* * *

– А вот и место, где изготовляют прекрасный яблочный сидр, – Коул Бенвикский взъерошил пепельно-русую шевелюру и с улыбкой указал в направлении приземистого каменного строения.

Господи, как хорошо, что он и внешне-то не слишком похож на своего недоброй памяти папашу – а о душе и говорить нечего!

– Или я что-то путаю, или здесь должен быть монастырь... Святого Павла, кажется? – недовольно хмурясь, проговорила Элейна.

Она устала. Дорога из Каэр Леона до Бенвика, в нормальных условиях занимавшая три с небольшим дня, растянулась на целую неделю – а всё из-за идиотского обоза с королевской поклажей и вечно отстающей свитой. Кто же мог предположить, что вполне законное желание дать себе отдых после двух месяцев безвылазного сидения с советниками и послами обернётся таким адом кромешным? Даже сыновья Коула, замечательные весёлые мальчишки шести и семи лет, прекрасно державшиеся в седле, к концу путешествия стали совершенно невыносимыми. Впрочем, Элейна их не винила – рано осиротевшим детям не хватало чуткой и твёрдой материнской руки. Коул и домой-то с континента решил вернуться в основном потому, что лишился любимой жены, умершей при очередных родах. Верховная королева успела привязаться к его сыновьям, и они платили ей взаимностью (правда, не особо слушались).

Остаётся надеяться, что охота в бенвикских лесах действительно так хороша, как её расписывают, – и стоит этой кошмарной дороги, мрачно подумала Элейна.

– Ты ничего не путаешь, госпожа. Монастырь знаменит своей лечебницей и яблоневым садом. Монахи, между прочим, вывели несколько новых сортов. Они продают яблоки – а ещё делают из них замечательный, веселящий душу сидр.

– Вот что, – не терпящим возражений тоном сказала Верховная королева. – Я достаточно наглоталась дорожной пыли. Заедем туда и купим у святых братьев этого самого сидра. Умираю – хочу пить.

Святые братья оказались весьма сообразительны и быстро поняли, каких птиц занесло под скромный монастырский кров. Настоятель, приветливо улыбаясь, благословил Элейну и её спутников. Пока весь обоз ещё пылил где-то на горизонте, высоких гостей проводили в трапезную, где метались послушники, спешно накрывая стол. Проголодавшиеся путники отдали должное монастырской кухне и хвалёному напитку, разрумянившаяся и повеселевшая Верховная королева значительно облегчила свой кошель, щедро пожертвовав на украшение часовни, а мальчишки прилипли к толстому добродушному брату Фергусу, который начал рассказывать им захватывающие дух истории о путешествиях святых монахов в невероятные края.

– Я могу осмотреть ваш прекрасный сад? – спросила Элейна у отца Колумбы, когда послеобеденные темы разговоров исчерпались.

– Милости прошу, Ваше Величество! – воскликнул седобородый настоятель. – Я, к сожалению, не смогу сопровождать мою королеву – меня ждут неотложные дела. Но...

– Ничего страшного, – с улыбкой ответила она. – Я буду очень рада погулять по саду в одиночестве.

– И попробовать наших яблок – сейчас мы как раз снимаем урожай...

* * *

Элейна шла по утоптанной тропе между яблонями, ветки которых гнулись от обилия плодов. Нигде, даже в королевском саду, она не видала таких великолепных деревьев (и яблок стольких сортов). А ведь это был Бенвик, место куда более северное, чем Каэр Леон!

– Ну хватит! – донёсся до неё пронзительный мальчишеский голос. – Я тоже умею кидаться яблоками. Ай! Ну, держись!

Послышался треск ломающихся веток и испуганное «ой».

Элейна тихонько засмеялась, представив, как мальчишки-послушники ведут перестрелку великолепными золотисто-розовыми плодами. В душе зазвенела озорная струнка, и, подобрав подол дорожного платья, она начала тихонько красться на голос.

Послушников оказалось двое. Один, тощий подросток с острым личиком, стоял на земле и сжимал в руке большое яблоко, взятое, видимо, тут же, из корзины, а второй как раз спускался с лестницы, приставленной к стволу большой яблони. Судя по фигуре... и по показавшейся из листвы бороде, это был взрослый мужчина – совсем молодой и хорошо тренированный, поскольку он легко и бесшумно спрыгнул с высокой второй перекладины. В обеих руках у него было по яблоку.

– Не подходи, – давясь от смеха, пискнул мальчишка. – Я тебя пре-предупреждаю... Ай! Ай-яй-яй! Спасите-помогите!

Вереща, как заяц, он бросился наутёк – как раз в сторону появившейся из-за деревьев Верховной королевы. Старший послушник ловко запустил в него одним яблоком – а второе просвистело мимо лохматой головы и на излёте запуталось в складках платья Элейны. Мальчишка миновал её и скрылся, а она растерянно хихикнула, подняла яблоко, не зная что с ним делать, и в конце концов повернулась к старшему послушнику, который остался стоять у яблони.

– Возьми...

Только это она и успела сказать.

Послушник смотрел на неё прозрачно-синими глазами, его прямые тёмные брови были нахмурены. Грубая серая ряса не могла скрыть красоты его сложения, как вьющаяся борода не способна была изменить черты лица. Он стал выше ростом и шире в плечах, лицо и кисти рук были покрыты ровным золотистым загаром.

– Кэй, – придушенным всхлипом вырвалось у неё – и потом громче, переходя в крик. – Кэй! Кэ-эй!

Она выронила яблоко из разжавшихся пальцев и, как слепая, двинулась к нему, протягивая руки и не осознавая, что по сведённому судорожной гримасой лицу текут слёзы.

Она даже не сразу поняла, почему никак не может дойти до Кэя, не может его обнять, притянуть к своему плечу кудрявую голову. А поняв, задохнулась.

С каждым её шагом он на шаг отступал, выставив перед собой руки, словно боялся, что Элейна на него нападёт. И во взгляде синих глаз больше не было ни любви, ни веселья, ни тепла.

– Не подходи, – отчётливо произнёс он. – Ненавижу.

* * *

...Ненавижу.

Я не хочу вспоминать – а ты хочешь, чтобы я всё помнил. И поэтому я тебя ненавижу.

Я пытался – я вспоминал самые радостные, самые тёплые минуты моей жизни, и иногда это получалось: мама, отец, маленькая Гвен, которую я, восьмилетний, так любил таскать на руках, – ведь она была ещё меньше меня, самая младшая в семье, и Кондла, большой, сильный, он сажал меня на плечи и носился со мной по галерее, а я визжал от восторга. Тогда не меня, а его называли наследным принцем.

Тогда даже ты не выделялась из общей толпы братьев и сестёр, я просто знал, что ты есть. А над всеми нами были простёрты любящие руки родителей, и мир был светел, понятен и безопасен.

Но все эти воспоминания накрывает мрачная туча по имени Поветрие – странное, страшное слово, оно означает, что никого не осталось. Ни мамы, ни папы, ни Кондлы, ни Гвен. Ни Бранвен, с которой я частенько дрался, ни заики Пойсина – не осталось никого... кроме тебя.

Ты взяла меня за руку и повела.

Я верил тебе всегда. Ты была до того, как я появился на свет, и, наверное, останешься, когда я умру. Ты никогда не лгала мне – никогда, кроме одного раза. Но твоя единственная ложь оказалась трещиной, прошедшей через всю мою жизнь.

Я не хочу вспоминать, но против воли слышу твой голос.

...я за тебя любого порву на кусочки...

Знаешь, сколько раз я говорил сам себе: глупо надеяться на обещания, ведь никто не знает, когда их можно будет выполнить? Я говорил себе: она же не знала, где я и что со мной. Но там... там я так ждал, что ты распахнёшь дверь, ворвёшься, как ангел возмездия, и спасёшь меня из ночного кошмара, который стал явью! Я верил, что увижу, как глаза этого человека закатываются под лоб, и он, бездыханный, падает на пол с ножом в спине, а над ним стоишь ты; я верил, что услышу: «Всё, малыш, он больше тебя не обидит»!

Теперь даже твоё имя стало пеплом на моих губах.

И всё же я Пенлайон...

Кэй сделал глубокий вдох, медленно выдохнул, закрыв глаза. Взглянул на сестру.

Элейна, которая после его слов согнулась, как от удара в живот, снова стояла прямо, как пламя свечи. Её лицо превратилось в неподвижную белую маску, и Кэй с каким-то извращённым ликованием подумал: «Ей тоже может быть больно!»

Он улыбнулся уголком рта:

– Вижу, ты не знала, что я здесь, да, Эли? Сцена почти из Библии: возвращение блудного брата. Я всё ещё наследный принц? Вы с Кормаком так и не обзавелись ребёнком?

– Мы с Кормаком расстались, – бесцветным голосом произнесла Элейна. – Он покинул Каэр Леон, считая, что виновен в твоей гибели.

– Вот как...

Повисла мучительно-долгая пауза, потом Элейна, глядя куда-то в сторону, сказала:

– У тебя есть долг, принц Кэй Пенлайон. Ты выполнишь его или предпочтёшь закончить свои дни здесь? Я приму любой выбор, который ты сделаешь.

– Нет, Элейна. Ты не сможешь принять мой выбор, потому что всегда выбирала за меня – из лучших побуждений, кто же спорит, – а я просто подчинялся.

– Однажды я уже приняла твой выбор, помнишь? Ты рвался на войну...

Это был удар сродни тому, что он сам нанёс ей. Кэй пошатнулся и ухватился за дерево, чтобы не упасть. Перед ним пронеслась череда воспоминаний, всякий раз приводившая к...

...Нет! Я не буду об этом думать...

А потом Элейна просто повернулась и пошла обратно к садовой тропинке, её осанка и походка были истинно королевскими, и, как величайшую ценность, она несла маску, надетую на лицо, и бездумно повторяла: «Благодарю... Благодарю...», потому что дорога назад была такой длинной...

...Кто рассказывал историю о деве, которая плясала на углях ради спасения своего возлюбленного? Я тоже танцевала – мои ноги сожжены до кости...

– Я вернусь с тобой в Каэр Леон.

Элейна остановилась, но лишь на мгновение. Оборачиваться было выше её сил. Она снова шагнула вперёд, и Кэй повторил, уже громче:

– Элейна, я вернусь в Каэр Леон.

Маска не дрогнула, когда Верховная королева повернулась к наследному принцу:

– Я буду ждать тебя в приёмном покое.

* * *

Во всех церквах Каэр Леона звонили колокола – процессия во главе с Верховной королевой и чудесно спасённым наследником престола вступала в город.

Ликованию горожан не было предела.

Элейна и Кэй были одеты с подобающей важности события роскошью и ехали на великолепных породистых конях – королева на белом, принц на гнедом. Правда, доставленную вечером парадную одежду Кэя пришлось спешно перешивать, но результат оказался превосходным. Побритый и подстриженный, в тёмно-синем бархате и горностаях, он был ослепительно красив. Его не портила даже кривая усмешка, навсегда заменившая прежнюю искреннюю улыбку. Горожане помнили того, другого Кэя, и этому другому Кэю они бросали поздние осенние цветы и ветки с сияющей золотом листвой.

Элейне казалось, что церемониальная одежда душит её. Восторженные крики толпы слились в утомительный шум, а до замка было ещё так далеко! Она то и дело оглядывалась в поисках Коула, но молодой король Бенвика предпочёл не напоминать о себе лишний раз – он прекрасно понимал, какие воспоминания связаны с его именем у Пенлайонов.

...моя королева, о тех прискорбных событиях знают четыре ныне живущих человека, и я буду последним, кто расскажет... но принцу Кэю неприятно моё присутствие, поэтому мне лучше держаться в стороне...

Господи, Коул, что бы я делала без твоей преданности и щепетильной честности! Пожалуйста, поддержи меня сейчас, когда от моего брата веет леденящим холодом, и я начинаю сожалеть о том, что вообще попала в тот монастырь!

Ну вот и всё. Осталось совсем немного – найти Кэю жену, и тогда я смогу покинуть трон, чтобы наконец-то залечить свои раны. Ох, братишка, если бы ты знал, как я тебя понимаю! Но у меня уже нет сил нести эту ношу одной...

Слава Богу, вот и замок! Дома... Дома... Наконец-то дома...

Она искоса посмотрела на брата и увидела, что по его щекам катятся слёзы.

– Мы дома, Кэй, – тепло сказала она, нашла его руку, пожала – и ощутила ответное пожатие, слабое, неуверенное, но настоящее.

* * *

... – И что? – спросила Элейна, бесцветностью голоса маскируя беспокойство.

– И ничего, госпожа, – ответила придворная дама средних лет, стоявшая перед креслом королевы. – Он просто ушёл.

– Просто ушёл, – повторила та.

...Господи, на какие низкие уловки я решилась... И всё безрезультатно...

– Но, в конце концов, можно попробовать ещё раз... Красавицы при дворе пока не перевелись, – отважно заметила почтенная дама. – Не может быть, чтобы мужчина остался равнодушным, когда женщины бросают на него такие взгляды. А наследный принц – настоящий мужчина, поверьте вдове, похоронившей трёх мужей...

Верю я, верю, подумала Элейна, только это дела не меняет.

Прошло больше двух месяцев с тех пор, как Кэй вернулся домой. В замковой часовне отслужили благодарственный молебен. Официально было объявлено, что вследствие раны, полученной на поле боя, наследник престола потерял память, нашёл убежище в монастыре, и только встреча с сестрой-королевой помогла ему вспомнить, кто он есть на самом деле.

Итак, надежды Элейны почти сбылись – за одним маленьким исключением.

Кэй наотрез отказался от женитьбы.

Сестра предлагала ему на выбор лучших невест королевства – бесполезно. Она сказала, что не будет против, даже если он возьмёт в жёны крестьянку, – Кэй только криво усмехнулся. Казалось, принц вообще утратил интерес к женщинам.

Теперь он много времени проводил на тренировках. Три года жизни в монастыре включали в себя и тяжёлый труд, поэтому крепость мышц никуда не делась. А вот воинские навыки пришлось восстанавливать едва ли не с самого начала. Компанию Кэю теперь составляли рыцари и воины, и у Элейны в душе зародились самые ужасные подозрения. Что, если пережитое навсегда наложило отпечаток на его душу, и он оказался привержен тому же греху, жертвой которого когда-то стал? Элейна дошла до того, что готова была затащить его в постель к любой из своих молодых фрейлин, и даже предприняла в этом направлении кое-какие шаги, но Кэй, безупречно учтивый с дамами, ограничивался комплиментами – и исчезал. К известию о замужестве Мораг он отнёсся равнодушно, а Глигейл – Элейна это точно знала – покинула Каэр Леон, и Кэй не стремился её разыскать.

Стыдясь самой себя, она приказывала следить за ним, с замиранием сердца выслушивала донесения соглядатаев – и успокаивалась на время. Кэй мог провести всю ночь с буйной компанией в какой-нибудь харчевне, но никогда не уединялся – ни с женщиной, ни – упаси, Боже – с мужчиной. Ночевал он чаще всего дома, вставал очень рано, обливался холодной водой, быстро перекусывал и шёл на тренировки. Элейна, не раз наблюдавшая за ним, замечала, что он стремится довести себя до изнеможения.

Теперь наследный принц не уклонялся от участия в церемониях и государственных делах. Когда Верховная королева сделала его соправителем, он принял это известие с каким-то насмешливым фатализмом.

Была ещё одна вещь, которая ранила её больше, чем Элейна решалась себе признаться. Кэй стал смотреть на неё, как на совершенно чужого человека, которому в силу иерархических требований нужно оказывать знаки почтения. Он целовал ей руку, склонял перед ней колено, говорил «Да, государыня» или «Будет исполнено, Ваше Величество», и глаза его оставались двумя кусочками синего льда.

Ах, как ей не хватало его ежевечерних приходов, бестолковых вопросов, дурацких шуток, ощущения лохматой макушки под своей ладонью! Успокойся, говорила она себе, даже если бы ничего не случилось, он всё равно перестал бы сидеть на полу около твоего кресла, ожидая, пока ты прочтёшь очередное письмо, – просто в силу возраста. Но если бы ничего не случилось, кричало раненое сердце, он не перестал бы меня любить!

Энгус, периодически наезжавший из своего медвежьего угла, отзывался о Кэе как о хорошем воине и потенциальном военном вожде. Сам сенешал явно устал от беспокойной должности. Элейна понимала его стремление к семейному покою и поощряла, когда он гонял наследного принца по тактике и стратегии. В качестве пробного шара Энгус поручил Кэю инспекционные поездки по крепостным гарнизонам.

Верховная королева знала, что в одну из таких поездок брат навестил Кормака, но о встрече ничего не рассказал – видимо, она получилась не из приятных.

Кормак... Сердце привычно заныло, но теперь это было похоже на боль в заживающей ране. Что ж, всё проходит, говаривал царь Соломон, пройдёт и это.

Похоже, время бурных страстей для меня миновало. А Коул... Коул отчасти заменил мне брата, которого я навсегда утратила. Мне тяжело было бы лишиться его поддержки и безусловного доверия – даже не понимаю, чем я их заслужила, но они есть, и это замечательно.

Но разрушенные отношения с Кэем оставались её тайным горем, невидимой кровоточащей раной сердца. И однажды Элейна попыталась пробить ледяную стену, отгородившую их друг от друга.

* * *

– Ты звала меня, государыня?

– Да, малыш.

Она с болью отметила, как окаменело его лицо при этом обращении. Почему мы легко решаем чужие проблемы, а для решения своих не можем подобрать нужных слов?

– Проходи и садись, – она жестом указала на резной стул. – Я теперь редко тебя вижу.

– Так ты звала меня, чтобы просто поболтать?

– Я соскучилась по тебе, Кэй. За последние две недели я видела тебя от силы день.

Кэй стоял напротив неё, положив руку на спинку стула. Садиться он не спешил, и Элейна невольно им залюбовалась. Спокойное, безупречно правильное лицо, вьющиеся золотистые волосы, синие, как небо, глаза.

До чего же он похож на маму...

Наследник престола даже не потрудился переодеться, оставшись в дорожной одежде, – впрочем, он всегда этим грешил.

– Всё-таки сядь.

Кэй поморщился:

– Элейна, если ты опять собираешься вести со мной душеспасительные разговоры, сразу говорю: только напрасно потратишь время. Этого добра я наслушался в монастыре.

– Давай и вправду просто поболтаем – ни о чём. Помнишь, как это бывало...

– Глупости, – резко ответил он, явно намереваясь уйти. – Уже поздно, я только что вернулся с западного побережья и очень хочу спать. Прости, государыня, но я пойду.

Элейна, поднявшись, едва успела схватить его за руки, и он рефлекторным движением попытался их вырвать.

– Пожалуйста, Кэй, не уходи! – она чуть не плакала. – Какое проклятье лежит на нас, что даже мы, родные, так отдалились друг от друга?

Кэя затрясло.

– З-забавно, – он вдруг начал заикаться. – Б-бан тоже говорил о проклятье. П-почему ты з-заставляешь меня вспоминать в-всё это? П-почему ты н-не оставишь меня в п-покое?

Элейна подошла к нему совсем близко, прижала его руки ладонями друг к другу, мягко обхватила своими пальцами, пытаясь через прикосновение передать своё тепло и защиту.

– Я же люблю тебя, – тихо сказала она. – Ты единственная земная привязанность, которая у меня осталась. Я знаю, ты винишь меня, но, Кэй, я же ничего не знала!!!

Она почти выкрикнула последние слова.

Лицо Кэя окаменело. Он снова попытался освободиться.

– Пожалуйста, Кэй, поговори со мной, – умоляюще произнесла Элейна. – Любому человеку легче, когда он выговорится. Я знаю...

– Знаешь?!

Глянувшее на неё лицо было настолько страшным, что она отшатнулась назад. Но теперь уже Кэй не дал ей вырваться.

– Ты ничего не знаешь! – яростно выдохнул он. – Но узнаешь, я обещаю!

Одной рукой он притянул её вплотную к себе, а на другую намотал косу, которую Элейна заплела перед сном, как обычно, и рывком откинул голову сестры назад. Бешеные глаза оказались совсем близко; через мгновение он поцеловал её – грубо, жадно, стремясь причинить боль...

Даже долгое время спустя всё вспоминалось какими-то лихорадочными обрывками, и начинала болеть голова.

...она лежит на полу, придавленная тяжестью его тела, и он остервенело рвёт на ней одежду...

...слышен звук расстёгиваемого ремня... ошеломлённая происходящим, она пытается приподняться, и тогда Кэй вполсилы, но очень больно бьёт её по лицу...

...воспользовавшись тем, что она ещё не пришла в себя, он поднимается, чтобы запереть дверь, – Элейна слышит стук кованой задвижки...

...а потом – снова его тяжелое горячее тело, стальной захват объятий, яростное, безжалостное проникновение... и она сдавленно стонет от боли, зная, что не закричит, не позовёт на помощь, хотя стражники быстро сбежались бы на голос Верховной королевы и без труда выбили бы дверь...

...я не буду кричать... Кэй... Кэй... почему?..

...а потом – Элейна не верит в это, сопротивляется этому – её предаёт собственное тело, почти четыре года лишённое мужской ласки... и Кэй замирает, ощутив перемену в ней... она обхватывает руками его мускулистый торс, её ладони скользят по гладкой коже, лаская, требуя, торопя... и когда он снова находит её губы, она отвечает на поцелуй...

...и вечность спустя оба одновременно проваливаются в блаженное беспамятство, оставив в покинутом мире все свои горести...

Звёздочка, любимая лошадка, несёт их привычной дорогой, сначала узкими городскими улочками, потом – через откидной мост – в лес, окружающий Каэр Леон, и дальше, в поля. Пятнадцатилетняя Элейна держит поводья и одновременно обнимает братишку, который крепко вцепился в луку седла.

Но поле опустело. Они снова покинули её! Элейна начинает горько плакать...

...и в слезах просыпается.

Всё тело затекло от лежания на твёрдом полу, но ей не холодно – кто-то заботливо укутал её плащом. А под плащом... под плащом на ней ничего нет, и в бледном свете наступающего утра она видит тёмные пятна на своих запястьях, и боль, которая раньше была чем-то целостным, вдруг распадается на составляющие...

Кэй!

Он был здесь. Теперь его здесь нет.

Перед глазами всплывает образ убегающего ребёнка. Что там говорила Финд о значении снов с умершими? Он же пересёк поле, он ушёл к ним...

Нет. Нет! НЕТ!!!

* * *

Стражники, мирно клевавшие носами в коридоре и галерее, вскочили, как очумелые, от безумного женского крика. Крик доносился из покоев наследного принца.

Элейна, успевшая накинуть на себя какой-то бесформенный балахон и тот самый плащ, раскачивалась взад-вперёд, стоя на коленях над телом брата. Она обхватила голову руками, широко распахнутые глаза не видели ничего. Зато начальник стражи понял всё с первого взгляда.

Кэй покончил с собой, вонзив себе в грудь, прямо в сердце, острый иберийский стилет.

* * *

– Даже твоя воля тут бессильна, государыня, – грустно произнёс епископ.

Он только изредка, искоса решался взглянуть на Верховную королеву. Элейна в своей траурной одежде, исхудавшая за прошедшие три дня ещё сильнее – кожа да кости, – вызывала у служителя церкви страх и жалость. В её волосах заметно прибавилось седины, а взгляд порой становился пугающе-сосредоточенным.

В тайне от всех преосвященный Фома счёл нужным посоветоваться с камерарием Береком – того тоже очень беспокоило душевное состояние Элейны. Фрейлины и камеристки получили негласное распоряжение следить за королевой двадцать четыре часа в сутки – во избежание всяких эксцессов.

– Он... мой... принц Кэй был безумен, ваше преосвященство. Его душа была тяжело больна... Я даже не подозревала, насколько больна... Он совершил это... это... в приступе безумия. Проявите милосердие, позвольте мне похоронить его по христианскому обряду! Он был хорошим христианином!

Епископ посмотрел на убитую горем женщину и сделал то, что минуту назад почитал для себя невозможным, – привлёк к себе и обнял. Она уронила голову ему на плечо, и он очень надеялся, что королева заплачет. Но глаза Элейны оставались сухими, и, когда она подняла голову, их пугающий блеск только усилился.

– Вы снова откажете мне, я вижу, – ровным голосом произнесла она. – Тогда – исповедуйте меня. Исповедуйте, а потом уже решите.

Всё было сказано, и слова отпущения грехов были произнесены. Элейна поднялась с колен, зябко кутаясь в плащ.

– Бедный мальчик, – горестно проговорил Фома и замолчал.

После невыносимо долгой паузы он, наконец, решился снова взглянуть на Верховную королеву.

– Прости меня, государыня, но я по-прежнему не могу разрешить похоронить принца в освящённой земле. То, что он... укрыл тебя плащом, доказывает, что он отдавал себе отчёт в своих поступках. Принц Кэй – самоубийца. Я не могу... Господь наш осуждает самоубийц. В моих силах только молиться за спасение его души.

– Тогда молись за него, священник. А я прибегну к милосердию Великой Матери, раз уж ты отказал в нём Кэю от имени Бога.

Глаза епископа гневно вспыхнули, он поднял было руку, но выражение его лица вдруг смягчилось:

– Ты сейчас слишком несчастна и не понимаешь, что говоришь. Ступай, дитя. Я буду молиться и за твоего брата, и за тебя.

* * *

Кэя хоронили поздно вечером. Хоронили по древнему обряду.

Элейна и мысли не допускала, что могила её брата будет отмечена каменной насыпью, – это уравняло бы его с человеком, ставшим причиной его безумия и смерти. Она вызвала к себе Финд и сказала, что устроит Кэю погребальный костёр.

Старая нянька, безутешно плакавшая с той минуты, как узнала о гибели своего воспитанника, без разговоров приняла участие в мрачном обряде.

Он лежал на своем смертном ложе, завёрнутый в горностаевый плащ, и, казалось, чуть улыбался; ветер шевелил его золотистые кудри, а Элейна жалела только об одном – о невозможности усыпать это ложе цветами. Ведь было начало зимы.

– Он был и остался прекраснее любых цветов, – проговорила Финд, уловившая её мысли. – Не горюй об этом.

Собравшихся было совсем мало – Элейна, Финд, Коул, Амадан, Конал, две девушки из королевской свиты, вздыхавшие по Кэю, когда он был жив...

И хорошо. Его должны проводить любящие руки.

Элейна немного помедлила с факелом в руке, а потом решительно поднесла его к облитым маслом дровам...

Прах Кэя развеяли над тем самым полем, которое Элейна так хорошо помнила.

* * *

– Зачем тебе столько лодок, госпожа? – изумился Коул, когда три недели спустя Элейна вызвала его к себе.

– Чтобы переправить на Змеиный остров воинов, – сухим, не терпящим возражения тоном ответила она. – Я сотру этот гадюшник с лица земли. Лживые твари!

Коул не совсем понял, кто такие эти лживые твари. Он видел, как в Элейне бурлит яростная тёмная энергия. В последнее время королевский замок замирал в подобии священного ужаса, когда Верховная королева проходила по коридорам. Взгляд её синих глаз, окружённых глубокими тенями, казалось, плавил камень стен. Теперь она не разговаривала – отдавала приказания и проверяла их исполнение. Молоденькие фрейлины частенько уходили от неё в слезах.

Желание Верховной королевы показалось ему совершенно безрассудным, и он прямо высказал это:

– Госпожа, на острове обитают могущественные колдуньи. Они не допустят, чтобы им кто-то угрожал. Моё дело, конечно, солдатское, но я не могу зря губить своих людей. Жрицы Змеиного острова очень мстительны.

– Я тоже мстительна, – сквозь зубы процедила Элейна. – Не бойся, Коул. Они не выплывут на поверхность своего озера – неисполненное обещание грузом висит у них на ногах. Настало время львице Пенлайонов окончательно истребить проклятых змей.

– Но ты разгневаешь Великую Мать!

– Она уже разгневана их ложью. Я не знаю, в чём дело, мой добрый Коул, но ощущаю, что Кэй был принесён в жертву ради их непонятных планов!

Коул с жалостью взглянул на неё.

– Госпожа... Элейна... моя королева, в тебе сейчас говорит великая душевная мука... Как они могли принудить его направить себе в сердце этот проклятый кинжал?

– Их Повелительница, мерзкая гадюка, говорила, что Лионессу пришло время измениться – и пусть умрёт Кормак, умрёт Кэй, пусть сдохнут все Пенлайоны! Она добилась своего – у династии нет будущего...

Королева вдруг смертельно побледнела, пошатнулась и едва не упала, но Коул успел её подхватить.

– Элейна, – как можно мягче произнёс он. – Нельзя так себя терзать. Я позову твоих служанок. Тебе нужно отдохнуть. А завтра, если ты не передумаешь, мы поговорим.

Но назавтра Элейна не передумала, и Коул сказал, что отправляться в Бенвик можно хоть сейчас.

– Значит, выезжаем утром, – прежним напряжённым голосом ответила она. – А теперь оставь меня – я хочу побыть одна.

Она осталась сидеть в своём кресле, бездумно глядя в окно на знакомую до мелочей башню, – но вдруг поняла, что в комнате кто-то есть.

Невысокая фигура выступила из тёмного угла, и Элейна сразу узнала эти чёрные волосы, синий плащ, холщовое платье. Она не испугалась, наоборот, переполнилась холодной звенящей яростью.

– Ты?! – ликующе вырвалось у неё. – Как вовремя! Поговорим перед тем, как я спалю ваше змеиное гнездо, а, Повелительница?

– За что ты так нас возненавидела, Элейна? – мягко спросила черноволосая женщина. – Разве мы что-нибудь от тебя утаили? Разве я не предупредила тебя, какую цену тебе придётся заплатить?

– Я заплатила – только не получила самого главного. Вы солгали мне!

– Кормак выздоровел, разве не так? Северян и сассенахов разбили, разве не так? Ты сохранила Лионесс таким, каким получила в день коронации – в чём тогда обман?

– Ты... обещала... обещала, – Элейна с трудом выталкивала слова сквозь стиснутые зубы, – обещала, что наша династия... что династия сохранится... что потомки моего несчастного брата будут править Лионессом... лживая га...

– Помолчи, глупая девочка. Волноваться – это последнее, что ты сейчас можешь себе позволить...

Её движение было стремительным, и Элейна вдруг увидела, что Повелительница стоит рядом. А потом маленькая смуглая рука легла ей на живот.

– Ты носишь его ребёнка... Эй, эй, не вздумай падать в обморок!

Видимо, Элейна на какое-то время всё-таки потеряла сознание, потому что, когда очнулась, Повелительница растирала ей руки и хлопала по щекам.

– Мне жаль бедного мальчика, – с искренней печалью сказала она. – Его задела паутина, которую сплела одна несчастная женщина, когда проклинала ныне умершего бенвикского короля. В какой-то мере Бана можно даже пожалеть – страсть к твоему брату испепелила ему душу и стала причиной его смерти. А Кэй никогда не переставал тебя любить, даже когда думал, что ненавидит...

– Я знала это, – борясь со слезами, пробормотала молодая женщина.

Повелительница по-прежнему держала её за руки, и Элейна чувствовала себя снова под защитой матери – как будто частица любви Бекки передалась властной жрице с Острова змей.

– Теперь ты простила меня? – улыбнувшись, спросила Повелительница. – Между Львом и Змеёй – мир?

Элейна несмело улыбнулась ей в ответ, как маленькая девочка – взрослой женщине.

– Тогда прощай. Береги себя – и своего сына. Не терзайся никакими страхами – он родится здоровым и будет таким же красивым, как его отец.

Тёплые губы коснулись лба Элейны, она на мгновение закрыла глаза, а когда снова открыла – Повелительницы уже не было. Дверь по-прежнему была заперта на фигурную задвижку – Верховная королева прекрасно помнила, как закрывала её.

Получается, ей это померещилось?

Но как тогда быть с необъяснимыми приступами утренней тошноты? Как быть с задержкой месячных кровотечений? Элейна только сейчас осознала, что в последнее время с ней стало происходить что-то странное.

И всё-таки она боялась поверить.

Одно ей было совершенно ясно – она больше не хочет стирать Змеиный остров с лица земли.

И в любом случае – даже если ей всё приснилось – почему бы не стать приёмной матерью двум замечательным мальчишкам? Правда, их отец может быть против – но это мы сейчас узнаем.

... – Коул, ты согласен взять меня в жёны?..