Сначала он пытался держаться вызывающе-безразлично, но глаза, почерневшие от расширенных в страхе зрачков, выдавали его с головой. Он знал, что должно было случиться, и не отрываясь следил за неторопливыми движениями моих рук. Закусив нижнюю губу разбитого рта, он готовился к неизбежной боли и надеялся, что сможет сдержаться, не закричать. Но когда я повернул рычаг, он не выдержал.

В его глазах отразилось отчаянье, из прокушенной губы выступила кровь; он зашелся криком и не мог остановиться все время, пока электрический ток пронизывал его тело. Я смотрел, как бьется в конвульсиях его распятое на столе тело, выгибаясь дугой от каждого удара током. Я видел, как он судорожно запрокидывает голову в напрасной попытке освободиться от боли и от оков, терзающих его запястья и лодыжки, и как под гладкой кожей его рук и ног проступают голубоватые вены.

– Это только начало, – сказал я, хорошо зная, что его крики заглушают мой голос и он все равно меня не слышит.

Я отпустил рычаг, и его тело сразу обмякло.

– Мне нужны имена, – сказал я спокойно.

Потный, дрожащий и обессиленный, он уже не выглядел уверенным в своей способности сопротивляться. Волна боли смыла всю его показную самоуверенность и обнажила то, каков он был на самом деле – совсем еще ребенок, красивый зеленоглазый мальчик со спутанной гривой длинных светлых волос. Голый и беззащитный мальчик, распятый на пыточном столе.

– Иди ты на х*й!

Похоже, требовалось нечто большее, чтобы сломить его. Ну что ж, я это предвидел. И я знал, как с этим справиться.

– Тебе опять будет больно.

– Ага...

Он постарался сделать вид, что ему наплевать, что он готов к пыткам, но я-то знал, что это далеко не так. Я знал. Каждый, кого хоть раз коснулось жало Эш Амир’а, знал это.

Эш Амир’а – Воздаяние Грешнику. Поэтичность Хадженти порой умиляла...

Я включил машину, и он опять закричал. На этот раз пытка продлилась чуть дольше. Когда я, наконец, выключил ток, из ушей и из носа у него текла кровь, а он пытался подавить рвущиеся наружу рыдания.

– Это будет продолжаться, пока ты не заговоришь, – сказал я. – От этого нет спасенья. Ты потеряешь много крови, но ты не умрешь и в конце концов все равно сломаешься. Так какой же смысл тебе сопротивляться? Лучше избавь себя и меня от лишних хлопот. Ведь твоим друзьям уже все равно – они давно мертвы.

Гримаса боли исказила его залитое слезами и кровью лицо.

– Да, они мертвы, – прошептал он. – Так зачем тебе о них знать?

– Это моя работа, – объяснил я. – Я должен записать все факты для судебного процесса и для архива.

Он скривился в ответ на неестественно четкий звук моего голоса. Не знаю, догадывался он об импланте в моем горле или просто любой звук раздражал его, терзая и без того измученное тело. Он перевел дыхание и сказал:

– Тебе ведь даже не стыдно! Это не просто работа, это – предательство.

Я пожал плечами.

– Я служу Хадженти. И я здесь не для того, чтобы обсуждать с тобой мои служебные обязанности.

– Что, не нравится, когда напоминают о предательстве своей расы?

– Моя раса... За какие такие заслуги «моя раса» может претендовать на мою преданность?

Я опять потянулся к рычагу. Я включил ток, и узкий металлический обруч на голове мальчишки слабо засветился. Он опять закричал, хрипя, задыхаясь и срывая голос. С каждой новой волной боли его бессвязные вопли все меньше походили на человеческие, они скорее напоминали вой раненого зверя. Хватит ли у него теперь сил на новые оскорбления? Я выключил машину.

– Как... – прохрипел он. Он сорвал себе голос, но все равно продолжал говорить. – Как ты можешь служить этим... чудовищам?

– Они не чудовища, – ответил я равнодушно. – Просто новые правители. А ты – дурак, если думаешь, что можно повернуть время вспять. Смирись. Ничего уже не будет по-старому, как до Хадженти.

– Конечно, если такие, как ты, будут служить им, если мы не будем бороться.

Бороться... Дурачок. Никто не мог противостоять Хадженти, это было просто бессмысленно. Так же, как пытаться гарпуном потопить линкор. Жаль, что они этого не понимали.

Они, наверное, долго готовились, – эта кучка избалованных, глупых детишек, у которых было слишком много свободного времени. И вот вчера они нанесли удар – попытались убить двух лидеров Хадженти. Еще шесть бесполезных жертв в бессмысленной попытке совершить невозможное. Когда они, наконец, поймут, что чужие неуязвимы? По крайней мере для того оружия, что осталось после зачистки планеты.

Пятеро мальчишек и одна девчонка превратились в едва опознаваемые трупы, а Хадженти остались холодно равнодушны. Этого взяли живым. Он пытался покончить с собой и не смог. Что бы ни помешало ему нажать на курок – сломанное запястье или малодушие, – теперь он дорого за это расплачивался.

– Я не предам их...

– Оставшись в живых, ты уже их предал.

– Нет! Это ты – предатель!

От обиды на мои слова голос мальчишки сорвался на высокой ноте и зазвучал совсем по-детски. Не сводя с меня потемневших от боли глаз, он в бессильной ненависти плюнул мне в лицо, прежде чем я успел отступить подальше. Я стер со щеки влажный и теплый плевок, и тыльная сторона моей ладони окрасилась кровью.

– Ну, и чего ты хотел этим добиться?

Я снова взялся за рычаг на панели.

– Ну зачем же так, Кейти? – прошелестел позади меня тихий голос, почти вздох, но звук его, казалось, заполнил все пространство, эхом отдаваясь у меня в ушах. Я оглянулся.

Он стоял на лестнице. Его высокую фигуру трудно было не заметить, но за все эти годы я так и не научился слышать его шаги. Непостижимо, как такое большое и грузное тело могло двигаться столь бесшумно.

И как такой нежный и мягкий голос мог исходить из этого тела, будто целиком состоящего из острых выступов и изломов?

Рамиш. Хадженти. Один из тех, на кого они вчера покушались. Мой хозяин. Его невыразительное, покрытое толстой кожей и костными пластинами лицо было, как всегда, спокойно. Взгляд его продолговатых, с тонкими, почти прозрачными веками, глаз оставался невозмутимо холоден. Хадженти крайне ценили невозмутимость и спокойствие. Спокойствие, абсолютно недоступное мне в присутствии Рамиша.

Он двинулся вниз по лестнице, и на мгновение его внешность преобразилась, всего на один миг, но я знал, что этот образ не был иллюзией. От красоты стройного мужчины захватывало дух. Вместо неуклюжей громады чужого – другое лицо, другое тело: струящийся поток волос, гладкая золотистая кожа и светлые, спокойные глаза.

Другое «лицо» Хадженти.

Миг – и этот образ исчез, оставив после себя изумление и опустошенность. Хотелось протереть глаза и убедиться, что это не было сном или безумием.

Но, конечно же, это был не сон. Я знал, что мальчишка тоже видел этот образ, – он отвернулся и сплюнул кровью.

– Проклятые ублюдки. Их ангельские лица больше никого не обманывают.

Смешно. Хадженти и не стремились никого обмануть. Для них это было естественно, им нравилось принимать этот облик.

– Заткнись, – я снова взялся за рычаг.

– Кейти, его слова не должны задевать тебя. Это всего лишь еще один никчемный и злобный человечек. Мы с самого начала были готовы уничтожить столько людей, сколько потребуется, чтобы остальные смирились. И мы этого добились, теперь осталась только последняя зачистка. Человеком больше, человеком меньше, но все попытки сопротивления будут, в конце концов, подавлены.

– Вам никогда... никогда...

Я ударил рукой по панели, чтобы помешать мальчишке. От внезапного разряда тока он, похоже, прикусил язык, и струя крови хлынула у него изо рта. Я посмотрел на жестокое и прекрасное в своей невозмутимости лицо Рамиша. В нем не было радости от страданий врага, недавно покушавшегося на его жизнь; но и сострадания там тоже не было.

– ...вашу мать!

Я выключил ток, и мальчишка захлебнулся, выплевывая ругательства пополам с кровью. Она пузырилась у него на губах и тонкой струйкой стекала по подбородку. Его взгляд лихорадочно метался между мной и Рамишем. Казалось, он не мог решить, кого же он ненавидит больше, меня или чужого.

– Мусор, – вздохнул Рамиш. – Бесполезный, никчемный хомо. Пора использовать контроль сознания, Кейти.

Я с трудом сумел сохранить спокойный вид; только рука моя слегка дрожала, когда я положил ее на рычаг.

– Контроль сознания сделает его непригодным для судебного процесса, господин.

Ясные глаза Хадженти медленно скрылись за гладкими веками, а затем снова уставились на меня.

– Какой суд? – сказал Рамиш тоном терпеливого преподавателя, объясняющего очевидные, всем известные факты тупым студентам. – Наша политика изменилась. Тактика запугивания себя не оправдала, и мы больше не заинтересованы в судебных процессах. Нам нужно полностью сломить сопротивление, чтобы никто больше не мешал добропорядочным гражданам наслаждаться установленным порядком.

Добропорядочные граждане, подумал я. Откуда же, он думает, взялись эти мятежники, эти дети? Я посмотрел на мальчишку – он, наверное, родился уже после вторжения. Он не знал другой жизни, кроме как под властью Хадженти – и он все-таки ненавидел их.

Похоже, чужие, даже Рамиш, не могли этого осознать до конца. Обладая невероятно долгой по человеческим меркам жизнью, они не могли вообразить присущие людям нехватку опыта и отсутствие уважения к собственной жизни. Такие, как я, – не в счет. Мы уже настолько отличались от своей изначальной расы, что было трудно сказать, кем же мы являлись на самом деле. Мы были предсказуемы и поэтому легко управляемы.

– Приступай, Кейти. Возьми из его сознания всю нужную тебе информацию, и давай покончим с этим. У меня для тебя есть другая работа.

– Слушаюсь, господин.

Я взялся за рычаги. На этот раз мальчик не закричал, только глаза его широко и удивленно распахнулись, а затем стали мечтательными, почти блаженными.

– Ну, расскажи нам о покушении, человек, – пропел Рамиш.

Это было так просто! Эта простота делала пытки абсолютно бессмысленными и, более того, обесценивала все героические страдания этого мальчика. Он покорно заговорил. Он больше не сопротивлялся, он даже ничего не осознавал. Все, что он рассказал, было не так уж и важно: места встреч, их планы... Возможно, Хадженти проанализируют информацию с помощью компьютера, чтобы в будущем предотвратить подобные попытки. Но, вероятнее всего, рассказ мальчишки только пополнит огромный исторический архив Хадженти, собранный на планетах по всей галактике.

Мы не могли даже вообразить себе историю Хадженти. У них был колоссальный опыт покорения новых миров и уничтожения непокорных. Хадженти точно знали, что являлось оптимальным для этих планет, и направляли их на этот путь, независимо от желания их жителей или степени их готовности. И когда они добрались до нашей планеты, у нас не было ни малейшего шанса.

Мальчишка затих; он неподвижно смотрел прямо перед собой, только длинные темные ресницы его слегка подрагивали. Кровь все еще сочилась из его носа, и он машинально слизывал ее с разбитых губ.

– Он выглядит таким мирным, – сказал Рамиш, подходя к столу. – Ты только посмотри на него, Кейти. Никакой ненависти, никакой злобы, абсолютная покорность – именно то, что нам нужно от вас, людей.

Кончиками длинных пальцев, едва касаясь кожи, он провел по бедру мальчишки. Тот даже не вздрогнул, в его глазах ничего не изменилось. Контроль сознания работал безупречно.

– Это было так просто – покориться. Жаль, что он не сделал это до того, как пойти на преступление. А теперь придется пустить его в расход.

Жесткая ладонь Рамиша прошлась по телу мальчишки – вверх, вдоль живота и груди. Этот легкое, почти нежное прикосновение оставило красные следы царапин. Мальчишка неподвижно смотрел перед собой; зрачки его глаз сжались в точку.

– Вы, люди, такие нелепые существа, – заметил Рамиш, и я почувствовал как внутри меня что-то сжалось. То же самое он сказал мне при первой нашей встрече. Я тогда не был под контролем, просто мне некуда было идти. Я был беззащитен, открыт для его прикосновений и желаний.

– Вы ведете себя так, как будто вы неуязвимы так же, как мы. Признаться, в этом есть своя прелесть.

Его рука неторопливо блуждала по телу мальчишки, нигде особенно не задерживаясь, касаясь пальцами светлых волос и возвращаясь к груди мальчика, к напряженным соскам, затвердевшим от холода и возбуждения.

– Ваши тела так доступны, они будто созданы для наслаждения. Ни у одной расы нет мужчин и женщин, одинаково доступных для секса, с гениталиями прикрытыми только ненадежной тканью одежды.

Он мог бы добавить, что именно это являлось его единственным наслаждением на нашей планете, но я и так это знал.

– Одержимость сексом когда-нибудь погубит вас, людей.

Он резко сунул руку между ног мальчишки, прямо под мошонку, пальцами нащупывая вход в его тело. Это движение было сильным и было бы очень болезненным, если бы мальчик мог хоть что-то чувствовать. Но у него даже ресницы не дрогнули.

– Освободи его, Кейти.

– Что?

– Ты меня слышал.

На долю секунды лицо моего хозяина, лицо чужого, приобрело человеческие черты ослепительной красоты и смертельной угрозы. Я не мог позволить себе и секунды колебания, ничего, кроме слепого повиновения. Замки мягко щелкнули, освобождая руки и ноги мальчишки.

– Встать, ничтожество. Я хочу посмотреть на тебя.

Мальчик повиновался; он двигался, как лунатик, не выказывая ни удивления, ни сопротивления. Одним плавным, гибким движением он поднялся на ноги. До того, как на него надели наручники, я видел его только мельком; и тогда он больше походил на угодившего в силки зверька. Но сейчас его движения свидетельствовали о природной грации.

Мальчишка был полностью обнажен; только обруч контроля мерцал в его волосах. Он стоял перед чужим в непринужденной позе, свободно опустив кровоточащие руки.

Я не отрываясь смотрел на Рамиша. Только слабая искра заинтересованности промелькнула у него в глазах, когда его взгляд скользнул по худощавой, высокой фигуре мальчишки, по стройным линиям его тела, гладкому шелку его светлых волос...Безмятежный взгляд мальчишки и припухшие губы его разбитого окровавленного рта были невыносимо, болезненно прекрасны.

Глаза мальчишки были зелеными. Этот веселый, светло-зеленый цвет что-то смутно мне напоминал. И вдруг я вспомнил – яблоки, маленькие, незрелые яблоки. Помнится, мы с друзьями рвали их по дороге на речку. Сколько же лет прошло с тех пор? Двадцать? Я вспомнил сочный, кисло-сладкий вкус молодых яблок, и мой рот наполнился слюной.

Я знал, что тех яблонь больше нет; так же, как и той реки, и моих друзей. А яблоки... Теперь, если кому и взбредет в голову заполучить к столу настоящие фрукты, то это обойдется ему в целое состояние.

Хадженти дали нам очень многое. Они обеспечили всех едой, принесли нам мир и уверенность в завтрашнем дне. Но взамен они забрали многое другое, в том числе и мой родной город, что оказался в той части планеты, где прошла зачистка. Небольшая цена за стабильность и безопасность...Наверное.

– Он красив, – сказал Рамиш.

– Да, – согласился я.

Когда Хадженти вторглись на нашу планету, они просканировали сознание людей и создали эталон красоты, на основе которого и был сконструирован их «другой» образ. Они поступали так на всех планетах. Я иногда задавался вопросом, было ли это хитрой уловкой, или они просто получали от этого эстетическое удовольствие? Красота мальчика была того же типа – гибкое, стройное тело, гладкая кожа, миндалевидные яркие глаза, чувственные губы.

– И так молод, – добавил Рамиш.

– Я думаю, ему где-то восемнадцать, – подтвердил я.

Восемнадцать... Неужели и я когда-то был так же молод? Это, казалось, было давным-давно, но, на самом деле, прошло не более десяти лет. Мне было восемнадцать, когда я встретил Рамиша. Это случилось через двенадцать лет после вторжения, и наш мир еще не пришел в себя. Вокруг царила анархия, и я иногда жалел, что не погиб при зачистке моего родного города. Я тогда сумел убежать и прятался в доках, промышляя воровством и пытаясь торговать всем, чем угодно, включая себя самого.

Я был арестован за мелкое нарушение, и Рамиш был моим судьей. Он не обещал мне ничего, но дал мне все; я получил второй шанс.

– На колени, человечек, – приказал Рамиш.

Мальчик повиновался; не отрывая взгляда от какой-то точки в пространстве, он грациозно скользнул на пол.

– Посмотри на меня.

Рамиш потянулся к его лицу, и вид его угловатой конечности стал размытым, нечетким, являя образ мужской тонкой и гладкой руки. Длинные пальцы ласково погладили лицо мальчика, прежде чем Рамиш заставил его повернуть лицо.

– Кейти, ты видишь это идеальное повиновение? Нет ничего такого, чего бы он не сделал, если я прикажу ему.

– Ничего, – эхом повторил я.

Коленопреклоненная марионетка и кукловод, Рамиш, тот, кто дергает за веревочки.

– Я хочу, чтобы он кое-что для меня сделал, – голос Рамиша, как всегда, был невыразителен, но его слова полоснули меня, как ножом, – их значение было абсолютно ясно.

– Он слишком красив, чтобы пустить его в расход, не насладившись тем, что он может дать.

Хадженти! Поэты и прагматики. Каждая вещь должна быть всесторонне использована – и с максимальной эффективностью.

– Мне тоже хотелось бы кое-что с ним сделать, – добавил Рамиш после небольшой паузы. – Позаботься об этом, Кейти. Я хочу, чтобы он все чувствовал.

– Покорный, но отзывчивый? – спросил я.

– Нет, я хочу, чтобы он испытывал желание.

Мне ничего не стоило это сделать – так же, как я превратил его в куклу, покорно выполняющую все распоряжения Рамиша. Я просто воспользовался другим рычагом. Я ни секунды не колебался.

Я пробежал пальцами по приборной доске, перестраивая сознание мальчика. Я знал, как это происходит, и все же эта мгновенная перемена потрясла меня.

Мальчик коротко вздохнул, будто пробуждаясь ото сна, и слегка удивленно тряхнул головой. Он медленно поднял глаза, и в его взгляде не было ненависти. Я знал, что это произойдет, я сам, движением своей руки, управлял сознанием мальчишки, и все же было что-то завораживающее в том, как лицо мальчика приобретало отрешенное, сосредоточенное выражение. Он смотрел на Рамиша так, как будто в целом свете не существовало больше никого и ничего.

Это было именно то, чего Хадженти всегда хотели от нас, людей.

– Поразительно, – ровный мягкий голос Рамиша едва уловимо дрогнул, или мне показалось?

Мальчик обхватил руками бедра Рамиша и прижался лицом к животу чужого. Единственное, что выдало чувства Рамиша, была искра, мелькнувшая в его глазах и задержавшаяся там на мгновение дольше, чем обычно.

– Ну же, человечек, покажи мне, чего ты хочешь.

Нежный интимный шепот не означал ничего, кроме особенностей гортани Хадженти. Мальчик задрожал. Кровь прилила к его члену, и тот стал подниматься, увеличиваясь, пока не встал почти вертикально, едва не касаясь живота мальчика.

– О да, вот так, – шептал Рамиш, – покажи, как ты меня хочешь. Потрогай меня везде, делай все, что тебе хочется...

Мальчик приник губами к костным пластинам живота Рамиша. Он спускался все ниже, к паху чужого, не замечая, не чувствуя, что он ранит свои нежные губы об острые углы и выступы тела Хадженти. Боль для него не существовала – ничто из того, что мог сделать с ним Рамиш или он сам, не причиняло ему никаких мучений.

Его теплое дыхание туманило блестящую поверхность брони тела Рамиша, но мальчик снова и снова вылизывал ее до сияющего блеска. Его рот ласкал твердые пластины тела чужого, будто они были теплой, отзывчивой плотью любимого; он судорожно сжимал бедра Рамиша, осторожно перебирая пальцами чешуйки его брони, которую не могли бы пробить ни нож, ни пуля.

Несмотря на весь мой опыт с Эш Амир’а, я все еще не знал, как работало это устройство. Видел ли мальчик другой, прекрасный образ Рамиша? Думаю, что нет. Вероятнее всего, он видел все как есть, все, что он так ненавидел, – громоздкий силуэт, бронированные конечности и ощетинившееся жесткой чешуей тело. Но все это казалось ему невыносимо, непреодолимо прекрасным.

Мальчик продолжал покрывать его поцелуями, но прямая спина Рамиша не дрогнула ни на мгновение. Во взгляде чужого не отражалось ни триумфа, ни радости от вида поверженного врага – на коленях, приникшего к его телу. Но, все же,что-то мелькнуло в глубине его глаз, что-то едва уловимое, во что я не осмеливался поверить.

– Я вижу, как ты этого хочешь, человечек, – задумчиво сказал Рамиш. – Ну что, позволить тебе?

У меня перехватило дыхание. Я тут же спохватился, но этого было достаточно, чтобы привлечь внимание Рамиша.

– Ты что-то хотел сказать, Кейти?

– Нет, мой господин, – мой голос дрогнул, и я опустил глаза.

– Так-то лучше, Кейти. Никогда не смей подвергать сомнению мои действия.

– Мне это и в голову не пришло, господин.

– Да нет, пришло, – его тихий голос звучал почти добродушно. Но я-то знал, что это не так. Я уставился в пол, всей кожей ощущая на себе его взгляд. Я надеялся, что он скоро отвернется. – Посмотри на меня, Кейти, – сказал он вместо этого. Я повиновался. – И не смей отворачиваться.

Я увидел, как сверкающие защитные пластины в области паха чужого начали медленно раздвигаться, обнажая багряную плоть, пронизанную проступающими на поверхности пульсирующими синими венами. Я видел это и раньше, но все же эта картина настолько потрясла меня, что я не был бы в состоянии отвести взгляд, даже если бы Рамиш приказал мне. Не знаю, было ли это красиво или отвратительно. Но несомненно, это было завораживающее зрелище – вид открывающегося отверстия в идеальной броне Рамиша.

Репродуктивный орган Хадженти – единственная часть их тела, не покрытая чешуей или не защищенная острыми выступами брони. Чужие пользовались им всего несколько раз за всю свою жизнь, и исключительно для продолжения рода. Да и то не всем Хадженти предоставлялась такая возможность.

Не знаю, являлся ли секс с другими расами, вообще секс не для продолжения рода, извращением. Возможно, по меркам Хадженти, Рамиш и был таким извращенцем. Но он делал это со мной, а теперь он собирался заняться сексом с этим мальчиком.

Этого следовало ожидать. Это было ясно с того самого момента, как он заинтересовался мальчишкой; и все же я не мог до конца поверить, что он зайдет так далеко, что он настолько возбудится, что обнажит самую интимную часть своего тела.

– Продолжай смотреть, Кейти, – напомнил Рамиш.

Я смотрел, не смея опустить глаза. Я видел, как из складок плоти появляется член, покрытый тонкой, почти прозрачной кожицей. Он выдвигался дюйм за дюймом, совершенно круглый и абсолютно гладкий, за исключением проступающих линий расширенных вен.

Мальчик тоже пристально следил за ним, совершенно поглощенный видом твердой плоти чужого. Его руки непроизвольно потянулись к нему – потрогать, но тут же бессильно упали вдоль тела.

– Да, человечек, – прошептал Рамиш, безошибочно угадывая значение этого жеста. – Это все для тебя. Не бойся, возьми же его.

Внезапно я осознал, что, когда член Рамиша бывал в возбужденном состоянии, прекрасный человеческий образ ни разу не возникал у меня перед глазами.

Но для мальчика это не имело значения – в его сознании Хадженти был прекрасен.

Его пальцы сомкнулись вокруг члена Рамиша, и он осторожно направил его себе в рот. На секунду мне показалось, что член просто не поместится там, настолько он был большой и толстый. Но желание мальчика было сильнее его защитных рефлексов.

Он порвет себе горло – я слишком хорошо это знал. Но я также знал, что мальчик этого не почувствует. Он напрягся, приспосабливаясь, и головка члена Рамиша скользнула внутрь, разрывая угол его рта и проникая все глубже. Я увидел, как горло мальчишки судорожно дернулось.

Тонкая струйка крови из разорванного рта мальчика запачкала член Рамиша, но губы мальчика тут же сомкнулись вокруг него.

– Ну-ну, – сказал Рамиш. – Я знал, что тебе это понравится. Ты ведь и вправду шлюха.

Шлюха. Движения мальчика были точны и бесстыдны, они, казалось, выдавали опыт – опыт, которого просто не могло быть. Мальчишка ритмично двигался, лаская ртом член Рамиша. И все же, он не походил на шлюху, скорее на страстного любовника. Да, любовника... если бы не хлюпающий звук в его разорванном горле.

– Не торопись так. – Слова чужого противоречили тому, что он делал, но в его голосе не было и следа иронии. Мальчик повиновался. – Я хочу получить от тебя не только это. Я хочу тебя всего, – прошептал Рамиш.

Мальчик поднял глаза, все еще сжимая в руке член Рамиша. Его горло судорожно дернулось, и кровь толчком выплеснулась изо рта мальчишки. Но он даже не почувствовал этого.

– Встань, – сказал Рамиш.

В движениях мальчика сквозили одновременно готовность и неуверенность, Он пошатнулся. Рамиш подхватил его, почти с нежностью, и развернул его к себе спиной. Не могу сказать, догадывался ли мальчик о том, что должно было случаться. Но я знал это слишком хорошо. Так же, как и то, что для него это будет наслаждением – машина это гарантировала.

– Наклонись, – прошептал Рамиш.

Безо всякой подготовки (да этого и не требовалось) Хадженти направил свой напряженный, пульсирующий, блестящий от слюны и крови член между узкими ягодицами мальчика и быстро, одним сильным движением вогнал его до основания.

От силы этого толчка спина мальчишки прогнулась, голова его запрокинулась, но он не издал ни звука в то время, как огромный член Рамиша входил в него, раздирая в клочья его внутренности.

Рамиш не заботился о том, что он покалечит мальчика, чужому было все равно. А кровь от внутренних повреждений служила отличной смазкой.

Я отлично это знал. Рамиш – тоже.

Он удерживал тонкое тело мальчика в сомкнутых замком руках нежно, почти баюкая его, как младенца.

– Какой же ты теплый, – шептал Рамиш, склоняясь к волосам мальчика, и тот двинулся ему навстречу, будто стараясь стать ближе, слиться с чужим в одно целое. – Ну же, маленький преступник, покажи мне, как сильно ты меня хочешь.

Мальчик тут же отреагировал на его приказ. Бедра мальчишки задвигались быстрее, он с силой, почти с яростью, насаживался на член Хадженти. Рамиш удовлетворено кивал.

– Да, да, ты получишь все, что ты хочешь, – обещал он.

Рамиш начал ритмично двигаться, слишком медленно, слишком сильно для человеческого тела, каждое движение – как удар ножом. Из тела мальчика послышались хлюпающие звуки крови и разодранных в клочья внутренностей. И все же, член мальчишки стоял колом, мальчик даже бормотал что-то от наслаждения, источник которого находился отнюдь не в его теле, а в его несчастном, изнасилованном машиной сознании.

Мы добились того, чего боль была не в состоянии сделать, – мы превратили его в предателя и в шлюху, обслуживающую того, кого он ненавидел больше всего на свете.

Я наблюдал, как Рамиш входит в мальчишку, слушал звуки их соития и думал о своем искалеченном горле и разорванной прямой кишке, изувеченных тем же способом и тем же существом. Рамишом, который овладел мной и почти убил меня этим.

Только он не позволил мне умереть. Вместо того, чтобы бросить меня истекать кровью, он позаботился заменить мои поврежденные органы на искусственные. Рамиш сказал, что теперь секс с ним для меня не опасен. Только он больше не хотел меня. С тех пор он брал меня всего несколько раз, когда ему было уж очень скучно. Он утверждал, что чувствует неестественность имплантов, и это не доставляет ему удовольствия.

Мальчик же был живой, теплый. Его тугой анус плотно обхватывал член Рамиша, чтобы в следующую секунду с готовностью открыться навстречу движениям Хадженти. Я смотрел на пустое, отсутствующее лицо мальчишки, на его вздрагивающие от страсти губы, когда чужой входил в него, и не мог понять, завидовал я ему или ненавидел.

Рамиш крепко обхватил его, притягивая ближе к своей чешуйчатой груди. Кровь проступила там, где грубая чешуя чужого царапала кожу мальчика. Интересно, что больше нравилось Рамишу – гладкая кожа человека или тепло его крови. Мои собственные шрамы не могли дать на это ответ, и едва ли я найду объяснение, наблюдая со стороны.

– Ты мой, маленький преступник, – нашептывал Рамиш мальчику на ухо. Мальчишка молчал. Но Рамиш и не ждал ответа. Что такого мог сказать ему мальчик, что выразило бы больше, чем его трепещущее тело, болезненные вздохи и льющиеся из глаз слезы?

– Кейти, я хочу, чтобы он кончил.

Я увидел, как ладонь Рамиша обхватила ствол возбужденного члена мальчишки, слегка сжала его и медленно заскользила вверх и вниз. Мальчик задрожал. Я помнил эти твердые, шершавые пальцы, знал какое это наслаждение – ощущать их на обнаженной, возбужденной плоти, даже если они напрочь сдирают нежную кожу с твоего члена.

Не уверен, что в этот момент мальчику требовалась дополнительная стимуляция с моей стороны; его неровное дыхание участилось, почти переходя в рыдания, в то время, как его член толчками двигался в кольце пальцев Рамиша. Но Рамиш хотел, чтобы я продолжал управлять им.

Мои пальцы взметнулись над панелью, переключая рычаги, и мучительный полувздох-полустон мальчика сказал мне, что я все сделал правильно. Его охваченное страстью лицо застыло, влажные от пота и спутанные волосы разлетелись по груди Рамиша, и он кончил, заливая спермой руку чужого. Одновременно с оргазмом мальчика Рамиш задвигался быстрее, с силой вколачивая член в его тело. Мальчик вскрикнул.

– О, какой чувствительный человечек, – прошептал Рамиш.

Я наблюдал, как мальчик судорожно бьется в объятьях Рамиша, и долгие секунды его оргазма вызывали у меня ощущение dеjа vu. Это все было – было со мной. Горячая волна накатила, расплескалась и медленно растаяла внизу моего искалеченного живота, там, где, я точно знал, я не мог ничего почувствовать, хоть я и помнил все.

В следующее мгновение тело мальчика обмякло, будто он был уже мертв, или будто внезапно обрезали нити, которые поддерживали танцующую марионетку. Рамиш разжал пальцы, освобождая член мальчика. Его темно-коричневая ладонь была покрыта пятнами крови и спермы – красное и белое. Рамиш замер, будто ничего не чувствуя, но я знал эту неподвижность, знал его тело. Это была неподвижность в середине смерча.

Мои внутренности скрутило от воображаемой боли, когда Рамиш грубо сдернул мальчишку со своего члена и развернул к себе лицом. Он разжал руки, и мальчишка рухнул перед ним на колени бесформенной грудой.

– Приведи его в чувство, Кейти.

Я кивнул и завозился с рычагами. Мальчик дрожал, с его губ срывались мучительные стоны. Но я знал, что он не мог чувствовать никакой боли.

Бессознательным движением он отбросил волосы за спину. Рамиш ждал. Мальчик потянулся к пульсирующей плоти Рамиша и снова направил его член к себе в рот.

На этот раз его горло даже не дрогнуло, и огромный член Хадженти легко проскользнул в него. Мальчик прижался лицом к защитным пластинам вокруг паха Рамиша и двинулся назад. В конце этого движения, не выпуская изо рта головку члена Рамиша, он посмотрел вверх, и я знал, что его взгляд выражал только обожание и любовь к этому чужому, его врагу.

Я следил за лицом Рамиша. Его обычно бесстрастное лицо, которое я так хорошо изучил за эти годы, почти неуловимо дрогнуло, по неподвижным чертам скользнула едва заметная рябь наслаждения. Я понял, что он уже почти на пике наслаждения и близок к разрядке. Его рука осторожно легла на голову мальчика, длинные пальцы почти касались стального обруча. Этот жест выдавал его чувства даже больше, чем лицо. Схватив мальчишку за светлые волосы, он яростными рывками стал помогать движениям его головы. Глядя на эту руку, я впервые почувствовал стыд, как будто я подглядывал в замочную скважину за оргазмом моего господина, потерявшего над собой контроль.

– Да, да, ты любишь меня, я знаю, – голос Рамиша бабочкой взлетал в воздух и эхом отзывался в моей голове. Я потянулся к панели и отключил контроль.

Я был уверен, что Рамиш не заметил мое движение. Но он должен был увидеть, как ясные глаза мальчика изменили цвет с ярко-зеленого на черный.

Рамиш видел это – и все равно продолжал двигаться, – еще один, два толчка... Как будто ему было наплевать на все.

Наверное, он был не в состоянии ни о чем думать. Он достиг вершины оргазма и застыл в полной неподвижности. Только член чужого оставался единственной живой частью его тела – он пульсировал во рту мальчика, выбрасывая струи слизистой, синеватой жидкости.

Рамиш кончал в горло мальчишки, но спермы было так много, что она, перемешанная с кровью, выплескивалась наружу из углов рта и текла из носа мальчика. Мальчик мучительно застонал.

И в следующее мгновение, отработанным до автоматизма бесконечными тренировками движением, его рука метнулась к паху Рамиша и погрузилась в уязвимую плоть чужого.

Единственное место в теле Хадженти, которое не было защищено и которое они так неохотно открывали, – оно было мягким, как масло. Мальчик погрузил пальцы в плоть чужого, резко сжал их в кулак и быстрым движением, как срывают чеку с гранаты, выдернул руку, зажимая в кулаке внутренности чужого.

Рамиш не издал ни звука. Все произошло так быстро, что он, вероятно, ничего не почувствовал. Его взгляд на миг стал удивленным, как будто он не мог осознать, что с ним сделал этот человек. Затем удивление пропало, и его взор застыл. Думаю, что я был неправ, думая, что Рамиш выглядел безмятежным при жизни. Ничто не могло сравниться с полной неподвижностью смерти в его глазах.

Он был первым Хадженти, которого я видел мертвым. Возможно, он был первым Хадженти, которого вообще кто-либо видел мертвым.

Его тело мгновенно потеряло всю свою жесткость, он сложился, как карточный домик, – и рухнул на пол перед коленопреклоненным мальчиком бесформенной грудой костей, чешуи и брони. Образ неземной красоты, тот, кого я знал, ненавидел и любил, появился на мгновение – и исчез.

– Я убил его.

Шепот был почти беззвучен – почти вздох. Он настолько напоминал голос Рамиша, что на мгновение я подумал, что со мной заговорил призрак чужого. Но тут я увидел слабое движение окровавленных губ мальчика. Он повторял снова и снова:

– Я убил его... убил его...

– Конечно.

Я с удивлением услышал мой собственный голос – мягкий, одновременно грустный и радостный. Я и не знал, что мое искусственное горло способно было выражать мои чувства.

Мы добились этого. Это был длинный путь – но мы прошли его до конца.

Мальчик повернулся ко мне и отбросил назад падавшие на лицо волосы. Его светло-зеленые глаза казались черными от предельно расширенных зрачков. Он двигался легко, как будто его измученное, оскверненное тело не испытывало никакой боли.

Я протянул ему руку, и он ухватился за нее скользкой от крови ладонью. Я помог ему подняться на ноги и встретил его светящиеся счастьем взгляд. Его рот был порван, а лицо было измазано его собственной кровью и спермой Рамиша – и все же его глаза сияли.

Он был счастлив. Он смог выдержать все до конца – и победил. Он имел право ликовать.

– Кейти, спасибо тебе за все.

Его влажные пальцы коснулись моей щеки, пачкая ее кровью Рамиша, как будто ставя кровавую метку. Он делился со мной своей победой.

– Жаль, что это сделал не я, – мой четкий голос даже не дрогнул.

– Я знаю, – сказал он. – Наверное, это должен был быть ты. Но ты должен продолжать работу, хорошо?

– Хорошо, – сказал я.

Я снял с него обруч. Это должно было послужить доказательством моей истории о том, что Рамиш, слишком поглощенный сексом, случайно стащил обруч контроля с головы мальчика. Я надеялся, что Хадженти мне поверят. В конце концов, я служил Хадженти дольше, чем кто-либо из людей.

Обруч с грохотом отлетел в сторону, но я не отодвинулся от мальчика, я все еще смотрел в его сияющие глаза. Я нежно взял его за подбородок и осторожно притянул к себе. Я поцеловал губы мальчишки и почувствовал горький, прохладный вкус спермы Рамиша.

Он не почувствовал электрический разрядник в моей руке, прижатой к его груди; по крайней мере, я надеюсь, что не почувствовал. Он дико посмотрел на меня, когда я резко отстранился и выстрелил. Он с криком упал на пол – слишком измученный, чтобы двигаться или пытаться сдержать крики. Но это уже не имело значения.

Он знал, что это случится, и должен был быть готов. Это тоже было частью нашего плана. Мы не могли рисковать. Еще один контроль сознания – и Хадженти узнают всю правду. Я только надеялся, что ему не кажется, будто я его предал.

Он кричал. Я снова и снова стрелял в него. Кровь пузырилась у него на губах, она текла из носа и ушей мальчика, бьющегося в конвульсиях, от которых ломались кости его тела. Это была долгая и грязная смерть. Но у нас не было выхода.

Наконец он затих. Они лежали рядом, одинаково неподвижные и безмолвные – этот мальчик и Рамиш, мой господин.

Я отложил разрядник и вышел, чтобы позвать на помощь.