Как же я понимаю всех тех, кто тебя люто ненавидит. За твой нрав, ум, расчетливость. За твои черные глаза и белые костюмы. Ведь ты – тот, кто, играя, ломает чужие судьбы. Всем кажется – во благо Дома. Они ненавидят тебя за это. Но не я. Для меня не секрет, что это все лишь твоя прихоть, навеянная скукой многотысячелетней жизни. Когда уже не осталось занятия, которого ты не пробовал, блюда, которого не отведал, тебе остается лишь искать куклу, с которой ты еще не играл...

Тоска сидит в углу несчастной серой крысой,
И листопадом с губ летит словесный сор.
Сгорают на полу обрывки глупых мыслей,
Мой мозг устал от дум – прощайте, мой сеньор.

О, как страстно я желаю уйти, не видеть тебя, не слушать твоих приказаний! Не стоять в твоем кабинете, рассказывая о ходе проведенной операции. Не смотреть со скрытой ненавистью в твои глаза, такие же черные, как и мои. Как хочется высказать тебе все, все, что накопилось за долгие годы, что мы существуем бок о бок, живем под сенью одного Дома, одной Семьи. Сказать – и уйти, уехать подальше от твоей усмешки, твоего жгущего взгляда. Слегка заинтересованного, но такого же холодного и острого, как обсидиановый кинжал, которым можно вырезать твое сердце.

Прощайте, мой сеньор, к моим смешным несчастьям
Вы глухи до сих пор – ну, так тому и быть.
Я покидаю двор и падаю в ненастье,
Выпрашивая в дар возможность вас забыть.

Но нет, я вновь и вновь предстаю перед тобой, смотря равнодушно, спокойным голосом сообщая последние известия. Я давно научился прятать за спокойствием все то, что мешает мне, все то, что не должны видеть. И все это – из-за тебя. Лишь узнав тебя, я стал тем, кто я есть. О, как же хочется мне забыть тот проклятый день, когда я впервые увидел Вас, когда Ваш голос заставил меня растеряться, а случайно брошенный взгляд увел землю из-под моих ног. Как я мечтаю забыть все это! Чтоб никогда этого не было, чтоб я не стремился наверх, чтоб быть ближе к Вам! Оставить свой пост, предать Семью, породившую нас, лишь бы не видеть, не слышать, не знать! Послать весь Город, который может существовать, не зная о той ненависти, что сжигает меня. Город, который, как и ты, равнодушен к своим игрушкам и который поглотит нас всех, независимо от того, хотим мы того или нет.

Словно бешеный пес, по прямой,
Забывая дорогу домой,
Я бегу, только память моя будто яблоко зреет.
Ну давай, ну давай, ну давай,
Забывай, забывай, забывай!
Только память моя ничего забывать не умеет.

Раствориться бы в ночи, так чтоб ты меня больше не нашел, чтоб все годы огня остались за чертой порога. Черного огня ненависти и багровых всполохов страсти, затмившей мой разум и разбившейся кровавыми льдинками о твою самодовольную усмешку. Разбившейся по твоей вине такой же ночью, как эта, в которую я сейчас уезжаю все дальше и дальше, не щадя ни педали газа, ни покрышек, оставляющих горячие мазки на асфальте. Огни фонарей и рекламы сливаются в единое оранжевое пятно, которое слепит, в котором растворяется все, кроме твоего лица, что стоит перед моим взором. Точеного, правильного, с той самой ухмылкой четко очерченных губ, что изводит меня больше всего! Этих дьявольских губ, отбирающих волю... Ненавижу!

Все вроде как всегда, и день летит бесстрастно,
Ему моя беда – досужий разговор.
Хоть смейся, хоть рыдай, хоть пей – да все напрасно.
Такая ерунда – прощайте, мой сеньор.

И ты знаешь, что я тебя ненавижу. И то, как я страдаю от этого, ты тоже знаешь. И продолжаешь, продолжаешь приходить ко мне! Во сне, наяву, каждую минуту я вижу тебя и даже в одиночестве продолжаю ощущать тебя каждой клеточкой своего тела и всем сознанием! Ты это знаешь и смеешься! Безмолвно смеешься, вежливо улыбаясь при встрече, строго смотря на меня на собраниях и равнодушно давая новое поручение. Смеешься над тем, кто стремился к тебе, кто отдавал себя без остатка, бросая истерзанную огнем и ожиданием душу к твоим ногам. И что бы я ни делал, со мной всегда будет лишь твоя усмешка, та самая, с которой ты безжалостно расправляешься с врагами и с которой ты принимаешь поздравления соратников.

Прощайте, мой сеньор, ведь тот, кого я вижу, –
Не вы, а если так, мне, в общем, все равно.
Хоть смерть не есть позор, но ею я обижен,
Поверьте, мой сеньор, вы умерли давно.

Я устал от твоей игры, твоих интриг, твоих желаний и эгоизма. Устал видеть смену масок, которые уже не могут скрыть от меня правду твоего лица! Ты вечно предстаешь другим, не тем, кого знаю я. Хотя я не уверен, что знаю не очередную твою фальшивую личину, созданный образ. Ведь если глаза – зеркала души, то у тебя она умерла и залита твоей собственной кровью.

Словно бешеный пес, по прямой,
Забывая дорогу домой,
Я бегу, позабыв про учебник житейской науки.
Умирай, умирай, умирай.
Для таких Бог и выдумал рай,
Только как бы нам в этом раю не подохнуть со скуки.

Да, твоей черной, битумной кровью, которая течет по твоим жилам и которую столь многие хотят пустить... И я не исключенье... увидеть в твоих глазах боль, горячие вязкие капли на твоей коже... Я жажду уничтожить тебя, сломать, растоптать твою душу. Отплатить тебе той же монетой... Пусть меня настигнет возмездие, но ненависть слепит, и я стерплю любую кару, зная, что ты больше не сможешь усмехнуться мне в лицо, не обожжешь меня ни взглядом, ни прикосновением своих рук и губ... Что я никогда не увижу тебя более... Что я не коснусь твоих волос и не усну у тебя на плече... Скрип тормозов и мигание поворотника... Я ненавижу тебя!

Я снова сам себе и друг, и враг навеки,
Я равно на земле и на вершинах гор,
Но хочется с небес, чтоб замолчали реки,
Мне крикнуть: «Навсегда прощайте, мой сеньор!»