«Здравствуй, я вернулся!»

Странно оставлять следы на этой земле. Странно ощущать кожей дуновение ветра и тепло солнца.

Голубое небо опрокинулось куполом над зелеными холмами королевства Сэнк. Бывшего королевства. Будущего королевства. Сколько дней! Сколько лет! Как все изменилось...

Лакированные черные ботфорты касаются травы, медленно пригибая ее к земле, и тело обретает вес. Белая перчатка прикрывает от ярких лучей прищуренные глаза. «Сколько лет не было над тобою такого солнца, Сэнк!» Сколько лет ты не видел этого солнца, Миллиардо Пискрафт... нет, Зекс Маркес. На тебе снова алый мундир и белая маска. Твоя война продолжается, барон Молния...

Старый замок так и лежит в руинах, нетронут. Вон там, на холме, стоит новый. Все кажется мирным и счастливым. Кажется. Потому что не будет мира и покоя ни королевству Сэнк, ни всем обитаемым мирам, пока над ними нависает добрая улыбка и острый меч фонда Лонгфелло.

Зексу нужен меч. Таковы правила.

Ветер давно снял со стен сажу того пожара, оборвал истлевшие гобелены и принес семена кленов и вязов из рощи у реки – они проросли и ловят дрожащими веточками лучи, сочащиеся в трещинах камней.

Неподвластный времени, нетронутый пожаром, с огромного портрета смотрит отец. Король Пискрафт. «Прости, я не мог не стать солдатом». Поздно об этом говорить и нет смысла сожалеть. Миллиардо Пискрафта больше нет. Этот путь был большей ошибкой, чем все до нее.

– Прости, я выхожу на тропу войны. И в этот раз я не проиграю.

– Здравствуй.

В солнечных лучах, сочащихся сквозь остатки цветного стекла, в темно-синей форме, из далекого «тогда», неизменный, с иронией, злостью и тоской во взгляде, красивый, как статуя, и как статуя несгибаемый.

– Здравствуй. Я вернулся.

– Я ждал.

И просто – без особых формальностей – теперь это уже неважно:

– Здравствуй, Трез.

– Значит, и ты тоже? – Он поворачивается, как всегда, вполоборота к окну, чтобы видеть и собеседника, и зеленые холмы, и новый дворец по ту сторону остатков витража. – Почему?

– Потому что я – солдат.

– Это было до.

– Это есть.

– Значит, даже там ты – мой...

– Твой солдат. Солдат Треза Кушренады.

– Да. Солдат. Лучше слова не придумаешь... – Когда ты так прячешь взгляд, словно скрывая свои мысли, я готов отдать все, чтобы узнать, что творится в твоей голове. – Значит, ты готов сражаться за это?

– За что?

– За право жить?

– Нет.

Легкое недоумение во взгляде – тут же спрятанное за улыбкой. Неужели ты не понял?

– Мы никогда не получим назад ту жизнь. А в новой – какая у нас будет цель?

– Спроси меня позже.

– Я спрошу.

Трез Кушренада смотрит на меня, и я снимаю маску. Прежде, чем мы выйдем на тропу войны, ты должен увидеть.

И долгое-долгое мгновение между двумя ударами двух словно остановившихся сердец Трез Кушренада смотрит в мои глаза. Бездонные темные глаза...

* * *

– Итак, остается сам Лонгфелло. – Трез сегодня весел, как никогда. Сказать бы, что он пьян, да вот только алкоголь теперь бессилен. – Что скажешь?

– Сегодня вечером он едет в Оперу. Эскорт – всего мотоцикл и одна машина с охраной.

Зекс стоит, прислонившись к дереву, сложив руки на груди. Опасный зверь на отдыхе. На него просто приятно смотреть, и Трез позволяет себе смотреть на него столько, сколько хочется. Теперь никто не скажет ничего об этом.

И не только об этом...

– Мы видимы только для него. Охрана нас не заметит.

– Удобно, но нечестно. – Маркес спускается с вершины холма к карте, которая разложена на траве.

– Не хочется заканчивать игру? Не хочешь вставать вновь перед выбором и что-то решать?

Зекс опускается на траву рядом.

– Я могу только идти путем солдата.

Трез улыбается.

– Тогда ты просто сделаешь, как я скажу.

– Да.

Трез сворачивает карту.

– Мы будем ждать его в Опере. Думаю, здесь стоит прибегнуть к лицедейству. Мы не сможем пронести оружие, если придем, как все. Думаю, мы воспользуемся кем-нибудь из персонала. Только твои волосы – их нужно будет спрятать. Ты слишком узнаваем.

– А ты?

– Я – нет. Особенно если зачесать челку на лицо, – Трез улыбается.

Когда-то давно он выглядел именно так. Веселый мальчишка из соседнего поместья, авторитет среди окрестной ребятни и пример для маленького Миллиардо, которого не пускали на улицу, и только сквозь решетки сада он мог смотреть на веселые игры компании, предводительствуемой Трезом Кушренадой. Это имя Зекс узнал только в Академии.

– Может, просто их обрезать?

– Не смей.

В воздухе повисает какое-то напряжение, призрак которого преследует их много лет. Поэтому они общались лишь по связи. Поэтому Зекс был его солдатом и никогда – его адъютантом.

– Сядь ближе.

Зекс пододвигается ближе.

– Еще ближе. И сними, наконец, эту маску, я хочу видеть твои глаза.

Зекс улыбается.

– В штабе ходили слухи, что эту маску надел на меня полковник Кушренада, чтобы никто не видел, как красив его солдат. Когда мне сказали, я смеялся.

– Если бы ты не носил ее раньше, может быть, эта идея и пришла бы мне в голову. Особенно сейчас.

– Почему?

Трез не видит глаз Зекса. Тихо пищат часы. Полчаса до начала спектакля.

– Нам пора идти. – Трез встает. Зекс тоже.

– Это будет опасно. Они говорили, что в последний раз мы будем уязвимы. Это как экзамен.

– Да. Я помню.

– Позволишь? – Трез наклоняется к лицу Зекса. Маска мешает, но не сильно.

– Да... – Зекс осекается и не добавляет «сэр». Это не исполнение приказа. Это милость свыше и что-то, о чем давно думается, как о должном.

Прикосновение губ полковника легкое и прохладное. Сейчас ты не имеешь права на большее, солдат. После.

Трез отстраняется, и на его скуле – легкий след от края маски. Как свидетельство. Как печать.

Зекс кивает.

– Время.

* * *

– Напитки господину Лонгфелло, – шепчет смуглый официант, слегка кланяясь. Охранник машинально изучает взглядом поднос – на нем ничего нельзя спрятать. У официанта по всем правилам – короткие рукава рубашки, ничего не спрячешь. Брюки в обтяжку. Спортивные пошли официанты, – лениво отмечает про себя охранник. О чем волноваться, когда весь театр набит охраной. К тому же, держать себя в форме, когда работаешь в таком месте – это норма.

Официант в высоком бокале смешивает коктейль по желанию президента фонда. Восемь слоев. Красиво.

Охранник смотрит на то, как по мере питья оседают цветные слои, когда где-то на периферии взгляда что-то мелькает – и в руке официанта длинный клинок. Взмах – и голова президента фонда повисает, отрубленная не до конца – но уже ясно, что это смерть. Красная кровь хлещет на белые салфетки столика, смешиваясь с разноцветными полосами коктейля из упавшего бокала. «The Phantom of the Opera is there», – гремит под сводами Оперы голос певца. Никто не поднимает голову на золотую ложу. Хорошее место – золотая ложа. Никому не видно, что в ней происходит.

Охранник стреляет, но звук зал не слышит – за музыкой. Кто-то прыгает в ложу сверху, повиснув на руках, и бьет охранника в грудь. Упав, он ударяется головой о столик и лежит тихо.

Два официанта выходят, как ни в чем не бывало. Никто не обращает на них внимания до самого первого этажа, когда до выхода – прямой коридор. Финишная прямая.

– Стой! Что у тебя на рубашке?!

Пятна крови, прикрываемые полотенцем.

Шепотом: – Иди.

Один стоит, второй продолжает идти, его не трогают.

Включается рация, в треске и шуме слышно только слово «убит».

Охрана стреляет без предупреждения.

– Бежим!

Мгновения, растянутые в вечность, которые будут вспоминаться потом долго-долго. Если удастся выжить.

И уже у самой двери смуглый замирает на секунду, чтобы открыть замок, и второй прикрывает его собой. А когда дверь открывается из темного коридора в солнце, их уже не видит никто.

Охрана выскакивает на чистую площадь, на которой нет ни одного человека. Только ветер и солнце.

* * *

– Больно.

Я лгу. Выстрел лучевика – это не просто больно. Но я не могу показать это. Заканчивай поскорее.

Трез затягивает последний узелок перевязки и садится рядом.

Я лежу и смотрю в ослепительно голубое небо. В глазах слезы. Но он не может их видеть. Я даю себе минуту сейчас. Просто потому что это может отвлечь от боли.

– Трез...

Черт, не смотри на меня так! Ты можешь даже не смотреть на меня, просто кивни, чтобы я знал, что ты слушаешь, а не ушел в свои мысли.

Но он смотрит – и внутри все сжимается, словно готовясь к падению в бездну.

Я бы мог утонуть в твоих глазах, Трез Кушренада...

– Да?

– Если не трудно...

Я еще не умею об этом говорить, а ты не видишь моих глаз. Но ты знаешь, что я хочу сказать, иначе бы это был не ты.

Прохладные губы касаются пересохших моих, долго и терпеливо объясняя, что такое на самом деле – поцелуй. Только жжение в груди напоминает, что я не могу сейчас попросить следующий урок.

И так тоже – хорошо...

– И все-таки, почему ты тоже оказался здесь? Я просто не мог уйти, у меня оставалось дело, которое нельзя было выполнить при той жизни. Должок. Я делал все с расчетом. Но почему – ты?

– Потому что я солдат.

– Да. Солдат. Лучше слова не придумаешь... – Когда ты так прячешь взгляд, словно скрывая свои мысли, я готов отдать все, чтобы узнать, что творится в твоей голове.

– Солдат Треза Кушренады. Я помню, что ты обещал. Мы выполнили все условия. Какая у нас будет цель?

Трез Кушренада смотрит на меня, и я киваю.

– Сними сам, видишь, рука не поднимается.

Когда он берет маску, я вижу, как подрагивают его руки.

И долгое-долгое мгновение между двумя ударами словно остановившихся сердец Трез Кушренада смотрит в мои глаза. Бездонные темные глаза. Глаза бога смерти. Вот и вся разница. Хочешь синего цвета – для этого есть небо.

Я смотрю в его глаза.

А потом улыбаюсь, несмотря на боль:

– Так как будем жить, а, шинигами?..

14.12.2005