– Да.

* * *

Неделю назад он подарил мне пистолет.

Точнее – дал.

Он считает свой обязанностью следить за тем, чтобы группа была оснащена по полной программе.

В лучшем виде.

Поэтому он мне всучил эту пушку...

Я даже не знаю, как она называется.

Никогда не интересовался огнестрельным оружием.

И Кроуфорд в курсе. Ему плевать.

Для него главное, чтобы я умел его заряжать и не промахиваться.

Поэтому он мне ее впихнул.

Я ведь промахнулся.

Я никогда не попадаю туда, куда нужно.

А он хочет, чтобы я тренировался.

Ему не нравится, когда Такатори трогает его подчиненных.

Наверное.

Поэтому он мне купил этот пистолет. Купил и дал. Подарил.

И я стреляю.

Я уже несколько часов стреляю в подвале.

У меня давно кончились патроны.

Но я стреляю.

И я не промахиваюсь.

Больше – нет.

Мишень в клочья.

Ножом бы я это сделал быстрее.

Но он хочет, чтобы я стрелял.

Для него это важно.

Он не хочет, чтобы Такатори лишний раз заехал клюшкой по моему лицу.

Хотя мне нравится.

Ярость этого кабана забавна.

Или он не хочет, чтобы Такатори бил Шульдиха.

Шульдиху ведь больно?

Больно.

Красивое слово.

Нет, скорее, Кроуфорд не хочет, чтобы Такатори бил меня.

Ведь он всегда отбирает у меня нож, когда я сам пытаюсь проверить, что значит это красивое слово.

Поэтому я никогда не чувствую.

А он отбирает нож.

И дает мне пистолет.

Хотя нет, пистолет он дал мне впервые.

Обычно он просто отбирает нож.

Стискивает запястья так, что на них потом синяки.

Рычит что-то.

Я не слушаю.

Обнимает.

Или правильнее сказать «обхватывает», «сграбастывает», «прижимает».

Изо всех сил.

Он думает, что успокаивает меня.

Наверняка думает.

Я в этом уверен.

Он утыкается лицом мне в плечо и что-то шепчет.

Долго и отчаянно.

А я смотрю на нож и жду, когда Кроуфорд уйдет.

Я уже привык ждать.

Это недолго.

Его голос срывается.

А я дожидаюсь.

И не выпускаю нож из поля зрения.

Но Кроуфорд всегда забирает его с собой.

Шульдих смеется.

Он говорит, что оракул меня любит.

Когда я спрашиваю, что он подразумевает под словом «любит», у телепата начинается истерика.

Он захлебывается от хохота.

Когда я спрашиваю почему – он мотает головой и смеется еще громче, если такое вообще возможно.

А когда успокаивается – говорит, что мысли Кроуфорда – это что-то.

Я не спрашиваю, что он подразумевает под словом «что-то».

Я не люблю, когда люди смеются над чем-то, что я не понимаю.

Поэтому я просто стреляю.

Шульдих принес еще коробку патронов.

Он стоит за моей спиной.

Я затылком чувствую его усмешку.

«Он тебя любит слишком сильно»

Голос Шульдиха в сознании, сквозь грохот выстрелов.

Терпеть не могу, когда он лезет в мою голову.

Телепат смеется.

«Честное слово, я не понимаю – за что. Ты же долбанутый»

Впервые пуля проходит через десятку.

Я киваю.

Это хорошо.

– У тебя в башке винегрет.

– У меня в голове нет винегрета. В черепной коробке находится мозг, – спокойно отвечаю я.

А у Шульдиха опять истерика, он медленно сползает по стене, хохоча во весь голос.

– Ты постоянно смеешься. С тобой все в порядке?

Немец утирает слезы, заикаясь от хохота.

– Ты – т-тоже что-то, Ф-фарфарелло. Н-наверное, за это он т-тебя и любит.

Я пожимаю плечами и снова стреляю.

Опять мимо.

Ну, раз на раз не приходится.

Я не понимаю, как всегда можно попадать в цель.

Возможно, это понимает Кроуфорд, поэтому он и дал мне пистолет.

Или нет.

Может быть, он думает, что этот секрет открою я?

По крайней мере, это было бы интересно.

Я стреляю.

Шульдих уходит.

Я стреляю.

Скучно.

Мишень в клочья.

Я сделал бы быстрее это ножом.

Кажется, я уже думал об этом.

Наверняка.

Это слишком скучно, чтобы в голову приходили разные мысли.

Я заряжаю оружие.

Кроуфорд в кабинете.

Я открываю дверь, и он поднимает голову.

– Что-то случилось?

– Я научился стрелять.

– Отлично.

Я поднимаю руку с пистолетом

– Ты меня любишь?

Он непонимающе моргает.

Вот видишь, Шульдих.

Я стреляю.