Александр присел на корточки рядом с лежащим на животе старшим братом. Солнце прогрело землю и иссушило траву, сделав ее хрупкой. Зной набирал силу, совсем скоро придется спрятаться в прохладной тени пеллийских портиков.

– Брат, – неуверенно начал царевич, – тебе ведь приходилось уже говорить о любви?

Птолемей удивленно взглянул на ребенка, озаренного лучами солнца.

«Неужели вырос так рано... Казармы – опасное место для царского сына, ведь для разгоряченного вином солдата он прежде всего красивый мальчик... – воин ненароком осмотрел то, что не скрывал задравшийся складками хитон. – С соблазнительным телом».

– Брат... – Александр напомнил о своем существовании. – Как это возможно? Слова, знаки...

Птолемей кивнул.

– Ты обратился к нужному человеку, Александр. Итак, ты хочешь подать знак тому, к кому зажегся огонь в твоем сердце. Прежде всего попытайся избежать поспешности: чувство свое нужно проверить. Вдруг ты ошибаешься и дружескую привязанность спутал с ароматом цветов Афродиты.

Мальчик кивнул.

– Когда же уверишься, взгляд твой лучше всего расскажет о чувстве. А также помни о том, что любому приятно получить что-то в подарок, и лучше сделать его тайно. Тогда ты сможешь понять, взаимно ли чувство. Если твой избранник, – мальчик смутился, и Птолемей окончательно утерял сомнения, – поймет, кто даритель, – значит, ты можешь быть уверен в победе.

– А если я не уверен?..

– Тогда не стоит продолжать, чтобы не рисковать быть осмеянным.

Александр вскочил на ноги.

– Спасибо, брат. Я понял.

Мальчик умчался, словно скользящий по земле луч солнца.

Птолемей проводил фигурку ленивым взором, сорвал травинку и сунул было в рот, но скривился от отвращения и выплюнул.

Кажется, он задремал, накинув белую хламиду на голову: когда его разбудили шаги, солнце уже миновало зенит.

– Хайре, Птолемей.

Молодой мужчина провел взглядом по красивым ногам, покрытым царапинами и ссадинами, добрался до узких бедер.

– Привет и тебе, Гефестион. Присядь рядом, если хочешь.

– Я лишь совета просить.

Странное предчувствие заставило воина внутренне напрячься.

– Если я в силах, то буду рад помочь...

– Птолемей, скажи мне, как можно дать понять о своих чувствах тому, кто всех дороже?

Мужчина отвернулся на мгновение, чтобы спрятать улыбку, готовую перерасти в нелепый смех.

– А уверен ли ты...

– Я уверен, – произнося это, мальчик был сама серьезность.

– Отчего ты обращаешься ко мне?

– Ты... Ты лучше многих знаешь того... кем я безмерно дорожу. И ты единственный, к кому могу я обратиться за помощью.

– Что ж... Ты говорил о своих чувствах?

– Нет, как я мог! Лишь ветру, и воде, и небу я говорил... Теперь еще тебе... Он слишком устремлен вперед, я боюсь помешать своим чувством и не знаю, что делать.

– Найди верные слова, которые не будут оскорбительны для дружбы, но и о глубине твоих чувств дадут понять.

Гефестион молча посидел рядом, глядя на текущую под обрывом реку. Наконец кивнул, словно приняв решение, и, поблагодарив советчика, скрылся из вида.

Птолемей хитро улыбался.

Александр так и не смог тогда найти подарка, достойного Гефестиона, а тот – слов, способных описать глубину юношеских чувств...

Пять лет спустя, при взятии Дориска.

Александр закричал и взмахнул рукой, сжимающей меч, призывая следовать. Воины устремились за ним, чтобы преодолеть шаткую лестницу и ворваться в башенку, ведущую обстрел тарана, бьющего в восточные ворота, камнями и кульками горящей пакли.

В воздухе витал тяжелый запах крови, пота и изможденности. Люди устали от штурма, их силы были на исходе.

Однако путь к Кипселам должен был быть открыт.

Гефестион метнулся за другом, чей красный плащ полоснул воздух уже на самой вершине лестницы. Одна из ступеней проломилась, это задержало юношу на драгоценные мгновения; он рывком подтянулся и перекинул себя через бортик.

Александр бился один. Его ранили в предплечье, кровь оплетала паутиной всю руку, пропитав одежду. Но царевич словно не замечал боли, он сражался, удерживая в одиночку подступы к окну.

Чья-то спина прижалась к его спине, и он тут же понял, кто рядом с ним.

Они развернулись, действуя слаженно, их выпады подчинялись единому ритму цельного организма, сердца бились в унисон, в висках отсчитывал время один пульс на двоих.

Царевич упивался боем – и покоем, который обрел он с появлением Гефестиона. Теперь страх был повержен. Его возлюбленный рядом – нельзя проявить трусость. Он будет героем для него. Для Гефестиона.

Позже, когда осажденная крепость была взята, оба отправились к ручью смыть кровь.

Александр скинул доспехи и хитон, наручи и поножи, оставшись лишь в сандалиях, вступил в холодный ручей и опустился в его воды. Волосы заколыхались подобно ореолу, кровь обильным потоком устремилась вслед за течением.

– Замерзнешь...

Гефестион за руку вытащил филэ из воды. Кожа юноши покрылась мурашками, но щеки розовели, в глазах – лихорадочное сияние еще не покинувшего его пыла битвы.

Сын Аминтора закутал друга в свой плащ, прежде оторвав кусок от подола хитона, замотав кровоточащее предплечье и затянув потуже.

– Вот так...

Ему не хотелось выпускать чуть подрагивающего взбудораженного Александра. Юноша и не выпустил. Прижал к себе и уткнулся подбородком в золотоволосую макушку, прильнувшую к его плечу.

– Сам Арес был с нами... – выдохнул Александр.

– Я видел... – едва слышно ответил Гефестион.

Его сердце сдавило от боли. Он был на два шага, на два удара сердца позади Александра. Он мог не успеть и тогда... тогда его любимого уже, возможно, не было бы в живых. Нет, несомненно, он доверял своему филэ, знал, что тот отважен, как молодой лев – на грани безрассудства... Но ударов мечей могло быть слишком много. И даже сын бога мог не отразить каждый...

Он вдохнул, чтобы сказать, но юноша в его руках заговорил первым. Быстро, словно боялся, что его перебьют и он уже не сможет продолжать.

– Гефестион. Ты дороже всех для меня. Ты – тот, кому я безраздельно доверяю. Прошу тебя, раздели со мной мой путь, мои победы и поражения, будь со мной рядом всегда...

Воздуха не стало, лишь певучий восторг.

Гефестион понял, что предложил ему золотоволосый друг, и с упоением принял дар.

– Ты – вся моя жизнь, Александр, – только и смог ответить он, а затем наклонился, не думая о том, что их могут заметить, и поцеловал еще не обретшие цвет губы мягко и трепетно.

Птолемей проследил за вернувшейся парочкой и довольно улыбнулся. Он один смог распознать перемены. Во взглядах, едва заметных жестах...

«Как долго шли вы к этому. Война ужасна, но и в ней есть польза. Она открывает сердца».

– Что это с тобой, друг Птолемей? – усмехнулся Клит. – Лицо такое, словно ты не одной девственницей поживился в этой богами проклятой крепости!

– Я созерцаю одну из самых замечательных побед, друг Клит. А ликую потому, что сам сыграл в ней не последнюю роль.