До темноты оставалось совсем немного времени.

Дневные работы уже закончились. Рабы ушли спать в свою пристройку.

В доме нас было двое – я и Лисий, темноресницый юноша, уроженец Киммерийского Боспора. Я вел с его отцом дела и вскоре собирался жениться на его сестре, девушке с такими же глазами и губами, как у Лисия, но, конечно, без этих мышц удивительно правильной формы. И без этих жестких мускулов, и без мощных вен на предплечьях.

Я уже десятый год жил в Ольвии. У меня было гражданство, дом, мастерская, рабы и друзья в ариопаге. Здесь всегда было много дел, суеты, договоров, сделок и торговли. Мне это нравилось, но нравилось и тихое уединение с красивым юношей. И дом с женой и детьми.

А на это в Ольвии редко у кого хватало времени.

Лисий перелил из амфоры в кратер вино местного винограда, позднего и тягучего. Темно-бордовая вязкая жидкость распространяла приторно-сладкий аромат. Юноша плеснул воды, три части к вину, если не больше. Получившийся напиток он черпаком разлил в килики – мне и себе.

Я притянул килик к себе и стал смотреть, как пенится вино в плоской чаше. Как от одного края до другого идут волны, словно на просторах Понта Эвксинского. Как они сменяются мелкой рябью...

Я молчал. Молчал и Лисий. Но я знал, что он заговорит. Любопытство его было разбужено, и он хотел добраться до истины.

Хотел ли я, чтобы он добрался? Не знаю. Но я с тайным восторгом ждал его вопроса, неизбежного и неловкого.

Лисий решил начать сначала.

– Почему ты не хочешь встретиться с Геродотом из Галикарнасса? Он собирает рассказы о скифах, а ты наверняка знаешь о них больше, чем все ольвийские миксэллины, никогда не покидавшие побережья Боспора. Ты ведь ходил по Борисфену, видел главную святыню Скифии – Геррос. Ты единственный из эллинов жил у скифов. Я думаю, что никто из эллинов не сможет рассказать о них больше тебя.

Я тоже не думаю, что кто-нибудь из эллинов может рассказать о скифах больше моего. Но Лисий ошибся: я не единственный из эллинов, кто жил у скифов. Я единственный, кто вернулся.

Я вернулся на исходе лета, когда в степи трава уже пожелтела, а здесь, на побережье, каждый день бушевали грозы. Воды Понта были прозрачными и очень холодными, моряки из Эллады с непривычки кутались в шерстяные гиматии, пугали друг друга скорым снегом и старались побыстрее распродать свои остродонные амфоры, закупить зерно и плыть на юг, в ласковые воды Эгеиды. Там, на Лесбосе, в Аттике и на Пелопоннесе всегда тепло, там шумят оливковые рощи, скульпторы соревнуются, кому удастся точнее передать прекрасные формы Афродиты сквозь едва заметную мраморную одежду, а демократы произносят речи, обличающие олигархов.

Вся эта жизнь кажется мне сном. Сном, который когда-то снился, а потом сниться перестал. И сейчас я не увижу его, как бы ни молил Морфея, Геру, Афину и всех остальных олимпийцев.

Я не вернусь в Элладу. Никогда не окажусь среди мраморных колонн ионийских периптеров и священных олив мраморных акрополей.

Метрополия не для меня.

Впервые я это осознал именно тогда, когда вернулся из скифской степи.

На мне была варварская одежда – шерстяные штаны и кожаная куртка. У меня был акинак – скифский короткий кинжал, а на поясе висело бронзовое зеркало, как и у всех скифских мужчин. У меня был конь, и от меня пахло степью: лошадью, потом, вяленым мясом и горькими травами.

В эллинском полисе стоял запах моря: соли, водорослей, моллюсков, рыбы и рыбного соуса, который изготавливался тут же, в ванных на солнцепеке. Люди расспрашивали меня о моем путешествии. «Плыл вверх по Борисфену. С вином и оливковым маслом. Выгоды никакой, но хотя бы сам вернулся». И никогда потом я не рассказывал больше этого. «А твои спутники?» – спрашивали меня. Я старался избегать этого вопроса.

Но Лисий хочет услышать рассказ. Он смотрит на меня острыми черными глазами, он мысленно уже там. На Борисфене. На Танаис. В пустой и гулкой степи.

В которую я мечтаю вернуться во сто крат больше, чем в Элладу.

Я никогда этого не сделаю, но каждый вечер, засыпая, я прошу Морфея вернуть меня туда. Иногда он слышит мои мольбы.

– Итак, Лисий, – я смочил губы вином и, не отрывая взгляда от глаз юноши, поставил килик на пол. – В твои годы мне казалось, что все самое плохое в моей жизни уже произошло. Я был изгнан из моего родного города. Я родом с Хиоса, одного из полисов Афинского морского союза. Афины хотели тогда гегемонии в Эгейском море, как, впрочем, и всегда будут ее хотеть. А я не понравился присланному из Аттики стратегу. Или слишком понравился.

Он обвинил меня в неверности Афинскому морскому союзу. В своем собственном лице.

Как бы то ни было, он выцарапал мое имя на черепке, и народный суд подверг меня остракизму.

У меня не стало ни гражданства, ни дома, ни родни, ни ремесла, ни дела, ни денег. Я жил метеком в разных окрестных полисах, но нигде не мог найти себе занятие. Наконец я дошел до того, что ввязался в морскую торговлю.

С бурями, штормами и еле живые мы миновали Геллеспонт, Пропонтиду, Боспор Фракийский и, наконец, достигли Ольвии. Наш товар быстро разошелся. Впервые за долгое время у меня были деньги. И мне хотелось еще больше.

Хотелось звенеть мешочком с боспорскими монетками – бронзовыми панами, хотелось солнечных электровых кизикинов, золота, золота и золота...

Проделав путь из Эгейского моря до самого Киммерийского Боспора я был уверен, что мне все удастся, – ведь я отчаянный. А моя деловая сметка подсказывала мне, что золото лучше всего брать там, где золота много. То есть в Золотой степи. Где все скифы, от царя до конюха, чешут свои пыльные патлы золотыми гребнями, пьют вино из вражьих черепов в золотой оправе и с легкостью поделятся этим золотом за серые синопские амфоры с вином, за тонкие ткани, за мечи и колчаны, сделанные эллинскими мастерами, но украшенные их сколотскими зверями...

Я уговорил поехать торговать со скифами нескольких старых мореходов. Мы весело прошли Понт Эвксинский, обогнули Тавриду и вошли в устье Борисфена. Ожидание несметных богатств распаляло наше воображение, достаточно убогое. Впрочем, как ты понимаешь, Лисий, от хорошей жизни снаряжать корабль на Север никому в голову не придет.

Первые шесть дней мы просто шли вверх по Борисфену. Небольшие группы всадников, мелькавшие изредка по обе стороны от реки, глазели на нас.

О скифах мы тогда знали совсем немного. Единственное, что было известно достоверно – этот народ в свое время, почти на сто лет раньше, чем эллины, победил персов.

Некоторые люди еще рассказывали, что именно скифы прогнали злобных варваров-киммерийцев, опустошавших милетские колонии.

Но другие возражали им, что скифы и есть киммерийцы.

Мы понятия не имели, есть ли у скифов города. И не знали, как высоко нам предстоит идти по Борисфену. На шестой день пути, увидев на берегу шатры, мы приспустили паруса. К реке высыпали мужчины, женщины и дети. Они все были в пестрых куртках. И на этих куртках горели золотые бляшки.

Мы что-то кричали им, просили толмача. В ответ они кричали что-то нам на своем наречии.

– Будем сходить? – спросил я.

– Нет. Пока мы на корабле, мы в безопасности, – ответил какой-то разумный человек.

Небольшая быстрая стрела, вонзившаяся в мачту как раз у его уха, частично опровергла, а частично подтвердила его слова. Все еще пребывая в нерешительности, мы показали варварам амфору с вином. Вынули из нее пробку, плеснули немного вина в Борисфен. Долетавшие с берега непонятные слова ничего не прояснили.

Корабелы подтянули паруса, и рулевой отвел корабль к другому берегу реки. Очень вовремя – нас накрыла волна стрел.

Всадники скакали по берегу наперегонки с кораблем. Степной ветер затаился и стих, словно был в сговоре со сколотами. Мощное течение Борисфена призывало нас не спорить с ним и повернуть назад, к морю.

Но слишком много мы уже прошли и слишком большие надежды возлагали на эту экспедицию.

Я не стану описывать пленение. Кажется, что мы с легкостью могли бы избежать его. Но такова была наша судьба.

Торговая поездка не заладилась, и это стало понятно сразу же. Бог торговли Гермес, расчетливый, находчивый и легкий, продал нас Артемиде или Гекате, или кто там из олимпийцев любит пафосные шутки. Не знаю уж, оказалась ли эта сделка выгодной для Гермеса. Но мне и моим сгинувшим товарищам патетика показалась излишней.

А ведь и до нас, и после эллины торговали со скифами. Риск, опасность, борьба – все это бывало. Но мы волею богов оказались на орхестре, где игралась трагедия. Мистерия Диониса продолжалась под пологом скен, в масках и с открытыми лицами, под гимны хора и в предрассветной тишине.

Скифы по вечерам пили неразбавленное вино из грязных и липких горшков. А мы сидели в дальнем конце шатра, кутаясь в свои изорванные пеплосы и хитоны.

Днями мы двигались вверх вдоль Борисфена, оставляя корабль все дальше и дальше за спиной. Мы не знали, куда и зачем везут нас в обтянутых войлоком повозках. Мы не понимали ни слов, ни гогота пленивших нас сколотов.

На третий день мы вошли в священную область.

Здесь говорили тише, глуше. Чаще – шепотом.

Здесь воздух был тяжелее.

Здесь солнце горело ближе и ярче. Небесные звери здесь спускались на землю, а земные – поднимались ввысь.

Это и был Геррос, место упокоения скифских царей.

* * *

Под небесным куполом, ровно посередине, парил орел. Я был уверен, что он смотрит на меня. В мои глаза. И мне хотелось отвернуться, с головой замотаться в накидку, найти кров, любую крышу над головой.

Но ничего этого я не мог. Я был связан.

Я мог только опускать веки. И поднимать их снова, чтобы вновь до слез всматриваться в сухое степное небо.

Вечером нас развязали и привели к костру на площадке меж шатров. Чуть в стороне от костра стояло небольшое сооружение, откуда доносился резкий сладко-вязкий запах. Конопля. Рядом с этой кущей толпились старики и люди в особом жреческом одеянии – балахоне с блестящими бронзовыми амулетами, косами из конских хвостов и с птицами, сделанными из войлока.

У костра пела женщина. Если только пением можно было назвать глубокие горловые звуки, похожие на безуспешные попытки откашляться. От хлюпающих переливов она переходила к высоким дребезжащим нотам, вовсе непохожим на человеческий голос, и обратно, к гортанному хрипу.

Меня подвели к богато одетому скифу, сидевшему почти рядом с ней. Провожатые что-то ему сказали, он с любопытством мне улыбнулся и неуверенно сказал по-эллински:

– Мое имя Артанох.

– Я Фидий с острова Хиос. Торговец.

Артанох молча и очень внимательно разглядывал мой пеплос, пояс, накидку, сандалии.

Я смотрел на него: лицо с широкими скулами и тонкими губами, изящный нос, брови с надломом, белки темных глаз – цвета слоновой кости.

Куртка, пояс с пряжкой в форме свернувшейся кольцом пантеры, широкие штаны и мягкие кожаные сапожки, тоже с золотыми бляшками. Скиф Артанох был похож на аристократа.

Хотя все скифы – царский народ. Любой скиф – воин и властитель. Скифский царь – царь среди царей, ему поклоняются как богу, но любят как высшего из равных.

По занятиям и наряду нельзя оценить высоту рода сколота.

Впрочем, надеюсь, что тебе, Лисий, эти сведения никогда не пригодятся.

Артанох указал мне на место рядом с собой. Я помедлил какое-то время, а потом подумал, что, вероятно, этот человек – именно тот, чьей дружбой мне следует заручиться. И я вручил ему небольшую милетскую пиксиду, покрытую черным лаком лучшего обжига. Шкатулка была наполнена стеклянными бусинками – на золотой или электровой фольге, просто разноцветными. Артанох долго рассматривал их – все вместе в горсти и каждую поодиночке, на свет костра.

– Эти камни делают эллинские мастера, – пояснил я.

Подарок Артаноху понравился.

Эллинскому языку Артаноха научила мать. Я вскоре увидел ее – в скифском одеянии она смотрелась величественно даже среди сколотов. Высокий рост уроженки Истра, быстрые зеленые глаза, орлиный нос и вьющиеся волосы.

При ходьбе ее золотые серьги со множеством подвесок оставались почти неподвижными.

Она походила на царицу ахейцев.

На воплощение Ехидны, соблазнившей Геракла и породившей Скифа.

Артанох ее не любил. Он ее избегал и поставил свой шатер отдельно. Его окружали всадники, а с нею жил ее младший сын. Сын скифского царя, как узнал я позднее.

Поминки по отцу этого мальчика проходили весело и кроваво. На кострах жарилось сочное мясо, а в огромных котлах варилась жирная похлебка.

Чеканом в голову – убитые – воины вместе со своими конями гнили и сохли на шестах вокруг царского кургана. Все чистокровные скифы, иноземные рабы царю не служат.

Кроме этой женщины и Артаноха эллинского языка никто из скифов не знал. Царские скифы редко ездят по делам в Ольвию. У них для этого есть множество посредников – боресфиниты, миксэллины. Или такие изгнанники, как мы.

Мои спутники сгинули. Я так и не узнал их судьбы. Геррос я покинул вместе с Артанохом. Меня везли на повозке, как бурдюк с водой. Но я любовался степью и моим скифом, сидевшим на коне так ровно и уверенно, что казалось, будто это не всадник на спине лошади, а единое существо – кентавр.

Тело Артаноха мне нравилось. Я задыхался от чуть слышного можжевелового аромата той смеси, которой сколоты смывают с себя грязь. У меня кружилась голова и появлялось желание. Желание, немало подкрепленное практически соображениями.

И однажды, в конце того дня, когда скифы натянули шатры и по подогнанным к поселению бескрайним отарам овец я понял, что мы остановились, для меня настал момент действовать.

Я изогнулся, падая на расстеленные в шатре шкуры.

– Я буду любить тебя, как ни одна женщина, скифская, таврическая или греческая... – прошептал я Артаноху, неловко застывшему надо мной. Я потянул его за руку, и он не сопротивлялся. Я целовал его руки, губы, волосы. Я прочерчивал языком рельеф мышц на его теле. И вкус его пота, приправленный пряным ароматом конопли, совсем не казался мне неприятным.

Наконец он оттолкнул меня, грубо и резко. Я этого ждал. Ведь не мог же жадный скиф позволить овладеть собой какому-то эллинскому пленнику?

Артанох, выпрямившись, сидел напротив меня, спиной к очагу в центре шатра. Я видел только его черный силуэт. Он был похож на скульптуру божества во храме, окруженную треножниками с дурманящим фимиамом и обезумившими жрецами.

Я простерся у его ног, растянувшись на теплых шкурах. И он набросился на меня, мы сплелись, как звери на золотых обкладках скифских колчанов. Мы терзали тела друг друга, впиваясь зубами и ногтями в шею, грудь, ребра и бедра. Наши локти и колени ломались под острыми углами, как ноги оленей. Наши спины изгибались, как сильные и опасные тела пантер, а руки хищными птицами клевали тела. Мы целовались, заглатывая лица друг друга, и в этой ласке было мало человеческого.

Неистовство сошедших во степь небесных зверей. Исконная суть жертвоприношения.

Наконец здравый смысл подсказал мне подчиниться. Я обмяк в его руках. Артанох не сразу понял, что надо делать. А когда сообразил – то вошел в меня грубо и с рычаньем, как чудовищный зверь. Боль была невыносимой, но я знал, что это – единственное, что я могу предложить Артаноху.

Ведь в свои способности в политике я не верил.

И я старался двигать ему навстречу бедрами так, как будто он был нежнейшим из моих любовников. Будто бы мы были в оливковой роще, и он, покрывая поцелуями мое тело, любил меня медленно и ласково.

Грезы стали реальностью. Обессилев, Артанох лег рядом. Он нежно перебирал мои волосы, ласково целовал следы своих укусов и гладил мою спину, покрытую липким потом.

Мы лежали так долго.

Пока на восточном краю степи, откуда пришли когда-то скифы, не забрезжили первые лучи света.

– Я хочу, что бы ты был моим, – тихо прошептал Артанох, улыбаясь своей задорной улыбкой. И добавил после долгой паузы: – Я хочу, чтобы ты любил меня.

Я стал учить его любви. Эллинской любви, неспешной и велеречивой. Я рассказывал ему о храбрых героях Ахиллесе и Патрокле, сражавшихся под стенами великой Трои, о Гермодии и Гестагетоне, убивших тирана Гиппарха и спасших не только свою любовь от надругательства, но и демократию Афин от разрушения. В тот вечерний час, когда воздух становится сизым и холодным, я пел ему о скитаниях Ореста и Пилада. Об Ифигении, жрице Артемиды, спасшей брата и его возлюбленного из плена царя Тавриды, и о чудесном корабле, увезшем всех троих в Элладу.

И варвар, уставший за день от бешеной скачки с тетивой у правой скулы, внимал мне, как прилежный ученик. Потом, когда все степное пространство накрывала тьма, я наливал из своего поясного алабастра немного масла на ладонь и умащивал им фаллос своего возлюбленного. Мы любили друг друга, горячо, страстно и молодо.

Мне удалось приручить этого скифа с темными золотыми глазами, зооморфного в своем сакральном облике.

Мне и самому казалось, что я его любил. Я никогда до него не нуждался настолько ни в одном мужчине и не в одной женщине. У меня были любовники, и их было немало, от влиятельных стратегов из Аттики до пьющих неразбавленное вино корабелов, но ни с кем из них у меня не было ничего, выходившего за рамки телесного влечения.

Артанох же стал мне не просто любовником. Он был мне единственным собеседником. Все остальные обитатели скифского поселения ни слова не знали по-эллински. Скифские мальчики, доившие коз, старики, чистящие шкуры, скифянки в высоких головных уборах, склонившиеся над котлами, таврские женщины, месящие глину... Все они смотрели на меня с детским любопытством и беззлобным весельем. И они завидовали Артаноху и шутили, что скоро он станет молиться эллинским богам.

Но я ходил между их шатрами, как чуждая тень.

Иногда мне казалось, что это – Аид. Что начав свое плавание по Борисфену, мы незаметно для себя заплыли в воды Стикса. И не заметили, когда дневной мир закончился и вокруг нас сомкнулось тусклое его подобие.

Разумеется, я собирался бежать. И с первого же дня изобретал способы побега, один безумнее другого.

Пешком я уйти не мог, а скакать не умел. Я не умел даже подойти к скифскому жеребцу – они по норову мало отличались от своих хозяев.

Я не думал, что найдутся еще такие же безумцы, как мы. Поэтому на помощь эллинских кораблей рассчитывать не приходилось.

Вывод мог быть только один: если нельзя бежать от скифов, то нужно бежать со скифами.

Моей Ифигенией, вызволившей меня из Тавриды, стала мать Артаноха. Я не думая согласился отправиться в Понтикопей в качестве толмача.

Истриянка радовалась, что сумеет отнять меня у своего сына. Привкус коварства портил мою вожделенную свободу, как бывает тошнотворен слишком резким запахом протухший сыр.

Артанох не знал цели ее приезда в его кочевье. Она прибыла с небольшой свитой и богатыми подарками. Он, удивленный, рассказал, что не разговаривал с матерью с тех самых пор, как стал взрослым.

Но мать у варваров – это больше, чем мать в Элладе.

– Там, откуда приходит солнце, во владениях Чжоу, есть такой обычай. Когда тамошний император сомневается в верности своего подданного, он приказывает тому склониться над особым зеркалом – чашей, наполненной водой. И если по поверхности воды идет рябь, то, значит, нечисты были помыслы испытуемого. И ему сразу рубят голову.

Артанох снял со своего пояса небольшую круглую пластину с бортиком по краю.

– У первого нашего царя, Скифа, была такая же золотая чаша. И все мы постоянно носим с собой эти зеркала. Они – залог нашей верности нашему повелителю. И они же – надежное средство, чтобы проверять верность наших рабов.

Артанох зачерпнул борисфенской воды. Скажу тебе честно, мой мальчик, я испугался. Мой побег должен был состояться через несколько дней. Как мог я склониться над зеркалом и не выдать себя?

Я внимательно глядел в глаза скифа. Глаза у него были темными, но не черными, а какого-то такого бесконечно теплого оттенка карего.

Медленно, до последнего не отпуская его взгляда, я посмотрел на свое отражение в бронзовой чаше. Мгновение оно оставалось ясным и четким, а потом расплылось и растеклось, разбилось о бортики. Руки Артаноха задрожали, он расплескал воду.

Потом рассмеялся, вылил остатки воды и протянул мне зеркало вместе с кожаным шнурком, которым оно привязывалось к поясу.

– Это глупый обычай. Дыхание, ветер... – быстро сказал он. Я обескураженно кивнул.

Что обозначал его подарок?

Мой последней день в Скифии начался совершенно обычно.

– Ты мой, – прошептал Артанох, проводя языком по моему уху. Я проснулся и стал пристально вглядываться войлочной ковер, которым были обтянуты стены шатра. Мне хотелось запомнить каждую линию на этом ковре. Так же как и бесконечное пространство жухлой травы, так же как и лицо Артаноха. Но смотреть на своего любовника и господина я не решался.

Вероломство или... Я не знал.

Возможно, следовало просто попросить Артаноха отпустить меня... Но я так рисковать не мог. Если бы он посадил меня под стражу, как-то ограничил мою свободу, то другой возможности для побега мне могло бы и не представиться.

Артанох что-то заметил. Он обеспокоенно посмотрел на меня, вышел из шатра и через некоторое время вернулся с небольшим медным котлом в руке. Он поставил котел передо мной. В нем были сухие травы и какие-то камни.

Скиф медленно и очень серьезно достал свой акинак. Я молчал. Он, не поясняя своих действий, взял мою руку и сделал глубокий надрез чуть выше локтя. Я зашипел от боли, но Артанох, не обращая на это внимания, подставил под рану котел. Моя кровь стекала на чабрец, синие можжевеловые ягоды и неведомые мне розовые цветы.

– Теперь все будет в порядке, – улыбнулся Артанох. Сейчас поставим зелье на огонь, и еще до полнолуния оно будет готово.

Я так никогда и не узнал, что это за зелье должно было быть сварено из моей крови. Но рана долго не заживала, несколько раз открывалась по пути к берегам Боспора.

И – посмотри на шрам.

Дальше все было несложно. Я выполнил поручения скифской царицы, добился нужных договоренностей с боспорскими чиновниками, и меня отпустили.

И я вернулся в Ольвию. Я – но с зеркалом, как у императора Чжоу, на поясе и кострами Герроса в памяти.

* * *

За маленьким окном, занавешенным сероватой тканью, уже было светло. Фитиль в светильнике давно догорел и изошел шипением. Лисий смотрел на меня с непонятным выражением лица. Я со злостью подумал, что это, наверное, отец сказал ему остаться на ночь в моем доме – чтобы ускорить мою свадьбу со своей дочерью и наверняка заручиться моей поддержкой в своих делах. Еще до полудня он подойдет ко мне на агоре и многозначительно улыбнется. И я, конечно же, приложу все свои силы, чтобы ареопаг никогда не узнал о паре его торговых сделок с Милетом, а вечером зайду в гости выпить разбавленного до цвета аметиста дорогого лесбосского вина и поговорить с красавицей Ледой об устройстве хозяйства, идеального с точки зрения Гесиода.

Такова любовь в Ольвии.

А я просто глупец, что не использовал эту ночь по назначению. Что вместо удовольствия от сильного молодого тела Лисия я получил лишь усталость от бессонной ночи и само по себе стыдное чувство неловкости за свой неуместный рассказ.

Надо забыть все это. Надо пойти к Геродоту из Галикарнасса и рассказать ему о скифском Герросе. Ведь вряд ли кто-нибудь другой из эллинов сможет ему о нем поведать. А то, что не для ушей Геродота, то и не для моей памяти.

Надо оставить эти воспоминания за поворотом своего пути.

Не глядя на Лисия, я поправил пояс на своем пеплосе и накинул гиматий из козьей шерсти. Пора было идти в город, чтобы по утренней прохладе решить пару дел.

Я быстрым шагом миновал небольшой перистиль перед своим домом и вышел на улицу. Под дверью на корточках сидел непонятный человек. Что и не странно – в Ольвии нищих метеков и просто бродяг сотни. Но мое внимание привлек его несуразный для эллинского полиса наряд – грязная кожаная куртка и мягкие расшитые сапожки. Так может выглядеть только варвар. Настоящий варвар-всадник, а не торговец шерстью с агоры.

Человек дремал, но под моим взглядом встрепенулся.

– Ты будешь Фидий с острова Хиос? – спросил он, не без труда вспоминая эллинские слова.

– Да, – кивнул я.

И он протянул мне сверток. А сам рассмеялся и ушел.

Я развернул ткань. И если бы вышедший вслед за мной Лисий не подхватил меня, я бы непременно упал.

В свертке лежала золотая пряжка со сценой терзания – летящий олень и пантера, обвившаяся вокруг него зубастой петлей.

Кроме пряжки в свертке было отбитое донце тонкостенной чернолаковой пиксиды с глубоко процарапанной буквой – альфой.

ГЛОССАРИЙ

Географические названия:

Борисфен – р. Днепр

Боспор Киммерийский – Керченский пролив

Боспор Фракийский – пролив Босфор

Геллеспонт – пролив Дарданеллы

Истр – р. Дунай

Ольвия – колония Милета (в современном Очаковском районе Николаевской области, на Бугском лимане)

Понт Эвксинский – Черное море

Пропонтида – Мраморное море

Таврида – Крым

Танаис – р. Дон

Эллада – Греция

Одежда, утварь:

Алабастр – остродонный сосуд для масла с тонким горлышком и характерным воронковидным краем. Носился на поясе.

Амфора – остродонная тарная посуда фиксированного объема для перевозки вина или масла (были также и парадные амфоры, в которых вино подавалось на стол и которые можно увидеть в любом музее, но эти нигде в тексте не упоминаются)

Гиматий – что-то типа пледа (четерехугольник ткани, завязывающийся разными способами)

Килик – блюдце на высокой ножке для распития хмельных напитков

Кратер – специальный сосуд для смешивания вина и воды

Пеплос – нечто среднее между перекидкой и балахоном. По бокам не сшивался.

Пиксида – круглая керамическая шкатулка с крышкой

Общественные понятия и архитектура:

Акрополь – священная часть города

Ареопаг – городской совет, осуществлявший контроль над действиями чиновников (если говорить упрощенно)

Архонты – высшие должностные лица древнегреческого полиса

Метек – свободнорожденный человек, не являющийся гражданином полиса

Остракизм – изгнание из полиса лиц, угрожающих общественному спокойствию (по постановлению народного собрания, сроком на десять лет)

Периптер – храм, окруженный по периметру колоннами

Перистиль – дворик перед входом в дом

Стратег – военный чиновник в древнегреческом полисе

Время действия: 455-444 гг. до н.э. Хотя без анахронизмов, разумеется, не обошлось.

20-29 марта 2006 года