Это были какие-то необычные перчатки, вероятно, для технических работ. Но для моей работы они тоже отлично годились. Толстая синтетическая ткань должна была предохранить мои руки от повреждения. Не хочу чувствовать из-за него боли. Довольно. И так боли в моей жизни было слишком много. Очень кстати оказались у нас в гараже эти перчатки.

Так же как и кусок колючей проволоки. Помнится, я оставил ее после съемок клипа ReAnimat на память. Милые воспоминания. В сущности, я ужасно сентиментален. Не знаю, почему, но мне захотелось сделать это именно при помощи той самой проволоки, которой я был прикручен к стрелке гигантских часов, идущих вспять. Сейчас, пока я аккуратно и неторопливо надевал вторую перчатку, проволока лежала передо мной на столе в круге света от ночника. Я почистил ее, удалив малейшие следы ржавчины. Пока чистил, думал, что мое решение все-таки испарится из головы. Но оно не испарилось. Тогда я пришел к выводу, что оно – правильно.

Я выключил ночник и встал.

Я шел по лестнице, держась рукой за перила, и слушал, как перчатка шуршит по полированной поверхности – как будто по камням ползет ядовитая змея. Слушал и ждал, когда же я передумаю, брошусь обратно в свою комнату, выкину к чертовой матери проклятую проволоку и сожгу перчатки. Но я так и не передумал. Выбросить проволоку не хватит духу. Пока что она много для меня значит...

Дверь, как я и ожидал, была не заперта. Они уверены – и не без оснований – что никто им не помешает. Никого постороннего в Готтэнау нет. Я якобы сплю. Что ж, наверняка я сплю. Потому что только в абсурдном сне можно так спокойно идти, переставлять ноги, шагать, двигаться, как механическая кукла, абсолютно без дрожи, все ближе и ближе к исполнению такого, о чем можно прочитать только в книжках да сводках криминальной хроники в газетах. Мне почему-то не было страшно. И проволока совсем не ощущалась в руке.

Я остановился и посмотрел на него.

В комнате – оранжеватый полумрак, горит только небольшой круглый бра на стене. Как раз над кроватью. А он – залитый этим ржавым светом – спит. Постель вся белая. Белая-белая, как снег. Простыни смяты, тонкое белое одеяло, тоже похожее на простынь... нет, скорее, на саван, сползло почти до бедра. Он лежит на животе, обхватив руками подушку, его широкая спина мерно приподымается от спокойного глубокого дыхания, а длинные черные космы разметались по спине и подушке. Доносится шум воды из смежной со спальней ванной комнаты. Ах, Бруно-чистюля... Я ласково улыбнулся, покачав головой. Ну что ж, я тоже постараюсь провести все аккуратно. Хотя, может не получиться. Аккуратно не получиться. Насчет того, получится ли вообще, я даже не сомневался.

Похоже, как будто заново перечитываю книгу, сюжет которой знаю. Да. Я знаю, чем это все кончится. Я знаю, что за чем будет следовать. Я знаю, с чего все начнется. Все наоборот, в обратном порядке. Как в том достопамятном клипе.

Я подхожу к кровати. Медленно, аккуратно, беру конец проволоки в другую руку, позволяю проволоке чуть провиснуть. Смотрю, не отрываясь, на его лопатки. На сильные руки. Если допущу хоть маленькую оплошность, одного удара такой руки будет достаточно, чтоб сломать мне челюсть. Что ж, человек тоже способен раздавить голову ядовитой змее. Но и она способна его укусить...

Каин, вероятно, почувствовал сквозь сон чье-то присутствие, медленно приподнял голову, намереваясь перекатиться на бок и оглянуться. Но я не позволил ему этого сделать.

Один молниеносный бросок вперед – как атакующая кобра – дуга сверкнувшей проволоки, и сразу же, мгновенно, затянуть до упора. Спасибо, ты мне помог. Очень кстати попытался посмотреть на меня.

Проволока впилась в кожу мгновенно, шипы без труда проткнули ее.

Он весь встрепенулся, просыпаясь окончательно, но, вероятно, так и не соображая, что происходит. Меня мотнуло, как на диком огромном мустанге, но я не выпустил проволоку из рук. Она натянулась, и даже сквозь перчатки мне стало больно. Я намотал проволоку на пальцы и натянул еще сильнее, стремясь перекрестить оба конца. Каин попытался отбиваться кулаками и локтями. Пару раз даже попал. Было больно. Я фыркнул сквозь зубы. Бей, бей сколько хочешь. Последнее желание, как-никак... Он яростно рычал и хрипел, пытаясь пинаться и царапаться, одеяло слетело на пол, явив его наготу. О, это просто поэзия, да, такое красивое, большое сильное тело – и совсем скоро оно станет лишь грудой мяса. Поэзия смерти.

Проволока неумолимо вдавливалась в кожу, взрезала поверхностные слои, более глубокие, медленно погружалась в мышечные волокна. Каин изогнулся, откинувшись назад, судорожно царапая собственную шею. Вероятно, мозг уже потихоньку отключался, и тело из последних сил пыталось само справиться с ситуацией. Но кровь уже лилась без остановки. Он всхрапывал, сипел, наверное, пытаясь кричать. Я прижался к нему, натягивая проволоку так, что у меня свело плечи и запястья. Ну же, еще немного... Черт побери, какой же ты живучий. Ну сдайся, сдайся, перестань... Ты ведь уже умер. Даже если я отпущу, тебя не хватит ни на что, кроме метания по постели в попытках остановить кровь. Ты все равно мертв. Только пока не понимаешь этого...

Я хотел обнять его, ощущать, как испаряется в пространство его сила, его дикость и молодость, как холодеет его жаркое тело.

Ты прогибался в пояснице точно так же, когда кончал в моего Бруно, а, щенок? Этого нельзя делать. Понял? Нельзя. Никогда больше...

Он вздрогнул несколько раз. Рука его безвольно шлепнулась на заляпанные кровью простыни. Молодец. Умница. Вот, полежи теперь смирно...

Я обессиленно сел на кровати, отцепившись от проволоки и потирая сведенные судорогой запястья. Сердце почему-то колотилось где-то сразу под ключицами. Но я ощущал только покой. И ничего больше. Я должен быть спокоен, дело еще предстоит довести до конца.

Я хотел, пока есть время, запомнить это тело. Снял перчатку, провел по его широкой спине рукой, ощущая по-новому его кожу. Как-то странно, что она такая прохладная. И ощущение странное. Кожа живого человека – совсем не такая. Рука скользила вдоль позвоночника до поясницы. Потом по ягодице и бедру, до коленного сгиба. А ты и вправду был красивым. Не удивительно, что Бруно, как это теперь говорят, на тебя запал сразу, как только увидел... Я гладил тело Каина медленно и вдумчиво, прикрыв глаза, вкушая новое ощущение и запоминая его...

Шум воды прекратился. Я вскинул лицо, и почти сразу же встретился со взглядом Бруно, вышедшим из ванной. Меня немного позабавило выражение его лица. Как будто бы он изображал крайнее изумление и испуг. Но я знал, что все его чувства были истинными.

– О боже... – прошептал он, прислонившись к косяку.

Ох, прости, я забыл, как ты боишься крови...

– Марк! Господи! – вскрикнул Бруно, бросаясь к кровати.

Такой смешной в этом коротком белом халатике. Осторожнее, испачкаешься, кровь плохо отстирывается.

– Штэфан, что ты наделал! О боже... боже мой...

Я сидел на постели и наблюдал, как он судорожно пытался прикоснуться к Каину. Никогда не назову его по имени. Только по кличке. Если для тебя он – Марк, что ж, пусть так и будет. Можно позволить. Игрушкам часто дают имена.

Бруно начал плакать. Признаться, я не помню, когда в последний раз видел его слезы. Это было необычно. Во мне что-то екнуло. Сжалось горло. Где-то в солнечном сплетении стало очень горячо. Я протянул к нему руку.

Бруно шарахнулся от меня так, будто в руке был нож.

– Ты... ты... – выдыхал он, глядя на меня с каким-то странным выражением лица. Страх, конечно же, страх, плюс немного изумления – что, не ожидал от меня такого? – плюс негодование – только я не понял, по какому именно поводу. Что сломал твою игрушку? Или что испачкал белоснежные простыни? Ну не беда. Игрушек и простыней сколько угодно.

– Бруно. Успокойся, – произнес я мягко. Привлек его к себе, обнял, погладив по спине. Тело Каина между нами немного мешало. Что ж, когда оно было живым, оно тоже всегда было между нами. И всегда мешало.

– Не трогай меня... – тихонько проскулил Бруно, как будто просил не убивать. Он обмяк в моих объятьях, и я чувствовал, что, если отпущу, то он рухнет. Могу держать его так хоть тысячу лет.

Но он уперся руками мне в грудь и попытался вырваться. Не оттолкнуть, а вырваться.

А мне бы так хотелось посидеть подольше, держа его в объятиях. Почему-то раньше я не понимал, как же это хорошо.

Но я уважал чувства Бруно. Нельзя вот так сразу понять, что все кончено и что больше никогда не будет этого веселого хамоватого щенка с невероятно голубыми глазами и сильными лапами. Но постепенно надо все же свыкаться с мыслью. И чем раньше, тем лучше.

Я позволил Бруно все-таки вырваться и отскочить от меня. И спокойно проговорил:

– Одевайся, а я пока схожу за мешком.

– За чем? – слабым голосом проговорил Бруно, посмотрев на меня слегка мутными глазами. Ох, только вот не надо мне тут обмороков и прочего...

– За мешком, пластиковым, – разъяснил я терпеливо, поднимаясь с постели, – надо избавиться от тела. Места тут глухие, закопаем в лесу, и никто никогда ничего не узнает. Конечно, если ты не расскажешь никому...

Бруно дернулся и шагнул назад. Вероятно, он уже думал о том, что надо вызвать полицию. Я чуть опустил голову.

– Ты хочешь сдать меня полиции? – проговорил я, чувствуя, что он никогда не предаст меня. Зная это. Он тоже чувствовал это и понимал. И едва держался на ногах от этого понимания.

Минут через сорок или полчаса мы ехали в джипе Бруно по лесной просеке в полной тишине. Тело Каина лежало на заднем сидении в черном пластиковом мешке, о котором я позаботился заранее. Впрочем, как и о вырытой в лесу яме. Бруно изредка поглядывал назад.

Я вел машину и чуть улыбался:

– Что, боишься, что он выпадет по дороге? Хех. Или, может быть, надеешься, что он просто без сознания и оживет в любой момент?

Бруно вздрогнул и снова уставился на выскакивающие из темноты в свет фар деревья. Я видел, как он напряжен. Я видел, что его глаза стали какими-то керамическими. Как тонкий фарфор, покрытый черным лаком.

– Бруно, он умер. Его больше нет. И он не оживет, – проговорил я спокойно и размеренно. Чтобы Бруно понял. Кажется, он понял, потому что поднял ладони к лицу, провел ими по щекам и лбу и провыл:

– Господи, Штэф, перестань ради бога!

Я усмехнулся и замолчал, глядя на дорогу.

Но вот мы приехали. Теперь пару десятков метров в сторону. Я достал из бардачка фонарик, спрыгнул из джипа на пружинящую лесную землю и открыл заднюю дверцу машины.

– Бруно, иди сюда, поможешь тащить.

– Нет! Ни за что! – едва ли не взвизгнул он. Я лишь улыбнулся:

– Ну не выкидывать же его прямо на дороге, а? Не по-людски как-то...

– А убивать по-людски?! – Бруно повернулся ко мне, вцепившись в кресло. – Ты его убил! Ты его убил, понимаешь?!!!

– Да, – кивнул я, пытаясь вытянуть черный пластиковый мешок из джипа, – еще как понимаю. И еще я понимаю, что от тела надо избавиться. Чтоб не было лишних проблем. Проще, конечно, было бы расчленить и разбросать по лесу, тут волки водятся, быстро бы улики уничтожили...

– Заткнись, Штэфан! – заорал Бруно, схватившись за голову. – Как ты можешь?!

Потом он сник, вероятно, снова заплакав. Я не видел в темноте.

– Ты маньяк, – проговорил он надтреснутым голосом. Я понял, что ему нужно выговориться. Потому стоял и терпеливо слушал.

– Ты убийца, – продолжал он, – убийца... Хладнокровный и жестокий убийца...

Слишком уж часто он произносит это слово. Оно неприятно звучит. Я поджал губы, но не проронил ни звука. В мешке под моими руками – косточки щиколоток Каина.

– Господи, за что ты его убил? – по тому, что он всхлипнул, я понял, что он действительно плачет. Нашел нужным ответить:

– За то, что он больше, сильнее, красивее, моложе и трахает тебя так, что ты стонешь на весь дом, думая, что никто не слышит. Ах, прости, теперь о нем стоит говорить в прошедшем времени...

– Перестань... Умоляю тебя, Штэф... – он уперся лбом в панель и замолчал. Я оставил ноги Каина в покое и обошел машину. Открыл переднюю дверцу, и Бруно отшатнулся с таким выражением лица, будто ожидал, что я сейчас и ему на шею накину проволоку. Я ласково дотронулся до его руки.

– Пошли, Бруно. Нужно его похоронить...

Мы тащили тяжеленный сверток через лес волоком, я тащил одной рукой, сжимая в другой фонарик. Бруно шел как лунатик, подчиняясь моим указаниям. Я ликовал. В кои-то веки он подчиняется мне. По-настоящему подчиняется...

Вдруг Бруно судорожно вздохнул, выпустив мешок и отскочив. Я один не удержал нашу тяжелую ношу и бросил ее на землю. Повернувшись к Бруно, я спросил:

– Ну что такое?

– Штэф, он жив... Он живой... – пролепетал Бруно, бросившись на колени и принявшись выцарапывать Каина из полиэтилена. Да, я тоже видел, как широкая ладонь выскользнула из какой-то прорехи. Пальцы чуть дрогнули – это просто игра света и тени. Или просто конвульсии. Я взял Бруно за руку, и он дернулся так, будто его ударило током.

– Бруно, он мертвый, – с расстановкой произнес я, глядя ему в глаза.

Потом запихал холодную, почти незаметно вздрагивающую руку обратно в мешок и потащил дальше. Бруно послушно стал помогать.

Вот, наконец, и яма. Две лопаты. Все давно нас ждет. Всех троих. Я отдал Бруно фонарик, а сам скатил тяжелое тело в яму. Оно ухнуло во тьму. Может быть, в саму преисподнюю. Что ж, туда и дорога, милый мальчик. Каин. Я повернулся к Бруно. Он стоял, все так же стеклянно глядя перед собой в пространство и вяло опустив фонарик к земле. Я аккуратно забрал фонарик из пассивных пальцев, приспособил его между двух веток так, чтоб было видно могилу, выкопанную землю и лопаты.

– Ну, молитвы какие-нибудь знаешь? – спросил я Бруно. – Можешь проводить его. Он, кажется, что-то для тебя значил...

– Ты чудовище, – прошептал Бруно бесцветным голосом.

– Понятно, – пожал плечами я и, подняв горсть земли, бросил ее в яму. – Прощай, Каин. Извини уж.

Потом я взялся за лопату и принялся забрасывать в разверстую пасть могилы жирные комья земли. Жри, жри, не жалко. Сколько угодно...

Пока я копал в тягостной тишине, под мелодичный стрекот каких-то насекомых и уханье ночных птиц, наслаждаясь музыкой ночи, в моей голове возникали весьма яркие картинки того, что могло бы произойти, но так и не произошло.

Бруно вытащил фонарик из развилки ветвей, со всей силы ударил меня между лопаток и помчался не разбирая дороги через лес. Я, конечно же, не потерял сознание, без труда догнал его, схватил за плечи, рванул к себе, а он стал кричать, что ничего никому не скажет, чтоб я его не трогал. Но этого не было. Бруно взял лопату, размахнулся и перерубил мне позвоночник, и я скатился в наполовину забросанную землей могилу. Но этого тоже не было. Было то, что я хотел.

Бруно безмолвно взял лопату и стал помогать мне закапывать его молодого, красивого, еще час назад живого и жизнерадостного любовника.

Стрелки часов поворачивались назад. Время сворачивалось в клубок, возвращаясь туда, где все было точно так, как сейчас – только я и Бруно, и никого больше. Мы всегда были и будем вдвоем. А все остальные – не нужны. Даниелю повезло. Он ушел раньше, чем я нашел эти перчатки в гараже. Не буду же я теперь гоняться за ним по всей Германии, чтоб поступить с ним точно так же, как и с Каином. Ушел, и скатертью дорога. Даниель, что и говорить, был гораздо умнее Каина. Вероятно, он все понимал...

...Так, что это? Мне показалось, наверное. Да-да... Черный полиэтилен чуть забликовал в свете фонарика, как будто от очень слабого движения. Это просто земля его шевелит. Вот еще пара порций земли, и полиэтилена больше не видно.

Мы закопали Каина примерно за час. Или чуть меньше. Бруно так и не проронил ни слова. Мне казалось даже, что он не моргает. Он смотрел в пространство мимо моих ног. Я забирал у него лопату, разжимая его пальцы, как у покойника. Потом отвел его за руку обратно к машине. Забросил лопаты назад. Заставил Бруно забраться в машину. Сел за руль. Поцеловал Бруно в губы. Губы у него были холодными и неотзывчивыми. Эй, эй, это же не тебя похоронили.

Я с улыбкой погладил его по щеке и завел двигатель.

Сижу вместе с ним перед камином и щурюсь на огонь, как сытый кот. Бруно уснул, прикорнув ко мне, свернувшись клубочком и, вероятно, надеясь, что утром, которое, впрочем, наступит уже довольно скоро, все это окажется лишь дурным сном. Ты прав, Бруно, на самом деле это сон. Ничего этого не было. Ни убийства, ни леса, ни судорожного сжигания во дворе всех окровавленных тряпок и даже матраца. Каина тоже никогда не было. Пока ты спал, я сжег в том же кострище все его вещи. Эх, жалко, не догадался бросить к нему в могилу его любимый плеер. Наверное, там, в лесу, сейчас ужасно скучно. А музыка ночи таким, как Каин, не доступна. Так бы развеялся немного... Ну что ж, не раскапывать же могилу снова. Плеер плавился, капал куда-то вглубь костра. Я смотрел и улыбался своим воспоминаниям о прохладной коже Каина, о его щиколотках, о его тяжести и дрожащих мертвых пальцах. Потом вернулся к Бруно.

С ним тепло и уютно. Положив голову к нему на плечо, я достал из кармана достопамятный обрывок колючей проволоки и с улыбкой принялся им любоваться. Не смог выкинуть. Оставил на память.

Перчатки мирно лежат себе в гараже до сих пор и ждут, не захочется ли Бруно завести новую игрушку.

14.01.06