Опускалась звездоглазая ночь. Очертания предметов расплывались, сливаясь с горизонтом. Александр осадил измученную лошадь, он вряд ли мог вспомнить какую по счету. Предыдущая, а перед ней еще одна пали под ним замертво. Только имея безграничное воображение, можно было узнать в нем царя. Изможденное лицо, покрытое слоем кровавой грязи, спутанные, прилипшие к шее волосы, кривые дорожки на доспехах, оставленные ручьями пота и крови, стертые до мяса бедра, шумное, прерывистое с хрипами дыхание. Было сложно понять, то ли лошадь под ним вот-вот рухнет, то ли он упадет с нее раньше.

– Вернемся, Александр, – сказал подъехавший всадник. – Впереди река. В темноте не перейдем.

– Мы сильно оторвались от остальных. Вокруг полно персов. В темноте все что угодно может произойти, – поддержал его второй.

Александр ничего не ответил. Он все еще не мог поверить в свою неудачу. Удовлетворение от победы нельзя было назвать полным: Дарий разбит, но не пленен. Царь все еще вглядывался в горизонт в надежде увидеть среди бегущих высокую фигуру персидского монарха.

– Дарий, – сказал он тихо, словно уговаривая самого себя, – тебе все равно не уйти от меня.

– Вернемся, мой повелитель. Ты сделал все, что мог. Ты нуждаешься в отдыхе.

– Дарий! – теперь крикнул в темноту Александр. – Я все равно найду тебя!

Они повернули коней и отправились назад. Молча. Экономя остатки сил. Македонцы, рассеянные по равнине, радостными криками приветствовали своего царя. Радость от окончания битвы и погони, надежда на ужин и отдых, понимание, что они живы, превратились в постоянный возглас ликования, эхом раскатывающийся вокруг.

Любой на его месте проиграл бы это сражение. Любой, но не Александр. Армия в четыре раза меньшая, чем армия врага, вступившая в бой на навязанной местности, разбила неприятеля, влекомая мужеством их царя. Потос[1] и гибрис[2] его слились воедино и явили сегодня миру Бога. Два орлиных пера, символ бога Ра, украшавшие шлем Завоевателя, почти одновременно виднелись в разных местах схватки, постепенно теряя свою белизну и окрашиваясь в цвет крови и пыли. Царь жив! – зная это, греки и македонцы храбро бросались на врага, сминая и разрывая его строй.

Неожиданно впереди послышалась чужеземная речь, и отряд персидских всадников почти столкнулся с небольшим македонским отрядом. На какое-то мгновение и те, и другие замерли в нерешительности. Путь в лагерь для македонцев и путь к отступлению для персов сомкнулись в этой точке. Начальник персидской конницы, что-то выкрикивая на родном языке, бросился на растерянного Александра, но тот, выхватив копье, метнул его, вложив в бросок остатки уже нечеловеческих сил. Пораженный воин пошатнулся и начал медленно сползать с коня. Копье древком стукнулось о землю и, пронзая бездыханное тело, на полдлины вышло из спины убитого. «А-ла-ла-лай!» – это был крик смерти, обрушившийся на изумленных персов. Спустя несколько мгновений все стихло. И только слышалось клокотание пенящейся крови, фонтанами вырывающееся из перерезанного горла другого персидского воина.

На месопотамскую долину опустилась черная персидская ночь. Вдалеке мерцали огни костров. Манящее притяжение македонского лагеря. Он, должно быть, уже развернут. Ехали молча. Каждый думал о своем. Жены, оставленные дома, друзья, распластанные на земле, живой царь – все объединялось в этом молчании. Они победители. Они смогли, потому, что смог Александр. Они еще не осознали, что персидская империя пала. Да какая теперь разница? Это не имеет сейчас никакого значения, потому, что впереди мигает кострами македонский лагерь, и жив царь.

Проезжая по разворачивающемуся лагерю, Александр видел уставшие, но счастливые лица своих воинов. Они выкрикивали его имя, радостно размахивая руками. Они смотрели на него, как на бога. Он сделал то, что смертному не под силу. Прав оракул Сива, он не смертный. НЕ СМЕРТНЫЙ.

Царский шатер был уже установлен в центре лагеря. Александр опустил поводья и позволил снять себя с коня.

– Буцефал? – он с трудом шевелил языком.

– С ним все нормально, Повелитель. Он уже накормлен и отдыхает.

– Раненых много?

– Не могу точно сказать, Повелитель.

– Позаботься, чтобы они ни в чем не нуждались.

– Не волнуйся, мой Повелитель. Ты должен позаботиться о себе.

– Позже, Клеандр. Созови ко мне командиров.

– Да, мой царь.

Александр упал в кресло, опрокинул голову на спинку и провалился в небытие. Он не знал, сколько прошло времени, очнувшись лишь, когда услышал голоса командиров гетайров, входящих в его шатер. Пришли Филота, Кратер, Парменион, другие.

– Александр, – услышал царь, – Пердикка, Кен и Менид ранены.

– Серьезно?

– Им не привыкать. Выживут.

– О них уже позаботились?

– Они получают все необходимое.

– А где Гефестион?

– Я здесь, Александр, – услышал он голос друга.

Гефестион, бледный, пошатываясь, вошел внутрь шатра. Александр посмотрел на него с недоверием.

– Что с тобой, Гефестион?

Гетайры молча повернулись в его сторону.

– Ничего, Александр. Я хлебнул неразбавленного вина. Оно ударило мне в голову. Это, видно, от усталости.

Александр был слишком уставшим, чтобы усомниться в его словах. Он и сам был сейчас не лучше.

– Александр, ты сделал невероятное, – начал старейший из гетайров, Парменион, – Ты только что завоевал Персию.

– Знаю, а ты сомневался, Парменион?

Тот в ответ усмехнулся.

– Ты не дал мне сделать это дважды – вчера в мечтах, а утром во сне, так что ничего не оставалось, как доказать тебе наяву.

– Александр, твой отец по праву может гордиться тобой.

– Ну, так пусть и гордится.

Подали вино. Великие все делают величественно, и воюют, и отдыхают и даже пьют. Александр посматривал на Гефестиона. Тот был на редкость молчалив, хотя старался делать все, чтобы Александр не заметил. Когда все начали расходиться, видя, что Гефестион тоже собирается, Александр спросил:

– Разве ты не останешься сегодня?

– Прости. Я что-то очень устал. Какой от меня прок, если у меня сил – только завалиться и спать.

– Прими хотя бы ванну со мной.

– Прости меня еще раз, но я сейчас умру, если не лягу.

Александр подошел к нему вплотную, обнял обеими руками за шею и сказал, крепко поцеловав в губы:

– Хорошо. Завтра поговорим.

– Да.

Проснувшись утром, Александр первым делом отправился навестить раненых. Он подробно расспросил врачей о больных, дал указания, распорядился о погребении павших и отправился в палатку Гефестиона в надежде позавтракать с ним. При входе Александр столкнулся с Кратером.

– Александр, не ходи туда.

– В чем дело, Кратер?

– Гефестион сейчас спит.

– Что значит «сейчас спит»?

– Александр, мы не сказали тебе вчера, он ранен.

– Что?! – почти выкрикнул царь. – Ранен?! Как ранен?

– Он серьезно ранен копьем в руку. Кость сильно пострадала.

Александр с такой силой оттолкнул друга, что тот еле удержался на ногах. Ворвавшись в шатер, царь увидел Гефестиона, распластанного на ложе. Он лежал на спине с запрокинутой головой. Крупные капли пота покрывали лоб, спутанные волосы разметались по подушке, на ткани, стягивающей руку, проступило кровавое пятно.

– Александр, ему стало лучше, и он уснул.

– Почему вы не сказали мне вчера?

– Он просил ничего не говорить.

– Почему? Немедленно позовите ко мне врача.

Кратер вышел, а Александр бросился к Гефестиону, приложил руку к его лбу, затем пощупал пульс. Гефестион только тихо простонал в ответ.

– Мой царь, – услышал Александр дрожащий голос врача.

Он метнул на вошедшего такой взгляд, что того словно парализовало, как от укуса кобры. Не в силах сформулировать мысль, лекарь начал сбивчиво что-то объяснять.

– Да... мой царь... копье... он ранен копьем... да... в руку.

Резко откинув край пеплоса[3], Александр встал с ложа. Перепуганный врач упал перед ним на колени.

– Если прямо сейчас ты не объяснишь мне вразумительно, что произошло, я убью тебя на этом месте.

С трудом сглотнув, врач начал медленно объяснять:

– Копье пробило кость так сильно, что она сломалась и вышла наружу. Он потерял много крови.

– Как это произошло?

– Не могу ответить, мой повелитель. Только Гефестион, когда услышал, что ты вернулся, тоже грозился меня убить, если ты хоть что-нибудь заметишь. Когда я вправлял ему кость, он потерял сознание, а когда очнулся, заявил, чтобы я забинтовал покрепче, потому что ты его зовешь.

– Так.

– А потом Кратер принес его от тебя опять без сознания.

– Принес?

Александр повернулся к Кратеру.

– Александр, он сказал, что ты не должен знать. Да, мы и сами знали. Он держался, а когда вышел, упал без сознания.

Александр смотрел на Кратера снизу вверх, но от гнева казался великаном. Неистовая сила, смешанная с гневом, бурлила внутри него. Взорвется? Он подавлял в себе этот рвущийся вулкан так, что мертвенно белые пятна выступили на его лице. Ведь не простит. Не сказав ни слова, Александр вернулся к ложу больного. Он махнул рукой, чтобы все вышли, оставив его наедине с другом. Царь долго сидел, уткнувшись лицом в его колено, сжав голову в ладонях. Друзья-гетайры заглядывали в шатер, но он не слышал их. Его слух был полностью поглощен неровным дыханием Гефестиона. Он вспоминал вечер в Миезе, когда во время нелепой ссоры разбил Гефестиону губы. А Граник? Александр был ранен в бедро, Гефестион ругал его тогда. Он говорил какие-то глупости. Мол, тот должен сохранить себя для войска, потому что должен отомстить персам за поругание греческих городов, что его, Александра, жизнь не принадлежит ему, а принадлежит Македонии. Что-то плел про Олимпиаду. Говорил много, шагал туда-сюда по палатке, собирался убить врача, если что. Бедный врач. Его столько раз собирались убить, что он должен испытать облегчение, если его, наконец, действительно начнут убивать. Александр слушал его долго, а потом сказал почему-то, что он не похож на Аристотеля, так как говорит неубедительно и долго. А Гефестион помолчал и добавил: «Александр, забудь все это. Сохрани свою жизнь для меня, потому, что я без тебя не смогу». Как это верно сейчас в обратную сторону.

Время медленно ползет. Александр прикладывает ладонь ко лбу друга, но он такой же горячий. Жар не спадает. Нужно время. Гефестион сильный. Он выберется. Он просто не может этого не сделать, потому что Александру он нужен. Именно сейчас. Потом. Всегда. Горячие капли пота выступают вновь и высыхают на раскаленной коже. Он бредит. Часто повторяет его имя. Зовет, но не узнает его. Он вчера держался. Терпел боль, но не подал вида. Знал, что Александр не успокоится, а ему нужен отдых.

Александр позвал слуг и приказал, чтобы сделали прохладную воду в купальне. Они осторожно перенесли Гефестиона в ванну. Температура начала понижаться, и он открыл глаза. Слабая улыбка легла на бесцветные губы.

– Александр...

– Я здесь, Гефестион. Как ты?

– Хорошо. Мне уже лучше. Я доставил тебе хлопот.

– Молчи. Ничего не надо говорить. Я все знаю.

Александр улыбнулся, и взгляд его потеплел.

– Мне нравится, когда ты смотришь именно так. – Каждое слово давалось Гефестиону с трудом.

– Как?

– Ты опять тот Александр, которого я знал в детстве.

– А что изменилось, Гефестион?

– Ты становишься все больше Александром-царем и все меньше моим Александром. Груз обязанностей заставляет тебя грубеть и быть жестким.

– Чем жестче я становлюсь внешне, тем нежнее люблю тебя. Теперь мы реже видимся, и моя жизнь – это путь от тебя к тебе.

Гефестион слабо улыбнулся, и Александр заметил, как мурашки побежали по рукам и груди друга. Вода колыхнулась от судорог.

– Эй! Кто-нибудь! Сюда! – крик Александра взорвал тишину.

– Ты звал, Александр? – Кратер, врач, а за ними и мальчик-слуга через мгновение были возле царя.

– У него начался озноб. Нужно перенести его обратно на ложе.

Кратер, сильный рослый македонец, буквально подхватил Гефестиона на руки. Сломанная рука больного подвернулась, причиняя нестерпимую боль. От болевого шока тот вскрикнул, но лишь железная воля удержала его от очередного обморока.

– Осторожнее. Это вам не жертвенного быка валить, – забеспокоился Александр.

– Не беспокойся, Александр. Со мной все в порядке, – Гефестион старался выглядеть спокойным.

– Вижу.

Царь повернулся к лекарю.

– Повязка намокает. Началось кровотечение. Делай же что-нибудь или, клянусь Аресом, это будет твой последний вздох.

– Да, мой царь.

Руки врача тряслись, движения были неловкими. Страх перед царским гневом не позволял ему сосредоточиться. В душе он проклинал тот день, когда отважился стать врачом. Гефестион, царский фаворит – слишком дорогой пациент, чтобы допустить хотя бы мельчайшую оплошность. Он понимал, что ни жизнь, ни голова его не будут стоить и ломаной ржавой драхмы, если с Гефестионом что-нибудь произойдет.

– Принесите неразбавленного вина! – крикнул в никуда Александр.

Наполненный кубок был немедленно доставлен. Царь приподнял голову Гефестиона и начал вливать в него вино.

– Пей же.

– Не могу, Александр.

– Можешь. Ты все можешь. Пей.

Гефестион старался что-то сказать, но Александр настаивал, заставляя того делать большие глотки. Тем временем повязка была снята, и все увидели, что кость сместилась, и острый конец ее опять торчит наружу. Александр подал знак лекарю быть готовым вправить ее, когда он подаст сигнал. Дал Гефестиону несколько мгновений продышаться, а потом, кивнув врачу, он что было силы обхватил голову друга одной рукой под подбородок, а второй крепко зажал ему рот. В тоже мгновение врач вправил кость на место. Кратер прижимал ноги больного к кровати, а мальчик-слуга стоял в изумлении, просто бесполезный. Тело Гефестиона сначала напряглось, а потом безжизненно обмякло. Он вновь потерял сознание. Нужно было торопиться, пока он не пришел в себя. Александр сам осмотрел рану, дал кое-какие указания. Через какое-то время розоватый румянец начал неясно проступать на мертвенно-бледных щеках Гефестиона. Жизнь вновь осваивала это тело. Веки вздрогнули. Они с трудом приоткрылись, являя миру бездонно-голубые глаза.

– Холодно,– губы его даже не прошептали, а скорее, повторили контур звуков.

Александр натянул на Гефестиона одеяло до самого подбородка, осторожно подоткнув по бокам.

– Ну, как ты?

– Не знаю. Кажется, все еще жив.

– Не глупи, Гефестион. От такой пустяковой царапины еще никто не умирал.

– Вот и хорошо. Значит, буду жить.

– Значит, будешь. Ты не сказал «мой царь».

– Мой царь, – нежно повторил Гефестион. – Мой Александр.

Александр сделал всем знак, чтобы вышли.

– Зачем ты сделал это?

– Что, Александр?

– Зачем ты позволил ранить себя?

– Должен же я был найти повод удосужиться внимания царя Македонии и Персии.

– Нечего сказать, отличный повод.

– Прости, но ты возле меня. Разве не здорово придумано?

– Гефестион, тебя же всего трясет. Ты еще не согрелся?

– Знаешь, когда-то у меня был друг, с которым мы грелись вместе зимними ночами в Миезе. Он хотел завоевать весь мир. И завоевал. Не знаю, могу ли я мечтать о теплоте его тела сейчас.

Не дожидаясь окончания фразы, Александр быстро скинул с себя одежду, оставшись обнаженным. Гефестион с трудом повернул голову, рассматривая его. Он узнал бы его из всех. АЛЕКСАНДР СОВЕРШЕНЕН. Лучшие творения Лисиппа лишь дают некоторое представление о нем, но в них нет его живости, блеска глаз, цвета волос и запаха кожи. Только глядя на живого царя, можно сказать: «ДА, АЛЕКСАНДР СОВЕРШЕНЕН».

– У тебя новые шрамы. Совсем свежие. Словно жизнь чертит на твоем теле карту мира.

– Это только половина его. Вторую хранишь ты, Гефестион.

Александр приподнял край одеяла и лег рядом с другом.

– Ты совсем холодный, Гефестион.

– А ты – горячий, как всегда. Очень горячий. Очень.

– Я храню тепло за двоих.

Они лежали, обнявшись, и каждый думал о друге. Обладая собственным телом и душой, они являли собой единое целое. Двое сильных мужчин, два испытанных воина, два любящих человека.

– Расскажи мне, Александр, что чувствует царь-победитель.

– Разочарование.

Гефестион не ожидал такого ответа. Забыв о ранении, он хотел приподняться, чтобы заглянуть Александру в глаза, но бессильно упал обратно на подушки.

– Я рассчитывал на большее.

– На большее?

– Но ты выиграл сражение ничтожными силами.

– Я был уверен.

– Уверен? В чем?

– В Эпаминонде[4]. Его принцип работает безошибочно.

Александр помолчал и добавил.

– А Парменион стареет. Чуть не завалил весь левый фланг.

– Я тоже об этом подумал. Еще там. Я видел твое лицо, когда тебе пришлось оставить преследование и идти к нему на помощь. А фессалийцы[5] – молодцы. Ты разбил о них варварскую конницу.

– Они еле шевелились вначале.

– Александр, твой пример заставит мертвого поворачиваться. Твое мужество граничит с безрассудством... – Александр резко перебил его.

– Гефестион, каждый должен делать то, что должен, и тогда, когда должен. Ни больше, ни меньше. Чего бы я добился без вас? Мужество только тогда приобретает смысл, когда оно оправдывает цель.

Александр перебирал волосы Гефестиона, распутывая пальцами спутанные пряди. Друзья уже давно не лежали просто так. Разговаривая. Последние недели прошли в постоянных маршах. Дневные переправы сменялись ночными бросками, короткий сон длинными рывками, напряжение сил еще большим напряжением. И вот, наконец, награда – долгожданный отдых.

Тепло постепенно возвращалось к Гефестиону. Тепло, отдаваемое таким знакомым и родным телом. Руки Александра приносили покой, хотя теперь это были загрубевшие в боях руки воина. Они умели возбуждать, умели успокаивать. Гефестион повернул голову, уткнувшись лбом в грудь друга, и закрыл глаза. Они лежали какое-то время молча, но их мысли переплетались так же, как сейчас их тела. За тринадцать лет они научились чувствовать одинаково, видеть одинаково и думать одинаково. Их жизни срослись, став одной общей жизнью. Растворившись друг в друге, они стали одним единым «я». Два воина, два друга, два любовника.

– Знаешь, Гефестион, если бы с тобой что-нибудь произошло, я не оставил бы от Вавилона камня на камне.

– Значит, Вавилону повезло...

– Повезло не Вавилону. Повезло мне.

– Нет. Пожалуй, повезло мне. Я увижу его, пока еще все камни стоят на своих местах. Помнишь, как Аристотель рассказывал нам про Вавилон?

– Вот и посмотрим, не присочинил ли он чего.

– Его еще надо завоевать.

– Ерунда.

– Я бы дорого заплатил, чтобы увидеть тебя сидящим на троне Дария.

– Я предоставлю тебе эту возможность совершенно бесплатно. Хочешь, посиди на нем сам.

– А что скажут другие?

– Ты – тоже Александр. Пусть говорят, что хотят.

– Я слышал, у Дария огромный гарем.

– Если тебе нужен гарем, я подарю его тебе целиком. Только что ты с ним будешь делать?

– Как что? Каждую ночь я буду выбирать самую красивую женщину.

– И?

– И... отправлять ее обратно. Потому что...

– Что?

– У меня есть мой царь.

– А если твой царь будет занят?

– Тогда у меня останется мой Александр.

– Какой же ты хитрец, Гефестион. Ты не оставляешь мне выбора.

Александр прижал к себе друга. Он почувствовал, как постепенно напрягается его тело и учащается дыхание. Гефестион подался к нему, но Александр резко откинул одеяло и встал с ложа.

– Гефестион, я побеждаю государства, а ты всегда побеждаешь меня. Всегда. Но не сегодня.

– Александр...

– Сегодня попробуй победить себя.

Гефестион не решился противоречить ему. Он молча смотрел, как Александр оделся. Звякнули металлические пряжки на доспехах. «Отдохни. Я зайду позже», – сказал царь и вышел. За его спиной опустился полог палатки, и Гефестион остался один. Кровать еще хранила запах его возлюбленного, а воздух звуки его голоса. Полководец закрыл глаза и улыбнулся.

Разве устоит мир перед Александром? Нет. Разобьется, отражаясь осколками в его глазах: одном – сером, другом – карем. После Александра он уже не будет прежним. Никогда. Как обожженный сосуд не станет вновь глиной, так мир не будет таким, каким был ДО АЛЕКСАНДРА.

[1] Потос – непреодолимое желание.

[2] Гибрис – непреодолимое желание сравниться с богами, обожествить себя.

[3] Пеплос – плащ определенного кроя, крепящийся на плечах специальными брошами.

[4] Эпаминонд – древнегреческий полководец, живший в 1V веке до н. э. Впервые применил новую военную тактику наступления косым строем. В результате силы противника смещались в сторону переднего уступа, ослабляя центр.

[5] Фессалийцы – наемная греческая конница, набранная в области Фессалии.