносимые этим человеком, превратились в бессмысленный шум с тех пор, как...

...блаженное ощущение прохлады – к пылающему лбу приложили кусок мокрого полотна, сложенного в несколько раз... от слишком резкого поворота головы замутило – сильные ладони придерживают за виски, наклоняя над лоханью... прополощи рот... к губам прижимается край чашки с каким-то травяным отваром... потом, когда он, совершенно обессиленный, откидывается обратно на подушку, ему, как маленькому ребёнку, вытирают лицо... тебе легче?.. но нет сил даже кивнуть...

– Поговори со мной! Будь ты проклят, поговори со мной!

Жёсткая пятерня стискивает лицо, заставляя приоткрыть рот. Секундное ожидание – и пылающие губы прижимаются к пересохшим губам Кэя. В поцелуе нет ни капли нежности, только вожделение и ненависть.

Этот человек ненавидит его.

...ну вот, синяка уже не видно... да, сассенах крепко тебя приложил...

...присядь... выпей вот это...

...и чувство глубокой благодарности к человеку, который заботился о нём совершенно как отец... пока в какой-то момент по-отцовски ласковое объятие не превратилось в капкан...

...лучше бы ты меня убил...

...но ведь она думает, что ты пропал без вести...

Наверное, в том отваре, что ему дали, когда он хотел вернуться в лагерь, был какой-то дурман. Иначе невозможно объяснить... Иначе многое невозможно объяснить.

...Голоса за дверью. Элейна скандалит с Лохланном.

– Ты... ты... негодяй, ты повёл мальчика к шлюхам?!

– Похоже, довольны остались оба...

Слышен зычный хохот Лохланна. Тот всё делает со вкусом – ест, пьёт, охотится, волочится за юбками, смеётся. Элейна беспомощно произносит: «Ах ты, мерзавец...», а потом сама начинает хохотать...

...Лохланн... Элейна... Глигейл... Мораг... Кормак... обломки упорядоченного мира, который казался незыблемым... пока не появился этот человек и одним движением руки не разрушил его...

Горячие ладони слепо шарят по его телу. Это совершенно не похоже на игривые ласки Глигейл – его первой и единственной женщины. В прикосновениях этого человека – жестокая страсть, ярость и ненависть. Кэй не смог бы жить с такой ненавистью в сердце. Этот – может.

Чужое тело наваливается всё сильнее. Горячее дыхание обжигает шею, зубы слегка прикусывают мочку уха.

Они почти одного роста, но Кэй ощущает себя тростинкой рядом с деревом – настолько мощны мускулы этого человека. Тот что-то бормочет ему на ухо – кощунственную пародию на те слова, которые Кэй говорил – в той, прошлой жизни – женщине, с которой лежал в одной постели.

– Твоё тело на ощупь как шёлк. Я даже у женщин не видел такой гладкой кожи. Мой эльф, мой сид... Прекрасное дитя холмов... Маленький глупыш... какой же ты упрямый... это же смешно – сопротивляться после того, как я получил всё... Ты – мой, понимаешь? Мой! – внезапно он приходит в бешеную ярость. – Ты сам меня заставил! Я был счастлив и спокоен, пока не увидел тебя! Это колдовство... злое колдовство с холмов... Правду говорят, сидам нравится, когда люди теряют голову из-за любви к ним. Раньше я думал, что это сказки...

Бормотание становится неразборчивым, потом вовсе затихает. Слышно только тяжёлое дыхание возбуждённого мужчины. Он сползает ниже. В какой-то момент Кэй вздрагивает, ощутив прикосновение горячего языка к своему соску, потом то же повторяется с другим. Потом к делу подключаются губы.

Глигейл тоже так делала – но то, что у неё было выражением нежности, в исполнении этого человека похоже на укусы.

Жаркая ладонь накрывает пах.

Да, мужчина знает, что нужно мужчине. Однако омерзение от происходящего слишком сильно. Вместо того, чтобы возбудиться, Кэй просто леденеет, и это не остаётся незамеченным.

– Маленькая двуличная дрянь... Корчишь из себя жертву? Ну, сейчас тебе придётся постонать...

Резким рывком он переворачивает Кэя на живот. Натянувшаяся верёвка врезается в израненные запястья, но это ерунда по сравнению с тем, что – Кэй в бессильном отчаянии закусывает губу, – вот-вот произойдёт.

...Элейна... Кормак... как долго я ждал помощи... вы так и не появились... но это и к лучшему... я не перенёс бы, если бы кто-то из вас увидел это...

А потом даже закушенная губа и вся сила воли не помогают сдержать крик. Тяжесть чужого тела, резкие толчки внутри, мучительная боль, багровые вспышки перед глазами, ощущение, что тебя разрывают пополам, – и это длится, длится, длится без конца.

...А потом его оставляют в покое, и этот человек поднимается с постели, отходит куда-то к камину. Слышен звук льющейся воды. Да, немой слуга оставил на скамье лохань и кувшин.

Потом этот человек целует Кэя в затылок, гладит по спине. В голосе – тяжкое, горькое раскаяние и жалость.

– Я причинил тебе боль, мой мальчик? Прости, я не хотел! Когда я с тобой, я становлюсь одержимым...

Прикосновение влажной ткани к ягодицам. Этот человек торопится смыть следы своего безумия. Унизительно, болезненно, но приносит облегчение – какая-то часть грязи, запятнавшей тело и душу, исчезла.

Потом ему помогают лечь на спину.

...Я не хочу сойти с ума, как он...

* * *

Мальчик лежал на сбитых простынях – невероятно хрупкий, невероятно красивый, похожий на сломанный цветок. Связанные руки, беспомощная поза, рот превратился в размазанное алое пятно, на упругой шелковистой коже – следы, оставленные им, Баном.

Накатила новая волна жгучего стыда. Как он мог сделать это с Кэем, за которого умер бы с радостью тысячу раз? Ссадины, царапины, кровоподтёки – что он, мартовский кот, кусающий кошку за холку?

Это сейчас ты преисполнен раскаяния и готов себя убить, шепнула старая ведьма откуда-то из глубин души, а потом всё повторится, и ты снова будешь желать смерти ему, обвиняя, ненавидя, вожделея.

Бан вдруг осознал, что Кэй смотрит на него – впервые за всё время их... близкого знакомства.

– Бан...

Сердце Бана подпрыгнуло куда-то к горлу. Кэй заговорил с ним... смирился... принял случившееся.

– Тебе что-нибудь нужно, мой мальчик?

– Руки... Больно...

Только теперь Бан увидел, что на белом полотне бинтов проступила кровь, – и ощутил себя последним негодяем. Он быстро подошёл к постели. На какое-то мгновение Кэй-возлюбленный превратился для него просто в страдающего ребёнка. Таким же точно жалобным взглядом на Бана смотрел маленький сын, когда болел.

– О Боже...

Туго затянувшиеся узлы не поддавались, грубая верёвка царапала пальцы буквально до крови.

И этот ужас почти двое суток терзал мальчику запястья!

Наконец получилось.

Бан метнулся к столику, где предусмотрительно были выставлены разные снадобья и лежало чистое полотно. Опытный солдат, он прекрасно знал, как накладываются повязки.

Но вот кровоточащие запястья оказались смазаны бальзамом и заново перебинтованы. Руки Кэя бессильно упали вдоль тела.

– Пить...

Голос тихий-тихий, почти шёпот.

На скамье у окна – кувшин с вином, кувшин с водой, чашка с травяным отваром. Что может быть лучше воды?

Как много раз до того, он поднёс кубок с водой к губам Кэя. Тот жадно выпил.

– Ещё...

Бан повернулся в сторону окна, поднялся на ноги – и даже не понял, что означает шорох сзади. К его спине прижалась мускулистая грудь, одна рука обхватила шею, другая стиснула подбородок.

Последним, что он услышал перед тем, как хрустнули, ломаясь, вывернутые шейные позвонки, был яростный шёпот:

– Сдохни!

* * *

Кормак умирал.

Врачи, собравшиеся у его постели, прятали глаза, не решаясь сказать Верховной королеве правду.

Смешно. Разве можно скрыть почти выбитый стрелой глаз, опухоль в полголовы, страшную багровую маску, в которую превратилось ещё недавно такое красивое лицо? Чудом было уже то, что она вообще застала Кормака живым.

Элейна просидела у его постели почти весь день, отрываясь только по самым неотложным делам, требовавшим её прямого участия. Энгус из Килтартана, по решению совета командиров сменивший раненого сенешала, оказался дельным воином и отличным стратегом. К моменту прибытия Верховной королевы он сумел заново объединить силы, приказами и нагоняями подбодрить растерявшихся военачальников и – главное – понемногу начал выдавливать врагов с побережья.

Элейна выслушивала его доклады, честно стараясь вникнуть в положение дел, а сама думала: как хорошо, что люди не умеют читать чужие мысли! Её пинками прогнали бы с трона. Заслуженно. Единственное, что до неё дошло, – ни один из пленных ничего не знал о судьбе Кэя.

Приходил епископ – соборовать умирающего. Она поднялась и молча отошла к узкому окну, а потом зажала уши руками – мерные слова латинской молитвы засасывали, как чёрная трясина, не имеющая дна

...Что у меня осталось, кроме королевского долга? И есть ли смысл его исполнять, этот самый долг? Двухсотлетней династии пришёл конец, а вся вина лежит на мне

У меня ничего не осталось...

У тебя осталось последнее, шепнул голос Финд. Рискнёшь?

* * *

Тремя днями раньше.

В окно сквозь частый переплёт медленно вползал тусклый рассвет. Поленья в большом камине почти догорели, но угасающий огонь казался живее двух человеческих фигур.

Убитый лежал на полу ничком, раскинув руки, словно собирался обнять каменные плиты. Его голова была повёрнута набок, и на лице застыло удивлённое выражение.

За что ты меня так? Я всего лишь хотел принести тебе воды...

Затылок лежащего был превращён в месиво волос, костей, мозга, свернувшейся крови. Рядом валялся тяжёлый шандал – судя по следам на бронзе, голову трупу раскроили как раз им.

Убийца, нагой, как и его жертва, сидел неподалёку, сжавшись в комок и упершись лбом в колени. Он был совершенно неподвижен, хотя периодически его начинала бить дрожь.

В камине вспыхнул сноп искр, прогоревшее полено с шумом обрушилось вниз, превратившись в золу. Убийца вздрогнул и резко поднял голову. Умирающее пламя осветило его бескровное лицо с провалами глаз, спутанные волосы, сцепленные пальцы рук, побелевшие от напряжения. Плечи затряслись, словно от рыданий, – на самом деле от тихого неудержимого смеха. Он перевёл взгляд на убитого, и смех затих. Лихорадочно блестящие глаза расширились, он расцепил пальцы, начал шарить перебинтованной рукой по полу, нащупал шандал, схватил – как будто труп угрожал ему.

– Не-ет... не-е-ет... ты больше ничего не сделаешь... даже и не пробуй...

Голос звучал до странности монотонно, словно убийца разговаривал сам с собой.

Потом взлохмаченная кудрявая голова снова уткнулась в колени. Пальцы, какое-то время нервно сжимавшие бронзовый трёхсвечник, разжались – тот со звоном прокатился по полу.

Казалось, убийца задремал.

Он очнулся, когда в комнате стало совсем светло. Похоже, наступление дня немного развеяло сумрак в его рассудке. Теперь глаза смотрели осмысленно, хотя он по-прежнему вздрагивал от малейшего шума.

Только сейчас он осознал, насколько замёрз. Оглядел просторную круглую комнату – которая, как он понимал, находилась на верхнем этаже одной из замковых башен – в поисках одежды. Единственная оставшаяся здесь одежда принадлежала убитому. С трудом, морщась от боли в затёкших мышцах (и от другой боли), поднялся на ноги, сделал шаг, покачнулся, едва не упал. После двух суток, проведённых под воздействием дурмана, ослабевшее тело почти не слушалось.

Он осторожно обошёл убитого, стараясь не смотреть на него. Правда, одеваясь, повернулся лицом к трупу, словно боялся оставить за спиной опасность. Поторопился вынырнуть из широкого ворота рубахи, бросил косой взгляд на тело, проверяя, не изменило ли оно своего положения.

– Сюда придут, – сообщил он сам себе. – Надо уходить.

Одежда убитого пришлась ему практически впору, разве что оказалась несколько широковата. Оружия в запертой изнутри комнате не нашлось, но он почти сразу об этом забыл, потому что его внимание привлекло окно.

Переплёт был деревянным. Выломать его не составило бы особого труда. Правда, гость убитого имел серьёзные сомнения насчёт собственных сил. Его трясло от слабости. О том, что в порыве ужаса и ярости свернул шею человеку вдвое сильнее себя, он сейчас не помнил...

...Он снова осознал окружающее, когда перекидывал ногу через подоконник. На полу у самого окна блестели стеклянные осколки. Правый кулак кровоточил. Это было неважно.

Он нащупал ногой выступающий из стены камень, перенёс на него вес тела. Опустил другую ногу, всё ещё удерживаясь за подоконник. Неведомые строители башни не слишком уважали стёсывание каменных глыб, а подошвы сапог оказались замечательно шероховатыми...

Человек в здравом уме ни за что не пустился бы в такую авантюру – спускаться по отвесной стене практически на ощупь, не имея даже ножа, чтобы втыкать его в зазоры между камнями. Но тот, кто ранним утром выбрался из разбитого башенного окна, таковым не являлся. Он двигался, подчиняясь инстинкту, какому-то звериному нюху, который подсказывал, куда ставить ногу, за что держаться, в какой момент перехватываться руками, когда ненадёжные камни вдруг оживали и начинали двигаться. Даже слабость куда-то делась, хотя несколько раз он чуть было не сорвался, – но помогли прочные плети вьющихся растений, нашедших прибежище на этой стене.

Он ни разу не посмотрел вниз. Им двигало только одно – стремление оказаться как можно дальше от страшного места. Он содрал себе ладони, широкой полосой ссадил кожу на животе – но, в конце концов, ощутил под ногами твёрдую землю.

Как известно, Господь оберегает детей, пьяниц и безумцев. Тюремная башня, в которой держали Кэя, находилась на западной стороне крепости, и часовых там было втрое меньше, чем на восточной. Озверев от безделья, неподкупные стражи всё утро резались в кости.

Бегства Кэя никто не заметил.

* * *

– Госпожа, вот Лох Лейн, – проговорил горец-провожатый.

Элейна огляделась. За спиной остался освещённый утренним солнцем пологий спуск, поросший вереском, а впереди...

– Ты хочешь сказать, что это болото и есть озеро Лох Лейн? – она наклонилась и увидела, что копыта коня вязнут в болотистой почве.

– Восточная оконечность озера – одно сплошное болото, – подтвердил маленький черноволосый проводник. – Ты же не говорила, с какой стороны хочешь подъехать.

– Но уж тонуть в болоте я точно не хотела, – ответила Верховная королева, поворачивая лошадь. – Не думаю, что здесь может пройти лодка. А мне нужно добраться до Змеиного острова.

– Про Змеиный остров договорённости не было, – голос проводника стал напряжённым (или ей показалось?). – Да и вообще это старые сказки.

– Значит, сказки? – Элейна выбралась на сухое место, подождала, пока он развернёт свою маленькую мохноногую лошадку, и подъехала к нему вплотную, одновременно стягивая с шеи серебряную цепочку (благо, мужская дорожная одежда имела очень удобный ворот). – Может, и сказки, только мне нужно туда попасть. А ты, похоже, из тех, кто знает. Вот это тебе о чём-нибудь говорит?

Провожатый принял кольцо, как человек, знающий цену хорошей вещи. Он тщательно осмотрел его и зачем-то принялся отчищать собственным рукавом. А Элейна мрачно думала о том, что совершила несомненную глупость, оставив за спиной гору нерешённых проблем. Что ж, пусть теперь покрутится «исполняющий обязанности военного вождя». В конце концов, пока идут боевые действия, он главный. А её душа слишком изболелась, и поездка к озеру была попыткой доказать себе, что возможно сделать ещё хоть что-то – даже если уже слишком поздно...

– Тогда придётся ехать ещё пару часов, – как ни в чём не бывало, сказал горец, возвращая кольцо. – Следуй за мной, госпожа.

Видимо, первая дорога предназначена для любопытных, размышляла Верховная королева, двигаясь по узкой тропе вслед за маленьким человеком на маленькой бурой лошади. Теперь почва была сухой, а вскоре начался самый настоящий лес. Когда снова стал виден берег, он оказался песчаным.

Какая нелёгкая дёрнула её сорваться с места, довериться этому странному обитателю гор Эхтге, предложенному в качестве проводника старой служанкой в доме кинварского казначея, и отказаться даже от одного-единственного телохранителя? Амадан, верный спутник её брата, так умоляюще смотрел на неё, словно говоря: возьми меня с собой, я чувствую собственную вину в том, что Кэй пропал.

Нет.

Если окажется, что это обман, никто не узнает. А если Финд права...

Тем более никто ничего не должен знать.

* * *

Пока позволяли силы, Кэй честно шёл на юг. Вполне возможно, что он добрался бы до лагеря – пусть и через несколько дней.

Помешала гроза.

Пришедшая с морскими ветрами гроза была сильнейшей за последние полвека. Ливень хлынул внезапно, раскаты грома просто оглушали. Кэй, оказавшийся в это время на открытом пространстве, упал на землю, в ужасе обхватив голову руками; а потом, когда молния ударила совсем рядом с ним, вскочил и побежал, не разбирая дороги.

Он не помнил, сколько бежал вот так, под секущими струями дождя, обезумевший от грохота и нестерпимого сверкания. Измученная душа требовала тишины, но не могла её найти...

Гроза ушла на запад, а с мокрой травы поднялся безумец в бурых от грязи лохмотьях и побрёл куда глаза глядят.

* * *

– Куда ты её ведёшь, Ирахт?

...Они уже приближались к маленькой лодочной пристани, когда дорогу им заступила женщина невысокого роста, черноволосая и смуглая, в синем плаще, в платье из небелёного холста. Черты её лица были резки и угловаты, но взгляд ярких голубых глаз поневоле притягивал. Элейна не решилась бы определить возраст незнакомки.

– Не твоё дело, – огрызнулся проводник без всякого почтения.

Маленькая лохматая лошадка фыркнула, обходя незнакомку, а конь Элейны вдруг захрапел и остановился, нервно перебирая ногами на одном месте. Провожатый обернулся.

– Нечего играть с нами в эти игры, – хмуро проговорил он. – Госпожа хочет попасть на остров, и она имеет на это право – у неё есть знак.

– Пусть покажет, – тут же отозвалась незнакомка.

Понимая, что здесь она не хозяйка, Элейна снова достала цепочку с кольцом и отдала женщине. Та ловко подхватила обе серебряные вещицы и тоже принялась рассматривать.

– Ступай, Ирахт, – как бы между делом сказала она, даже не поглядев на горца. – Ты выполнил то, о чём тебя просили. СТУПАЙ.

Последнее слово было произнесено негромко, но с повелительной интонацией, и непочтительный горец – вот чудо! – повиновался. Он развернул своё верховое животное, умудрился на ходу поклониться Элейне и вскоре исчез за ближайшим поворотом тропы.

А незнакомка в синем плаще осталась.

Элейна спешилась и взяла коня под уздцы.

Женщина уже не разглядывала кольцо Финд, а просто стояла и смотрела на Верховную королеву.

– Значит, ты хочешь попасть на Змеиный остров?

– Да.

– А зачем?

– Чтобы спасти тех, кого я люблю.

Незнакомка наклонила голову. Она так и не назвалась, но Элейне почему-то казалось, что её собственное имя голубоглазой женщине известно, и следующая фраза это подтвердила.

– Причина веская. Но что хочет делать на Острове змей та, чей герб – лев, попирающий змею?

Элейна растерялась. Ей никогда не приходило в голову искать в гербе Пенлайонов какой-то скрытый смысл. Даже девиз, и тот был на латыни и гласил просто и без затей: «Hic sunt leones» – «Здесь обитают львы».

– Да, – спокойно сказала незнакомка, словно прочитав её мысли. – Теперь в Лионессе обитают львы, изгнавшие змей древней мудрости. Этот герб и девиз приняли в королевской семье при твоей бабке. С тех пор прошло более полувека, и мы стали вне закона. Ты – христианка, какой же помощи ты ищешь у язычников?

Во рту было совершенно сухо.

– Мне больше некуда идти, – хрипло сказала Элейна. – Финд сказала: если душу будешь готова отдать... Теперь я готова отдать душу... Их обоих уже похоронили... Но они-то живы!

Черноволосая женщина села на камень, не отрывая взгляда от гостьи. Когда она заговорила, в её голосе прозвучало неожиданное сочувствие.

– А если на Змеином острове тебе не помогут? Просто не смогут помочь?

– Значит, моя душа останется при мне... только на что она мне тогда?

Женщина снова замолчала.

– Как странно, – заговорила она через некоторое время, словно рассуждала сама с собой. – В королевскую семью пришло моровое поветрие, но именно дети с христианскими именами гостили у своей тётки на другом конце острова. Именно дети с христианскими именами остались живы...

Да, именно это говорила десять лет назад Мелайна, обличая язычество в яростном споре с Финд. Элейна, как наяву, ощутила запах ладана, услышала потрескивание церковных свечей, почувствовала маленькую ладошку Кэя в своей руке и жёсткие пальцы Мелайны, впившиеся в плечо... Ещё до коронации...

...молись, принцесса Элейна... будь вечно благодарна Господу, Он спас жизнь тебе и твоему брату...

...ты просто неблагодарная девчонка и никуда не годная христианка...

...Однажды, когда маленькая королева, не в силах больше выносить заунывное монашеское пение, удрала из замка, превратившегося в монастырь, и вместе с братишкой до вечера носилась верхом на лошади по окрестным лугам, Мелайна сурово отчитала её, упрекая в бездушии, в жестокости по отношению к памяти родных. Кэй расплакался до икоты, как всегда, когда речь заходила о папе с мамой, а Элейна смотрела прямо в глаза совсем ещё молодой женщине и думала: ведь у неё же есть ребёнок, дочка, ещё меньше моего брата, почему же она такая злая?.. А потом... пятнадцатилетняя королева просто отослала дочь своего советника и камерария от двора...

Элейна покачала головой, отгоняя воспоминания.

– Как мне всё-таки к тебе обращаться? – спросила она у незнакомки. – Хотя... судя по тому, сколько ты обо мне знаешь, я не ошибусь, если назову тебя Повелительницей?

– Можешь звать и так. Я рада, что Финд не позволила превратить тебя в твердолобую фанатичку... И всё же на Острове тебе делать нечего. В тебе – сила твоего рода. Змеи мудрости не любят эту силу.

Уголок рта Элейны дёрнулся в нервной усмешке.

– Скоро им не о чем будет беспокоиться. Если я не найду брата и он не станет Верховным королём, сила моего рода умрёт вместе со мной.

– Послушай, Элейна, почему ты так цепляешься за бессмысленные вещи? Позволь событиям идти свом чередом. Лионесс должен измениться. Уйдёт королевство Пенлайонов – будет другое, в котором сольётся кровь гойделов, сассенахов, северян. Для этого надо совсем немного – не мешать.

– Боюсь, мои подданные не согласятся с тобой. Похоже, потерпев поражение в своей войне, ты хочешь, чтобы и Лионесс сдался.

Повелительница бросила на неё острый взгляд.

– Я предлагаю тебе путь, который принесёт меньше горя. Ты сохранишь то королевство, которое получила от предков, а что с ним случится после твоей смерти – тебя уже не будет волновать, верно? Мёртвым королевства не нужны. А когда ты снова придёшь на землю – кто знает, кем ты станешь?

– А Кормак?

– Кормак умрёт и не будет мучиться сознанием своей вины. И, предупреждая твой вопрос, – для Кэя это тоже будет наилучшим выходом.

– Так он жив?!

– Ты сама знаешь, что жив. Но он слишком много перенёс...

Элейна ощутила сильную боль в пальцах, посмотрела на руки и увидела, что стиснула их до хруста.

– Так их можно спасти?

– Если ты хочешь этого больше всего на свете – да. Но тебе и в самом деле придётся заплатить душой. Для нас, приверженцев старой мудрости, я потребую немного – всего лишь права верить так, как нам велят знания и совесть. А ты согласна пожертвовать собственной любовью?

Элейна похолодела.

– А иначе никак?

– Иначе никак. Видишь, ты уже торгуешься.

– Финд говорила мне, что величайшая радость для Матери – это когда люди любят друг друга. Неужели Она хочет отбирать любовь?

– Ты не поняла. Спасая тех, кого ты любишь, согласна ты лишиться их любви? Согласна отпустить Кормака, когда он выздоровеет? Ведь он не захочет больше видеть тебя. На какие жертвы ты пойдёшь, чтобы потомки твоего брата правили Лионессом? Кэй очень изменится к тому времени, как ты его найдёшь.

Элейна почувствовала, что прямо под ногами разверзлась пропасть.

И она прыгнула в эту пропасть.

– Я согласна на всё.

– Ну что ж, – устало проговорила Повелительница. – Именем Матери, да будет так.