ШЕЛЕСТ КРЫЛЬЕВ

Сэру Трису, моему любимому
рыцарю кисти и мольберта.

Это было давно – и в то же время кажется, что только вчера... Я не люблю воспоминаний, не люблю окунаться в прошлое, которого у меня пока еще слишком мало, но этот день я вспоминаю часто. Каждый раз, когда вижу лучи солнца на светлой стене.

Насколько я помню, начиналось это так...

Вся комната сочится золотом и медом: золотисто-бежевые стены, гладкие оранжевые рамки на них – в рамках тонкие листы шелковистой бумаги, покрытые ровными печатными строчками. Устав Колледжа Блэксфилд, список администрации Колледжа Блэксфилд, схема эвакуации Колледжа Блэксфилд... За эти три года Блэксфилд успел мне изрядно надоесть, в том числе и назойливой теплотой красок. Полки над моей головой – мягкого апельсинового оттенка, плед, ровно застилающий узкую кровать, – в шоколадно-бежевую шотландскую клетку.

Волосы Брайана были огненно-рыжими, идеально подходящими к комнате. Свет, падающий из незадернутого окна, залил их ярко-медовыми полосами.

Свет был настолько приторным, что я ощутил в воздухе запах меда. К горлу подступила тошнота, захотелось ослабить галстук и отдышаться. Но отдышаться, одновременно целуясь – задача трудная, если не сказать – невозможная.

Поэтому я осторожно оттащил Брайана от себя и отвернулся, чтобы не видеть эти медовые пятна в рыжих волнах волос.

– Гэб?..

Я закрыл глаза и прислонился к стене – пришлось согнуться, чтобы не задеть головой полку. Медленно нащупывая пальцами скользкий узел шелкового галстука, снова услышал голос Брая, на этот раз уже встревоженный:

– Гэб?.. Ты чего?

«Ничего», – хотел я ответить. В Блэксфилде учащимся всегда «ничего». Ничего хорошего, ничего плохого. Равновесие и спокойствие. Все это мы с Браем только что пытались хоть отчасти разрушить.

– Надоело, – неожиданно для себя я произнес совсем не то, что собирался.

– То есть?..

Наконец-то справившись с галстуком, я отбросил его – как можно дальше, надеясь, что он упадет в урну для бумаг, – и открыл глаза. Брайан сидел, обхватив колени руками. Рукава голубого форменного джемпера задрались так, что видны были загорелые и уже начавшие шелушиться локти. Справа от углового выреза джемпера блестел золотисто-коричневый герб колледжа.

Я неопределенно передернул плечами:

– Просто надоело. Это идиотизм, Брай. Кому мы что доказываем?

Раздражение поднималось из влажной темноты моего разума. Я знал это чувство и не любил его – успокоиться будет непросто, я буду шипеть от злости и тоски, ломать карандаши и рвать эти чертовы голубые форменные тряпки, так не подходящие к теплой окраске Блэксфилда. Но это будет только, когда уйдет Брайан. При нем – нет. Я не схожу с ума на глазах других. У меня есть инстинкт самосохранения.

– Никому и ничего, – вызывающе воскликнул Брайан, словно давно ждал этого вопроса. – Мы же ведь...

Моя поднятая ладонь заставила его осечься и замолчать. Я продолжал – медленно и устало выговаривая каждое слово и глядя, как пальцы Брайана теребят заглаженные стрелки бежевых брюк:

– Только не говори, что мы друг друга любим. Камер в комнатах нет, некому смотреть эту мыльную оперу. Брай, какой кретин сказал тебе, что в семнадцать лет обязательно нужно влюбиться?

(И кто сказал, что влюбляться нужно в меня?.. – хотел спросить я, но не спросил. Брай, конечно же, не просто так выбрал из тысячи учеников Блэксфилда меня – но мне не ответит.)

– Гэб... Гэбриэл, ты...

Он зря произнес мое имя целиком – мягкие слоги типа «эл» не могут скрыть дрожания голоса. Рыжик думает, что, если я впустил его в свою комнату и один раз (по его же просьбе!) поцеловал, то он имеет право на роль моей Джульетты?..

Родители не должны читать сыновьям на ночь любовные истории. Иначе сыновья вырастут Брайанами.

Он поднял голову – вьющиеся кольцами пряди возле ушей подпрыгнули, как сережки, – и резко (во всяком случае, пытаясь быть резким) произнес:

– Гэб...риэл, я не думал, что ты тако...

С верхней полки раздался странный скользящий шорох. Я прислушался к нему, пропустив окончание фразы Брайана мимо ушей.

Шорох оборвался – на светлый плед бесшумно упало что-то темное и продолговатое.

Раздражение, еще секунду назад жгущее мне виски, ушло, сменилось настороженным удивлением – в своей комнате я такого предмета не помнил.

– Гэб, что там?

Не дожидаясь ответа, Брай поднял с пледа обтянутый темно-красной кожей футляр. Под его пальцами футляр открылся. Брайан повернул его ко мне.

Ах да, конечно.

В день моего отъезда отец долго ходил по дому – подгонял прислугу, ворчал на мать, на моего младшего брата – а потом, когда я уже садился в машину, подошел и сунул мне в руки кожаный футляр, коротко бросив: «Вот повзрослеешь в этом Как-его-филде...»

Отец не умеет красиво дарить подарки, но он умеет их выбирать. Ничего более красивого, чем эта бритва, я не видел.

Узкое лезвие, наполовину утопленное в серебряной рукояти – у основания выгравирован наш герб, от него змеится узор. Больше никаких украшений: ни инкрустации, ни позолоты. Только сталь и серебро. Этим бритва и нравилась мне – она была хищной. Неудивительно, правда, что я о ней забыл... Борода у меня пробиваться не торопится.

Я достал бритву из футляра, взвесил в руке, чтобы ощутить ее приятную холодную легкость. Подцепил ногтем край лезвия и встряхнул рукой – узкая полоса стали выскользнула из рукояти, блеснув в приторных лучах солнца горьковато-опасным блеском.

– Отец подарил, – коротко пояснил я, не торопясь убирать бритву обратно. Мне нравилось смотреть на нее, зависшую над пледом, едва заметно колеблющуюся под моими пальцами.

– Красивая... – выдохнул Брайан. В его серых глазах мелькнули хулиганские огоньки, которые я уже научился замечать. Он быстро обхватил своей сухой, горячей ладонью мою, еще сильнее сжав мои пальцы на лезвии. Осторожно подвел руку к своему горлу – так, что острый край бритвы коснулся бледной, не загоревшей кожи под скулой.

Я видел, что это игра – один из вариантов «нарушения правил». Но потом я увидел что-то другое...

Взгляд больших темно-серых глаз Брайана был обращен на меня. Присмотревшись, я понял, что теперь его глаза не серые.

В них клубилась бешеная черная дымка. Словно клочки вуали в стеклянных куполах, когда кто-то включает там вентилятор.

И шелест... Откуда этот шелест?..

Я смотрел в глаза Брая. Черные клочья приближались.

Шелестели крылья. Шелестели крылья бабочек, пляшущих в глазах Брайана, – их были сотни, черных, крохотных, но в то же время огромных. Они бились о стекла глаз изнутри, словно пытаясь разбить эти стекла...

Это было невыносимо. Я опустил глаза.

По моей руке текло что-то теплое. Я чувствовал, как оно останавливается у запястья и тяжело срывается на плед, растекаясь алыми пятнами... Алыми?..

Бритва прошла сквозь горло Брайана легко – я даже не заметил как. Она скользнула по коже, оставляя за собой ожерелье красных потеков.

Его глаза снова были серыми, но стремительно чернели из-за расширяющихся во всю радужку зрачков. Мне говорили, так они расширяются у мертвых.

С приглушенным шорохом тело Брайана повалилось на кровать.

Брайан мертв. Кто его убил? Я? Он сам? Или...

Бритва лежала на пледе, пересекая коричневые линии рисунка. На ней сидела бабочка. Большая, с мою ладонь. Черная. С вытянутыми изящными отростками крыльев.

Махаон?..

Бархатно-черные крылья едва заметно дрожали под моим дыханием. На них проступали глянцевые пятна, будто махаона чем-то забрызгали. Чем-то красным и густым.

Я вскочил на ноги. Пол больно ударил по босым ступням, но сперва по моим ногам будто пронесся порыв ветра.

Махаоны сорвались с гладкого паркета, заметались по комнате черным облаком. Потом облако осело на стены.

Стены были покрыты махаонами, словно живыми драпировками. Они колыхались и шелестели – шелест был везде, он несся от пола, со стен, с внезапно почерневшего потолка... От кровати – тела Брайана уже не было видно под десятками копошащихся бабочек.

Я сделал шаг вперед, вытянув руки, словно слепой. Боялся поскользнуться и упасть. Удержаться за стену я не мог бы – не выдержал бы гладкой бархатистости черных крыльев под пальцами.

Еще шаг. Куда – к стене, к двери? Стена была совсем близко, хоть я и не видел ее за черной пеленой. Но где дверь, я сейчас не отвечу...

Мне стало страшно. Я не ощутил страха, когда понял, что убил Брайана, – в конце концов, его убил не я, а эти, с крыльями... Но сейчас ужас заставил меня вскрикнуть и бешено замахать руками, сгоняя махаонов со стены. Они взметнулись вверх, словно чья-то рука сдернула ажурное покрывало.

На стене висело зеркало.

Высокое, в рост человека – мне оно никогда не нравилось, я всегда боялся зеркал. Разве может нравиться то, что тебя повторяет? Может быть, когда-нибудь оно забудет отразить тебя – и ты исчезнешь...

Но зеркало меня отразило. Только меня.

В комнате за зеркалом не было Брайана. Не было темно-красного пятна на кровати, там, где кровь впиталась в плед. Не было махаонов. Оглянувшись, я увидел, как они кружатся за моей спиной – маленький черный смерч.

В зеркале их не было.

Был только я. Побледневшее от страха лицо, перечеркнутое узкой полосой крови, и белые волосы... Вместо светло-русых.

Я знал, что от страха можно поседеть, – но мои волосы не были седыми. Они были белыми.

Махаоны были черными.

А кровь – красной.

Три идеальных цвета, инициалы Вечности.

Я до сих пор не знаю, почему Она выбрала меня... Сын Вечности – слишком высокий титул, чтобы дарить им первого встречного. Я знаю, Она следила за мной, долго, упорно следила.

В конце концов, у меня впереди Вечность...