Посвящается всем, кто когда-либо хотел снять собственный фильм с любимыми актёрами.
* * *
Тело нашли на второй день. Мёртвая женщина лежала на берегу реки, платье было целомудренно подвязано под коленями – видимо, это сделала она сама перед тем, как броситься в воду. Ветер шевелил длинные рыжие волосы. Пальцы левой руки судорожно стиснуты вокруг какого-то маленького предмета.
В открытых глазах застыло удивление.
При жизни она, должно быть, была красива – стройная, длинноногая, пышногрудая, с правильными чертами слегка веснушчатого лица. Платье из добротного зелёного сукна и серебряная фибула у ворота свидетельствовали о том, что утопленница не бедствовала.
– Да это же Мев, – растерянно сказал кто-то в толпе, – дочка старой ведьмы с Кэррокской пустоши!
Воцарилась тишина.
Шанну-Ведьму знали все, а кто не знал, тот, по крайней мере, слышал о старухе, живущей в хибаре у самых болот. Она заговаривала болезни, лечила скот, гадала... Многое из того, что она делала, пришлось бы весьма не по вкусу священникам. Впрочем, в этих краях, невзирая на внешнюю набожность, по-прежнему верили в Добрую Богиню, в сидов и эльфов, в речную лошадь, пели языческие песни, соблюдали старые обычаи.
– Ой, бедняжка! – воскликнула одна из женщин, глядя на покойницу. – Из-за него, из-за этого блудливого кобеля, не иначе!
– Тихо ты! – зашикали в толпе. – Не ровен час, кто услышит. С ним шутки плохи.
Молодка сердито упёрла руки в боки:
– И что? Он своё распутство не скрывает, чего же нам молчать? Вон, говорят, уже новую себе нашёл, ещё моложе. Он и при жене-то не больно стеснялся, а как овдовел, будто с цепи сорвался. – Она топнула ногой. – Тьфу! Вот уж наградил нас Господь королём!
Все подавленно молчали, возразить было нечего. Бан, король Бенвика, был известным сластолюбцем, ненасытным и неразборчивым в связях. Удивлял только тот факт, что в королевском замке не имелось выводка бастардов, – то ли он был крайне осторожен, то ли ему просто везло. Недавно стали ходить слухи, что какая-то девица из местных стала очередным его увлечением, и вот поди ж ты – эти слухи подтвердились самым прискорбным образом.
– Это... Шанну... мать её, стало быть... известить надо, – пробормотал дюжий рыбак, один из тех, кто обнаружил тело.
Все молча закивали.
Старуха добралась до страшной находки лишь поздним вечером, когда на западе едва проглядывала узкая красная полоса заката. Её ждали – двое рыбаков запалили факелы и проводили пришедшую к телу дочери.
Мать склонилась над утопленницей, погладила безжизненное лицо, потом резко осела на землю, как будто ноги перестали её держать. Добровольные помощники сунулись было к ней, но колдунья махнула рукой, отгоняя их. По крайней мере, она была в здравом уме и вроде бы не собиралась умирать вслед за дочерью.
– Это... мы тут... ну, насчёт похорон, – прогудел один из рыбаков. – Христианского погребения ей уж точно не видать, священники всегда про это талдычат. Стало быть... наносим камней... кэрн будет...
Но Шанна застыла над телом дочери, не видя и не слыша ничего.
Потом рассказывали, что Кэррокская Ведьма просидела так, не вставая, три дня и три ночи, неподвижная, будто камень. А на утро четвёртого дня исчезла, словно испарилась. Толком никто ничего не знал, правда, после её ухода в левой руке покойной Мев больше уже ничего не было. Самый жадный из рыбаков буквально рвал на себе волосы, ругаясь последними словами – как это он позабыл про таинственную вещицу? А ведь там наверняка был драгоценный камень. Или золотое кольцо. Или ещё что дорогое!
Так или иначе, над телом утопленницы возвели небольшой кэрн – насыпь из камней, под какими хоронят злодеев и самоубийц. Только про старуху Шанну больше никто ничего не слышал. Хибарка у болот опустела, а после осенних штормовых ветров и зимней непогоды и вовсе развалилась.
* * *
Охота определённо не задалась. Король Бан Бенвикский зло сплюнул. Доезжачие говорили о целом стаде лесных кабанов, отожравшихся на осенних желудях, – где оно? Два полосатых поросёнка, несколько зайцев, дюжина тетеревов – и это всё?
Умнее было бы остаться в замке, закатить очередной пир... Ах, да, ведь кончилась дичь – отличный предлог, чтобы сбежать на волю, подальше от надоедливых любовниц, от гнусных рож прислуги, от гвалта и суеты.
Вот только охотничьих трофеев и в помине нет.
Утешало одно. Уже конец осени. Весной Верховная королева собирает удельных королей на совет.
Смуглое лицо Бана осветилось улыбкой при мысли о поездке в столицу. Не то чтобы он так уж любил Элейну. Король Бенвика, дожив до сорока лет, похоронив жену и устроив обоим детям выгодные браки, вообще считал, что женщин и близко нельзя подпускать к власти. Но по традиции корону наследовал старший из детей Верховного короля, будь то сын или дочь. Пока что Элейна показала себя не самой большой дурой в этом королевстве, и Бан согласен был ей подчиняться. Вдобавок она не так давно овдовела – принц-консорт Лохланн скончался от ран, полученных на поле боя. А чем король Бенвика хуже выскочки из захудалого рода? Кто знает, как распорядится судьба...
Бан настолько погрузился в приятные мысли, что едва не сбил конём какую-то нищенку.
– Проклятая дура! Ты что, ослепла?! Как ты вообще попала в охотничьи угодья короля? Эй, свита!
– Не зови своих людей, Бан, – слова, донёсшиеся из-под глубоко надвинутого капюшона, звучали почти как шипение, но были отчётливо слышны. – Им незачем слышать то, что я тебе скажу.
– Как ты смеешь.., – начал было он, но оборванка откинула капюшон, и на короля со сморщенного, словно печёное яблоко, лица уставились пронзительные глаза непонятного цвета.
Холодный ветер разметал по костлявым плечам седые космы, сделав нищенку страшной, как сама Старуха-Смерть. Она подняла руку, похожую на птичью лапу, и, хрипло засмеявшись, погрозила Бану пальцем.
– Приходит время платить по счетам, Бан Бенвикский, – от этого змеиного шипения по спине Бана поползли мурашки, хотя трусом он себя никогда не считал. – Ты назвал меня проклятой дурой? Так вот, ты будешь прОклятым королём. Не спасут тебя ни богатства, ни слуги, ни знатность.
Старуха шагнула вперёд, и ветер раздул её драный плащ. Несмотря на то, что верхом он был намного выше этой ведьмы, Бан ощутил какой-то липкий страх. Она как будто выросла, а он, наоборот, уменьшился. Даже конь, всхрапнув, подался назад.
– Кто ты? – голос короля сорвался на сип. – Что ты от...
– Я мать Мев, – прошипела старуха. – Помнишь такую? Рыжую, голубоглазую... Или уже забыл?
– По-помню...
– Нет больше моей девочки! – с болью и ненавистью каркнула она. – Ты её убил!
Бан оторопел. Он прекрасно помнил расставание с рыжекудрой красоткой, которая успела довести его до белого каления своей надоедливостью и ревностью. Помнил и перстень с сапфиром, подаренный ей. Мев обливалась слезами, цеплялась за его стремя, кричала, что любит, грозила, что покончит с собой, и тогда он пожалеет...
– Я её не убивал! – он вскинул руку, то ли призывая небеса в свидетели, то ли защищаясь. – Мы простились с ней по-доброму!
– По-доброму?! – проскрипела старуха. – То-то месяц назад она наложила на себя руки!
– Уйди! – заорал Бан. – Я тут ни при чём. А Мев твоя дура была, дурой и осталась! Я король, а она кто? Неужели она думала, что я женюсь на ней?
– Настанет время, Бан Бенвикский, и ты десять тысяч раз пожалеешь, что не женился на ней...
Старая колдунья отступила на шаг, вытянула обе руки по направлению к королю и заговорила.
Она больше не кричала, и голос её не был похож ни на карканье, ни на шипение. В нём звучала неизбывная мука.
– Силой ветра и огня, моря и камня – проклинаю тебя, Бан, король Бенвика. Материнским горем проклинаю тебя. Любовью, которую ты убил, проклинаю тебя...
Она на мгновение замолчала. Бан, казалось, превратился в камень. Умом он понимал, что отсюда нужно бежать, но не мог пошевелиться. Конь под ним храпел и трясся, роняя пену с губ, – и тоже не двигался с места.
– Ты оскорбил любовь, – уже тише проговорила старуха, теперь она словно бы даже сочувствовала ему, – и любовь тебя покарает. Любовь станет твоим проклятьем, твоей адской мукой, твоим позором и бесчестьем. Ты будешь ненавидеть её, ты захочешь её убить – но и этого не сможешь. Живи, Бан Бенвикский, долго живи... чтобы я могла увидеть твои страдания...
Она резко хлопнула в ладоши, и конь, словно сорвавшись с привязи, помчался куда глаза глядят, унося парализованного ужасом всадника.
* * *
Верховная королева Элейна задумчиво потёрла лоб. Письмо, лежащее на широком каменном подоконнике, было прислано из Бенвика и свидетельствовало о том, что честолюбивый Бан не отказался от своих замыслов. Его доверенный советник ещё несколько месяцев назад намекал камерарию Элейны, что подобный династический брак укрепил бы королевство. Бенвик, лежащий на северо-востоке Лионесса, одним из первых встречал набеги северян-мореходов в рогатых шлемах – и, как обоюдоострый меч, являлся источником потенциальной угрозы. Всё зависело от того, куда обращены взоры бенвикских королей – в сторону моря или в сторону Каэр Леона.
Если Бан посватается официально, ей придётся найти очень веские и главное, дающие ему возможность сохранить достоинство причины для отказа.
Перед мысленным взором Верховной королевы возникло смуглое, чуть удлинённое лицо с большими, навыкате, серыми глазами, хищным носом и тонким недобрым ртом, похожим на рану, – лицо определённо красивое, но неприятное. Возможно, Элейна просто не любила рослых кудрявых брюнетов. Впрочем, она понимала, что многие женщины не разделяют её точку зрения – репутация бабника бежала впереди Бана, где бы он ни появился.
Над замковой башней развевался стяг Пенлайонов – золотой лев на алом поле, топчущий змею. Со львами (хоть их давно уже истребили) история Лионесса и его столицы Каэр Леона была связана нерасторжимо, да и родовое имя Верховных королей происходило из того же источника. По логике вещей, Элейна должна была ощущать себя «львицей» – но почему-то не ощущала.
Её не готовили в королевы. Лишь моровое поветрие, унёсшее жизни родителей, двух старших братьев и двух сестёр, привело пятнадцатилетнюю принцессу на трон и оставило у неё на руках восьмилетнего мальчика – единственного, кроме неё, отпрыска пенлайоновского древа и наследника престола, пока у Верховной королевы нет собственных детей.
Детей не было. Пока. Вполне вероятно, что их не будет вообще.
Епископ Фома настаивал, чтобы овдовевшая королева как можно скорее вступила в новый брак, многозначительно поджимая губы и закатывая глаза – ни дать ни взять, деревенская кумушка, – когда речь заходила о Кормаке. Слово «блуд» не произносилось, но подразумевалось. И то, что по требованию Элейны Коронный совет назначил бывшего рыцаря-телохранителя королевы сенешалом – говоря по старому, военным вождём, – лишь подлило масла в огонь. В проповедях с амвона почтенный священнослужитель громил распутников и нечестивых жен, коснеющих во грехе. При этом он предусмотрительно не называл имён, зато очень часто к месту и не к месту вспоминал бабку Элейны, блаженной памяти королеву Маргодик, основательницу первого женского монастыря в Лионессе.
Сама Элейна решила уклоняться от брачных уз так долго, как это только будет возможно. Замуж она пошла бы по одной-единственной причине – если бы узнала, что ждёт ребёнка. Однако ни пять лет супружеской жизни, ни несколько романов в период вдовства не повлекли желанных последствий, и Элейна поняла, что радость материнства ей не дана. Она не особенно любила читать Священное Писание, но кое-что оттуда поневоле запало в память – например, выражение «смоковница бесплодная».
Несмотря на все усилия церковников, новая мораль приживалась в Лионессе с трудом. Окружение Верховной королевы смотрело на её романы сквозь пальцы, придворных и простых горожан волновал только вопрос, когда же, наконец, повелительница подарит государству наследника. Пока что наследником оставался принц Кэй.
* * *
Стукнула тяжёлая дверь. Элейна подняла голову, вскочила, едва не опрокинув резную скамью, и бросилась на шею долгожданному гостю.
– Кормак! Кормак! Вот неожиданность! Все ожидали, что вы прибудете только завтра!
Стройный темноволосый рыцарь засмеялся, обнимая Элейну:
– Твой брат действительно прибудет завтра. А я предпочёл поспешить. Должен же кто-то защищать Верховную королеву от этих гиен! Можно подумать, они притащились на годовщину коронации из большой любви к тебе.
Эта фраза заставила её нахмуриться и высвободиться из его объятий.
– Ну вот, – растерянно произнёс Кормак, опустив руки. – Я сказал что-то не то?
– Да не в тебе дело, – Элейна опустилась на скамью и жестом пригласила его сесть рядом. – Похоже, речь снова пойдёт о моём браке. То-то Фома обрадуется!
Губы Кормака сжались в узкую полоску. Он взял Элейну за плечи и развернул к себе:
– И кто на этот раз?
– Кажется, Бан Бенвикский, – ответила она, уткнувшись лбом ему в плечо. – А терять Бенвик теперь, когда северные пираты совсем распоясались... О Господи, ну почему именно он?!
Искреннее отчаяние, звучавшее в голосе Элейны, погасило вспышку ревности, но теперь и Кормак – сенешал Кормак, государственный муж – не мог не задуматься о том, чем чреват для покоя государства отказ королевы.
– Хреново, – по-солдатски кратко и ёмко выразился он.
Элейна подняла голову и вдруг хлопнула себя по лбу:
– А ведь сегодня – день упокоения блаженной королевы Маргодик! Епископ залезет на своего любимого конька и никому не даст поесть по-человечески. Ну почему бабуля не умерла на день раньше или позже!
* * *
Она как в воду глядела. Трапеза, собравшая цвет придворной знати, проходила в гробовом молчании. Слышался только размеренный голос преосвященного Фомы, повествующего о благодати, ниспосланной дому Пенлайонов в лице святой королевы. Постоянное противопоставление целомудренного жития бабушки её собственной неправедной жизни настолько разозлило Элейну, что в какой-то момент она не выдержала.
– Ваше преосвященство, а каковы тогда заслуги королевы Ессилт? Моя прабабка носила кожаные доспехи, перед боем разрисовывала себя синей краской, сама водила армию в наступление, сама стреляла из лука, а после смерти моего прадеда переспала со всеми достойными мужик... гм... мужами королевства. И ещё, как пишут в хрониках, не любила христианских священников – помнится, кого-то из них отправила пройтись по воде аки посуху... Короче говоря, ужасная грешница. За что же судьба благословила её рождением такой святой дочери, как королева Маргодик? И ведь умерла прабабушка на восьмидесятом году жизни, и по ней справили языческую тризну, и Маргодик присутствовала на этой тризне...
Глаза епископа засверкали:
– Это в первую очередь говорит о том, сколь безнравственной может стать женщина без мужского руководства! Я не сомневаюсь, что святая королева, которую мы сегодня поминаем, истово отмаливала материнские грехи. И хотелось бы мне, чтобы государыня брала пример не с прабабки-язычницы, а с кроткой и целомудренной матери своего отца!
– Ничего себе кроткая, – вполголоса заметил камерарий Берек, обращаясь к соседу. – Каэр Банног спалила дотла вместе с жителями.
– Зато основывала монастыри, – в тон ему ответил сосед. – По мне, так лучше Ессилт.
Элейна невольно фыркнула. Да, периоды правления королев, как правило, оказывались яркими и запоминающимися.
Но ей не хотелось воевать, не хотелось сжигать мятежные города. Дочь Пенлайонов была мирным человеком и желала только одного – мира в королевстве.
* * *
К вечеру подъехали запоздавшие гости. Все удельные короли собрались, чтобы поздравить Верховную королеву с десятилетней годовщиной коронации, выразить ей свою преданность и принять участие в Большом королевском совете. Не хватало только одного – Бана Бенвикского. В шушуканье благородных гостей то и дело звучало слово «неуважение».
Элейна хранила достоинство, но в глубине души тихо радовалась. Отсутствие потенциального жениха внушало надежду, что сватовства не будет. Она смотрела на Кормака влюблёнными глазами и была почти абсолютно счастлива. Для полного счастья ей не хватало только младшего братишки, её любимого балованного ребёнка. Кэй впервые отправился в военный лагерь – правда, под бдительным присмотром своего незаконного зятя – и не очень-то спешил возвращаться. Зная его повадки, Элейна перед отъездом пообещала, что шкуру с него спустит, если он опоздает.
Прибытия Кэя ожидали утром.
* * *
С самого рассвета королевский замок гудел, как потревоженный улей. Простолюдины запрудили узкие улочки, ребятишки и взрослые оседлали заборы и ветки деревьев.
Ещё бы – ведь не каждый день празднуют юбилей коронации!
В честь этого события ко двору съехалось огромное количество знати со всего Лионесса, и горожане, разинув рты, наблюдали, как удельные короли со свитами направляются к кафедральной церкви Каэр Леона. Сверкали парадные доспехи рыцарей, слепили глаза яркие наряды дам, колыхались разноцветные стяги. Во главе огромной процессии ехала на белой лошади Верховная королева, ради такого случая надевшая алое платье, украшенное гербом Пенлайонов, и тяжёлую корону «для большого выхода». Белое вдовье покрывало ниспадало мягкими складками на тёмно-вишнёвый плащ, отороченный горностаем.
В этом наряде повелительница казалась восторженным зрителям прекрасной, как сама Добрая Богиня. Сенешал Кормак, ехавший на вороном жеребце сзади и чуть левее, выглядел воплощением мужественной красоты в своих полированных латах и плаще синего цвета. Многие желали бы видеть его супругом королевы и искренне недоумевали, почему такая чудесная пара не вступит в брак. На знатность или незнатность жениха подданным Элейны было наплевать...
К сожалению, только немногие счастливчики смогли попасть внутрь, на торжественную службу – столько было благородных гостей, заполнивших храм. Яркое весеннее солнце поднималось всё выше, заливая толпу радостным тёплым светом.
Против ожидания, богослужение оказалось не слишком длинным – видимо, по настоянию Верховной королевы, не желавшей, чтобы горожане долго ждали её выхода. Когда она появилась на ступенях, собравшиеся восторженно завопили; в толпу полетели монеты, и ликование подданных перешло все границы.
Кое-кто, правда, заметил, что Элейна то и дело хмурит брови, окидывая взглядом скопление народа, но улыбка всё-таки появлялась на её лице значительно чаще.
* * *
– Я этого поросёнка четвертую, пусть только появится, – сквозь зубы проговорила она, адресуясь к Кормаку, когда весь кортеж возвращался в замок. – Да и ты хорош! Не мог взять его за шкирку и притащить с собой!
Господин сенешал оторопел.
– Но, Эл... Ваше Величество! Государыня, разве я могу приказывать наследному принцу? Он сказал, что отправится в Каэр Леон на следующий день! Мне оставалось только согласиться...
– Я тебе ещё перед вашим отъездом сказала, что отныне ты для него – король. И ему это было повторено несколько раз. Не хватало, чтобы зелёный мальчишка не слушался приказов военного вождя! Ну, Кормак, это я тебе попомню...
Кормак покосился на Берека. Седовласый камерарий ехал с другой стороны на смирной гнедой кобылке и наверняка слышал этот разговор – в лучшем случае, его часть.
– Щенок! – продолжала тихо бушевать Верховная королева. – Так опозорить меня перед гостями! Наследник престола отсутствует на десятилетии моей коронации!
– Смотри! – Кормак вскинул руку, прикрывая глаза от солнечного света. – Вон впереди какой-то отряд со штандартами – наверняка это он...
Однако штандарты, которые увидел сенешал, были синего цвета, с изображённой на них чёрной птицей, сжимающей в когтях копьё.
Морской орлан бенвикских королей.
Бан всё-таки прибыл.
– Только не это, – со стоном произнесла Элейна, поспешно придавая своему лицу радостное выражение, в то время как глаза Кормака яростно сузились.
Обе процессии смешались. Под гомон толпы высокий воин в посеребрённых доспехах и чёрном плаще соскочил с седла и, быстрым шагом подойдя к белому жеребцу Верховной королевы, преклонил колено. Ветер шевелил его короткие чёрные кудри, ноздри хищно раздувались, а смиренная поза отнюдь не свидетельствовала о кротком нраве.
– Каэр Леон приветствует тебя, Бан, король Бенвика, – голос Элейны звучал с подобающей обстановке благосклонностью. – Поднимись. Мы счастливы видеть тебя здесь.
Бан поднялся и взглянул на королеву. Это был откровенный, оценивающий взгляд, от которого у неё загорелось лицо, а у Кормака сжались кулаки.
– Я прошу прощения у моей государыни за то, что задержался, – произнёс Бан своим красивым баритоном. – У меня были веские причины, и, надеюсь, эту оплошность не поставят мне в вину.
Элейна очаровательно улыбнулась:
– Присоединяйся к процессии, Бан Бенвикский. Ты оказался удачливее многих – опоздал на богослужение, но зато прибыл прямиком к пиру. Ты отдохнёшь в отведённых тебе покоях, а потом расскажешь нам, что тебя задержало.
Он склонил голову.
* * *
А Элейна не слишком изменилась за те четыре года, что он не был в столице, размышлял Бан Бенвикский, следуя за королевой по улицам Каэр Леона. То же лицо сердечком, те же синие глаза, те же немного выступающие скулы. Покойный Верховный король Жозебик красотой не блистал, но у него хватило ума взять себе хоть и неродовитую, зато миловидную жену. Элейна очень походила на отца, однако ей передалась и часть материнского очарования. Для Верховной королевы она просто красавица.
Будучи на пятнадцать лет старше её, Бан прекрасно помнил и Жозебика, и его супругу Бекку – яркую темноволосую женщину с фиалково-синими глазами и чувственным ртом. Даже родив шестерых детей, Бекка не утратила восхитительной грации. Вполне возможно, что Элейна с годами тоже не расплывётся, как гусыня.
Имело смысл поторопиться со сватовством, тем более, что около королевы постоянно маячит этот её сенешал...
Первое время после разговора с колдуньей Бан был немного не в себе и шарахался от собственной тени. Его преследовало леденящее ощущение близкой смерти.
Он говорил себе, что старая ведьма просто спятила, а если и не спятила, то решила его запугать. Бан считал себя достаточно свободомыслящим человеком, церковь посещал только по большим праздникам, не боялся ни воя банши, ни речной лошади, не осенял себя крестным знамением и не втыкал в стену железный нож, чтобы защититься от недоброго глаза.
Однако он слишком хорошо запомнил то чувство парализующего бессилия, которое охватило его во время разговора с Кэррокской Ведьмой. Ещё долго ему пришлось просыпаться по ночам от собственного крика, в холодном поту, пока образ косматой старухи медленно таял перед глазами. «Живи, Бан... долго живи», – шелестел страшный призрак.
Но время шло, и новые впечатления постепенно вытеснили память о встрече на охоте. Закончилась осень, наступила зима, миновало зимнее солнцестояние, а там уже недолго и до весны...
Правда, свитские и челядь заметили, что любовный пыл короля несколько угас – по крайней мере, Бан перестал бросаться на каждую юбку и вообще больше времени проводил в замке, оставив даже любимую им охоту...
И вот теперь он ехал в первых рядах торжественной процессии, обдумывая, как лучше переговорить с королевским камерарием о своих намерениях. Бан не сомневался, что Элейна согласится на этот брак. Бенвик очень важен со стратегической точки зрения, Верховные короли всегда это понимали.
В конце концов, он и сам отнюдь не урод, уж тут ей жаловаться не придётся. Вопрос только, что делать с этим... сенешалом, но и его можно решить.
* * *
Праздничная трапеза прошла с подобающей торжественностью, хоть и длилась, на взгляд Бана, чересчур долго. Он обратил внимание, что Элейна умеренна в еде; это ему понравилось, он и сам не переносил чревоугодия. Она была одинаково учтива со всеми, смеялась над действительно смешными вещами, избегала пустой болтовни.
Ну не жена, а просто клад, с кривой усмешкой подумал он.
А придворные дамы тут очень даже ничего. Наряды достаточно смелы, чтобы мужские взгляды не отрывались от соблазнительных вырезов, и достаточно скромны, чтобы епископ Фома, ярый борец за чистоту нравов, не начал метать громы и молнии.
Да и музыканты у Элейны весьма неплохи... не говоря уже о поварах.
Короче, вопрос о сватовстве надо решать в срочном порядке.
Верховная королева поднялась, давая знак, что трапеза окончена.
– Государь Бан, – прозвучал её мягкий голос, – не хочешь ли составить мне компанию в прогулке по галерее? Её недавно украсили гобеленами, привезёнными с континента. Они просто великолепны.
– С удовольствием, моя госпожа.
Пальцы Кормака, сжавшиеся в кулак, с хрустом переломили черенок ложки.
* * *
Приватного разговора не получилось, поскольку к Элейне сразу же подошли послы нескольких континентальных государств, и королева, легко переходя с одного языка на другой, завела с ними дипломатическую беседу. Бан, недовольно хмурясь, шёл в нескольких шагах позади шумной компании, и чувствовал себя неуютно. Он не сомневался, что Элейна осведомлена о его намерениях и поговорить хотела именно об этом.
– Государь Бан, – она обернулась к нему, – не мог бы ты сказать нам...
Королева не договорила, потому что в этот момент в галерею ворвался смерч. Он пронёсся прямо к ней, подхватил её и закружил.
– Кэй! – совершенно не по-королевски взвизгнула она, но всё её возмущение потонуло в звонком юношеском смехе.
– Я тебя убью, маленький негодяй!
Маленький негодяй, который был на голову её выше, разжал руки и упал на колени, покаянно уставившись в пол. Его зелёная дорожная одежда была в пыли, плащ держался на честном слове, а немало повидавшие сапоги сильно порыжели – в общем, вид отнюдь не куртуазный.
В толпе придворных и гостей раздались смешки.
Они только усилились, когда нежданный гость поднял на Верховную королеву лукавые синие глаза, и его лицо от уха до уха растянула широчайшая улыбка.
...Бана как будто ударило молнией...
– Стыдись, наследный принц Кэй! – гневно заговорила Элейна, с очевидным трудом удерживаясь от человекоубийственных порывов. – Как ты себя ведёшь?!
– Я виноват, – невероятно искренне воскликнул наследник престола, – но я исправлюсь! Государыня, прости меня!
Он смотрел на старшую сестру совершенно по-щенячьи, только что хвостиком не вилял. Он был так хорош в своём раскаянии, что придворные умилились, а грозная королева смягчилась. Несколько раз дёрнув Кэя за ухо, она в конце концов подняла его с колен и расцеловала в обе щеки.
– Ах ты, бессовестный мальчишка... Я же волновалась! Господа, – это уже относилось к гостям, – позвольте представить вам принца Кэя Пенлайона, наследника престола. А теперь, – снова обращаясь к брату, – иди к себе, переоденься, умойся, поешь... И только попробуй ещё раз увильнуть от своих обязанностей!
В последней фразе прозвучала неприкрытая угроза.
Наследник престола смущённо потёр нос, бросил несколько взглядов по сторонам и поспешил ретироваться.
* * *
Он мелькнул и исчез, как луч солнца в пасмурный день, а Бан продолжал смотреть в ту сторону, куда вприпрыжку убежал юный эльф с невероятно синими глазами.
Окружающее вдруг утратило всякое значение, всякий смысл. Люди превратились в выцветшие тени, звуки стали бессмысленным шумом – просто потому, что юноши в зелёной куртке здесь больше не было.
Бан на мгновение прикрыл глаза, пытаясь справиться с нелепым чувством утраты, – и вновь увидел его. Как странно, весь эпизод в галерее занял, казалось, не более нескольких секунд, а образ Кэя стоял перед мысленным взором, подобно тому, как видишь разноцветные пятна, если неосторожно взглянуть на солнце. Бан сам удивился тому, сколько подробностей запомнил.
...когда он смеётся, один глаз прищуривается немного больше другого... на подбородке у него ямочка, а слева от неё – родинка, и ещё несколько родинок на мальчишески-длинной шее с трогательно острым кадыком... на щеке небольшой порез после бритья – о Боже, это существо бреется, как простой смертный!.. и он удивительно похож на Бекку, свою мать – чертами лица, улыбкой, глазами, только волосы у него золотисто-русые, а не тёмные... и материнские ямочки на щеках, когда он улыбается... и очень чистая, гладкая кожа, на ощупь, наверное, похожая на шёлк...
Что за безумные мысли приходят в голову, в ужасе подумал Бан, ведь он же просто мальчишка, моложе моего сына, балбес и бестолочь, как все они в этом возрасте! Нет, балбесом и бестолочью был как раз наследник Бана, а этот... он наверняка подменыш сидов... или Бекка изменяла мужу с обитателем холмов – потому что обычный человек не может быть настолько прекрасен!
Король Бенвика несколько раз моргнул, а затем тряхнул головой, прогоняя наваждение, и увидел, что Верховная королева Элейна выжидательно смотрит на него.
– Тебе нехорошо, повелитель Бан? – спросила она. – Ты побледнел, словно услышал банши.
– Прошу простить меня, госпожа, – слабым голосом ответил он. – Я и в самом деле плохо себя чувствую. Позволь мне удалиться.
– Позволяю, – Элейна кивнула. – Я вижу, ты действительно нездоров. Эй, слуги, проводите короля Бана в его покои!
Бан благодарно поклонился и пошёл к выходу из галереи, сопровождаемый двумя слугами. Верховная королева некоторое время смотрела ему вслед, затем снова повернулась к послам и продолжила прерванную беседу.
* * *
– Мне уже лучше, – повелительно сказал король Бенвика, когда они вышли на солнце. – Я побуду в саду. Оставьте меня.
Когда он говорил таким тоном, мало кто решался ему противоречить. Сопровождающие отвесили поклон и удалились, оставив его в одиночестве.
Весна в Лионессе приносила с собой благоухание цветущих яблоневых садов. Остров славился своими яблоками. Вот и сейчас Бан шёл по тропинке между деревьями, словно осыпанными снегом, и наслаждался чудесным ароматом. Это позволяло отвлечься от терзающих мыслей.
Внезапно за кустами справа послышались голоса, и сердце Бана ухнуло куда-то вниз: он узнал один из этих голосов.
– Да я же сказал, никуда я не пойду!
– Ну и дурак, – рассудительно заметил кто-то (судя по голосу, такой же юнец). – Элейна посадит тебя на хлеб и воду... или, ещё хуже, отдаст на послушание епископу. Тебе это надо? Она здорово разозлилась, я даже носа туда сунуть не рискнул.
– Вот-вот, и вечно я один должен смотреть на эти рожи и улыбаться!
– Ну, не всем же, как тебе, посчастливилось родиться наследным принцем. Ради того, чтобы стать Верховным королём, можно вытерпеть и не такое!
– Кроме шуток, Кэй, – вступил в разговор третий. – Королева уже и так грозилась отправить тебя в монастырь месяца на три. Мораг ты тогда точно не увидишь. Тебе это надо?
Глубокий вздох. Молчание. Потом сердитый и обиженный голос Кэя:
– Нет, ну вы видели физиономии гостей? Можно подумать, съехались шуты со всего Лионесса! Один этот тип в чёрном плаще чего стоит! Вытаращился на меня так, словно я вышел нагишом... Терпеть не могу таких пучеглазых!
– Ну, положим, он не пучеглазый. Как выразилась бы моя деликатная матушка, у него просто глаза навыкате. Ты не вздумай ляпнуть такое при нём – это же Бан Бенвикский! Он тебя в порошок сотрёт! Он хоть и бабник, но воин, каких поискать, – так мой отец говорит.
– Всё равно неприятный тип...
В этот момент под ногой Бана хрустнула ветка, и, чтобы спасти положение, ему пришлось шагнуть вперёд, делая вид, будто он только что здесь появился и ничего не слышал.
Мальчишек действительно было трое. Двое – рыжий и белобрысый – видимо, из свиты наследного принца. При взгляде на эту троицу Бан невольно подумал: юный благородный олень в компании деревенских телят. Кэй, судя по всему, к себе не заходил и переодеться не успел.
Увидев того, о ком только что шла речь, он явно смутился, залился краской до ушей, но тут же придумал выход из положения.
– Приветствую короля Бенвика, – церемонно произнёс он, и все трое поклонились. – Может, ты, государь Бан, разрешишь наш спор?
– А о чём вы спорили, молодые люди? – как можно непринуждённее спросил Бан, хотя сердце колотилось где-то в горле.
– Об охоте с соколами.
– Да? Это интересно, – пришлось откашляться. – И что же?
– Вот Конал утверждает, что лучший охотник – чёрный.
Рыжий Конал только сверкнул глазами. Бан в душе не мог не восхититься тем нахальством, с каким Кэй выпутался из затруднительной ситуации.
– Чёрные очень упрямы и плохо приручаются.
– А рыжие? – принц покосился на приятеля.
В глазах у него плясали бесенята. Белобрысый – имени которого Бану не назвали, – сдавленно хрюкнул и получил от Конала пинок.
– Рыжие – разини, – Бан постепенно успокаивался и даже начал веселиться.
Конал испепелил взглядом обоих – и принца, и короля.
– Ну, а лучшие тогда кто? – Кэй не на шутку заинтересовался.
У Бана перехватило горло – настолько хорош был мальчик, охваченный азартом и любопытством. На мгновение бенвикский король даже забыл, о чём его спросили.
– Лучшие... Ах, да, – он в задумчивости потёр лоб. – Лучший охотничий сокол – серый, цвета стали. Он крупный, быстро приручается, и у него покладистый нрав. Тебе когда-нибудь случалось охотиться с соколами, принц Кэй?
– Один раз, – Кэй забавно насупился. – Элей... Верховная королева сказала, что я не умею с ними обращаться.
Ну, вот и шанс познакомиться с ним поближе.
– Тогда я приглашаю тебя в Бенвик на осеннюю охоту, – это стоило произнести хотя бы ради того, чтобы увидеть, как взлетают вверх фантастически длинные ресницы, а синие глаза наполняются восторгом.
– Правда? – совсем по-мальчишески спросил Кэй.
– Правда, – Бан улыбнулся и протянул руку, которую Кэй радостно пожал.
Ощущение узкой длиннопалой кисти в своей руке походило на ожог. И ещё – Кэй отнюдь не был слабаком.
* * *
...Он продирался сквозь какие-то заросли, ноги скользили на мокрой траве. Кто-то звал его, а ему страшно не хотелось идти. Но всё происходило без малейшего участия его воли.
Внезапно он оказался на краю Кэррокской пустоши. Это место было ему хорошо знакомо, здесь он встречался с Мев во время их недолгого романа. Только сейчас у излучины ручья виднелся мужской силуэт, и Бан ощутил невероятную радость – Кэй пришёл и ждёт его!
Мальчик повернул голову на звук шагов, синие глаза вспыхнули, лицо осветила улыбка. Бан едва не заплакал от счастья. Незаметно, как это бывает только во сне, он оказался рядом с Кэем, и тот сам обнял его. Они были почти одного роста, Бану не пришлось наклоняться, чтобы коснуться ярких чувственных губ, так похожих на губы Бекки... От поцелуя его словно охватило огнём, он попытался сжать в своих руках узкие запястья, чтобы удержать Кэя, притянуть его ближе... А мальчишка вдруг начал смеяться, выворачиваясь из объятий.
«Я люблю тебя!» – отчаянно выкрикнул Бан прямо ему в лицо – и не прочитал на этом лице ничего, кроме жестокого веселья.
«Я люблю тебя!» – он повторял эти слова снова и снова, но смех не смолкал, русые кудри почему-то превратились в длинные пряди цвета червонного золота, глаза посветлели, и Бан вдруг понял, что держит в объятиях Мев. С её волос и зелёного платья стекала вода, кожа была белой, холодной, такой холодной, что его зазнобило. Он с отвращением разжал руки, оттолкнув от себя утопленницу, и начал оглядываться в поисках Кэя, но тот исчез – да и сама Кэррокская пустошь исчезла. Теперь Бан стоял под деревьями в осеннем лесу, Мев больше не было, зато от опушки к нему шла та старуха, и его опять парализовало ужасом.
«Любишь, Бан Бенвикский, конечно, любишь, – она согласно кивала головой, – да только ему не нужна твоя любовь, как тебе не нужна была любовь моей девочки. Теперь и ты обрёл свою муку».
«Уйди, ведьма!» – он замахнулся, но движение вышло странно замедленным, а старуха захихикала.
...Хихиканье превратилась в оглушительное воронье карканье, порыв ветра распахнул окно, и Бан Бенвикский резко, словно подброшенный, сел в кровати.
Это был сон! Он спал, и ему приснился сон!
Но какой яркий, живой, реальный сон!
Бан схватился за голову. Ужас, вызванный появлением ведьмы, понемногу проходил, зато в памяти всплыло, как он целовал мальчика, и от этого воспоминания ему захотелось выть – потому что тело скрутила судорога безумного желания.
Он обрёл свою муку.
* * *
– Государыня, я прошу твоего дозволения удалиться от двора.
Элейна удивлённо подняла голову от шитья. Бан просил аудиенции и получил её – но разговор выходил каким-то уж чрезмерно коротким.
– Мне, как хозяйке празднеств, не слишком льстит столь поспешное бегство уважаемого гостя. Ты чем-то оскорблён, государь Бан? К тебе неподобающе отнеслись? Слуги были невнимательны? Мои придворные дамы недостаточно красивы? Арфисты плохо играют? – она не сводила глаз с его лица и видела, что Бан находится на грани истерики (если такое слово применимо к мужчине). – Скажи мне, чего ты хочешь? Я постараюсь выполнить твоё желание, насколько это будет в моих силах.
...Я хочу твоего брата. Ты в силах отдать его мне? А взамен я подарю тебе Бенвик...
– Государыня, мне не в чем упрекнуть тебя. Я восхищён твоим гостеприимством, твоей щедростью, твоим удивительным вкусом во всём, что я видел. Поверь, память об этом празднике я сохраню надолго...
...если б ты только знала, какую...
...И знай, что бенвикский орлан всегда был и будет надёжной опорой каэрлеонскому льву.
Последняя фраза Элейну, мягко говоря, удивила. Что имелось в виду? Бан отказывался от закулисных интриг, не попросив взамен ничего, даже не намекнув, на каких условиях готов хранить верность короне?
Что заставило его сорваться с торжеств, полностью наплевав на все планы, – а ведь они были?
Надо будет посоветоваться с Береком... однако нельзя задерживать достойного гостя против его желания.
– Мне очень жаль, что ты хочешь так быстро покинуть нашу гостеприимную столицу, государь Бан. Но ты волен поступать, как сочтёшь нужным. У тебя есть какие-нибудь пожелания перед отъездом?
– Да... Я хотел бы повидать принца Кэя. Мы говорили с ним о соколиной охоте, и я решил подарить ему обученного сокола.
– Не знала, что Кэй так увлекается соколиной охотой. Птицы не слушаются его.
– Этот послушается. И... ещё, государыня...
– Да?
– Я пригласил его на осеннюю охоту в Бенвик... разумеется, если ты не возражаешь... Мой сын вряд ли прибудет к этому времени с континента, а я успел соскучиться по молодым голосам...
Тонкие брови Элейны приподнялись. Прежде чем Верховная королева заговорила, Бан уже знал, что последует вежливый отказ. Никто не будет рисковать жизнью наследника престола, отправляя его так далеко на север... и всё же у него теплилась слабая надежда увидеть мальчика осенью...
– Я подумаю над твоим любезным приглашением, – она улыбнулась и склонилась над шитьём, давая понять, что аудиенция закончена.
* * *
Вечером, когда догорал закат, а слуги уже зажгли длинные тростниковые свечи, Кэй неслышно проскользнул в кабинет Элейны и уселся на пол у её ног.
Старшая сестра, не отрываясь от присланного письма, погладила его по взъерошенным волосам. Он потёрся макушкой об её руку, а потом положил голову ей на колени.
– Что, малыш? – рассеянно спросила она. – Почему ты не с друзьями?
Кэй не ответил, только протяжно вздохнул, поудобнее устраиваясь щекой на тёплом шёлке платья. Элейна дочитала письмо, отложила его и уже внимательно посмотрела на брата.
– Король Бан подарил мне сокола, – сообщил он без особого воодушевления.
– Я так поняла, он заинтересовал тебя соколиной охотой, – проговорила Элейна, озадаченная его тоном. – И даже приглашал осенью в Бенвик. Прости, родной, но я сказала, что ты не поедешь – это слишком далеко.
Кэй ничего не ответил, как будто не услышал.
– Ты сердишься? – осторожно спросила она, приглаживая его непокорные кудри.
– Нет, – ответил он после паузы. – Сначала я хотел туда отправиться, но потом передумал...
– Вот как? – взгляд Верховной королевы стал испытующим. – И почему? Он, кажется, говорил искренне.
– Не знаю... Он мне не нравится. Слушай, Эли, он что, хочет на тебе жениться?
Элейна вздрогнула от неожиданности:
– С чего ты взял?
– Ты уж слишком его привечала. Вон, Кормак ходит мрачнее тучи, – Кэй по-детски подложил руку под щёку. – Лучше бы ты выходила за Кормака. Он тебя любит. И чихать, что он не король. Он отличный сенешал. Я в лагере слышал, как о нём отзывались военачальники...
Элейна никогда бы не подумала, что Кэя интересует вопрос её замужества.
– А чем тебе не нравится король Бан? Достаточно молод, по-своему красив... Бенвик – богатое и стратегически важное королевство.
– Это ерунда. Он... он ... ну, просто он неприятный тип!
Элейна опять удивилась – который раз за время короткого разговора.
– Он что, чем-то тебя обидел? – спросила она. – Скажи, малыш, он тебя обидел? Ты знаешь, я за тебя любого порву на кусочки, и Бан Бенвикский тут не исключение.
– Да нет, – рассеянно ответил Кэй, глядя в стену. – Он очень вежливый человек.
Принц вдруг поднял голову и сел совершенно прямо.
– Эли, скажи, ты веришь, что человека можно узнать по его глазам? – его голос стал напряжённым, хотя на сестру он по-прежнему не смотрел.
– Послушай, Кэй, ты сегодня, похоже, решил говорить загадками. Да, я верю, что глаза – зеркало души. Ты доволен?
– Тогда не связывайся с этим человеком... я имею в виду Бана. У него такой недобрый, пронизывающий взгляд... и, знаешь, когда он смотрел на меня, я постоянно вспоминал того сумасшедшего, в лечебнице при монастыре Святого Петра... ну, ты помнишь.
Элейна кивнула – она прекрасно помнила давнее посещение монастырской больницы, после которого четырнадцатилетнего Кэя недели две мучили кошмары, настолько он был напуган видом и поведением несчастных безумцев.
– У него были такие же глаза – серые, сверлящие... Ужас...
Кэй снова прижался щекой к её коленям. Элейна почувствовала, как стиснуло горло от внезапно подступивших слёз. Словно наяву, она услышала тоненький, звенящий голос восьмилетнего мальчика: «Эли, а мама и папа... и Гвен, и Кондла, и... и все... они что, больше не вернутся? Никогда-никогда?..»
Никогда, малыш. Мы с тобой остались одни. Всего двое из большой любящей семьи.
Она погладила брата по щеке:
– Иногда я жалею, что ты вырос, и я не могу держать тебя на коленях, как раньше.
Кэй тут же поднял голову, как кот, унюхавший сливки.
– А что, – невинным тоном произнёс он, – если я свернусь клубком, то, пожалуй, ещё помещусь, а ты споёшь мне колыбельную, мама Эли.
И начал подниматься с пола, явно собираясь осуществить своё намерение. Элейна захохотала и легонько пихнула его кулаком в нос.
– Нет уж, теперь я такую ношу не потяну, – её тон внезапно стал серьёзным, и Кэй по собственному печальному опыту таких перемен опасался. – А вот твоих детей я бы с удовольствием качала на коленях. Ты должен жениться, малыш. Ты наследник престола, будущее династии зависит от тебя.
Глаза Кэя стали круглыми, и он испуганно отодвинулся от Элейны, проехавшись пятой точкой по соломенной циновке – одной из многих, устилавших каменные плиты пола.
– Жениться?! – в ужасе спросил он. – Прямо сейчас?! Эли, я что, так тебе надоел, что ты решила от меня избавиться?
Элейна нахмурилась:
– Я не поняла, это кто ухлёстывает за Мораг, внучкой моего камерария? Может быть, сенешал Кормак? Или его преосвященство епископ Фома? Хватит валять дурака, Кэй.
После небольшой паузы она веско произнесла:
– У тебя есть три месяца. К концу лета ты выберешь себе невесту. В противном случае это сделаю я сама. Я не шучу.
Но, увидев, что её балованное дитя совсем пало духом, смягчилась – как всегда.
– Я же не приставляю тебе к горлу нож, – ласково сказала она. – Я просто хочу, чтобы ты подумал. Время ещё есть.
* * *
Но времени не было.
Празднества закончились, прошёл Большой королевский совет, на котором присутствовали все удельные короли (кроме одного). Элейна озвучила предупреждения послов, прибывших на юбилей, и её царственные вассалы, кто нехотя, кто искренне, пообещали прислать свои войска на случай вторжения врагов с континента.
Как выяснилось, Верховная королева едва не опоздала. Прошёл месяц, и Лионесс запылал с двух концов.
* * *
Стремительные шаги по коридору, громкий стук в дверь. Так стучат, когда пришла беда.
Любимое лицо, осунувшееся и потемневшее.
– Война, моя госпожа.
Это ожидалось давно – и всё равно сердце падает куда-то в ледяную пропасть.
– Юг? Сассенахи?
– И Север тоже. Целый пиратский флот. Бенвик просит помощи. Нападению подверглось всё восточное побережье. Похоже, они сговорились и объединились.
Пальцы судорожно сжимаются в кулаки – смешные, слабые женские кулачки.
– Этого не предполагали даже на континенте. Послы Франконии и Аллемани говорили только об угрозе со стороны союза сассенахских племён. Кто в здравом уме поверит, что эта одновременная высадка – просто совпадение?
Другие шаги – торопливые, лёгкие.
– Государыня, война? Господин сенешал?
– Да, принц Кэй, война.
Тёмные брови Кэя хмурятся, в глазах появляется выражение непрошибаемого упрямства:
– Элейна, теперь ты не запретишь мне воевать!
Собственный голос кажется склочным и визгливым:
– Я тебя никуда не отпущу!
– Мне почти девятнадцать! – яростно кричит брат. – Ты всё напоминаешь, что я будущий король! Хорош король, которого сестра не пустила воевать за свою страну! Не отпустишь – я просто сбегу!
Голос Кормака, безапелляционно спокойный:
– Твой брат прав, Элейна. Ты не можешь запретить ему отстаивать жизнь и достояние подданных с мечом в руке.
– Ты так говоришь потому, что у тебя нет братьев!
– Верно, – в глазах Кормака появляется колючий блеск. – Теперь нет. Три моих брата погибли, защищая свою землю от сассенахов. Я собираюсь заняться тем же самым...
– Погибнуть? – напрасная попытка придать голосу саркастическое выражение.
– Нет. Искупать сассенахов в море. И пиратов за компанию. И я намерен взять Кэя с собой. Элейна, милая, не надо плакать! Клянусь, я буду беречь его пуще собственного глаза. Вы с ним – моя единственная семья...
Остаётся только стиснуть зубы и кивнуть, потому что на войне приказы отдаёт военный вождь.
* * *
Бан Бенвикский стоял на крепостной стене.
Дьюрас считался самой мощной и неприступной крепостью на всём восточном побережье Лионесса, но даже он был бы обречён, не явись на подмогу сенешал с объединёнными войсками королевства. Сейчас практически всё было готово к тому, чтобы одним ударом сбросить сассенахов в море вместе с северянами, и королю Бенвика полагалось бы не отрывать взгляда от восточной стороны – там, на берегу, горели огни вражеского лагеря. Но Бан смотрел на юг.
На юге, на расстоянии пешего перехода от Дьюраса, Кормак разбил собственный лагерь, имея в тылу два хорошо укреплённых города – Дире-Кэл и Кинвар. Врагов снова отогнали к морю, практически лишив возможности разжиться продовольствием. Оставалось только дожать.
В лагере Кормака находился Кэй.
...Всё это время Бан провёл, как в аду. Вернувшись домой, он было запил – и, вполне возможно, спился бы, но вторжение северян вместе с сассенахами послужило отличным отвлекающим фактором. Оборона королевства требовала отдачи всех сил, и он был благодарен судьбе за то, что к концу дня полностью выматывался, а потом проваливался в глухой сон. Без сновидений. Даже когда спать приходилось в доспехах.
Потом пришло известие, что Элейна посылает помощь. Некоторое время спустя Бан узнал, что военного вождя Кормака сопровождает брат Верховной королевы. Ещё позже стало известно, что королевская армия совсем рядом, и тогда король Бенвика ощутил: благословенное душевное онемение куда-то делось. При мысли о том, что достаточно велеть оседлать коня, и вечером он увидит Кэя, всё остальное переставало иметь значение.
А потом прискакал гонец от Кормака, и ворота Дьюраса открылись перед сенешалом. Сердце Бана едва не выскочило из груди, когда рядом с Кормаком он увидел долговязую юношескую фигуру, но спутник сенешала снял шлем, и оказалось, что это тот белобрысый парень из свиты принца. Теперь-то Бан знал его имя – Амадан.
Он машинально пригласил гостей в замок, распорядился устроить воинов из отряда сенешала и их лошадей, машинально проявлял гостеприимство, машинально отвечал на вопросы Кормака – если бы обстоятельства не заставили его пятижды и десятижды обдумывать их до того, вряд ли бы он сейчас связал два слова.
– Ты мудрый правитель, государь Бан, – сказал, прощаясь, Кормак, – и отличный стратег. Хотя основные дела мы уладили, осталось ещё много всяких мелочей. Я жду тебя в лагере послезавтра.
Бан боялся, что просто не доживёт до послезавтра. Внешне он оставался тем королём, которого так хорошо знали его люди – деятельным, властным, способным на ядовитую колкость и скупую похвалу. Но теперь его часто видели задумавшимся, и горькая складка, казалось, навсегда обрела пристанище между его бровей. Однако чему тут было удивляться? Война...
... – Приветствую тебя, государь Бан, – говорит высокий стройный юноша, склоняясь в вежливом поклоне, и серые глаза старшего мужчины не отрываются от его обветренного, загоревшего лица.
– Приветствую тебя, принц Кэй, – с деланным спокойствием отвечает он. – Сейчас я вряд ли смогу пригласить тебя на соколиную охоту.
– Птицы действительно меня не слушаются, – Кэй смеётся. – Ты немного потерял, лишившись такого охотника.
...Мне лучше знать...
– Ну, что ж, – произносит вошедший в палатку сенешал, направляясь к столу с разложенной на нём картой. – Все собрались. Приступаем...
– Государь, – окликнули Бана. – Сассенахи уже у ворот.
– Впустить, – коротко приказал он.
Как он и ожидал, Седрик явился собственной персоной. То-то удивились бы Верховная королева и сенешал, узнав, каких гостей принимает повелитель Бенвика, с невесёлой усмешкой подумал Бан.
Сассенах сидел за столом напротив него – высоченный, широкоплечий, похожий на быка. Плащ из дорогого красного сукна был изрядно запылён, кольчугу не мешало бы хорошо почистить, а сальные патлы, заплетённые на висках в две косицы, – помыть. Спутники предводителя племенного союза выглядели ещё хуже.
По крайней мере, в родительских чувствах этому детине не откажешь, прибыл сам.
– Назови свои условия, король, – начал Седрик без лишних церемоний.
– Так ты поверил, что я не блефую? – насмешливо спросил Бан.
– Назови свои условия, – повторил сассенах. – Я должен знать, во сколько ты оцениваешь голову моего сына.
– Только голову? – удивился собеседник. – Остальное тебе не нужно? А я-то намеревался отпустить Синрика живым... если ты выполнишь то, о чём я тебя попрошу. Но я тебя прекрасно понимаю, я сам отец, – детей иногда хочется просто убить.
– Довольно болтовни! – рявкнул предводитель сассенахов. – Условия!
– Условия? Голова за голову, жизнь за жизнь, мальчишку за мальчишку. С сенешалом в каэрлеонском лагере находится брат Верховной королевы. Он мне нужен – живым и здоровым. Когда его доставят в Дьюрас, я верну тебе сына – тоже живого и здорового.
Седрик задумчиво погладил бороду:
– Зачем тебе брат твоей Верховной королевы? Ради выкупа? И с чего ты взял, что мои люди смогут это сделать? Мы цепляемся за это клочок суши из последних сил...
– Только не пытайся меня разжалобить, – холодно произнёс Бан. – Мои разведчики не слепые. Я прекрасно знаю, сколько у тебя сил. А нужен он мне... считай, ради мести. Я сватался к его сестре, и она мне оскорбительно отказала...
– Это я могу понять, – сказал Седрик.
– Вот и прекрасно. И неплохо бы обставить дело так, будто вы забрали его с собой, – никому не обязательно догадываться, где он на самом деле. А потом можете убираться куда глаза глядят. Мои люди не станут вас особенно преследовать. Я прощу тебе разорённое побережье – это ли не достаточная благодарность со стороны бенвикского короля?
– Хорошо, – после недолгого раздумья проговорил Седрик. – Ты получишь своего мальчишку.
* * *
Элейна стояла в крытой галерее на крепостной стене. Холодный предутренний ветер, врывавшийся в узкие бойницы, развевал её волосы и полы плаща.
Верховная королева смотрела на северо-восток.
Уже которую ночь подряд она просыпалась задолго до рассвета, словно разбуженная чьим-то голосом, набрасывала тёплый плащ поверх ночного одеяния и узкими крутыми лесенками поднималась наверх, туда, где, мерно перекликаясь, расхаживали часовые. Те уже привыкли к появлениям государыни и старались не тревожить её одиночество, хотя сама Элейна была бы рада, если б с ней кто-нибудь заговорил. Мучительную, необъяснимую тоску, сжимавшую её сердце, было невозможно развеять.
КТО? КТО ИЗ НИХ? КОРМАК ИЛИ КЭЙ?
Она не помнила тягостных снов, помнила только свои пробуждения с бешено колотящимся сердцем и ледяными мурашками, бегущими по спине. Оставалось лишь ощущение безвозвратной утраты.
...Кормак сильный воин. Он не даст себя убить. Он не даст убить моего брата. Господи, я не могу потерять ни одного из них, я не выдержу этой пытки неизвестностью! Великая Мать, защити моих любимых, укрой их своим покрывалом!..
Элейна уже не осознавала, к кому обращается. Затверженные с детства христианские молитвы мешались с прошениями Доброй Богине, которым научила её нянька-язычница. В храмах денно и нощно молились о победе, отдельно поминая воинов Кормака и Кэя. Королева щедро пожертвовала на помощь раненым, прибывшим в Каэр Леон, а также на строительство нового монастыря.
...Я уже уподобилась бабушке. Ох, преосвященный Фома, вымоли жизнь и благополучное возвращение тем, кого я люблю, и, клянусь, я вступлю с Кормаком в законный брак. Ты всегда говорил, что с Господом не торгуются, но мне больше нечего предложить! Нет, я же могу стать монахиней... но даже в монастырь я смогу уйти только после того, как короную Кэя, – а для этого ему надо вернуться! Короную и женю – на любой девчонке, которую он выберет... лишь бы выбрал... лишь бы вернулся! Почему меня охватывает леденящий озноб при этом «лишь бы»? Кто? Кто не вернётся, Кормак или Кэй?!..
– Государыня!
Верховная королева вздрогнула и обернулась. К ней подходила, почти подбегала тоненькая девушка в наспех наброшенном плаще – едва различимая в полумраке фигурка. Элейна всегда выбирала место подальше от факелов.
– Мораг? Ты? Ты почему не спишь?
– Я не могу спать, государыня... Так тяжело... Я слышала, дедушка говорил маме, что беспокоится за вас – вы все ночи проводите на крепостной стене... Можно мне постоять с вами?
Элейна была тронута до глубины души искренностью этой просьбы. Она обняла Мораг за плечи и притянула её к себе. Обе замерли, охваченные одинаковой тревогой.
– Ты любишь его? – Элейна не хотела ни о чём спрашивать, но вопрос вырвался сам собой.
– Да, госпожа, – прямо и бесхитростно ответила девочка.
– А он?
Мораг на мгновение замялась:
– Не знаю... Говорил, что любит...
Королева испытующе посмотрела на неё, хотя разглядеть выражение лица в темноте было невозможно. Впрочем, она и так представляла себе хорошенькую круглую мордашку собеседницы, вьющиеся штопором рыжие волосы, огромные серые глаза.
– Признайся, ты, часом, не носишь под сердцем моего племянника или племянницу? Ох, как бы я хотела, чтобы было так!
Мораг отскочила на шаг, словно обожглась:
– Государыня, принц Кэй слишком благороден, чтобы склонять меня к греху до венчания!
– Ах, значит, разговор о венчании всё-таки заходил?
– Д-да... Перед отъездом он подарил мне кольцо и сказал, что будет просить моей руки, когда вернётся.
– Оно с тобой, это кольцо?
– Да, только не на пальце, а на шее, на цепочке. Не хочу, чтобы видела мама...
Мелайна, дочь камерария Берека, была самой набожной и суровой дамой при дворе; она, конечно, не одобрила бы подобного подарка.
– Клянусь, Мораг, если он... когда он вернётся, я назначу вашу свадьбу на следующий день... Лишь бы вернулся... Лишь бы они оба вернулись! Молись... Молись за него! А я буду молиться за сенешала. Господь сжалится и не заберёт их у меня! Великая Мать, верни их нам!
– Госпожа, не кощунствуйте! Как можно призывать демоницу?
– Ох, детка, сейчас я готова просить кого угодно – на сердце словно лежит огромный камень. Что с ними, Мораг? Что с ними?!
И, словно в ответ на её отчаянный вопрос, послышались быстрые шаги.
– Ваше Величество, с побережья прибыл гонец! – хрипло произнёс начальник замковой стражи. – Плохие вести...
– Что? – еле шевеля губами, проговорила Верховная королева. – Ну же...
Вперёд выступил незнакомый воин. Он протянул что-то на ладони. Элейна при свете факелов увидела перстень и скорее догадалась, чем поняла, что он принадлежит Кормаку.
– Государыня, три дня назад сассенахи напали на рассвете. Сначала думали, это обычная вылазка, но их оказалось слишком много... и они откуда-то очень хорошо знали план наших укреплений. Было большое смятение, отбить их удалось не сразу, а они ещё вдобавок подожгли лагерь... Мы думали, их силы на исходе, и нам без труда удастся сбросить их в море, но... их было слишком много, и они о многом были осведомлены. Кем – мы не знаем...
– Это ведь не всё? – напряжённо спросила Элейна. – Что ещё? Говори, ну!
Гонец упал на колени:
– Ваше Величество, я всего лишь посыльный!
– Говори! – с трудом проталкивая слова сквозь стиснутые зубы, приказала Элейна. – Говори...
– Принц Кэй пропал... Его не нашли ни среди убитых, ни среди раненых. Сенешал решил, что сассенахи захватили его в плен, и бросился в погоню. Они были пешими, а с ним – небольшой конный отряд... Я не знаю, почему он решил скакать через ту проклятую рощу... Их там ждали... Лучники сассенахов перебили почти всех его людей, он сам... он был тяжело ранен в голову, оставшиеся с ним едва сумели уйти от стрел и забрать его с собой... Меня послал совет командиров, потому что военный вождь лежит при смерти в Кинваре... Ва-ваше Вел...
Никто не успел даже протянуть руку. Верховная королева без звука упала на каменный пол галереи.
* * *
– Мы выполнили все условия, гойдел. Вот твой мальчишка. Верни нам сына нашего короля.
Двое дюжих сассенахов под руки выволокли на середину комнаты связанного человека с мешком на голове. Судя по тому, как подошвы сапог скребли пол, он был без сознания. Один из гостей стащил мешок и, схватив пленника за волосы, оттянул его голову назад, чтобы Бан мог хорошо разглядеть лицо.
Это был Кэй, одетый только в рубаху и штаны (что до всего остального, то он успел лишь обуться). Одна из петель верёвки, стягивавшей его руки, была накинута на шею, так что малейшее движение грозило удушьем. На горле остались багровые следы. Вдобавок кто-то из похитителей хорошо приложил его в висок – опытный глаз Бана сразу углядел кровоподтёк и ссадину. Конечно, везти бесчувственного пленника намного проще, но ведь Бан поставил определённые условия!
Вдобавок Кэя очень неучтиво швырнули на пол.
Что ж, пусть Седрик пеняет на себя.
– Приведите сассенаха, – велел он сквозь зубы.
Когда Синрик, обросший и слегка пообносившийся, но вполне здоровый, появился в покое, его соплеменники загомонили было, но почти сразу замолчали. Потому что Бан Бенвикский подошёл к сыну их короля и без предупреждения, изо всей силы заехал кулаком ему в подбородок. Синрик с воплем схватился за лицо, изо рта хлынула кровь, а разъярённые сассенахи остановились, услышав лязг выхваченного меча.
Воинское искусство Бана было известно и им.
– Я предупреждал, что мальчишка нужен мне живым и здоровым. Вы доставили сюда полутруп. Мы с Седриком квиты. Я понятно объяснил? Забирайте своё сокровище и проваливайте, пока я не спустил на вас моих волкодавов...
Когда сассенахи убрались, он жестом отослал двух своих верных стражников. Засов на двери лязгнул под его рукой. Он подошёл к бесчувственному пленнику, опустился на колени рядом с ним, пощупал пульс на шее, приподнял веко. Потом без особого труда вскинул тонкокостного мальчика на руки и понёс по винтовой лестнице наверх, где уже была приготовлена комната.
* * *
Обморок Верховной королевы был глубок, но длился недолго. Благодаря усилиям спешно вызванных лекарей она очнулась где-то через несколько минут и, хотя врачи требовали, чтобы Её Величество не вставало с постели, развила бешеную деятельность.
Королевский замок озарился светом факелов, понемногу бледнеющим в сиянии наступающего утра. В конюшнях, поварнях, кузницах поднялась суматоха – Верховная королева объявила, что отправляется в Кинвар. Свиту с собой она брала самую маленькую, но высочайший выезд требовалось снабдить всем необходимым.
В разгар суматохи пожаловал его преосвященство, выразивший настоятельное желание сопровождать повелительницу, чтобы по прибытии благословить храбрых воинов и подбодрить их. Элейна, глядя сквозь него, торопливо кивнула и лишь предупредила, что ждать никого не будет. Решено было отстоять заутреню и сразу пускаться в путь.
Королева укладывала в ларец бутылочки с лекарствами и пакетики с травами, когда Мораг, с самого утра взявшая на себя обязанности камеристки, приоткрыла дверь:
– Госпожа, к вам рвётся какая-то старуха. Говорит, что её зовут Финд.
– Финд? Не может быть... Ну ладно, впусти её.
Элейна осторожно опустила тяжёлую крышку и выпрямилась. Её пристальный взгляд встретился со взглядом вошедшей – и брови сразу надломились, губы задрожали.
– Няня, – беспомощно проговорила она. – Ох, няня, какое горе...
– Знаю, деточка, всё уже знаю...
Седая женщина, одетая, как зажиточная горожанка, не по возрасту лёгкой походкой подошла к ней, обняла и прижала её голову к своей груди. Теперь Элейна не боялась показаться слабой. Пришла та, что баюкала её в детстве, та, что пела ей смешные и страшные песни, рассказывала саги и сказки, купала, кормила, хвалила и ругала, – верная старая нянька, правая рука Бекки, разрывавшейся между семейными и королевскими обязанностями. Бекка давно умерла; что до Финд, то та сдала воспитанницу с рук на руки советникам и придворным, какое-то время опекала второго сироту, а потом удалилась на покой – непреклонная почитательница Великой Матери, она была чужой при всё более христианизировавшемся дворе.
Крупные черты некрасивого, но выразительного лица смягчились, пока она баюкала ту, кого никогда не переставала считать ребёнком. Элейна безутешно рыдала на её плече, выплёскивая весь свой ужас и отчаяние, а старая женщина гладила уложенные узлом золотисто-русые волосы и тихонько шептала что-то успокаивающее.
– Полно, полно, деточка, ещё не всё потеряно. Кормак жив, и про Кэя точно ничего не известно. Может быть, сассенахи потребуют выкуп. Может быть, мальчик ранен, оглушён, находится вне лагеря и просто не может дать о себе знать. Успокойся, мой цветочек. Ну же, Эли, вытри глазки и послушай свою старую няньку...
Элейна послушно, как ребёнок, подняла голову. Финд жестом, отточенным за долгие годы возни с детьми, достала из рукава носовой платок, вытерла ей лицо и заставила высморкаться. Верховная королева, всхлипнув, нервно хихикнула:
– Кто бы на меня сейчас посмотрел...
– Никто не видит – и прекрасно. Ни к чему, чтобы чужие уши слышали то, что я хочу тебе сказать. Сядь, деточка, и я присяду тоже – годы не те, чтобы долго стоять...
– Прибедняешься, няня...
– Пусть так, – Финд улыбнулась одними глазами. – Но ведь это знаем только ты да я. Для остальных бывшая королевская нянька – немощная старуха.
– Няня, я прикажу подать медовые лепёшки и молоко...
– Нет, Эли, ты торопишься, да и я спешу. Слушай и запоминай. Хорошо запоминай то, что я тебе скажу. На границе Бенвика и гор Эхтге есть озеро Лох Лейн. Почти посередине озера – Змеиный остров, – голос Финд внезапно обрёл пугающую силу. – Чутьё подсказывает мне, что не помогут тебе в твоём – и моём тоже – горе ни воины, ни чернорясые священники. Рада бы я была ошибиться, да я редко ошибаюсь, когда дело касается тех, кого я люблю. Так вот, если тебе станет невмоготу, если ты дойдёшь до того, что душу будешь готова отдать, – ступай на Змеиный остров. Не всякий на него попадёт, только тот, кто действительно хочет. Любопытные остров просто не видят, так-то... Держи вот это кольцо, да не смотри, что оно почернело, – это самородное серебро, металл Луны... Если доберёшься до Змеиного острова – покажешь повелительнице и скажешь, от кого получила...
Голос Финд прервался, словно от затаённой душевной боли. Теперь, став взрослой, Элейна могла предполагать – хоть никогда и не узнала бы точно, – причины, по которым нянька когда-то покинула место, лучше которого для неё не было на земле. И ещё кольцо – такими вещами не разбрасываются.
– Спасибо, няня, – тихо сказала она, погладив морщинистую руку, потом поднялась, достала из шкатулки серебряную цепочку, вдела её в кольцо и повесила себе на шею, под одежду.
Финд одобрительно кивнула головой:
– Правильно. Незачем старому сычу Фоме лишний раз видеть эти... как он их называет... языческие атрибуты.
Королева и королевская нянька какое-то время смотрели в глаза друг другу, а затем седовласая женщина встала со скамьи.
– Прощай, деточка. И да хранит тебя Великая Мать под своим покрывалом. Да спасёт Она Кормака. Да убережёт Она нашего малыша, – её голос снова пресёкся, она прижала к губам руку и быстро вышла из комнаты.
* * *
– Мой прекрасный сид...
Кэй вздрагивает при звуке этого голоса, болезненно морщится, пытается приподняться, но перед глазами всё плывёт, тело налито свинцовой тяжестью, во рту – горький привкус зелья, которое его заставили выпить, а закинутые за голову руки стянуты в запястьях верёвкой и привязаны к изголовью кровати, ставшей для него местом страдания и позора. Если бы Кэй ещё был способен смеяться, он посмеялся бы над тем, что запястья под верёвкой перебинтованы.
Тёмный силуэт приближается, теперь при свете камина можно рассмотреть черты лица, – но Кэй не хочет этого делать, он и так слишком хорошо их запомнил. Слышен шорох снимаемой одежды.
Сильная жёсткая рука касается волос, скользит ниже, очерчивая линию скулы, ещё ниже. Большой палец дотрагивается до ямочки на подбородке.
– Поговори со мной...
Чужое лицо на одном уровне с его собственным. Кэй видит, как шевелятся тонкие, чётко очерченные губы, но не понимает ни слова – все слова, произносимые этим человеком, превратились в бессмысленный шум с тех пор, как...
...блаженное ощущение прохлады – к пылающему лбу приложили кусок мокрого полотна, сложенного в несколько раз... от слишком резкого поворота головы замутило – сильные ладони придерживают за виски, наклоняя над лоханью... прополощи рот... к губам прижимается край чашки с каким-то травяным отваром... потом, когда он, совершенно обессиленный, откидывается обратно на подушку, ему, как маленькому ребёнку, вытирают лицо... тебе легче?.. но нет сил даже кивнуть...
– Поговори со мной! Будь ты проклят, поговори со мной!
Жёсткая пятерня стискивает лицо, заставляя приоткрыть рот. Секундное ожидание – и пылающие губы прижимаются к пересохшим губам Кэя. В поцелуе нет ни капли нежности, только вожделение и ненависть.
Этот человек ненавидит его.
...ну вот, синяка уже не видно... да, сассенах крепко тебя приложил...
...кажется, я смогу усидеть на лошади... Кормак, наверное, сходит с ума, он же обещал Элейне меня пасти... и благодарю тебя за гостеприимство...
...куда ты торопишься, тебя же качает на каждом шагу... ты должен подлечиться...
...да... мне что-то и вправду нехорошо...
...присядь... выпей вот это...
...и чувство глубокой благодарности к человеку, который заботился о нём совершенно как отец... пока в какой-то момент по-отцовски ласковое объятие не превратилось в капкан...
...лучше бы ты меня убил...
...о чём ты говоришь... старуха пожелала мне долгих лет... а я живу, пока жив ты... ты – моя жизнь, ты знаешь это?..
...ты сумасшедший...
...ха-ха-ха... нет, мой ангел, я прОклятый, и ты проклят вместе со мной...
...Элейна тебя убьёт собственными руками...
...но ведь она думает, что ты пропал без вести...
Наверное, в том отваре, что ему дали, когда он хотел вернуться в лагерь, был какой-то дурман. Иначе невозможно объяснить... Иначе многое невозможно объяснить.
...Голоса за дверью. Элейна скандалит с Лохланном.
– Ты... ты... негодяй, ты повёл мальчика к шлюхам?!
– Не будь дурой! Пацану пятнадцать! Если тебя не беспокоят те взгляды, которые кое-кто кидает на его смазливую мордашку, то меня они беспокоят. Элейна, он слишком красив для парня – и совершенно неопытен! Тут на днях я слышал разговор... этот, смуглый, похожий на обезьяну, из свиты франконского посла, рассказывал кому-то о невольничьих рынках и – среди прочего – упомянул, насколько дорого ценятся у южных нехристей такие красавчики, как наследный принц. Тебе приятно было бы услышать такое? Я ему навалял как следует...
– Так вот почему господин Бодуэн сегодня уехал на континент!
– С замотанной мордой, если ты обратила внимание...
– Прекрасно! Муж Верховной королевы бьёт послов. Просто великолепно!
– Нет, я должен был его расцеловать! То-то бы он обрадовался, проклятый мужеложец! Так вот, этой дряни я в своём доме не допущу. Я старше Кэя на пятнадцать лет, он мне как сын, и я несу за него ответственность. Он должен был узнать, для чего Господь разделил людей на два пола, – и он это узнал. Я сделаю всё, чтобы парень стал настоящим мужчиной и плевал в рожи тем, кто захочет его совратит, – а такие найдутся, уж поверь.
– И для... этого... ты повёл его к шлюхам!
– Не говори о том, чего не знаешь. Глигейл – красавица и славная баба, с кем попало она не вяжется. Я всего лишь попросил её просветить моего шурина на предмет некоторых вещей...
– И каков результат?
– Похоже, довольны остались оба...
Слышен зычный хохот Лохланна. Тот всё делает со вкусом – ест, пьёт, охотится, волочится за юбками, смеётся. Элейна беспомощно произносит: «Ах ты, мерзавец...», а потом сама начинает хохотать...
...Лохланн... Элейна... Глигейл... Мораг... Кормак... обломки упорядоченного мира, который казался незыблемым... пока не появился этот человек и одним движением руки не разрушил его...
Горячие ладони слепо шарят по его телу. Это совершенно не похоже на игривые ласки Глигейл – его первой и единственной женщины. В прикосновениях этого человека – жестокая страсть, ярость и ненависть. Кэй не смог бы жить с такой ненавистью в сердце. Этот – может.
Чужое тело наваливается всё сильнее. Горячее дыхание обжигает шею, зубы слегка прикусывают мочку уха.
Они почти одного роста, но Кэй ощущает себя тростинкой рядом с деревом – настолько мощны мускулы этого человека. Тот что-то бормочет ему на ухо – кощунственную пародию на те слова, которые Кэй говорил – в той, прошлой жизни – женщине, с которой лежал в одной постели.
– Твоё тело на ощупь как шёлк. Я даже у женщин не видел такой гладкой кожи. Мой эльф, мой сид... Прекрасное дитя холмов... Маленький глупыш... какой же ты упрямый... это же смешно – сопротивляться после того, как я получил всё... Ты – мой, понимаешь? Мой! – внезапно он приходит в бешеную ярость. – Ты сам меня заставил! Я был счастлив и спокоен, пока не увидел тебя! Это колдовство... злое колдовство с холмов... Правду говорят, сидам нравится, когда люди теряют голову из-за любви к ним. Раньше я думал, что это сказки...
Бормотание становится неразборчивым, потом вовсе затихает. Слышно только тяжёлое дыхание возбуждённого мужчины. Он сползает ниже. В какой-то момент Кэй вздрагивает, ощутив прикосновение горячего языка к своему соску, потом то же повторяется с другим. Потом к делу подключаются губы.
Глигейл тоже так делала – но то, что у неё было выражением нежности, в исполнении этого человека похоже на укусы.
Жаркая ладонь накрывает пах.
Да, мужчина знает, что нужно мужчине. Однако омерзение от происходящего слишком сильно. Вместо того, чтобы возбудиться, Кэй просто леденеет, и это не остаётся незамеченным.
– Маленькая двуличная дрянь... Корчишь из себя жертву? Ну, сейчас тебе придётся постонать...
Резким рывком он переворачивает Кэя на живот. Натянувшаяся верёвка врезается в израненные запястья, но это ерунда по сравнению с тем, что – Кэй в бессильном отчаянии закусывает губу, – вот-вот произойдёт.
...Элейна... Кормак... как долго я ждал помощи... вы так и не появились... но это и к лучшему... я не перенёс бы, если бы кто-то из вас увидел это...
А потом даже закушенная губа и вся сила воли не помогают сдержать крик. Тяжесть чужого тела, резкие толчки внутри, мучительная боль, багровые вспышки перед глазами, ощущение, что тебя разрывают пополам, – и это длится, длится, длится без конца.
...А потом его оставляют в покое, и этот человек поднимается с постели, отходит куда-то к камину. Слышен звук льющейся воды. Да, немой слуга оставил на скамье лохань и кувшин.
Потом этот человек целует Кэя в затылок, гладит по спине. В голосе – тяжкое, горькое раскаяние и жалость.
– Я причинил тебе боль, мой мальчик? Прости, я не хотел! Когда я с тобой, я становлюсь одержимым...
Прикосновение влажной ткани к ягодицам. Этот человек торопится смыть следы своего безумия. Унизительно, болезненно, но приносит облегчение – какая-то часть грязи, запятнавшей тело и душу, исчезла.
Потом ему помогают лечь на спину.
...Я не хочу сойти с ума, как он...
* * *
Мальчик лежал на сбитых простынях – невероятно хрупкий, невероятно красивый, похожий на сломанный цветок. Связанные руки, беспомощная поза, рот превратился в размазанное алое пятно, на упругой шелковистой коже – следы, оставленные им, Баном.
Накатила новая волна жгучего стыда. Как он мог сделать это с Кэем, за которого умер бы с радостью тысячу раз? Ссадины, царапины, кровоподтёки – что он, мартовский кот, кусающий кошку за холку?
Это сейчас ты преисполнен раскаяния и готов себя убить, шепнула старая ведьма откуда-то из глубин души, а потом всё повторится, и ты снова будешь желать смерти ему, обвиняя, ненавидя, вожделея.
Бан вдруг осознал, что Кэй смотрит на него – впервые за всё время их... близкого знакомства.
– Бан...
Сердце Бана подпрыгнуло куда-то к горлу. Кэй заговорил с ним... смирился... принял случившееся.
– Тебе что-нибудь нужно, мой мальчик?
– Руки... Больно...
Только теперь Бан увидел, что на белом полотне бинтов проступила кровь, – и ощутил себя последним негодяем. Он быстро подошёл к постели. На какое-то мгновение Кэй-возлюбленный превратился для него просто в страдающего ребёнка. Таким же точно жалобным взглядом на Бана смотрел маленький сын, когда болел.
– О Боже...
Туго затянувшиеся узлы не поддавались, грубая верёвка царапала пальцы буквально до крови.
И этот ужас почти двое суток терзал мальчику запястья!
Наконец получилось.
Бан метнулся к столику, где предусмотрительно были выставлены разные снадобья и лежало чистое полотно. Опытный солдат, он прекрасно знал, как накладываются повязки.
Но вот кровоточащие запястья оказались смазаны бальзамом и заново перебинтованы. Руки Кэя бессильно упали вдоль тела.
– Пить...
Голос тихий-тихий, почти шёпот.
На скамье у окна – кувшин с вином, кувшин с водой, чашка с травяным отваром. Что может быть лучше воды?
Как много раз до того, он поднёс кубок с водой к губам Кэя. Тот жадно выпил.
– Ещё...
Бан повернулся в сторону окна, поднялся на ноги – и даже не понял, что означает шорох сзади. К его спине прижалась мускулистая грудь, одна рука обхватила шею, другая стиснула подбородок.
Последним, что он услышал перед тем, как хрустнули, ломаясь, вывернутые шейные позвонки, был яростный шёпот:
– Сдохни!
* * *
Кормак умирал.
Врачи, собравшиеся у его постели, прятали глаза, не решаясь сказать Верховной королеве правду.
Смешно. Разве можно скрыть почти выбитый стрелой глаз, опухоль в полголовы, страшную багровую маску, в которую превратилось ещё недавно такое красивое лицо? Чудом было уже то, что она вообще застала Кормака живым.
Элейна просидела у его постели почти весь день, отрываясь только по самым неотложным делам, требовавшим её прямого участия. Энгус из Килтартана, по решению совета командиров сменивший раненого сенешала, оказался дельным воином и отличным стратегом. К моменту прибытия Верховной королевы он сумел заново объединить силы, приказами и нагоняями подбодрить растерявшихся военачальников и – главное – понемногу начал выдавливать врагов с побережья.
Элейна выслушивала его доклады, честно стараясь вникнуть в положение дел, а сама думала: как хорошо, что люди не умеют читать чужие мысли! Её пинками прогнали бы с трона. Заслуженно. Единственное, что до неё дошло, – ни один из пленных ничего не знал о судьбе Кэя.
Приходил епископ – соборовать умирающего. Она поднялась и молча отошла к узкому окну, а потом зажала уши руками – мерные слова латинской молитвы засасывали, как чёрная трясина, не имеющая дна
...Что у меня осталось, кроме королевского долга? И есть ли смысл его исполнять, этот самый долг? Двухсотлетней династии пришёл конец, а вся вина лежит на мне
У меня ничего не осталось...
У тебя осталось последнее, шепнул голос Финд. Рискнёшь?
* * *
Тремя днями раньше.
В окно сквозь частый переплёт медленно вползал тусклый рассвет. Поленья в большом камине почти догорели, но угасающий огонь казался живее двух человеческих фигур.
Убитый лежал на полу ничком, раскинув руки, словно собирался обнять каменные плиты. Его голова была повёрнута набок, и на лице застыло удивлённое выражение.
За что ты меня так? Я всего лишь хотел принести тебе воды...
Затылок лежащего был превращён в месиво волос, костей, мозга, свернувшейся крови. Рядом валялся тяжёлый шандал – судя по следам на бронзе, голову трупу раскроили как раз им.
Убийца, нагой, как и его жертва, сидел неподалёку, сжавшись в комок и упершись лбом в колени. Он был совершенно неподвижен, хотя периодически его начинала бить дрожь.
В камине вспыхнул сноп искр, прогоревшее полено с шумом обрушилось вниз, превратившись в золу. Убийца вздрогнул и резко поднял голову. Умирающее пламя осветило его бескровное лицо с провалами глаз, спутанные волосы, сцепленные пальцы рук, побелевшие от напряжения. Плечи затряслись, словно от рыданий, – на самом деле от тихого неудержимого смеха. Он перевёл взгляд на убитого, и смех затих. Лихорадочно блестящие глаза расширились, он расцепил пальцы, начал шарить перебинтованной рукой по полу, нащупал шандал, схватил – как будто труп угрожал ему.
– Не-ет... не-е-ет... ты больше ничего не сделаешь... даже и не пробуй...
Голос звучал до странности монотонно, словно убийца разговаривал сам с собой.
Потом взлохмаченная кудрявая голова снова уткнулась в колени. Пальцы, какое-то время нервно сжимавшие бронзовый трёхсвечник, разжались – тот со звоном прокатился по полу.
Казалось, убийца задремал.
Он очнулся, когда в комнате стало совсем светло. Похоже, наступление дня немного развеяло сумрак в его рассудке. Теперь глаза смотрели осмысленно, хотя он по-прежнему вздрагивал от малейшего шума.
Только сейчас он осознал, насколько замёрз. Оглядел просторную круглую комнату – которая, как он понимал, находилась на верхнем этаже одной из замковых башен – в поисках одежды. Единственная оставшаяся здесь одежда принадлежала убитому. С трудом, морщась от боли в затёкших мышцах (и от другой боли), поднялся на ноги, сделал шаг, покачнулся, едва не упал. После двух суток, проведённых под воздействием дурмана, ослабевшее тело почти не слушалось.
Он осторожно обошёл убитого, стараясь не смотреть на него. Правда, одеваясь, повернулся лицом к трупу, словно боялся оставить за спиной опасность. Поторопился вынырнуть из широкого ворота рубахи, бросил косой взгляд на тело, проверяя, не изменило ли оно своего положения.
– Сюда придут, – сообщил он сам себе. – Надо уходить.
Одежда убитого пришлась ему практически впору, разве что оказалась несколько широковата. Оружия в запертой изнутри комнате не нашлось, но он почти сразу об этом забыл, потому что его внимание привлекло окно.
Переплёт был деревянным. Выломать его не составило бы особого труда. Правда, гость убитого имел серьёзные сомнения насчёт собственных сил. Его трясло от слабости. О том, что в порыве ужаса и ярости свернул шею человеку вдвое сильнее себя, он сейчас не помнил...
...Он снова осознал окружающее, когда перекидывал ногу через подоконник. На полу у самого окна блестели стеклянные осколки. Правый кулак кровоточил. Это было неважно.
Он нащупал ногой выступающий из стены камень, перенёс на него вес тела. Опустил другую ногу, всё ещё удерживаясь за подоконник. Неведомые строители башни не слишком уважали стёсывание каменных глыб, а подошвы сапог оказались замечательно шероховатыми...
Человек в здравом уме ни за что не пустился бы в такую авантюру – спускаться по отвесной стене практически на ощупь, не имея даже ножа, чтобы втыкать его в зазоры между камнями. Но тот, кто ранним утром выбрался из разбитого башенного окна, таковым не являлся. Он двигался, подчиняясь инстинкту, какому-то звериному нюху, который подсказывал, куда ставить ногу, за что держаться, в какой момент перехватываться руками, когда ненадёжные камни вдруг оживали и начинали двигаться. Даже слабость куда-то делась, хотя несколько раз он чуть было не сорвался, – но помогли прочные плети вьющихся растений, нашедших прибежище на этой стене.
Он ни разу не посмотрел вниз. Им двигало только одно – стремление оказаться как можно дальше от страшного места. Он содрал себе ладони, широкой полосой ссадил кожу на животе – но, в конце концов, ощутил под ногами твёрдую землю.
Как известно, Господь оберегает детей, пьяниц и безумцев. Тюремная башня, в которой держали Кэя, находилась на западной стороне крепости, и часовых там было втрое меньше, чем на восточной. Озверев от безделья, неподкупные стражи всё утро резались в кости.
Бегства Кэя никто не заметил.
* * *
– Госпожа, вот Лох Лейн, – проговорил горец-провожатый.
Элейна огляделась. За спиной остался освещённый утренним солнцем пологий спуск, поросший вереском, а впереди...
– Ты хочешь сказать, что это болото и есть озеро Лох Лейн? – она наклонилась и увидела, что копыта коня вязнут в болотистой почве.
– Восточная оконечность озера – одно сплошное болото, – подтвердил маленький черноволосый проводник. – Ты же не говорила, с какой стороны хочешь подъехать.
– Но уж тонуть в болоте я точно не хотела, – ответила Верховная королева, поворачивая лошадь. – Не думаю, что здесь может пройти лодка. А мне нужно добраться до Змеиного острова.
– Про Змеиный остров договорённости не было, – голос проводника стал напряжённым (или ей показалось?). – Да и вообще это старые сказки.
– Значит, сказки? – Элейна выбралась на сухое место, подождала, пока он развернёт свою маленькую мохноногую лошадку, и подъехала к нему вплотную, одновременно стягивая с шеи серебряную цепочку (благо, мужская дорожная одежда имела очень удобный ворот). – Может, и сказки, только мне нужно туда попасть. А ты, похоже, из тех, кто знает. Вот это тебе о чём-нибудь говорит?
Провожатый принял кольцо, как человек, знающий цену хорошей вещи. Он тщательно осмотрел его и зачем-то принялся отчищать собственным рукавом. А Элейна мрачно думала о том, что совершила несомненную глупость, оставив за спиной гору нерешённых проблем. Что ж, пусть теперь покрутится «исполняющий обязанности военного вождя». В конце концов, пока идут боевые действия, он главный. А её душа слишком изболелась, и поездка к озеру была попыткой доказать себе, что возможно сделать ещё хоть что-то – даже если уже слишком поздно...
– Тогда придётся ехать ещё пару часов, – как ни в чём не бывало, сказал горец, возвращая кольцо. – Следуй за мной, госпожа.
Видимо, первая дорога предназначена для любопытных, размышляла Верховная королева, двигаясь по узкой тропе вслед за маленьким человеком на маленькой бурой лошади. Теперь почва была сухой, а вскоре начался самый настоящий лес. Когда снова стал виден берег, он оказался песчаным.
Какая нелёгкая дёрнула её сорваться с места, довериться этому странному обитателю гор Эхтге, предложенному в качестве проводника старой служанкой в доме кинварского казначея, и отказаться даже от одного-единственного телохранителя? Амадан, верный спутник её брата, так умоляюще смотрел на неё, словно говоря: возьми меня с собой, я чувствую собственную вину в том, что Кэй пропал.
Нет.
Если окажется, что это обман, никто не узнает. А если Финд права...
Тем более никто ничего не должен знать.
* * *
Пока позволяли силы, Кэй честно шёл на юг. Вполне возможно, что он добрался бы до лагеря – пусть и через несколько дней.
Помешала гроза.
Пришедшая с морскими ветрами гроза была сильнейшей за последние полвека. Ливень хлынул внезапно, раскаты грома просто оглушали. Кэй, оказавшийся в это время на открытом пространстве, упал на землю, в ужасе обхватив голову руками; а потом, когда молния ударила совсем рядом с ним, вскочил и побежал, не разбирая дороги.
Он не помнил, сколько бежал вот так, под секущими струями дождя, обезумевший от грохота и нестерпимого сверкания. Измученная душа требовала тишины, но не могла её найти...
Гроза ушла на запад, а с мокрой травы поднялся безумец в бурых от грязи лохмотьях и побрёл куда глаза глядят.
* * *
– Куда ты её ведёшь, Ирахт?
...Они уже приближались к маленькой лодочной пристани, когда дорогу им заступила женщина невысокого роста, черноволосая и смуглая, в синем плаще, в платье из небелёного холста. Черты её лица были резки и угловаты, но взгляд ярких голубых глаз поневоле притягивал. Элейна не решилась бы определить возраст незнакомки.
– Не твоё дело, – огрызнулся проводник без всякого почтения.
Маленькая лохматая лошадка фыркнула, обходя незнакомку, а конь Элейны вдруг захрапел и остановился, нервно перебирая ногами на одном месте. Провожатый обернулся.
– Нечего играть с нами в эти игры, – хмуро проговорил он. – Госпожа хочет попасть на остров, и она имеет на это право – у неё есть знак.
– Пусть покажет, – тут же отозвалась незнакомка.
Понимая, что здесь она не хозяйка, Элейна снова достала цепочку с кольцом и отдала женщине. Та ловко подхватила обе серебряные вещицы и тоже принялась рассматривать.
– Ступай, Ирахт, – как бы между делом сказала она, даже не поглядев на горца. – Ты выполнил то, о чём тебя просили. СТУПАЙ.
Последнее слово было произнесено негромко, но с повелительной интонацией, и непочтительный горец – вот чудо! – повиновался. Он развернул своё верховое животное, умудрился на ходу поклониться Элейне и вскоре исчез за ближайшим поворотом тропы.
А незнакомка в синем плаще осталась.
Элейна спешилась и взяла коня под уздцы.
Женщина уже не разглядывала кольцо Финд, а просто стояла и смотрела на Верховную королеву.
– Значит, ты хочешь попасть на Змеиный остров?
– Да.
– А зачем?
– Чтобы спасти тех, кого я люблю.
Незнакомка наклонила голову. Она так и не назвалась, но Элейне почему-то казалось, что её собственное имя голубоглазой женщине известно, и следующая фраза это подтвердила.
– Причина веская. Но что хочет делать на Острове змей та, чей герб – лев, попирающий змею?
Элейна растерялась. Ей никогда не приходило в голову искать в гербе Пенлайонов какой-то скрытый смысл. Даже девиз, и тот был на латыни и гласил просто и без затей: «Hic sunt leones» – «Здесь обитают львы».
– Да, – спокойно сказала незнакомка, словно прочитав её мысли. – Теперь в Лионессе обитают львы, изгнавшие змей древней мудрости. Этот герб и девиз приняли в королевской семье при твоей бабке. С тех пор прошло более полувека, и мы стали вне закона. Ты – христианка, какой же помощи ты ищешь у язычников?
Во рту было совершенно сухо.
– Мне больше некуда идти, – хрипло сказала Элейна. – Финд сказала: если душу будешь готова отдать... Теперь я готова отдать душу... Их обоих уже похоронили... Но они-то живы!
Черноволосая женщина села на камень, не отрывая взгляда от гостьи. Когда она заговорила, в её голосе прозвучало неожиданное сочувствие.
– А если на Змеином острове тебе не помогут? Просто не смогут помочь?
– Значит, моя душа останется при мне... только на что она мне тогда?
Женщина снова замолчала.
– Как странно, – заговорила она через некоторое время, словно рассуждала сама с собой. – В королевскую семью пришло моровое поветрие, но именно дети с христианскими именами гостили у своей тётки на другом конце острова. Именно дети с христианскими именами остались живы...
Да, именно это говорила десять лет назад Мелайна, обличая язычество в яростном споре с Финд. Элейна, как наяву, ощутила запах ладана, услышала потрескивание церковных свечей, почувствовала маленькую ладошку Кэя в своей руке и жёсткие пальцы Мелайны, впившиеся в плечо... Ещё до коронации...
...молись, принцесса Элейна... будь вечно благодарна Господу, Он спас жизнь тебе и твоему брату...
...а почему Он не спас маму, папу и наших братьев с сёстрами?.. я хочу к ним... Кэй плачет по ночам, он тоже хочет к ним...
...ты просто неблагодарная девчонка и никуда не годная христианка...
...Однажды, когда маленькая королева, не в силах больше выносить заунывное монашеское пение, удрала из замка, превратившегося в монастырь, и вместе с братишкой до вечера носилась верхом на лошади по окрестным лугам, Мелайна сурово отчитала её, упрекая в бездушии, в жестокости по отношению к памяти родных. Кэй расплакался до икоты, как всегда, когда речь заходила о папе с мамой, а Элейна смотрела прямо в глаза совсем ещё молодой женщине и думала: ведь у неё же есть ребёнок, дочка, ещё меньше моего брата, почему же она такая злая?.. А потом... пятнадцатилетняя королева просто отослала дочь своего советника и камерария от двора...
Элейна покачала головой, отгоняя воспоминания.
– Как мне всё-таки к тебе обращаться? – спросила она у незнакомки. – Хотя... судя по тому, сколько ты обо мне знаешь, я не ошибусь, если назову тебя Повелительницей?
– Можешь звать и так. Я рада, что Финд не позволила превратить тебя в твердолобую фанатичку... И всё же на Острове тебе делать нечего. В тебе – сила твоего рода. Змеи мудрости не любят эту силу.
Уголок рта Элейны дёрнулся в нервной усмешке.
– Скоро им не о чем будет беспокоиться. Если я не найду брата и он не станет Верховным королём, сила моего рода умрёт вместе со мной.
– Послушай, Элейна, почему ты так цепляешься за бессмысленные вещи? Позволь событиям идти свом чередом. Лионесс должен измениться. Уйдёт королевство Пенлайонов – будет другое, в котором сольётся кровь гойделов, сассенахов, северян. Для этого надо совсем немного – не мешать.
– Боюсь, мои подданные не согласятся с тобой. Похоже, потерпев поражение в своей войне, ты хочешь, чтобы и Лионесс сдался.
Повелительница бросила на неё острый взгляд.
– Я предлагаю тебе путь, который принесёт меньше горя. Ты сохранишь то королевство, которое получила от предков, а что с ним случится после твоей смерти – тебя уже не будет волновать, верно? Мёртвым королевства не нужны. А когда ты снова придёшь на землю – кто знает, кем ты станешь?
– А Кормак?
– Кормак умрёт и не будет мучиться сознанием своей вины. И, предупреждая твой вопрос, – для Кэя это тоже будет наилучшим выходом.
– Так он жив?!
– Ты сама знаешь, что жив. Но он слишком много перенёс...
Элейна ощутила сильную боль в пальцах, посмотрела на руки и увидела, что стиснула их до хруста.
– Так их можно спасти?
– Если ты хочешь этого больше всего на свете – да. Но тебе и в самом деле придётся заплатить душой. Для нас, приверженцев старой мудрости, я потребую немного – всего лишь права верить так, как нам велят знания и совесть. А ты согласна пожертвовать собственной любовью?
Элейна похолодела.
– А иначе никак?
– Иначе никак. Видишь, ты уже торгуешься.
– Финд говорила мне, что величайшая радость для Матери – это когда люди любят друг друга. Неужели Она хочет отбирать любовь?
– Ты не поняла. Спасая тех, кого ты любишь, согласна ты лишиться их любви? Согласна отпустить Кормака, когда он выздоровеет? Ведь он не захочет больше видеть тебя. На какие жертвы ты пойдёшь, чтобы потомки твоего брата правили Лионессом? Кэй очень изменится к тому времени, как ты его найдёшь.
Элейна почувствовала, что прямо под ногами разверзлась пропасть.
И она прыгнула в эту пропасть.
– Я согласна на всё.
– Ну что ж, – устало проговорила Повелительница. – Именем Матери, да будет так.
* * *
– Ты чего это разлёгся здесь?
Хриплый каркающий голос разогнал туман лихорадочного сна, который сморил Кэя. Он не понял слов, но уловил враждебную интонацию, с трудом поднял ужасно тяжёлые веки, увидел тёмную фигуру, почти закрывшую полуденное солнце и угрожающе размахивающую руками, и с невнятным возгласом вскочил с небольшой каменистой насыпи. Впрочем, «вскочил» было неподходящим словом, скорее «еле-еле поднялся». После пребывания под проливным дождём и нескольких дней скитаний наугад, страха и голода он очень ослабел, и вдобавок его лихорадило. Жалкие отрепья, в которые превратилась рубаха, уже не могли ни прикрыть, ни согреть. Красные воспалённые глаза, заросшее щетиной лицо, неостановимая дрожь дополняли картину.
– Пошёл прочь! – снова закричала страшная женщина (Кэй смутно понял, что это женщина, причём старая). – Нечего дрыхнуть на могиле! Убирайся!
Он не улавливал смысла её слов, а потому просто стоял, покачиваясь от слабости, только старался, чтобы между ним и старухой всё время была эта насыпь.
– До чего дошло! – продолжала разоряться старуха. – Улёгся на кэрне, будто это постель... Вот я тебе!
Она опять замахнулась, Кэй испуганно отшатнулся и упал – а сил подняться уже не хватило. Он сжался в комок, обхватил плечи руками, пытаясь укрыться от пронизывающего холода и ужаса. Зубы у него стучали так, что этот звук услышала даже старуха.
– Да что с тобой такое? – подозрительно спросила она, приближаясь к юноше. – Да не трясись ты, дурачок, я не буду тебя обижать...
Эти слова прозвучали, когда стало видно, в каком жалком состоянии находится её противник. Старая женщина подошла к упавшему, дотронулась до его плеча. Кэй ощутил это прикосновение и дёрнулся, словно она его ударила.
– О-о-о, – теперь в её голосе слышалась озабоченность. – А ведь ты, кажется, серьёзно болен, парень... Ну-ка, не прячься, я тебе ничего плохого не сделаю, может, даже помогу... Да ты, похоже, не понимаешь... плохо дело... Ну полно, я не сержусь, это я просто громко говорила из-за того, что ты улёгся прямо на могиле моей дочери... Дай-ка я на тебя посмотрю...
Кэй почувствовал, как жёсткие пальцы ухватили его за подбородок, заставляя поднять лицо. А потом старуха издала непонятный звук, словно задохнулась.
– Ты?!
Кэй по-прежнему не понимал того, что она говорила. Лихорадка постепенно усиливалась, его бросало то в жар, то в холод. Он даже не осознал, что на него набросили ветхий плащ и постарались закутать поплотнее.
– Бедный мальчик... Я не думала, что всё так обернётся... Я бы попросила прощения, да что теперь толку...
Губы старухи сжались в тонкую линию.
– Но умереть я тебе не дам. Шанна-Ведьма ещё не всё позабыла...
Кэй впал в тяжёлое забытьё и не видел, как она достала из своего видавшего виды мешка трут, кресало и котелок. Вскоре неподалёку уже потрескивал костёр, благо плавника, принесённого рекой, было много. В котелке начала закипать вода.
Старуха несколько раз уходила куда-то и возвращалась с пучками трав, которые по ведомым ей одной правилам бросала в кипяток. Пока травяное варево доходило в котелке, укутанном в мешок, она подкрепилась сухой лепёшкой и куском вяленого мяса, а потом, придирчиво проверив качество напитка, налила его в надколотую глиняную чашку и направилась к мечущемуся в лихорадке Кэю.
Напоить его оказалось делом трудоёмким и неблагодарным. Даже в полубессознательном состоянии он отчаянно замотал головой и плотно сжал губы, едва ощутив вкус зелья. Он не помнил почти ничего, но точно знал, что пить это нельзя – последует что-то очень плохое.
– Да пей же, дурак, – ругалась облитая содержимым чашки Шанна. – Никто тебя не отравит! Или... он тебя тоже чем-то поил? Похоже на то... Ох ты, бедный ребёнок... Ну, выпей, от лекарства Шанны тебе будет лучше... Ну, вот так, умница, хороший мальчик...
Удовлетворившись тем, что юноша выпил немного отвара, она снова закутала его в свой драный плащ, подложила ему под голову свёрнутый мешок, убедилась, что нежданный пациент задремал, а сама подошла к кэрну и стала приводить его в порядок, тихо разговаривая с той, что лежала под грудой камней. Сорока, прыгавшая неподалёку, слышала негромкий скрипучий голос, который то каялся, то обвинял, то советовался. А больше речи старухи слушать было некому.
* * *
Привратник монастыря Святого Павла, не спеша, направился к воротам, в которые кто-то негромко, но настойчиво стучал.
– Да слышу я, слышу, – проворчал он, выглядывая в окошко. – Чего ты стучишься, добрая женщина, в ворота монастыря так поздно?
– Открой, монах, я привела беднягу, который не может позаботиться о себе. Он тяжело болен и безумен...
– Эй-эй, подожди, я не могу решать это сам...
– Прояви хвалёное христианское милосердие!
– Подожди, я позову настоятеля...
Настоятель вздохнул, выслушав короткий доклад привратника, и велел впустить неожиданных гостей в приёмный покой монастыря. Пока зевающий послушник ставил на узкий длинный стол плошки, пока принёс из кухни горшок с рыбной похлёбкой – благо пост был нестрогий, – почтенный отец Колумба успел немного расспросить странную женщину, которая заботливо поддерживала своего пылающего в жару юного спутника, чтобы тот не упал со скамьи. От еды она не отказалась, а вот мальчика накормить было невозможно, и настоятель, вызвав двух монахов, распорядился отвести его в монастырскую лечебницу.
Однако, даже избавившись от явно тяготившего её соседства, старуха не стала разговорчивей. Она лишь сказала, что нашла несчастного на могиле своей дочери и, понимая, что помочь ему ничем не может, решила отвести его в находящийся неподалёку монастырь.
После этих слов настоятель пристально взглянул на неё. Старуха ответила ему не менее твёрдым взглядом.
Я вижу, что ты узнал Шанну-Ведьму, говорил её взгляд. Но больше я ничего тебе не скажу, так что можешь строить догадки, сколько твоей душе угодно.
Поэтому отец Колумба был несказанно удивлён, когда, собираясь уходить, она достала откуда-то из своих лохмотьев маленький холщовый мешочек и извлекла оттуда золотое кольцо с драгоценным камнем – кажется, сапфиром.
– Прими это как плату за то, что монастырь позаботится о мальчике. Я думала сохранить кольцо в память о дочери, но она сказала мне...
– Сказала? Твоя покойная дочь?
– Ты же ведь и сам в своих молитвах обращаешься к давно умершим, настоятель Колумба? И не говори, что они тебе не отвечают.
Старый монах склонил голову, соглашаясь.
Шанна поднялась.
– Я знаю, что в твоём монастыре хорошие врачеватели. Сюда ведь тоже отправляют раненых? Значит, и пареньку вы поможете.
– Не сомневайся, – ответил настоятель. – Мы сделаем всё, что в наших силах.
– Благодарю, – искренне произнесла старуха. – И... я виновата перед ним...
– Я это понял...
* * *
Элейна почти не запомнила обратной дороги. Казалось, она только-только вышла из лодки, на которой её привезли со Змеиного острова обратно на берег озера, – и вот впереди уже огни крепости. Было совсем темно.
Как долго я отсутствовала? День? Три? Неделю? Не помню...
Её голос узнали и впустили сразу.
– Вы быстро вернулись, госпожа, – заметил начальник стражи, принимая коня. – Обернуться за двое суток туда и обратно – это надо суметь...
Значит, прошло двое суток...
Она была так измотана, что даже не нашла сил ответить, только кивнула в знак благодарности.
Навстречу уже спешил Энгус, в доспехах и с перевязанной головой.
Ещё и он... Да что же это такое...
– Ваше Величество, – задыхаясь, проговорил он. – Хорошие новости! Остатки сассенахского сброда грузятся на свои корабли. Северяне сворачивают лагеря – похоже, тоже готовятся к отплытию. И... и сенешал пошёл на поправку...
Почти бегом спеша за размашисто шагающим Энгусом, она закусила кулак, чтобы не разреветься. Облегчение было слишком огромным, слишком невероятным! Если ещё Энгус что-то узнал о...
– ...и о принце Кэе, – «исполняющий обязанности военного вождя» понизил голос. – Боюсь, кое-что прояснилось...
– Боишься?
Конечно, хорошего не могло быть слишком много.
– Мы захватили в плен одного из приближённых Седрика. Он сказал... он сказал, что король Бан...
...я постоянно вспоминал того сумасшедшего... не связывайся с этим человеком...
...я хотел бы повидать принца Кэя... я успел соскучиться по молодым голосам...
...скажи, малыш, он тебя обидел?.. я за тебя любого порву на кусочки...
...и слухи, сообщённые Энгусом: Бан какое-то время держал в плену сына Седрика...
– ...король Бан потребовал у Седрика в качестве выкупа за сына захватить принца Кэя...
– Я откуда-то это знала... Я догадывалась... только боялась верить, – пробормотала Элейна, остановившись и стиснув побелевшими пальцами завязки плаща. – Где... где Бан? Я хочу его видеть!
– Бан убит, госпожа! – Энгус произнёс это так, словно сам не верил. – Ему свернули шею. И потом, уже мёртвому, размозжили голову. Это месть... Впрочем, судя по тому, что я увидел в башне Дьюраса, там была веская причина мстить.
– Нет, – Элейна не слышала собственного голоса. – Скажи мне, что это неправда...
– Это правда, государыня. Бенвикский король, оказывается, увлекался мальчиками...
– Замолчи!
Энгус схватил её за руки и стиснул, совершенно забыв, насколько он сильнее.
– Не замолчу! – яростно выдохнул он. – Этот ублюдок сговорился с врагом, из-за него погибли мои воины и сассенахи чуть не убили Кормака. А теперь, оказывается, он был ещё и содомитом! Я не дам его похоронить! Он даже кэрна не заслужил! Пусть валяется под открытым небом, как падаль!
Но его ярость померкла перед бешенством Элейны.
– Если ты хоть словом обмолвишься кому-нибудь... если хоть кто-то узнает, что Кэй... я тебя убью собственными руками, ты слышал?!
Глаза Энгуса расширились:
– Госпожа, неужели ты думаешь, что я могу опорочить мальчика? Да я же сам учил его стратегии! Если он сумел освободиться и свернул этой твари голову – честь ему и хвала...
Ничего не видя, Элейна стремительно шла сквозь толпу, Энгус не отставал ни на шаг. Воины и горожане расступались перед ней. В сопровождении военного вождя она почти бегом добралась до дома, в котором остановилась королевская свита, на пороге резким взмахом руки велела Энгусу остановиться, взбежала по лестнице, ворвалась в свою комнату, захлопнула дверь – а потом упала на колени, словно подкошенная, и завыла в голос.
* * *
Три месяца спустя.
– Молчун! Эй, Молчун!
Молодой человек в монашеской рясе оглянулся на голос и опустил на землю корзину, в которую собирал лекарственные травы. Он ничем не отличался от любого монаха, успел даже отрастить достаточно длинную бороду. Для полного впечатления не хватало только тонзуры.
Юный послушник, запыхавшись, взобрался по крутому склону и остановился, чтобы перевести дыхание.
– Как ты только умудряешься бродить по этим горам целыми днями? – спросил он. – Ты ведь не горец? Они маленькие и чернявые, а ты вон какой длинный. И светлый.
Юноша улыбнулся, но, в полном соответствии с прозвищем, полученным в монастыре, не произнёс ни слова. Само наличие такого прозвища среди людей, которые и без того не отличались словоохотливостью, не могло не удивлять. Но и вправду молчаливость бывшего пациента монастырской лечебницы была таким же неотъемлемым его качеством, как высокий рост, умение красиво писать или отвращение к прикосновениям – любым. Впрочем, в монастыре последнее не слишком бросалось в глаза.
– Тебя отец Колумба зовёт, – ты ему зачем-то нужен.
Молчун кивнул и, сопровождаемый послушником, начал спускаться с одной из возвышенностей, подковой окружавших монастырь Святого Павла с запада. Осень успела перевалить на вторую половину, но штормов и ненастья в этом году почти не было, и деревья до сих пор не сбросили листву всех оттенков золота и багрянца.
Оба остановились, заворожённые картиной потрясающей красоты. Было около трёх часов пополудни, яркое солнце заливало светом долину, в которой расположился монастырь. Крестьянские поля были уже убраны, за ними, на юго-востоке, сверкающей лентой змеилась река, несущая к морю свои холодные воды.
Здесь, на порядочной высоте, небо казалось огромным и невероятно синим. А если посмотреть вниз, на уродливое строение из серого камня, то даже оно обретало какое-то мрачное великолепие на фоне ослепительно-рыжих деревьев и пожелтевшей травы.
– Ух ты, – удивлённо воскликнул словоохотливый послушник. – Никогда не замечал – у тебя глаза, оказывается, такие же синие, как небо. Вот здорово!
Молчун нахмурился – он не выносил никаких разговоров о своей внешности – и начал быстро спускаться с горы, предоставив мальчишке догонять его.
Настоятель увидел монастырского гостя, когда тот ещё входил в ворота. Он какое-то время наблюдал за юношей из окна, потом отошёл, задумчиво поглаживая бороду.
За три месяца, прошедших с момента появления Молчуна в этих стенах, узнать о нём удалось немногим больше того, что рассказала старая Шанна. Впрочем, по какой-то причине за больным взялся ухаживать сам отец Колумба. Что он сумел разобрать в лихорадочном бреду находившегося при смерти мальчика, никто не знал. Монахи отметили только, что после выздоровления бывший пациент, как само собой разумеющееся, остался в монастыре, причём даже не как послушник, а просто как гость. Первое время он шарахался от всех, потом понемногу втянулся в размеренный ритм здешней жизни и, похоже, успокоился. Сжигавшее его безумие, видимо, ушло вместе с лихорадкой – впрочем, об этом безумии сам он не помнил, а монахи и подавно не знали.
Почему-то отец Колумба решил поговорить с Молчуном не в монастырских стенах, а на свежем воздухе, среди яблонь сада.
... – Ты по-прежнему не хочешь вернуться?
– Куда?
– К родным, к тем, кто тебя любит.
– Все мои родные здесь.
– Но ведь у тебя есть семья? Кто-то тебя, наверное, ищет. Ты не крестьянин и не монах. Ты ведь был рыцарем?
Взгляд Молчуна скользнул по лицу настоятеля, по усыпанной опавшими листьями дорожке, по стволам деревьев.
– Не помню, – равнодушно сказал он.
Настоятель снова погладил бороду.
– Отсюда тебя никто не гонит. Ты стал неплохим травником – насколько можно им стать за неполных два месяца, а травники всегда нужны. И ты хорошо переписываешь монастырские книги.
Щёки юноши вспыхнули от неожиданной похвалы, но настоятель задал новый вопрос:
– Ты воевал на побережье?
– Не помню, – сразу побледнев, ответил Молчун, и в его голосе послышалось напряжение.
Старый монах вздохнул.
– Тебя отсюда никто не гонит, – повторил он. – Возможно, монастырь – действительно лучший выход для тебя. Но тогда готовься к тому, что эта жизнь потребует тебя всего целиком. Ты согласен стать послушником, а потом – монахом?
Ответа не последовало.
– Вот видишь, иночество всё-таки не твой путь. Сейчас ты наслаждаешься тишиной и покоем этого места – они залечивают раны в твоей душе. Мне горько, что такой молодой человек, как ты, пострадал от жестокости мира, и я рад, что здесь ты нашёл убежище. Но настанет день, когда ты поймёшь, что тебе не хватает меча в руке. Ты воин, а не монах, хоть и обзавёлся монашеской бородой... чтобы тебя не узнавали и ты сам себя не узнавал, верно? Но своих близких ты ведь можешь известить...
В голосе отца Колумбы звучал настоятельный намёк – понятно было, что отрицанию Молчуна он не поверил.
– У меня нет близких, – без всякого выражения произнёс юноша.
– Интересно, кого ты пытаешься убедить, меня или себя? – со вздохом спросил настоятель, поворачивая обратно. – Ну что ж, оставайся здесь, сколько тебе потребуется. По крайней мере, станешь врачевателем – это не так уж плохо.
Он уже собирался благословляюще положить руку на голову Молчуна, но тот побелел, как полотно, и резко отшатнулся. Отец Колумба, вовремя вспомнивший о странностях юноши, не рассердился, а лишь осенил его крестным знамением и пошёл по направлению к монастырю.
Кэй с бешено колотящимся сердцем привалился к стволу яблони. Чувствовал он себя отвратительно – было безумно стыдно перед спасшим его человеком, и одновременно никак не желала отступать тошнотная слабость. Он медленно сполз на землю и остался сидеть, свесив руки между колен.
* * *
– Мы, Элейна из рода Пенлайонов, Божией милостью Верховная королева Лионесса...
Королевский писец поднял голову. Уже в третий раз его повелительница начинала диктовать письмо к аллеманскому кёнигу – и замолкала после первой фразы.
Стройная, почти болезненно худая женщина в чёрной одежде, с ранней сединой в волосах стояла у окна, разглядывая герб Пенлайонов на крепостном штандарте. Она полностью ушла в свои мысли, и писец счёл нужным деликатно кашлянуть.
Никакой реакции.
– Госпожа...
Элейна очнулась.
– Наверное, сегодня я не буду отправлять никаких писем, – с отсутствующим видом произнесла она. – Можешь идти.
Писец с поклоном удалился.
Верховная королева снова подошла к узкому окну, и взгляд её опять остановился на родовом гербе.
– Прости, папа, – прошептала она. – Прости, бабушка. И ты, прабабушка, тоже прости.
Во дворе шумела разномастная челядь лионесских королей, съехавшихся на Большой королевский совет. Предстояло обсудить самый серьёзный вопрос: как быть с престолонаследием.
Снова, как и три с лишним года назад, поражали яркостью нарядов приезжие дамы, снова звучали песни всех уделов островного королевства, и пёстрая толпа гомонила на разных диалектах. Но в королевском замке голоса звучали приглушённо, и атмосфера была такая, словно где-то лежал ещё непогребённый покойник.
Со времени нападения сассенахов и северян прошло три года.
...Кормак, любимый, не покидай меня...
...мне нечего делать при твоём дворе...
...у меня не осталось ничего... проклятые ведьмы, и те обманули...
...а я не могу больше терзаться чувством вины за то, что не уберёг его...
...но я же не виню тебя... Кормак, не покидай меня, я так тебя люблю...
...видишь, глаз я сохранил, а Кэя – нет... прощай, Элейна...
Отчаяние, накатившее на неё в первый год, было таким беспросветным, что она чуть не наложила на себя руки. Как ни удивительно, человеком, сумевшим ей помочь, оказался Коул, сын Бана, новый король Бенвика. Он вернулся с континента примерно через месяц после смерти отца, когда плавание в проливе стало безопасным, – и сразу узнал о том, что военный вождь Энгус распорядился похоронить Бана под кэрном, как и подобало поступить с телом предателя. Коул сразу вызвал Энгуса на поединок. Тот не отказался, но вечером затащил Коула в кинварскую харчевню, устроил для всех собравшихся грандиозную попойку и под гвалт пьяной толпы, бешено сверкая глазами, выложил новоиспечённому королю всю правду об отце.
«Это я ещё позволил его похоронить, – рычал он, – да и Элейна не хотела скандала. Все согласились, что погребение достойно предателя. А остальное никому не надо знать».
Двадцатидвухлетний Коул пил, не просыхая, неделю, а потом, проснувшись утром, вылил на себя ведро холодной воды, подобающе оделся и отправился к походному двору Верховной королевы. Элейна тогда ещё не покинула Кинвар – ожидали выздоровления сенешала и искали наследного принца.
Коул упал перед ней на колени и поклялся в верности. Управление бенвикскими делами он доверил людям Верховной королевы, а сам отныне всюду сопровождал её, превратившись буквально в её цепного пса. Его преданность была абсолютна, и это смягчило тяжкое горе Элейны, когда поправившийся Кормак порвал с ней все отношения.
Время шло. Следы Кэя затерялись окончательно, и потерявшая всякую надежду Верховная королева объявила, что хочет постричься в монахини, а потому удельные короли должны совместно решить вопрос о наследовании престола.
* * *
Придворные дамы чинно сидели на скамьях и стульях, шёпотом переговариваясь или занимаясь рукоделием. Верховная королева, как девчонка, примостилась на подоконнике, обхватив руками колени. Она уже настолько отошла от требований этикета, что позволяла себе некоторые вольности – например, не обращать внимания на поджатые губы своих камеристок, когда приказывала седлать коня, чтобы часами носиться по окрестным полям.
Элейна чувствовала себя старой, такой старой и усталой... Ей вот-вот должно было исполниться двадцать девять лет, а прожито, казалось, все сто...
Собственно, в решении Большого королевского совета она не сомневалась. После ужасных событий трёхлетней давности дела в Лионессе как будто наладились: отмечались праздники, собирались налоги, проводились турниры, разбирались тяжбы, застраивались города... Её заслуги в этом не было. Она просто не мешала событиям идти своим чередом.
В последнее время в душу снизошло подобие покоя, и даже неизбывная ненависть к жрицам Змеиного острова, так страшно обманувшим её, как будто утихла. Странные обряды, через которые она прошла в храме Доброй Богини, стали казаться бредовым видением.
– Мор...
Элейна осеклась. Мораг теперь жила далеко на юго-востоке. Внучка Берека нашла своё тихое счастье, выйдя замуж за Энгуса из Килтартана. Жених был вдвое старше невесты, его лицо пересекал полученный в бою шрам, светло-рыжие волосы поредели – но когда он два года назад посватался к одной из первых красавиц двора, герою и военному вождю просто не смогли отказать.
Элейна не осуждала Мораг и не питала к ней злых чувств. Она просто сильно скучала по милой, покладистой девочке – но, в конце концов, каждая женщина стремится иметь мужа и собственный дом. Вот и у бывшей возлюбленной пропавшего без вести брата уже есть сын, и они с Энгусом снова ожидают прибавления в семействе.
Вот так вспомнишь о чужих детях – и почувствуешь себя старой-старой яблоней, которая не то что не плодоносит, а уже даже и не цветёт...
За резной дверью – галерея. В конце галереи – ещё одна дверь, тяжёлая, двустворчатая, из морёного дуба. Она отгораживает от любопытных глаз просторный зал с несколькими рядами скамей и стульев. В зале в данный момент совещаются удельные короли и королевы Лионесса, обсуждая степени родства с династией Пенлайонов и преимущественные права.
Самое смешное, что с пеной у рта настаивать на её царствовании будет Коул Бенвикский – человек, у которого меньше всего причин быть ей верным. Энгус, официально возведённый в звание сенешала, присутствует на Совете без права голоса – и хорошо, иначе он просто переорал бы всех.
Когда высокое собрание придёт к решению, королевские писцы занесут его на тонко выделанный пергамент, затем под текстом будут поставлены разноцветные печати удельных королей. После этого один экземпляр торжественно вручат камерарию Верховной королевы, а тот не менее торжественно прошествует через галерею, сопровождаемый двумя представителями Совета, церемонно постучит в дверь, переступит порог и, ни на кого не глядя, огласит документ.
Всё-таки интересно, кого они выберут. Каэрлеонский трон – лакомый кусок, но родня у Пенлайонов осталась только дальняя...
Размеренные шаги... Стук в дверь... Ну вот, сейчас всё и узнается...
... – Исходя из вышеуказанных причин, Большой королевский совет постановил – напомнить Верховной королеве Элейне из рода Пенлайонов о её присяге на верность Лионессу. Напомнить о том, что правительница, отрекающаяся от своего долга, подобна матери, покидающей своих детей...
Что? Они хотят...
– Госпожа, – дрожащим от волнения голосом произнёс Берек, дочитав документ. – Удельные короли знают, что Пенлайона, принявшего решение, невозможно переубедить. Но всё королевство просит тебя остаться. Если же мысли о монашеском постриге не покинут тебя, то через три года Совет соберётся снова. И... и если тебе небезразлично мнение твоего старого слуги, то я, убелённый сединами советник, прошу на коленях – оставайся там, где никто тебя не заменит...
Элейна не успела опомниться, как почтенный камерарий, кряхтя, опустился на колени – и его примеру последовали сопровождающие, удельные короли Эримон и Кейн. А потом... потом придворные дамы, вставшие со своих мест при появлении высокой делегации, вдруг тоже упали на колени перед королевой – и некоторые из них вдобавок принялись рыдать!
Элейна, ошеломлённая, не верила своим глазам. Сердце, пропустив один удар, застучало, как бешеное. Ледяная корка, покрывавшая её жизнь, пошла трещинами и начала стремительно таять. Верховной королеве пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы хоть немного успокоиться.
Нет, неправда, что жизнь потеряла смысл. Эти люди, склонившиеся к её ногам, действительно были её детьми. Принимая корону, она поклялась быть матерью своим подданным – и подданные напомнили ей об этом.
Нет любви, но остался долг, шепнул из незримых далей чей-то голос – то ли отца, то ли бабки.
И я буду послушна своему долгу, подумала она.
* * *
– А вот и место, где изготовляют прекрасный яблочный сидр, – Коул Бенвикский взъерошил пепельно-русую шевелюру и с улыбкой указал в направлении приземистого каменного строения.
Господи, как хорошо, что он и внешне-то не слишком похож на своего недоброй памяти папашу – а о душе и говорить нечего!
– Или я что-то путаю, или здесь должен быть монастырь... Святого Павла, кажется? – недовольно хмурясь, проговорила Элейна.
Она устала. Дорога из Каэр Леона до Бенвика, в нормальных условиях занимавшая три с небольшим дня, растянулась на целую неделю – а всё из-за идиотского обоза с королевской поклажей и вечно отстающей свитой. Кто же мог предположить, что вполне законное желание дать себе отдых после двух месяцев безвылазного сидения с советниками и послами обернётся таким адом кромешным? Даже сыновья Коула, замечательные весёлые мальчишки шести и семи лет, прекрасно державшиеся в седле, к концу путешествия стали совершенно невыносимыми. Впрочем, Элейна их не винила – рано осиротевшим детям не хватало чуткой и твёрдой материнской руки. Коул и домой-то с континента решил вернуться в основном потому, что лишился любимой жены, умершей при очередных родах. Верховная королева успела привязаться к его сыновьям, и они платили ей взаимностью (правда, не особо слушались).
Остаётся надеяться, что охота в бенвикских лесах действительно так хороша, как её расписывают, – и стоит этой кошмарной дороги, мрачно подумала Элейна.
– Ты ничего не путаешь, госпожа. Монастырь знаменит своей лечебницей и яблоневым садом. Монахи, между прочим, вывели несколько новых сортов. Они продают яблоки – а ещё делают из них замечательный, веселящий душу сидр.
– Вот что, – не терпящим возражений тоном сказала Верховная королева. – Я достаточно наглоталась дорожной пыли. Заедем туда и купим у святых братьев этого самого сидра. Умираю – хочу пить.
Святые братья оказались весьма сообразительны и быстро поняли, каких птиц занесло под скромный монастырский кров. Настоятель, приветливо улыбаясь, благословил Элейну и её спутников. Пока весь обоз ещё пылил где-то на горизонте, высоких гостей проводили в трапезную, где метались послушники, спешно накрывая стол. Проголодавшиеся путники отдали должное монастырской кухне и хвалёному напитку, разрумянившаяся и повеселевшая Верховная королева значительно облегчила свой кошель, щедро пожертвовав на украшение часовни, а мальчишки прилипли к толстому добродушному брату Фергусу, который начал рассказывать им захватывающие дух истории о путешествиях святых монахов в невероятные края.
– Я могу осмотреть ваш прекрасный сад? – спросила Элейна у отца Колумбы, когда послеобеденные темы разговоров исчерпались.
– Милости прошу, Ваше Величество! – воскликнул седобородый настоятель. – Я, к сожалению, не смогу сопровождать мою королеву – меня ждут неотложные дела. Но...
– Ничего страшного, – с улыбкой ответила она. – Я буду очень рада погулять по саду в одиночестве.
– И попробовать наших яблок – сейчас мы как раз снимаем урожай...
* * *
Элейна шла по утоптанной тропе между яблонями, ветки которых гнулись от обилия плодов. Нигде, даже в королевском саду, она не видала таких великолепных деревьев (и яблок стольких сортов). А ведь это был Бенвик, место куда более северное, чем Каэр Леон!
– Ну хватит! – донёсся до неё пронзительный мальчишеский голос. – Я тоже умею кидаться яблоками. Ай! Ну, держись!
Послышался треск ломающихся веток и испуганное «ой».
Элейна тихонько засмеялась, представив, как мальчишки-послушники ведут перестрелку великолепными золотисто-розовыми плодами. В душе зазвенела озорная струнка, и, подобрав подол дорожного платья, она начала тихонько красться на голос.
Послушников оказалось двое. Один, тощий подросток с острым личиком, стоял на земле и сжимал в руке большое яблоко, взятое, видимо, тут же, из корзины, а второй как раз спускался с лестницы, приставленной к стволу большой яблони. Судя по фигуре... и по показавшейся из листвы бороде, это был взрослый мужчина – совсем молодой и хорошо тренированный, поскольку он легко и бесшумно спрыгнул с высокой второй перекладины. В обеих руках у него было по яблоку.
– Не подходи, – давясь от смеха, пискнул мальчишка. – Я тебя пре-предупреждаю... Ай! Ай-яй-яй! Спасите-помогите!
Вереща, как заяц, он бросился наутёк – как раз в сторону появившейся из-за деревьев Верховной королевы. Старший послушник ловко запустил в него одним яблоком – а второе просвистело мимо лохматой головы и на излёте запуталось в складках платья Элейны. Мальчишка миновал её и скрылся, а она растерянно хихикнула, подняла яблоко, не зная что с ним делать, и в конце концов повернулась к старшему послушнику, который остался стоять у яблони.
– Возьми...
Только это она и успела сказать.
Послушник смотрел на неё прозрачно-синими глазами, его прямые тёмные брови были нахмурены. Грубая серая ряса не могла скрыть красоты его сложения, как вьющаяся борода не способна была изменить черты лица. Он стал выше ростом и шире в плечах, лицо и кисти рук были покрыты ровным золотистым загаром.
– Кэй, – придушенным всхлипом вырвалось у неё – и потом громче, переходя в крик. – Кэй! Кэ-эй!
Она выронила яблоко из разжавшихся пальцев и, как слепая, двинулась к нему, протягивая руки и не осознавая, что по сведённому судорожной гримасой лицу текут слёзы.
Она даже не сразу поняла, почему никак не может дойти до Кэя, не может его обнять, притянуть к своему плечу кудрявую голову. А поняв, задохнулась.
С каждым её шагом он на шаг отступал, выставив перед собой руки, словно боялся, что Элейна на него нападёт. И во взгляде синих глаз больше не было ни любви, ни веселья, ни тепла.
– Не подходи, – отчётливо произнёс он. – Ненавижу.
* * *
...Ненавижу.
Я не хочу вспоминать – а ты хочешь, чтобы я всё помнил. И поэтому я тебя ненавижу.
Я пытался – я вспоминал самые радостные, самые тёплые минуты моей жизни, и иногда это получалось: мама, отец, маленькая Гвен, которую я, восьмилетний, так любил таскать на руках, – ведь она была ещё меньше меня, самая младшая в семье, и Кондла, большой, сильный, он сажал меня на плечи и носился со мной по галерее, а я визжал от восторга. Тогда не меня, а его называли наследным принцем.
Тогда даже ты не выделялась из общей толпы братьев и сестёр, я просто знал, что ты есть. А над всеми нами были простёрты любящие руки родителей, и мир был светел, понятен и безопасен.
Но все эти воспоминания накрывает мрачная туча по имени Поветрие – странное, страшное слово, оно означает, что никого не осталось. Ни мамы, ни папы, ни Кондлы, ни Гвен. Ни Бранвен, с которой я частенько дрался, ни заики Пойсина – не осталось никого... кроме тебя.
Ты взяла меня за руку и повела.
Я верил тебе всегда. Ты была до того, как я появился на свет, и, наверное, останешься, когда я умру. Ты никогда не лгала мне – никогда, кроме одного раза. Но твоя единственная ложь оказалась трещиной, прошедшей через всю мою жизнь.
Я не хочу вспоминать, но против воли слышу твой голос.
...я за тебя любого порву на кусочки...
Знаешь, сколько раз я говорил сам себе: глупо надеяться на обещания, ведь никто не знает, когда их можно будет выполнить? Я говорил себе: она же не знала, где я и что со мной. Но там... там я так ждал, что ты распахнёшь дверь, ворвёшься, как ангел возмездия, и спасёшь меня из ночного кошмара, который стал явью! Я верил, что увижу, как глаза этого человека закатываются под лоб, и он, бездыханный, падает на пол с ножом в спине, а над ним стоишь ты; я верил, что услышу: «Всё, малыш, он больше тебя не обидит»!
Теперь даже твоё имя стало пеплом на моих губах.
И всё же я Пенлайон...
Кэй сделал глубокий вдох, медленно выдохнул, закрыв глаза. Взглянул на сестру.
Элейна, которая после его слов согнулась, как от удара в живот, снова стояла прямо, как пламя свечи. Её лицо превратилось в неподвижную белую маску, и Кэй с каким-то извращённым ликованием подумал: «Ей тоже может быть больно!»
Он улыбнулся уголком рта:
– Вижу, ты не знала, что я здесь, да, Эли? Сцена почти из Библии: возвращение блудного брата. Я всё ещё наследный принц? Вы с Кормаком так и не обзавелись ребёнком?
– Мы с Кормаком расстались, – бесцветным голосом произнесла Элейна. – Он покинул Каэр Леон, считая, что виновен в твоей гибели.
– Вот как...
Повисла мучительно-долгая пауза, потом Элейна, глядя куда-то в сторону, сказала:
– У тебя есть долг, принц Кэй Пенлайон. Ты выполнишь его или предпочтёшь закончить свои дни здесь? Я приму любой выбор, который ты сделаешь.
– Нет, Элейна. Ты не сможешь принять мой выбор, потому что всегда выбирала за меня – из лучших побуждений, кто же спорит, – а я просто подчинялся.
– Однажды я уже приняла твой выбор, помнишь? Ты рвался на войну...
Это был удар сродни тому, что он сам нанёс ей. Кэй пошатнулся и ухватился за дерево, чтобы не упасть. Перед ним пронеслась череда воспоминаний, всякий раз приводившая к...
...Нет! Я не буду об этом думать...
А потом Элейна просто повернулась и пошла обратно к садовой тропинке, её осанка и походка были истинно королевскими, и, как величайшую ценность, она несла маску, надетую на лицо, и бездумно повторяла: «Благодарю... Благодарю...», потому что дорога назад была такой длинной...
...Кто рассказывал историю о деве, которая плясала на углях ради спасения своего возлюбленного? Я тоже танцевала – мои ноги сожжены до кости...
– Я вернусь с тобой в Каэр Леон.
Элейна остановилась, но лишь на мгновение. Оборачиваться было выше её сил. Она снова шагнула вперёд, и Кэй повторил, уже громче:
– Элейна, я вернусь в Каэр Леон.
Маска не дрогнула, когда Верховная королева повернулась к наследному принцу:
– Я буду ждать тебя в приёмном покое.
* * *
Во всех церквах Каэр Леона звонили колокола – процессия во главе с Верховной королевой и чудесно спасённым наследником престола вступала в город.
Ликованию горожан не было предела.
Элейна и Кэй были одеты с подобающей важности события роскошью и ехали на великолепных породистых конях – королева на белом, принц на гнедом. Правда, доставленную вечером парадную одежду Кэя пришлось спешно перешивать, но результат оказался превосходным. Побритый и подстриженный, в тёмно-синем бархате и горностаях, он был ослепительно красив. Его не портила даже кривая усмешка, навсегда заменившая прежнюю искреннюю улыбку. Горожане помнили того, другого Кэя, и этому другому Кэю они бросали поздние осенние цветы и ветки с сияющей золотом листвой.
Элейне казалось, что церемониальная одежда душит её. Восторженные крики толпы слились в утомительный шум, а до замка было ещё так далеко! Она то и дело оглядывалась в поисках Коула, но молодой король Бенвика предпочёл не напоминать о себе лишний раз – он прекрасно понимал, какие воспоминания связаны с его именем у Пенлайонов.
...моя королева, о тех прискорбных событиях знают четыре ныне живущих человека, и я буду последним, кто расскажет... но принцу Кэю неприятно моё присутствие, поэтому мне лучше держаться в стороне...
Господи, Коул, что бы я делала без твоей преданности и щепетильной честности! Пожалуйста, поддержи меня сейчас, когда от моего брата веет леденящим холодом, и я начинаю сожалеть о том, что вообще попала в тот монастырь!
Ну вот и всё. Осталось совсем немного – найти Кэю жену, и тогда я смогу покинуть трон, чтобы наконец-то залечить свои раны. Ох, братишка, если бы ты знал, как я тебя понимаю! Но у меня уже нет сил нести эту ношу одной...
Слава Богу, вот и замок! Дома... Дома... Наконец-то дома...
Она искоса посмотрела на брата и увидела, что по его щекам катятся слёзы.
– Мы дома, Кэй, – тепло сказала она, нашла его руку, пожала – и ощутила ответное пожатие, слабое, неуверенное, но настоящее.
* * *
... – И что? – спросила Элейна, бесцветностью голоса маскируя беспокойство.
– И ничего, госпожа, – ответила придворная дама средних лет, стоявшая перед креслом королевы. – Он просто ушёл.
– Просто ушёл, – повторила та.
...Господи, на какие низкие уловки я решилась... И всё безрезультатно...
– Но, в конце концов, можно попробовать ещё раз... Красавицы при дворе пока не перевелись, – отважно заметила почтенная дама. – Не может быть, чтобы мужчина остался равнодушным, когда женщины бросают на него такие взгляды. А наследный принц – настоящий мужчина, поверьте вдове, похоронившей трёх мужей...
Верю я, верю, подумала Элейна, только это дела не меняет.
Прошло больше двух месяцев с тех пор, как Кэй вернулся домой. В замковой часовне отслужили благодарственный молебен. Официально было объявлено, что вследствие раны, полученной на поле боя, наследник престола потерял память, нашёл убежище в монастыре, и только встреча с сестрой-королевой помогла ему вспомнить, кто он есть на самом деле.
Итак, надежды Элейны почти сбылись – за одним маленьким исключением.
Кэй наотрез отказался от женитьбы.
Сестра предлагала ему на выбор лучших невест королевства – бесполезно. Она сказала, что не будет против, даже если он возьмёт в жёны крестьянку, – Кэй только криво усмехнулся. Казалось, принц вообще утратил интерес к женщинам.
Теперь он много времени проводил на тренировках. Три года жизни в монастыре включали в себя и тяжёлый труд, поэтому крепость мышц никуда не делась. А вот воинские навыки пришлось восстанавливать едва ли не с самого начала. Компанию Кэю теперь составляли рыцари и воины, и у Элейны в душе зародились самые ужасные подозрения. Что, если пережитое навсегда наложило отпечаток на его душу, и он оказался привержен тому же греху, жертвой которого когда-то стал? Элейна дошла до того, что готова была затащить его в постель к любой из своих молодых фрейлин, и даже предприняла в этом направлении кое-какие шаги, но Кэй, безупречно учтивый с дамами, ограничивался комплиментами – и исчезал. К известию о замужестве Мораг он отнёсся равнодушно, а Глигейл – Элейна это точно знала – покинула Каэр Леон, и Кэй не стремился её разыскать.
Стыдясь самой себя, она приказывала следить за ним, с замиранием сердца выслушивала донесения соглядатаев – и успокаивалась на время. Кэй мог провести всю ночь с буйной компанией в какой-нибудь харчевне, но никогда не уединялся – ни с женщиной, ни – упаси, Боже – с мужчиной. Ночевал он чаще всего дома, вставал очень рано, обливался холодной водой, быстро перекусывал и шёл на тренировки. Элейна, не раз наблюдавшая за ним, замечала, что он стремится довести себя до изнеможения.
Теперь наследный принц не уклонялся от участия в церемониях и государственных делах. Когда Верховная королева сделала его соправителем, он принял это известие с каким-то насмешливым фатализмом.
Была ещё одна вещь, которая ранила её больше, чем Элейна решалась себе признаться. Кэй стал смотреть на неё, как на совершенно чужого человека, которому в силу иерархических требований нужно оказывать знаки почтения. Он целовал ей руку, склонял перед ней колено, говорил «Да, государыня» или «Будет исполнено, Ваше Величество», и глаза его оставались двумя кусочками синего льда.
Ах, как ей не хватало его ежевечерних приходов, бестолковых вопросов, дурацких шуток, ощущения лохматой макушки под своей ладонью! Успокойся, говорила она себе, даже если бы ничего не случилось, он всё равно перестал бы сидеть на полу около твоего кресла, ожидая, пока ты прочтёшь очередное письмо, – просто в силу возраста. Но если бы ничего не случилось, кричало раненое сердце, он не перестал бы меня любить!
Энгус, периодически наезжавший из своего медвежьего угла, отзывался о Кэе как о хорошем воине и потенциальном военном вожде. Сам сенешал явно устал от беспокойной должности. Элейна понимала его стремление к семейному покою и поощряла, когда он гонял наследного принца по тактике и стратегии. В качестве пробного шара Энгус поручил Кэю инспекционные поездки по крепостным гарнизонам.
Верховная королева знала, что в одну из таких поездок брат навестил Кормака, но о встрече ничего не рассказал – видимо, она получилась не из приятных.
Кормак... Сердце привычно заныло, но теперь это было похоже на боль в заживающей ране. Что ж, всё проходит, говаривал царь Соломон, пройдёт и это.
Похоже, время бурных страстей для меня миновало. А Коул... Коул отчасти заменил мне брата, которого я навсегда утратила. Мне тяжело было бы лишиться его поддержки и безусловного доверия – даже не понимаю, чем я их заслужила, но они есть, и это замечательно.
Но разрушенные отношения с Кэем оставались её тайным горем, невидимой кровоточащей раной сердца. И однажды Элейна попыталась пробить ледяную стену, отгородившую их друг от друга.
* * *
– Ты звала меня, государыня?
– Да, малыш.
Она с болью отметила, как окаменело его лицо при этом обращении. Почему мы легко решаем чужие проблемы, а для решения своих не можем подобрать нужных слов?
– Проходи и садись, – она жестом указала на резной стул. – Я теперь редко тебя вижу.
– Так ты звала меня, чтобы просто поболтать?
– Я соскучилась по тебе, Кэй. За последние две недели я видела тебя от силы день.
Кэй стоял напротив неё, положив руку на спинку стула. Садиться он не спешил, и Элейна невольно им залюбовалась. Спокойное, безупречно правильное лицо, вьющиеся золотистые волосы, синие, как небо, глаза.
До чего же он похож на маму...
Наследник престола даже не потрудился переодеться, оставшись в дорожной одежде, – впрочем, он всегда этим грешил.
– Всё-таки сядь.
Кэй поморщился:
– Элейна, если ты опять собираешься вести со мной душеспасительные разговоры, сразу говорю: только напрасно потратишь время. Этого добра я наслушался в монастыре.
– Давай и вправду просто поболтаем – ни о чём. Помнишь, как это бывало...
– Глупости, – резко ответил он, явно намереваясь уйти. – Уже поздно, я только что вернулся с западного побережья и очень хочу спать. Прости, государыня, но я пойду.
Элейна, поднявшись, едва успела схватить его за руки, и он рефлекторным движением попытался их вырвать.
– Пожалуйста, Кэй, не уходи! – она чуть не плакала. – Какое проклятье лежит на нас, что даже мы, родные, так отдалились друг от друга?
Кэя затрясло.
– З-забавно, – он вдруг начал заикаться. – Б-бан тоже говорил о проклятье. П-почему ты з-заставляешь меня вспоминать в-всё это? П-почему ты н-не оставишь меня в п-покое?
Элейна подошла к нему совсем близко, прижала его руки ладонями друг к другу, мягко обхватила своими пальцами, пытаясь через прикосновение передать своё тепло и защиту.
– Я же люблю тебя, – тихо сказала она. – Ты единственная земная привязанность, которая у меня осталась. Я знаю, ты винишь меня, но, Кэй, я же ничего не знала!!!
Она почти выкрикнула последние слова.
Лицо Кэя окаменело. Он снова попытался освободиться.
– Пожалуйста, Кэй, поговори со мной, – умоляюще произнесла Элейна. – Любому человеку легче, когда он выговорится. Я знаю...
– Знаешь?!
Глянувшее на неё лицо было настолько страшным, что она отшатнулась назад. Но теперь уже Кэй не дал ей вырваться.
– Ты ничего не знаешь! – яростно выдохнул он. – Но узнаешь, я обещаю!
Одной рукой он притянул её вплотную к себе, а на другую намотал косу, которую Элейна заплела перед сном, как обычно, и рывком откинул голову сестры назад. Бешеные глаза оказались совсем близко; через мгновение он поцеловал её – грубо, жадно, стремясь причинить боль...
Даже долгое время спустя всё вспоминалось какими-то лихорадочными обрывками, и начинала болеть голова.
...она лежит на полу, придавленная тяжестью его тела, и он остервенело рвёт на ней одежду...
...слышен звук расстёгиваемого ремня... ошеломлённая происходящим, она пытается приподняться, и тогда Кэй вполсилы, но очень больно бьёт её по лицу...
...воспользовавшись тем, что она ещё не пришла в себя, он поднимается, чтобы запереть дверь, – Элейна слышит стук кованой задвижки...
...а потом – снова его тяжелое горячее тело, стальной захват объятий, яростное, безжалостное проникновение... и она сдавленно стонет от боли, зная, что не закричит, не позовёт на помощь, хотя стражники быстро сбежались бы на голос Верховной королевы и без труда выбили бы дверь...
...я не буду кричать... Кэй... Кэй... почему?..
...а потом – Элейна не верит в это, сопротивляется этому – её предаёт собственное тело, почти четыре года лишённое мужской ласки... и Кэй замирает, ощутив перемену в ней... она обхватывает руками его мускулистый торс, её ладони скользят по гладкой коже, лаская, требуя, торопя... и когда он снова находит её губы, она отвечает на поцелуй...
...и вечность спустя оба одновременно проваливаются в блаженное беспамятство, оставив в покинутом мире все свои горести...
Звёздочка, любимая лошадка, несёт их привычной дорогой, сначала узкими городскими улочками, потом – через откидной мост – в лес, окружающий Каэр Леон, и дальше, в поля. Пятнадцатилетняя Элейна держит поводья и одновременно обнимает братишку, который крепко вцепился в луку седла.
Кто там, на другом конце поля? Их много... шестеро... и они кажутся такими знакомыми. Да это же мама, папа, Кондла и Бранвен, Пойсин и Гвен! Они здесь, все здесь, они никуда и не уходили!
Родители, братья и сёстры машут руками, и Элейна понимает, что вся семья ждёт только их, двоих отставших. Сердце переполняется таким счастьем, что в груди становится больно.
Я сейчас, хочет крикнуть она, но почему-то не может вынуть ногу из стремени. А малыш Кэй мгновенно соскальзывает на землю и бежит навстречу протянутым рукам.
Подожди, зовёт его Элейна, я с тобой! Но светловолосый кудрявый ребёнок, не оглядываясь, пересекает поле, и она уже не может его рассмотреть среди смутных силуэтов.
Кэй, не бросай меня! Мама, папа, куда вы делись?
Но поле опустело. Они снова покинули её! Элейна начинает горько плакать...
...и в слезах просыпается.
Всё тело затекло от лежания на твёрдом полу, но ей не холодно – кто-то заботливо укутал её плащом. А под плащом... под плащом на ней ничего нет, и в бледном свете наступающего утра она видит тёмные пятна на своих запястьях, и боль, которая раньше была чем-то целостным, вдруг распадается на составляющие...
Кэй!
Он был здесь. Теперь его здесь нет.
Перед глазами всплывает образ убегающего ребёнка. Что там говорила Финд о значении снов с умершими? Он же пересёк поле, он ушёл к ним...
Нет. Нет! НЕТ!!!
* * *
Стражники, мирно клевавшие носами в коридоре и галерее, вскочили, как очумелые, от безумного женского крика. Крик доносился из покоев наследного принца.
Элейна, успевшая накинуть на себя какой-то бесформенный балахон и тот самый плащ, раскачивалась взад-вперёд, стоя на коленях над телом брата. Она обхватила голову руками, широко распахнутые глаза не видели ничего. Зато начальник стражи понял всё с первого взгляда.
Кэй покончил с собой, вонзив себе в грудь, прямо в сердце, острый иберийский стилет.
* * *
– Даже твоя воля тут бессильна, государыня, – грустно произнёс епископ.
Он только изредка, искоса решался взглянуть на Верховную королеву. Элейна в своей траурной одежде, исхудавшая за прошедшие три дня ещё сильнее – кожа да кости, – вызывала у служителя церкви страх и жалость. В её волосах заметно прибавилось седины, а взгляд порой становился пугающе-сосредоточенным.
В тайне от всех преосвященный Фома счёл нужным посоветоваться с камерарием Береком – того тоже очень беспокоило душевное состояние Элейны. Фрейлины и камеристки получили негласное распоряжение следить за королевой двадцать четыре часа в сутки – во избежание всяких эксцессов.
– Он... мой... принц Кэй был безумен, ваше преосвященство. Его душа была тяжело больна... Я даже не подозревала, насколько больна... Он совершил это... это... в приступе безумия. Проявите милосердие, позвольте мне похоронить его по христианскому обряду! Он был хорошим христианином!
Епископ посмотрел на убитую горем женщину и сделал то, что минуту назад почитал для себя невозможным, – привлёк к себе и обнял. Она уронила голову ему на плечо, и он очень надеялся, что королева заплачет. Но глаза Элейны оставались сухими, и, когда она подняла голову, их пугающий блеск только усилился.
– Вы снова откажете мне, я вижу, – ровным голосом произнесла она. – Тогда – исповедуйте меня. Исповедуйте, а потом уже решите.
Всё было сказано, и слова отпущения грехов были произнесены. Элейна поднялась с колен, зябко кутаясь в плащ.
– Бедный мальчик, – горестно проговорил Фома и замолчал.
После невыносимо долгой паузы он, наконец, решился снова взглянуть на Верховную королеву.
– Прости меня, государыня, но я по-прежнему не могу разрешить похоронить принца в освящённой земле. То, что он... укрыл тебя плащом, доказывает, что он отдавал себе отчёт в своих поступках. Принц Кэй – самоубийца. Я не могу... Господь наш осуждает самоубийц. В моих силах только молиться за спасение его души.
– Тогда молись за него, священник. А я прибегну к милосердию Великой Матери, раз уж ты отказал в нём Кэю от имени Бога.
Глаза епископа гневно вспыхнули, он поднял было руку, но выражение его лица вдруг смягчилось:
– Ты сейчас слишком несчастна и не понимаешь, что говоришь. Ступай, дитя. Я буду молиться и за твоего брата, и за тебя.
* * *
Кэя хоронили поздно вечером. Хоронили по древнему обряду.
Элейна и мысли не допускала, что могила её брата будет отмечена каменной насыпью, – это уравняло бы его с человеком, ставшим причиной его безумия и смерти. Она вызвала к себе Финд и сказала, что устроит Кэю погребальный костёр.
Старая нянька, безутешно плакавшая с той минуты, как узнала о гибели своего воспитанника, без разговоров приняла участие в мрачном обряде.
Он лежал на своем смертном ложе, завёрнутый в горностаевый плащ, и, казалось, чуть улыбался; ветер шевелил его золотистые кудри, а Элейна жалела только об одном – о невозможности усыпать это ложе цветами. Ведь было начало зимы.
– Он был и остался прекраснее любых цветов, – проговорила Финд, уловившая её мысли. – Не горюй об этом.
Собравшихся было совсем мало – Элейна, Финд, Коул, Амадан, Конал, две девушки из королевской свиты, вздыхавшие по Кэю, когда он был жив...
И хорошо. Его должны проводить любящие руки.
Элейна немного помедлила с факелом в руке, а потом решительно поднесла его к облитым маслом дровам...
Прах Кэя развеяли над тем самым полем, которое Элейна так хорошо помнила.
* * *
– Зачем тебе столько лодок, госпожа? – изумился Коул, когда три недели спустя Элейна вызвала его к себе.
– Чтобы переправить на Змеиный остров воинов, – сухим, не терпящим возражения тоном ответила она. – Я сотру этот гадюшник с лица земли. Лживые твари!
Коул не совсем понял, кто такие эти лживые твари. Он видел, как в Элейне бурлит яростная тёмная энергия. В последнее время королевский замок замирал в подобии священного ужаса, когда Верховная королева проходила по коридорам. Взгляд её синих глаз, окружённых глубокими тенями, казалось, плавил камень стен. Теперь она не разговаривала – отдавала приказания и проверяла их исполнение. Молоденькие фрейлины частенько уходили от неё в слезах.
Желание Верховной королевы показалось ему совершенно безрассудным, и он прямо высказал это:
– Госпожа, на острове обитают могущественные колдуньи. Они не допустят, чтобы им кто-то угрожал. Моё дело, конечно, солдатское, но я не могу зря губить своих людей. Жрицы Змеиного острова очень мстительны.
– Я тоже мстительна, – сквозь зубы процедила Элейна. – Не бойся, Коул. Они не выплывут на поверхность своего озера – неисполненное обещание грузом висит у них на ногах. Настало время львице Пенлайонов окончательно истребить проклятых змей.
– Но ты разгневаешь Великую Мать!
– Она уже разгневана их ложью. Я не знаю, в чём дело, мой добрый Коул, но ощущаю, что Кэй был принесён в жертву ради их непонятных планов!
Коул с жалостью взглянул на неё.
– Госпожа... Элейна... моя королева, в тебе сейчас говорит великая душевная мука... Как они могли принудить его направить себе в сердце этот проклятый кинжал?
– Их Повелительница, мерзкая гадюка, говорила, что Лионессу пришло время измениться – и пусть умрёт Кормак, умрёт Кэй, пусть сдохнут все Пенлайоны! Она добилась своего – у династии нет будущего...
Королева вдруг смертельно побледнела, пошатнулась и едва не упала, но Коул успел её подхватить.
– Элейна, – как можно мягче произнёс он. – Нельзя так себя терзать. Я позову твоих служанок. Тебе нужно отдохнуть. А завтра, если ты не передумаешь, мы поговорим.
Но назавтра Элейна не передумала, и Коул сказал, что отправляться в Бенвик можно хоть сейчас.
– Значит, выезжаем утром, – прежним напряжённым голосом ответила она. – А теперь оставь меня – я хочу побыть одна.
Она осталась сидеть в своём кресле, бездумно глядя в окно на знакомую до мелочей башню, – но вдруг поняла, что в комнате кто-то есть.
Невысокая фигура выступила из тёмного угла, и Элейна сразу узнала эти чёрные волосы, синий плащ, холщовое платье. Она не испугалась, наоборот, переполнилась холодной звенящей яростью.
– Ты?! – ликующе вырвалось у неё. – Как вовремя! Поговорим перед тем, как я спалю ваше змеиное гнездо, а, Повелительница?
– За что ты так нас возненавидела, Элейна? – мягко спросила черноволосая женщина. – Разве мы что-нибудь от тебя утаили? Разве я не предупредила тебя, какую цену тебе придётся заплатить?
– Я заплатила – только не получила самого главного. Вы солгали мне!
– Кормак выздоровел, разве не так? Северян и сассенахов разбили, разве не так? Ты сохранила Лионесс таким, каким получила в день коронации – в чём тогда обман?
– Ты... обещала... обещала, – Элейна с трудом выталкивала слова сквозь стиснутые зубы, – обещала, что наша династия... что династия сохранится... что потомки моего несчастного брата будут править Лионессом... лживая га...
– Помолчи, глупая девочка. Волноваться – это последнее, что ты сейчас можешь себе позволить...
Её движение было стремительным, и Элейна вдруг увидела, что Повелительница стоит рядом. А потом маленькая смуглая рука легла ей на живот.
– Ты носишь его ребёнка... Эй, эй, не вздумай падать в обморок!
Видимо, Элейна на какое-то время всё-таки потеряла сознание, потому что, когда очнулась, Повелительница растирала ей руки и хлопала по щекам.
– Мне жаль бедного мальчика, – с искренней печалью сказала она. – Его задела паутина, которую сплела одна несчастная женщина, когда проклинала ныне умершего бенвикского короля. В какой-то мере Бана можно даже пожалеть – страсть к твоему брату испепелила ему душу и стала причиной его смерти. А Кэй никогда не переставал тебя любить, даже когда думал, что ненавидит...
– Я знала это, – борясь со слезами, пробормотала молодая женщина.
Повелительница по-прежнему держала её за руки, и Элейна чувствовала себя снова под защитой матери – как будто частица любви Бекки передалась властной жрице с Острова змей.
– Теперь ты простила меня? – улыбнувшись, спросила Повелительница. – Между Львом и Змеёй – мир?
Элейна несмело улыбнулась ей в ответ, как маленькая девочка – взрослой женщине.
– Тогда прощай. Береги себя – и своего сына. Не терзайся никакими страхами – он родится здоровым и будет таким же красивым, как его отец.
Тёплые губы коснулись лба Элейны, она на мгновение закрыла глаза, а когда снова открыла – Повелительницы уже не было. Дверь по-прежнему была заперта на фигурную задвижку – Верховная королева прекрасно помнила, как закрывала её.
Получается, ей это померещилось?
Но как тогда быть с необъяснимыми приступами утренней тошноты? Как быть с задержкой месячных кровотечений? Элейна только сейчас осознала, что в последнее время с ней стало происходить что-то странное.
И всё-таки она боялась поверить.
Одно ей было совершенно ясно – она больше не хочет стирать Змеиный остров с лица земли.
И в любом случае – даже если ей всё приснилось – почему бы не стать приёмной матерью двум замечательным мальчишкам? Правда, их отец может быть против – но это мы сейчас узнаем.
... – Коул, ты согласен взять меня в жёны?..