Глава 16

Жюльен быстро отпрянул, рев крови в его ушах звучал поразительно похоже на шум прибоя. Что я наделал? – подумал он, дрожа, в ужасе и изумлении, всякая логика покинула его сознание. В своей крайности он представлял, что Черчилл вовсе и не поцеловал его, что его порыв был дерзостью, и он сурово поплатится за это. Я пропал, подумал Жюльен. Он ударит меня, конечно же, а может быть, даже изобьет.

К полному изумлению Жюльена, Черчилл взял его лицо в руки и поцеловал снова, прижимаясь своими теплыми губами к губам Жюльена, и оставался так, казалось, целую вечность. Затем, медленно, но с нежной настойчивостью, Черчилл разделил губы Жюльена языком, проникая в его рот с опытной, непринужденной чувственностью, которая заставила Жюльена ослабеть и задрожать.

Он чувствовал, как руки Черчилла обхватывают его, и позволял увлечь себя на все еще теплый песок, позволял его ноге обвиться вокруг, позволял его языку блуждать по своим губам, между зубами, скользить по шелковистой нижней стороне своего языка. Жаркое дыхание Черчилла отзывалось у него в горле, но в его поведении не было ничего от отчаянной, вороватой поспешности Кристиана. Кристиан целовал Жюльена с дикой страстью, но без нежности; Черчилл – с лаской и заботой, как будто наслаждаясь его вкусом... а что до страсти, очевидным ответом была горячая тяжесть, упершаяся в бедро Жюльена.

Теряя самообладание, Жюльен низко застонал. Рот Черчилла жег его огнем, медленный поцелуй казался еще медленнее от бешеного биения пульса. Черчилл приник к нему, яростно целуя его взасос, губы их сцепились вместе, и в пустоте между ними исчезли все остальные чувства. Когда Черчилл оторвался от губ Жюльена, тот прерывисто вздохнул и откинулся на спину, задыхаясь.

Черчилл бережно убрал волосы Жюльена с его лба и положил палец на его разомкнувшиеся губы.

– Mon Dieu[i], – прошептал Жюльен. Все английские слова вылетели у него из головы.

Черчилл улыбнулся.

– Надеюсь, это ты в хорошем смысле, Поджигатель.

Жюльен засмеялся трясущимися губами, почти уничтоженный смущением и желанием.

– Наверное, – ответил он. Он хотел сказать что-то еще, но почувствовал, что близость Черчилла захватывает его. Глаза Жюльена раскрылись шире и упивались им, во всех мельчайших подробностях, всматриваясь в темноту, которую пронизывало бледное свечение звезд из-под полога неба. Он старательно вбирал в себя все тонкости, составлявшие эту неповторимую живую скульптуру из плоти и крови, какую являл собой Чарльз Черчилл.

Черчилл был прекрасен, понимал он; но его привлекательность была не в напомаженных, завитых волосах, не в элегантном костюме или пухлых губах, словно с модной картинки – тот тип мужчин, которыми Жюльен восхищался и которым стремился подражать – нет, она была именно в его неправильных чертах, крупном теле, к которому как бы приросла его небрежная мужественность, в той дикой красоте, которая, как понимал Жюльен, была куда ближе к природе, чем идеал его времени. Черчилл жил в своей коже; он двигался и дышал так, как будто действительно обладал собой, а не витал где-то вовне, рассуждая, как оценят его другие.

Как это было удивительно... и как жаждал Жюльен познать этого человека, лишенного страха и лишенного той защитной позы, которую обычно порождает страх. Теперь страсть открывала глаза Жюльену, а не ослепляла его; он сознавал, что это не тот выдуманный любовник, созданный предубеждениями его ума, который ласкал его на этих песках под звездным небом. Но он достаточно знал Черчилла и чувствовал, что тот сможет немного поделиться с ним своей силой в этом путешествии, предстоявшем им обоим.

Пульс Жюльена замедлился – и вновь участился, когда губы Черчилла снова остановились на его губах. Он призвал всю оставшуюся храбрость и заставил свои руки легко лечь на плечи Черчилла. Тот с готовностью отозвался на это, его руки исследовали тело Жюльена, лаская изгиб бедра, настойчиво продвигаясь ниже и обхватывая его ягодицы.

Губы Жюльена были теперь яростными и требовательными, жадно впиваясь в губы Черчилла, тело его выгнулось в этом сильном объятии, страстное вожделение, как прилив, нарастало в нем. Его ноги сжали сильное бедро Черчилла, и он притиснул свой пульсирующий член к его длинной ноге. Потеряв голову от желания, он позволял своим рукам блуждать где угодно, легко проникая под рубашку Черчилла, затем поглаживая сильнее, ощущая изгиб его спины, сложные сплетения позвоночника и сухожилий, пока его пальцы не впились в плоть Черчилла с силой, может быть, даже причинявшей ему боль.

Черчилл отстранился, его дыхание было частым и хриплым.

– Прости меня... – начал Жюльен. Что он сделал не так? Никогда он не думал, что окажется в таком положении, никогда; прочитав несколько романов – единственный, по его разумению, источник воображаемой романтической любви – он тщательно продумывал свою тактику, когда завоевывал мадам де Реналь или Матильду – но доставлял ли он им удовольствие, или они разыгрывали экстаз, которого на самом деле не чувствовали? Жюльен понимал, что вряд ли задумывался об их наслаждении, и обнаруживал, что хочет доставить удовольствие Черчиллу, хочет, чтобы он тоже чувствовал тот трепет, который даже сейчас сотрясал все его тело.

Черчилл подался вперед, прислонившись лбом ко лбу Жюльена.

– Тебе не за что просить прощения, Жюльен. Но я уже не мальчишка, и я не стану тебя торопить.

Жюльен был озадачен. За весь его краткий опыт, интимные акты всегда были смешаны со страхом – страх разоблачения, страх позора, страх показаться неопытным... удовольствие всегда было мимолетным, по сравнению с жалкими страданиями и сомнениями, которые следовали за ним. Почти непостижима была мысль о том, что Черчилл хочет продлить их опыт, а не торопить неизбежное, поспешное заключение.

Черчилл поцеловал его снова, мокрыми губами очерчивая круги по краям губ Жюльена, так медленно, что это сводило с ума. Его руки, все еще лежащие на ягодицах Жюльена, прижимали его к себе, пока их тела не сомкнулись, напряженные члены терлись друг об друга сквозь ткань. Жюльен изгибался, в горле его нарастал глухой стон, пока чувство это не стало нестерпимым, и он устремился вверх со всей своей силой, перекатившись по песку и навалившись на Черчилла.

Он целовал Черчилла глубокими поцелуями, трепеща, когда этот широкий, щедрый рот уступал ему, и снова упиваясь чувством завоевателя. Его руки, запутавшись в волосах Черчилла, привлекали его к себе, тело его вытягивалось, чтобы чувствовать под собой Черчилла, ощущать настойчивую тяжесть его члена рядом со своим. Как изводила его одна мысль о теле Черчилла – и вот оно рядом, во всей своей мужественной, желанной красе. Он чуть не потерял сознание, когда руки Черчилла ласкали его, от изгиба ягодиц, вниз по бедрам и снова вверх, скользя сильными пальцами по его голой, скользкой от пота спине.

Жюльен был как в тумане. Ощущение зрелого мужского тела под ним было почти невыносимым, он ощущал в одно и то же время беспомощность и легкость, риск и безумную страсть, которая грозила затопить его. Флетчер Кристиан, со всей своей пылкостью, никогда не был так нетороплив, так старателен, так предупредителен в своих исследованиях. Жюльен чувствовал, как что-то в нем раскрывается, расцветает какое-то чувство, с которым он прежде был незнаком.

Прежде чем он смог опомниться, Черчилл сел, увлекая Жюльена к себе на колени, и крепко держал его, обняв руками. Он целовал впадинку на шее Жюльена, потом снова приник к его губам. Жюльен застонал, прижимая свой орган к органу Черчилла.

– Прошу тебя, – хрипло прошептал Жюльен, неохотно отрываясь от его губ. – Пожалуйста, Чарльз, прошу тебя... – он не знал, о чем просит, чтобы его ласкали или чтобы он мог ласкать, но знал лишь одно – больше невозможно было выдерживать эту муку. Его рука скользнула вниз, чтобы прикоснуться к набухшему члену Черчилла, и он торопливо проник под его штаны, задохнувшись, когда нащупал там твердую плоть. Жюльен отстранился, чтобы полностью обхватить рукой орган Черчилла, жесткий, горячий, больше, чем его собственный, и, когда Жюльен начал поглаживать его, Черчилл глухо застонал, переплетая свои длинные пальцы с тонкой рукой Жюльена, молча направляя его, растягивая удовольствие, и глаза его в упоении закрылись.

Вдруг, как будто всего этого ему было недостаточно, Жюльен высвободился из объятий Черчилла, оттолкнув его назад, пока Черчилл не оказался лежащим навзничь, его мощная грудь ходила ходуном. Жюльен скользнул вниз, устроившись между разведенными ногами Черчилла и прикасаясь губами к твердому органу, чувствуя, как он заполняет его рот, ему едва хватало сил дышать. Черчилл, хватая воздух ртом, приподнял бедра. Это сумасшествие, подумал Жюльен. Нас могут обнаружить в любой момент, схватить и в лучшем случае выпороть. Едва он подумал об этом, рука его обхватила его собственный член, и он стал беспощадно разжигать себя, чувствуя полуобморочный экстаз, вздымающийся в нем снова. Он кончил и осел рядом с Черчиллом, но не отрывал губ и языка от его члена.

Черчилл неустанно двигался, закусив губу, чтобы подавить стон. Он медленно содрогнулся и испустил приглушенный крик, изливая семя в рот Жюльена. Жюльен отодвинулся, глотая соленую жидкость, отмечая, что на вкус она отличается от его собственной и Кристиана – как-то мягче, не такая едкая.

Опустошенный, удовлетворенный, Жюльен с трудом поднялся на колени, опираясь о землю дрожащими руками. Черчилл со стоном сел и протянул руки, взяв в ладони голову Жюльена. Сраженный стыдливостью, Жюльен не мог смотреть Черчиллу в глаза. Если бы он был с женщиной, то цитировал бы стихи, говорил красивые и бессмысленные слова – лишь бы заполнить неловкий момент. Теперь... он только что вел себя самым неподобающим образом с другим мужчиной, в двух шагах от остальной команды – но вместо стыда, как с Кристианом, какое-то огромное, тайное удовольствие пронизывало его. Пускай Флетчер стыдится, подумал он. Я не стану – не станет и Чарльз.

Разом смущение покинуло его, и он взглянул в глаза Черчилла, улыбаясь. Он порывисто взял руку Черчилла и прижался горящими губами к его ладони.

Черчилл снова погладил Жюльена по голове.

– Поджигатель, – тихо сказал он. – Что ты сделал со мной...

Жюльена охватила дикая вспышка тревоги.

– Вы тоже станете презирать меня, сэр? – робко спросил он, отнимая руку; сердце его упало.

Черчилл нахмурился.

– Что значит... а, понятно. Мистер Кристиан.

Его голос был подавленным.

– Ты... ты знаешь? – Жюльен похолодел. Кто еще знает? Если хоть слово дойдет до Блая...

– Ну да, я знаю, – ответил Черчилл. – Но я-то присматривался. Я сказал бы, что никто больше не обращал внимания, – он помедлил, как будто собираясь сказать что-то еще, но замолчал. – Значит, ты думаешь, Кристиан презирает тебя, да? – продолжил он наконец.

– Я это знаю, – подтвердил Жюльен. – Он презирал меня. И он... – Жюльен оборвал себя. Он не мог рассказать Черчиллу, как Кристиан попытался взять его силой – это было слишком постыдно. Его честь требовала молчания.

– Он тебя не обидел, Жюльен, нет? – голос Черчилла был тихим.

Жюльен поспешно замотал головой.

– Нет.

Боже мой, подумал он. Я не могу позволить ему узнать, что я томился желанием по Флетчеру – даже после того, как тот обошелся со мной так жестоко. Что он обо мне подумает?

Взгляд Черчилла был пронизывающим, и снова Жюльен не мог встретиться с его глазами. Наконец, явно не удовлетворенный, но понимая, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, он кивнул.

– Ну ладно. Но ты не должен бояться рассказать мне что угодно. Ты понял?

Жюльен неуверенно кивнул. Он так добр ко мне, подумал он. Когда он заговорил, голос его вдруг прервался.

– Чарльз...

Руки Черчилла лежали на его лице, загрубелые пальцы неожиданно казались легче перышка.

– Что, Жюльен?

– Можно мне... – он остановился, покраснев еще сильнее. Вдруг он обнял Черчилла и неловко поцеловал его шею. Это не был рассчитанный жест – просто губы Жюльена попали туда.

Черчилл обнял его в ответ, с бесконечной нежностью, и они долго оставались неподвижными, обнимая друг друга. Слова не нужны были в эту минуту, и Жюльену уже не хватало сил для более пылких ласк.

Слабый, неровный огонек разгорался в душе Жюльена – пламя, которое, если зажечь однажды, нельзя уже потушить. Он чувствовал страх и восторг, уверенность и смущение, защищенность и тревогу – все сразу. Он чувствовал, как руки Черчилла обнимают его, и прижимался к нему крепче, благодарный тому, что может укрыться в его объятиях.

Широкая, полная луна теперь высилась в зените среди звездного пейзажа, в ночном небе.

Они шли по берегу, и волны, нежные и теплые, лизали им ноги. Шли они рядом, даже не касаясь друг друга, насытившись красотой вечера и удовлетворенным желанием.

Черчилл взглянул на Жюльена. Даже загорев, его плечи и грудь излучали сияние под лунным светом. Черчилл вызвал в памяти созвездие бледных веснушек на плече Жюльена, в блеске и таинственности своей не уступавших звездам на небе, и представлял, что может сейчас их видеть.

Он был опьянен и сознавал это. А еще понимал, что чувства его всегда останутся безответными, и что скоро придет день, когда их пути разойдутся навсегда, и лишь память об этом путешествии останется, чтобы поддерживать его. Этого и хватит, подумал он, и твердо решил, что Жюльен должен вспоминать его с нежностью и сердечностью, если не с глубоким чувством. Он прожил достаточно долго, чтобы знать, что любовь – особенно для двух мужчин, и особенно для странников вроде него, не имеющих дома – была куда как невозможна.

Он желал Жюльена; ах, как же он его желал... Их быстрые прикосновения на песке – когда в последний раз он позволял другому доставлять ему это удовольствие? Казалось, уже прошла вечность – да и этого было мало, и никогда не хватило бы. Словно он умирал от жажды в пустыне, и одна драгоценная капля влаги упала ему на язык, тут же испарившись от жары. Но он не станет ни к чему принуждать Жюльена силой или пытаться угрожать ему – нет, подумал он, и его передернуло от отвращения. Никогда. Он вдруг подумал о Маккое и о том пакостном выражении, что мелькало в его блестящих глазках, когда тот поглядывал на Жюльена. Черчилл сердито сжал зубы. Слава богу, что он раскрыл намерения Маккоя, прежде чем этот подонок смог напасть на беззащитного Жюльена. Если еще раз попробует, я его убью, пообещал себе Черчилл. Клянусь, убью.

Они увидели вдалеке огни лагеря и, почти неосознанно, стали держаться чуть дальше друг от друга. Черчилл почувствовал укол боли, но здесь ничего нельзя было поделать. Если бы сбежать с тобой вместе, паренек, подумал он, глядя на гордый профиль Жюльена, мы бы целую вечность плавали по океану и никогда не доплыли бы до земли.

Он улыбнулся над собственным сумасбродством; что за романтические бредни! И все же, пока Черчилл продолжал изучать взглядом Жюльена, который шел рядом с такой легкостью и грацией, он понимал, что в этой его мысли была страстная убежденность, и, увы, такие мысли, как бы глубоко ни исходили они из сердца, могли привести его лишь к беде. Жюльен собирается в Америку, где его живой ум и прекрасные манеры, несомненно, сослужат ему хорошую службу.

Снова грустные мысли, подумал Черчилл. Чертов глупец – радуйся, пока он здесь.

Он остановился, взяв руку Жюльена и держа ее обеими руками.

– Надеюсь, ты останешься у нас, пока твой навес не построят снова, – эти слова были глупыми, но Жюльен почти все время молчал, пока они шли по берегу, и больше Черчиллу ничего не шло на ум.

Улыбка Жюльена была наполнена озорством.

– Не знаю, смогу ли я себя сдерживать, – он посерьезнел, положив вторую руку на плечо Черчилла. – Ты встретишься со мной снова?

– Нам надо быть осторожными, – ответил Черчилл, героически подавляя в себе порыв утащить Жюльена в какой-нибудь пустынный уголок острова и попросту на него наброситься.

Улыбка исчезла с лица Жюльена, и он поник.

– Знаю, – согласился он. – Я знаю, каково наказание за... за то, чем мы занимались. Блай с удовольствием прикажет меня повесить.

– Не за это, – поправил его Черчилл. – За это нас бы просто выдрали. Но мужеложство – да, он заставил бы нас болтаться в петле, это точно.

Хотя Блай, видно, сам не чужд мужеложства, мрачно подумал он, по крайней мере, судя по тому, как он поглядывает на Кристиана.

– Меня он все равно бы повесил, – отозвался Жюльен. – Наверное, если я косо посмотрю на него, у него уже будет для этого нужный предлог.

Черчилл вздохнул. Жюльен был прав, но что толку все время об этом думать.

– Значит, мне придется лучше присматривать за тобой, правда, Поджигатель? – сказал он весело.

Лицо Жюльена осветилось улыбкой.

– По всей вероятности, придется, мистер Черчилл.

Он послал Черчиллу такой задушевный, заговорщический взгляд, что у него чуть голова не закружилась. Я не дам тебя в обиду, Жюльен – пока еще дышу. Обещаю тебе.

Они шли на огни костров, снова почти касаясь друг друга.

– Вы выглядите чрезвычайно бодрым для человека, у которого только что умер друг.

Жюльен застыл, услышав рядом этот голос. Оборвав тихий напев, который мурлыкал про себя, он обернулся и увидел Кристиана, стоящего шагов за десять от него, сжав руки за спиной и изучая Жюльена подозрительным взглядом.

Жюльен отвернулся, не удостоив его ответом.

– Я с вами говорю, – бросил Кристиан. – Вы могли бы проявить вежливость и ответить мне.

Жюльен смотрел в лицо Кристиану, выпрямившись, как только мог.

– Представить себе не могу, какого ответа вы от меня ждете, – негромко ответил он. – Думаю, лучше всего будет осторожно промолчать.

– Осторожное молчание – это последнее, что я ожидал бы от вас, Жюльен, – сказал Кристиан, на его лице боролись презрение и вожделение. – Я ждал гнева и дерзких слов, но вряд ли молчания и, уж конечно, не осторожности.

Его глаза скользнули по обнаженной груди Жюльена, и он сердито сжал зубы.

Жюльен коротко кивнул, отворачиваясь.

– Как скажете, сэр.

Он повернулся и продолжал обыскивать руины их развалившегося укрытия, разыскивая свои скромные пожитки и вещи мистера Перселла, который был все еще скован. Тот угрюмо сидел у одного из костров и тихо пил грог вместе с небольшой группой приунывших товарищей по команде. Они сидели, рассказывая истории о Миллуорде, а скрипка Майкла Бирна сладко пела в отдалении. Была благородная резкость в этих грубых, простых людях, которые таким образом отдавали должное товарищу; Жюльен не мог выдержать этого и отправился по своим делам – побрел по берегу к своему разрушенному шалашу, в поисках инструментов, необходимых для починки корабля. Он мог слегка успокоить свою грусть мыслью о Черчилле, о его высоком теле и сильных руках. Жюльен не осознавал, что напевает, а пусть даже и так, смерть Миллуорда от этого не становилась для него менее мучительной.

– Вот это осторожный ответ, – голос Кристиана был сухим.

Жюльен не собирался отвечать. Он разыскал сумку с инструментами и открыл ее, всматриваясь в темноте. Похоже, они были нетронуты, хотя света звезд было явно недостаточно, чтобы рассматривать тонкие трещины и царапины. Утром придется изучить их тщательнее.

– Черт возьми, я с вами разговариваю.

– Я вас слышал, – ответил Жюльен, уже поддаваясь гневу. – Не думал, что вам нужен ответ.

Кристиан шагнул вперед, схватил Жюльена за руку и притянул к себе. Глаза Жюльена презрительно вспыхнули, но, казалось, это не произвело никакого впечатления на Кристиана, и он вцепился пальцами в голое плечо Жюльена.

– Он от тебя без ума, ты это знаешь, – тихо проговорил Кристиан. – Он одурачен твоим смазливым личиком и не видит, кто ты есть на самом деле.

– И кто же я на самом деле? – сердито спросил Жюльен.

– Дитя, – ответил Кристиан с мрачным удовлетворением. – Капризное, дерзкое, себялюбивое дитя, которому отчаянно нужна твердая рука – хотя не могу понять, что можно в тебе найти, кроме того, что сулит твое тело. Своему прежнему хозяину, кто бы он ни был, ты, должно быть, надоел очень скоро.

Уязвленный, Жюльен попытался вырваться из хватки Кристиана, но тот держал его крепко, глаза его сверкали почти что в безумии.

– Отпустите меня, – прошептал Жюльен в бешенстве. Он был почти готов закричать и наброситься на Кристиана изо всех сил, но сдержался – слова Кристиана задели его за живое. Разум боролся с его вспыльчивостью и проигрывал, и Жюльен не мог удержаться от того, чтобы не вырываться, наконец ему удалось отбиться от Кристиана. Жюльен поглядел на него с отвращением.

– Может быть, я и дитя, – сказал он глухим, угрожающим голосом, – но я не животное. Буду благодарен вам, если вы соизволите в будущем держать руки от меня подальше.

Он положил пальцы на рукоятку пистолета за поясом, в этом жесте читался явный вызов.

Глаза Кристиана расширились.

– Ты смеешь... да где бы ты был сейчас, если бы не я? Ты лежал бы мертвым в портсмутской могиле для бедняков, потому что не смог защититься от каких-то уличных воришек. Я спас тебе жизнь, если ты не забыл.

– Может быть, и так, – хрипло проговорил Жюльен, – но это не дает вам власти над моим телом и не позволяет издеваться надо мной.

Голос его дрожал, казалось, самообладание грозит изменить ему.

– По-моему, ты наслаждался этим, прежде чем этот болван Черчилл вытащил тебя из трясины, – ответил Кристиан. – Берегись, Жюльен. Ты ходишь по краю.

Он развернулся и ушел, не сказав больше ни слова, оставив разъяренного, встревоженного, и – хотя ему неприятно было признавать это – наспуганного Жюльена стоять в тишине, дрожа от бессильного гнева.

Жюльен содрогнулся. Враги, подумал он в отчаянии. Повсюду враги, и так мало друзей.

Он опасливо огляделся по сторонам. Тишина этого уголка, которая раньше казалась такой мирной, теперь была полна молчаливой угрозы; казалось, вокруг него скрывается опасность, неприятели ждут за каждым кустом. Начало слегка моросить; несмотря на тепло, Жюльен дрожал, когда влага касалась его обнаженной спины и груди.

Бросив задание, которое он сам взвалил на себя, он поспешил к лагерю, туда, где была безопасность... и где был Черчилл.

Дождь не переставал всю следующую неделю; команда, от самого Блая до Жюльена, была в раздражении и на грани срыва из-за слякотной погоды и москитов, которые, казалось, осаждали их тучами, докучая им днем и ночью. К счастью, нудная работа по очистке судна от ракушек была завершена; команда, стремясь поскорее убраться с этого острова и продолжить путешествие, ревностно помогала чинить корабль, все работали на совесть и изо всех сил.

Блай отказался освободить Перселла от наказания, и наручники оставались на его руках, мешая работе. Перселл, даже в лучшие свои времена упрямый, а в худшие – открыто непокорный, нашел способ досаждать Блаю, громко лязгая цепями, когда капитан появлялся в поле его зрения. Тогда губы капитана сжимались в линию, и тень проходила по лицу, но он не подавал вида и в отместку беспощадно и несправедливо клял всю команду за леность, несмотря на их очевидные старания.

Наконец, однако, корабль был починен. Не хватало времени, чтобы заготовить древесину впрок, жаловался Перселл Жюльену, так что это была работа на скорую руку, тяп-ляп, но до Ямайки после такого ремонта можно было продержаться, а там он сможет не спеша и как следует заняться судном.

– Многие корабли к концу пути бывают просто порваны в клочья, – торжественно сказал Перселл. – На моем корабле, клянусь богом, такого не случится, какой бы сволочью ни был его капитан.

Жюльен кивнул, начиная в некоторой степени разделять собственнические чувства, которое Перселл питал к кораблю. Он трудился над ним собственными руками, помогая обеспечить безопасность всей команде, даже Блаю; и не хотел видеть корабль разрушенным.

– Я буду помогать вам, как только смогу, сэр, – пообещал Жюльен.

– Хороший парень, – Перселл хлопнул его по плечу обеими руками, цепи его снова звякнули.

Выпрямлять корабль было так же тяжело, как кренговать, но, когда он поднялся над бухтой, раздувая свежие паруса под ветром и дождем, люди разразились громкими криками. Жюльен и Черчилл, стоя рядом, переглянулись и улыбнулись с неприкрытой радостью. Хотя Черчилл почти не отходил от Жюльена всю прошедшую неделю, у них не оказалось возможности еще раз остаться наедине; дни были заполнены самой каторжной работой, и ночью хотелось только рухнуть без сознания, пока свисток боцмана не поднимет их на рассвете.

На «Баунти» тоже будет мало возможности уединиться – у Черчилла нет собственной каюты, как у Кристиана. Но очень скоро они доберутся до Ямайки, и там Жюльен надеялся встретиться с Черчиллом в частной обстановке, снова пережить удовольствие, восхищение, экстаз и, в свою очередь, даровать ему то же самое.

Имущество генерал-губернатора Ямайки было бережно размещено на корабле, за ним последовали вещи офицеров, затем команды. Наконец на борт взошли люди, радуясь тому, что снова продолжат свой путь.

Жюльен был счастлив не меньше остальных. Не считая открытия Чарльза, этот остров принес ему одни несчастья, подумал он, глядя в раннем утреннем свете на удалявшийся берег. Дождь прекратился, заметил Жюльен, и дымка солнечного света начинала согревать палубу.

Он бросил прощальный взгляд на остров, возвращаясь к своим обязанностям. Предстояло много дел, начиная с приведения в порядок каюты Блая, которая, естественно, была запущена во время их стоянки на острове.

Через некоторое время он услышал пронзительный боцманский свисток и громкий крик Коула:

– Наверх! Все на палубу!

Нахмурившись, он отправился на палубу, где большинство из команды уже собралось. Офицеры сосредоточились в одном углу, команда – в другом, а посередине стояли Эдвард Янг и Питер Хейвуд.

Сердце Жюльена упало. Он забыл – им обоим предстояло понести наказание.

Он поискал глазами Черчилла и нашел его – тот стоял позади собравшихся, его живое лицо было мрачнее тучи. Жюльен был удивлен. Черчилл не был офицером, но, как каптенармус, должен был председательствовать при исполнении наказаний. Жюльен метнул вопросительный взгляд на Черчилла, который нахмурился еще сильнее и покачал головой.

Мысли Жюльена были прерваны резким голосом Блая.

– Мистер Фрайер! – крикнул он. – Зачтите обвинение.

[i] Mon Dieu – боже мой (фр.)