Женщины казались ему тусклыми и скучными, а их детские ужимки – пошлыми. Он стал до того презирать это убогое кривляние, что и вовсе не мог их теперь видеть.

Вера зародила в его душе сверхчеловеческий идеал, и эта же вера, возбудив в нем стремление к идеалу, развила и мечту о невозможной, непозволительной страсти. И ныне его преследовали как низкие, так и возвышенные образы. Они переполняли его жаждущий мозг, звали вырваться из мировой пошлости, порвать с общепринятым, предаться особым наслаждениям, пройти через потрясения небесные и адские, но равно губительные.

Дез Эссент сам назначал свидания своему молодому другу. Порой они встречались в роскошных борделях для богачей, известных ему во множестве со времен былых забав (хозяйки заведений хорошо его знали и всегда рады были услужить); случалось им посещать также, ради остроты ощущений, и разные темные места, где без лишних расспросов за деньги предлагалось что только душе угодно. Реже Дез Эссент принимал гостя в своем парижском доме. Он удалял слуг из дому пораньше, и сам впускал юношу через садовую калитку. В такие дни его роскошный будуар был свидетелем зрелища невиданных безумств.

Здесь и именно так, как ему хотелось, он мог исполнить свою давнюю заветную мечту, невероятную фантазию, волновавшую его бесконечно – Саломею, из плоти и крови, создать ее самому и властвовать над ней безраздельно.

Юноша как нельзя более подходил для подобного лицедейства. Дез Эссент давно искал способа добиться в образах своих возлюбленных перетекания женского начала в мужское, или наоборот. То, что не вышло с цирковой артисткой, здесь обретало наилучшее свое воплощение. Согласно его желанию, под нежным женским обликом должны были угадываться угловатые юношеские черты. Он жаждал увидеть в женщине мужскую силу, но сам страшился подчиниться ей. Изобретенное им двойное перевоплощение позволяло отказаться от поисков женственности в себе, не утрачивая при этом ни малой толики замысленного им удовольствия.

Итак, он приступил к приданию хрупкому парижскому лицеисту колдовского облика, грезы о котором так часто занимали его: глаза подвел фиолетовой хною и придал им «египетский» разрез; лицо выбелил пудрой удивительного свойства – приобретать на коже нежный розово-жемчужный оттенок, от чего кожа казалась прозрачной, как тонкий фарфоровый сосуд, освещенный изнутри; губы подвел рубиновым тоном с блеском влажным, точно на них пенилась кровь.

Волосы оставил распущенными по плечам как есть, лишь украсив их старинной работы золотой диадемой с зеленой восточной бирюзой, да подобрал под стать тяжелые драгоценные серьги.

Такие же браслеты надел на запястья, а другие, широкие золотые обручи, охватили руки выше локтя. На шею и грудь надел он ожерелья – в виде оплечья, как носили египтянки и византийские императрицы, и несколько тонких золотых колец, что делают шею стройнее; скрепленные на одном обруче длинные нити низанных мельчайших бусин горного хрусталя соткали на плечах «красавицы» накидку из сверкающих капель; узкие бедра обвил он драгоценной восточной тканью, тонкой, как газ, и сияющей, точно латы, сплошным металлическим блеском; талию охватил нитками жемчуга и пестрыми бусами из всевозможных каменьев.

Всякий раз он изумлялся, наблюдая это дивное преображение: пред ним представала царевна, пьяня всей сладостью своей красы. В полумраке комнаты длинные ее глаза влажно сверкали, лик ее словно светился внутренним огнем, на устах играла улыбка, как рубиновое вино играет в граненном хрустальном бокале. Гибкое тело словно выступало из облака бриллиантовой пыли, и было это облако как грозная броня!

Каждый шаг ее сопровождал тихий шелест индийских колокольчиков, надетых на щиколотки маленьких ног. (Некогда своим звоном они отмеряли ритм танца рабыни в древнем храме.)

И еще Дез Эссент задумал нечто, приводившее его в неописуемый восторг, – пунцовым тоном он подкрасил своей Саломее соски, чтобы они казались набухшими и влажными, готовыми лопнуть от желания, как весенний бутон. Этим ему хотелось также подчеркнуть и усилить эффект еще неразвитого, совсем юного девичьего тела. Когда он с лаской припадал к ним губами, внутри него все содрогалось от наслаждения и заходилось от восторга. Штрих за штрихом его фантазия ожила, напиталась дивными красками, обрела немыслимый пьянящий аромат.

От самой своей выдумки он испытывал какое-то неописуемое опьянение. Глядя на оживший образ с картины, он видел, что созданное им стократ превосходит самую фантазию художника, и с тем большей жадностью он впивался в кроваво-пенящиеся уста своей царевны, чувствуя соленый их вкус. В такие мгновения ему казалось, что пьет он ее кровь, а она его жизнь – и терпкий исступленный восторг заполнял его сердце.

Он всячески наслаждался и смаковал всевозможные выгоды своего положения, удовлетворяя сполна и умственную жажду. Он имел возможность испытывать два сильных ощущения, как бы раздваиваться в своем желании – это тоже было весьма для него ново. Утоляя свою страсть, он чувствовал себя то старым сластолюбцем, прельстившимся юной красотой, то святым, павшим к стопам соблазна, и потому вдвойне виновным.

Юный же его любовник и сам чрезвычайно увлекся этой диковинной игрой. Никто и никогда ранее не ввергал его в такие бездны, не отравлял таким безудержным потворством любой прихоти. Он жаждал покоряться, ловил малейший взгляд своего хозяина. Он научился чувствовать себя той маской, какой ему предназначалось в то или иное мгновение быть.

Дез Эссент чувствовал нечто вроде абсолютного счастья. Ничего подобного его любовный опыт до сих пор не ведал. Мальчик намного превосходил всех его прежних любовниц, ибо обладал редкой способностью отзываться на любое движение дезэссентова тела и души; молчаливый и покорный – он казался идеальным возлюбленным, а его робкая привязанность нисколько не стесняла. Не требуя признаний или любви, он получал, насколько это было возможно, и то, и другое.

Но связь эта, начатая столь необычно, так же внезапно и прекратилась. Однажды мальчик не явился в назначенный час. Дез Эссент прождал его всю ночь, немало удивленный и раздосадованный. Заняться поисками он не мог, поскольку почти ничего не знал о мальчике, а потому некоторое время только надеялся, что все разъясниться само собой. Ожидание не принесло результата. Первое время после исчезновения юноши он часто бродил по улице, на которой случай свел их, надеясь встретить своего друга вновь. Прогулки также ничего не дали. Какое-то время он скучал и очень сожалел, что такой дивное знакомство прервалось помимо его воли. Но затем иные заботы увлекли его, иные настроения им овладели. О своем приключении теперь он думал с оттенком сладкой грусти, свойственным воспоминаниям о былой любви, не омраченной тяжким мучительным разрывом. Так порой думаешь о чудном аромате, который жаждешь еще раз ощутить, но отыскать не можешь, так как название его тебе неизвестно...