Глава 26

Несмотря на пульсирующую боль в висках, первым ощущением Жюльена, когда он очнулся, было облегчение. Под собой он чувствовал успокаивающее, непрерывное покачивание, и постепенно он осознал, что находится на корабле.

Открыв глаза и осторожно оглядываясь, он узнал обстановку. Он был в трюме «Баунти», в дальнем закутке, освещенном небольшим масляным фонарем, висящим на крюке. Деревянные сундуки и тюки свернутой парусины были размещены аккуратными рядами у стены.

Я сплю, подумал он. Я вижу сон. Но какой необычайно правдоподобный! Запах дерева, морской воды и смолы, поскрипывание переборок, непрерывное мягкое покачивание – все это мешалось в темноте, галлюцинации все еще помутненного сознания.

Голова невыносимо болела. Когда он хотел обхватить ее руками, то понял с внезапной тревогой, что руки его связаны за спиной. В смятении он вывернул шею, чтобы взглянуть на них. Но почему? – подумал он. Что происходит?

Жюльен постепенно приходил в чувство, осознавая, что всем телом лежит на твердых досках. Он поднял голову – висок вспыхнул болью. Другая боль, тупая и ноющая, отзывалась в подбородке. Он провел языком по пересохшим губам, ощутив горький привкус крови.

Тревожное, леденящее предчувствие стало забираться к нему в душу. Это всего лишь страшный сон, подумал он, как в тумане. Скоро я проснусь и сам посмеюсь над ним. Он задвигал руками, как будто это могло вырвать его из тумана нереальности. Руки оставались крепко связанными.

Тревога сгущалась в страх.

– Жюльен, – прошептал он, – проснись. Проснись.

Он снова поднял глаза на фонарь, который тусклым светом освещал пространство, бросая на стену черные колеблющиеся тени. Слишком живой, слишком четкий сон. Но это же сон – я был в таверне всего несколько минут назад – или это тоже был сон?

Шум мужских шагов прервал его смятенные мысли. С внезапным, тошнотворным страхом он вспомнил удар – нет, два удара. Кто-то нанес ему удар, такой, что он потерял сознание. Вот почему болели висок и челюсть.

Дверь распахнулась, и грубый голос произнес:

– Лягушонок.

Сердце Жюльена упало, иллюзия безопасности покинула его. Он не спал – теперь он знал это наверняка.

Фигура Уильяма Маккоя маячила в дверном проеме, его тень, огромная, угрожающая, расползалась по стене.

Чарльз едва ответил на кивок хозяина таверны, пройдя через прихожую, – он собирался как можно скорее броситься наверх.

Черт подери, думал он, из-за этого парня меня кондрашка хватит. Думает, я только и мечтаю, что собирать его кишки с грязного пола таверны? Чертов упрямец, твердолобый, своевольный упрямец.

Сам рассерженный, он дал Жюльену целый час повариться в собственном соку – сейчас парень должен уже успокоиться. Жюльен был вспыльчив, но его гнев легко угасал, как слишком быстро вспыхнувшее пламя. Чертовски несдержанный – Чарльзу хотелось встряхнуть его за плечи или перекинуть через колено и как следует наподдать.

Он мрачно улыбнулся. Только вот Жюльен вряд ли на это согласится...

Нашарив ключ в кармане, он вставил его в замок.

– Жюльен, это Чарльз.

Он нахмурился, не услышав ответа. Так. Значит, Жюльен решил дуться дальше, ну ладно. Чарльз распахнул дверь.

– Слушай, Жюльен, ты это брось. Ты...

Комната была пуста, кровать заправлена, свечи не зажжены.

Чарльз огляделся по сторонам.

– Жюльен?

Никого. Жюльена не было. С тревогой Чарльз подумал, неужели парень решил уйти из этой таверны и поискать себе место где-нибудь еще. Но нет – вещи Жюльена все еще были сложены аккуратной стопкой на единственном деревянном стуле.

Чарльз перешел через всю комнату к кровати, где хранился его сундучок. Жюльен сложил в него свои скромные средства рядом с деньгами Чарльза, решительно заявляя, что лучше рискнет положиться на честность хозяина, чем снова будет избит и ограблен.

Деньги Жюльена были все еще на месте. Он не сможет найти комнату без денег, и записка от леди Филипс тоже в сундучке. Ну и куда он провалился? – сердито подумал Чарльз.

Если только...

– Проклятье, – гневно прошептал Чарльз. Этот Жюльен меня в гроб сведет. Я тут с ума схожу, а он, наверно, сидит в другой таверне и в ус себе не дует.

Он направился вниз, разыскал хозяина гостиницы и поспешил к нему. Чарльз едва удерживался, чтобы не сжать его руками и не встряхнуть.

– Где мистер Сорель? Он приходил этим вечером?

– Ваш юный друг? Нет, я его не видел.

Чарльз тихо выругался.

– Если придет, когда меня не будет, скажите ему, чтобы не уходил – вы поняли?

– Да, сэр. Хотя на вашем месте я не выходил бы так поздно – эти убийства, и вообще... Мы ничего подобного не видели с прошлого восстания рабов. Здесь довольно опасно ночью.

Чарльз нахмурился.

– Ну да, дурак проклятый, – по-вашему, я этого не знаю?

Хозяин вздрогнул от изумления, но Чарльзу было не до извинений. Он бросился в двери, окидывая взглядом узкий мощеный переулок. Позади из таверны и нескольких других гостиниц слышался веселый шум, но стук в его ушах был еще громче.

– Дурак проклятый, – прошептал Чарльз, хотя кого он имел в виду, себя, хозяина гостиницы или Жюльена, не мог бы сейчас сказать.

Час. Его не было рядом с Жюльеном целый час.

За час много чего могло случиться.

Вынув нож из ножен, Чарльз стал пробираться вдоль улицы, безжалостно заглушая беспокойство, нарастающее внутри него.

Жюльен с трудом сел, пока Маккой наступал на него с намеренной медлительностью, нож его тускло блестел в свете фонаря. Глаза Маккоя были пугающе пустыми, в них даже не было того злобного блеска, к которому привык Жюльен. Совсем как сумасшедший, рассеянно подумал он.

– Чего тебе надо? – спросил Жюльен, слишком хорошо понимая, как жалко звучат эти слова, несмотря на его гнев – как будто гнев может остановить Маккоя, как будто его злоба помешает планам сумасшедшего.

Маккой остановился и поглядел на него с задумчивым выражением лица, уголки его губ приподнялись, глаза были пустыми. Потом улыбка расползлась по его лицу, и блеск вернулся в его черные глазки, затуманенные похотью. У Жюльена все внутри сжалось от беспомощного ужаса.

– Держись подальше от меня, – прохрипел Жюльен. – Подальше, или будет хуже, обещаю тебе.

Пустые угрозы, напрасный блеф – конечно же, этого не хватит, чтобы заронить страх в Маккоя.

Бесплодные слова эхом отдались по всему тесному закутку, как бы передразнивая. Жюльен почувствовал в горле горький вкус страха, вспоминая, как Маккой угрожал ему на корабле и на острове... и снова он был беспомощен, снова остался наедине с этим пугающим безумцем, и на этот раз Чарльза не было рядом с ним.

– Что ты замышляешь? Освободи меня – освободи сейчас же!

Жюльен забился в неослабевающих путах, охваченный гневом и растерянностью.

Маккой, казалось, не замечал, что Жюльен заговорил. Он скрестил руки на груди и стоял в безмолвии, с лица его не сходила кривая ухмылка.

Жюльен подавил нарастающий ужас и заставил себя не двигаться. Если гнев бесполезен, может быть, его спасет разум.

– Маккой... Маккой, послушай меня, – сказал он, дрожа. – Если ты освободишь меня сейчас, обещаю, что никому об этом не скажу. Обещаю, никто не узнает.

Улыбка его стала еще шире.

– Да, – сказал Маккой, после долгой, задумчивой паузы. – Не узнает.

Боже...

Маккой стал приближаться. Улыбка исчезла с его лица, которое снова стало тусклым, пустым. Он опустился рядом с Жюльеном, протянул к нему руку, державшую нож. Холодный металл очертил извилистую тонкую линию по его подбородку. Жюльен не смог сдержать стон, вырвавшийся из горла, и безуспешно пытался подавить его.

– Не надо квакать, Лягушоночек. Лучше не мешай мне, и, может быть, оставлю тебя целеньким, – слова его были налиты похотью.

Жюльен сжал губы, чтобы из них не вырвался крик, и начал рваться из веревок, которые стягивали его запястья. Он брыкался, забыв о ноже, забыв о своем ужасе, о боли в голове и в челюсти, забыв обо всем, кроме безумного желания сбежать как можно дальше от этого сумасшедшего. Его нога крепко врезала Маккою под дых, и Жюльен почувствовал дрожь от дикого удовольствия, когда тот согнулся пополам, из груди его вырвался хриплый свист.

Жюльену удалось подняться на ноги, хотя приступ головокружения чуть не сразил его. Он почти уже доковылял до двери, крича:

– Помогите, кто-нибудь!

Сзади послышалось сердитое ругательство Маккоя:

– Чертов Лягушонок – а ну, вернись!

Жюльен, не обращая на него внимания, продвигался к двери. Звук отлично разносился по «Баунти»; ему оставалось только молиться, что его могут услышать и за пределами судна, хотя это казалось бесполезным – гавань была почти пуста.

– Помогите! Пожалуйста... – он высунулся в дверь, крича о помощи изо всех сил, прежде чем был повален на землю.

Жюльен неуклюже хромал в своих веревках и не смог смягчить падение. Колено, впечатавшись в пол, отозвалось вспышкой боли; он заорал, надеясь, что кто-нибудь – хоть кто-нибудь – услышит его и придет на помощь.

Надежды его были, однако, недолгими; Маккой грязной рукой припечатал его рот и уволок к тюкам полотна, пока он лягался и отбивался изо всех сил. Он бросил Жюльена на пол, и боль в животе лишила его дара речи – а потом Маккой отхватил клок полотна, сунул его между зубами Жюльена, обернув вокруг головы и привязав сзади. Жюльена чуть не вырвало от затхлого вкуса парусины, но усилием воли он удержал желчь, поднявшуюся в горле.

Он замычал сквозь тряпку, когда Маккой схватил его за волосы и потянул, так что голова Жюльена оказалась рядом с его грудью. Нож был на волосок от его лица; Жюльен чувствовал его металлический запах вместе с вонью немытого тела Маккоя.

– Лягушонок хренов, – выдохнул Маккой, – я же тебя предупреждал, правда? Не стоило тебе так вопить. Я тебя, черт подери, предупреждал.

Длинные, безжалостные пальцы царапнули живот Жюльена, когда Маккой дернул вверх его рубашку. Жюльен отшатнулся, не в силах сдержать тревожный вскрик, когда рука Маккоя провела по его коже, слегка поглаживая.

– А-а, хорошо, Лягушоночек, хорошо... – голос Маккоя был масленым, внушающим, и Жюльен напрягся, когда тот провел ногтями по его соску. Мерзкие пальцы оставались там, дергая и щипая сосок, пока он не набух, как бы по своей собственной воле.

Жюльен разрыдался бы, не будь он так напуган. Лишенный возможности заговорить или урезонить Маккоя – даже закричать или возразить – он положился на единственное оружие, которое ему осталось, и стал отбиваться руками и ногами, надеясь на последние остатки чисто животной храбрости и отваги.

Маккой ударил его снова – так что зазвенело в ушах – и повалил на пол, прямо на живот. Жюльен вопил, как только мог, и яростно извивался, но Маккой схватил его за щиколотки и связал их веревкой. Жюльен охнул, почти теряя сознание, когда его лодыжки были привязаны к запястьям – от чего боль отдалась резким толчком в разбитое колено – и крепко стянуты веревкой, связывавшей ему руки.

Маккой перекатил Жюльена на бок и схватил его за волосы, бессмысленно улыбнувшись над его подавленным вскриком. Медленно он снова потянул его за рубашку и другой рукой показал Жюльену нож. Нож проследовал вниз, нависая прямо над незащищенной кожей Жюльена.

Жюльен застыл, не в силах даже дышать от ледяного ужаса, охватившего его. Лезвие ножа блестело в миллиметре от его плоти, дрожащей в предчувствии кошмара. На мгновение он забыл о Маккое, о его грязных и злобных угрозах, даже о его мерзком нападении. Острая, чисто инстинктивная паника затопила его при виде блестящего лезвия так близко к его беспомощному телу.

– Не дергайся, Лягушонок. Ты поделишься со мной тем, что досталось мистеру Кристиану... своей круглой, сладкой попкой. Но сначала мы с тобой сыграем в одну игру. Только ты будешь вести себя тихо... очень тихо. И молчать.

Невнятный голос Маккоя был приглушенным, почти магнетическим. Кончиком ножа он проводил медленные полукруги в воздухе, пугающе близко к телу Жюльена. Жюльен, дрожа, как зачарованный, смотрел на нож, который двигался все медленнее и медленнее, пока не уперся в его живот, слабо-слабо прикасаясь к нему.

Лезвие притронулось к его коже чуть сильнее и двинулось вверх. Жюльен дернулся, хотя его движения были связаны мучительно тугими путами. Он не почувствовал боли, когда нож скользнул по его коже, но тонкая, яркая красная полоса появилась там, где начинался след.

Боже, подумал Жюльен, изумленный. Он порезал меня. Почему...

И сразу же наступила боль, живая и жгучая, когда лезвие вонзилось глубже, прямо под соском.

Тело Жюльена выгнулось от потрясения, и он вскрикнул, но рот его был крепко завязан тканью, получился только подавленный всхлип, не сильнее, чем плач ребенка.

– Что, Лягушонок, больно? – голос Маккоя был жестким, приглушенным. Он опустился на колени около Жюльена, наклонившись, чтобы глядеть ему в глаза.

Жюльен отвел взгляд, глаза его невольно наполнились слезами. Лучше показаться трусом, чем выдерживать взгляд этого сумасшедшего. Вся его храбрость ничего сейчас не стоит, пока он не сможет каким-нибудь образом сбежать, а сейчас, кажется, мало возможности для побега.

Кончик ножа прикоснулся к его щеке, и глаза Жюльена снова метнулись к сверкающему лезвию. В ужасе он увидел на ноже что-то липкое, блестящее и темное – его кровь. Неистовая волна дурноты захватила его, и его передернуло. Он собирается убить меня? – промелькнула мысль.

Когда эта мысль пришла к нему, он поднял взгляд на безумные, пустые глаза Маккоя. Нож. Моряки – их насиловали и убивали. Только сумасшедший способен на такое. И...

О нет, нет, нет – нет, пожалуйста...

Медленная, злобная улыбка растекалась по лицу Маккоя – как будто он прочел мысли Жюльена.

Еще один подавленный, испуганный крик вырвался у Жюльена, но что было толку – да ничего, в этой сырой, темной, вонючей дыре, где он лежал, связанный, беспомощный пленник сумасшедшего, взгляд которого становился то пустым, то хищным.

Снова пальцы ощупывали его сосок, затем схватили и выкрутили его, растирая уже поврежденную плоть. Жюльен корчился в приступе боли, бессильные слезы затуманивали его взгляд. Если бы кто-нибудь пришел, если бы хоть кто-нибудь услышал его слабые крики... Чарльз, Квинтал, Хейвуд... они побежали бы за помощью... ну же, пожалуйста, неужели никто не придет... господи, да пусть хоть Блай, пусть Фрайер, пусть даже Кристиан... хоть кто-нибудь!

Страх перед насилием – потому что намерения Маккоя были слишком очевидны – был достаточно ужасен. Но он мог бы вынести это, смог бы, если бы только кто-нибудь его услышал, если бы кто-нибудь спас его, прежде чем он потеряет жизнь. Потому что это тоже, казалось, было неизбежно – если никто не придет, он обречен.

Я не могу, нет, не могу, думал Жюльен в исступлении. Чарльз... Чарльз, помоги мне! Если бы я только пошел сразу в таверну... если бы не стал спорить с ним... ну почему я такой дурак? Пожалуйста, Чарльз, прошу тебя, приди...

И, как по волшебству, наверху послышались тяжелые шаги и голос, такой любимый, крикнул:

– Эй, там! Маккой! Хиллбрандт!

Сердце Жюльена подскочило в груди, и робкая, стремительная надежда нахлынула на него. Чарльз! – подумал он с неистовой радостью. Слава богу, о, слава богу! Он вздрогнул, теперь гневно, торжествующе глядя в ошарашенное лицо Маккоя.

Металлический щелчок прозвучал в тишине, наступившей после крика Чарльза. В лицо Жюльену глядело дуло пистолета, небольшое, мертвенное дуло зияло перед его испуганными глазами.

– Твой дружок, этот здоровый болван, – прошипел Маккой, – будет убит, если услышу отсюда хоть звук. Один звук, ты меня слышишь? А потом я покромсаю тебе яйца, Лягушонок.

– Хиллбрандт! – крик стал громче, Чарльз сошел на нижнюю палубу. – Маккой!

Жюльен бешено замотал головой. Маккой кивнул:

– Да. Будешь помалкивать – оба останетесь живы. Понятно?

Маккой встал и попятился к двери, не спуская пистолета с Жюльена.

Жюльен наблюдал за ним в тишине, сердце его бешено колотилось. Маккой лжет; конечно же, он не оставит Жюльена в живых. Я должен подать знак о себе, подумал он. Должен.

Дверь открылась, потом снова закрылась, когда Маккой затворил ее за собой. Жюльен остался один.

Он оглядел закуток, молясь, чтобы под руку попался какой-нибудь предмет, который может привлечь внимание Чарльза. Но... а что если Чарльз безоружен? Хоть он и каптенармус, но не всегда же носит с собой огнестрельное оружие. Если Жюльен попытается привлечь к себе внимание и Маккой исполнит свою угрозу...

Я не могу подвергать опасности Чарльза, горестно подумал Жюльен. А вот мне надо отсюда выбираться.

Он тщетно забился в веревках, так крепко державших его, и подавил рыдание. Чарльз пытался научить его вязать – и развязывать – всякие узлы; они казались такими головоломными, и вряд ли такие знания пригодились бы Жюльену в дальнейшем. Он потерял интерес, выучив самое большее два-три узла, и забросил уроки с неохотного согласия Чарльза. Сейчас за это умение он отдал бы все на свете. Быстро потянуть за правильную веревку – тогда он окажется на свободе, а Чарльз вне опасности. Но он был таким упрямым, таким глупым, невежественным, и вот лежит теперь здесь на боку, беспомощный, не в силах двинуться больше, чем на несколько сантиметров. От дальнейшей борьбы с веревками только горели его руки и ноги, и саднило разбитое колено. Его подташнивало от мучительных толчков, отдававшихся в суставах при каждом движении. Волей-неволей ему пришлось остановиться, чтобы не ухудшить свое же положение бесплодными усилиями.

Чарльз... найди меня. Спаси меня. Пожалуйста...

У Жюльена перехватило в горле, когда он услышал голос Маккоя, потом Чарльза. Он напряженно прислушивался к их разговору, отчаяние, ужас и надежда боролись в его сердце.

– Где тебя черти носили? – прорычал Чарльз, увидев Маккоя, который медленно шел к нему, держа на весу пистолет.

– В гальюне, – ответил Маккой с неприятной улыбкой. – Отлить мне разрешается, мистер Черчилл?

Чарльз пропустил его слова мимо ушей.

– Где Хиллбрандт?

– Пошел за едой. Чего надо-то? – Маккой скрестил руки на груди.

Чарльз нахмурился. Он питал отвращение к Маккою – даже до того, как этот гад потянулся своими грязными лапами к Жюльену, Чарльз избегал его общества. Мало того, что он был задирой – в нем чувствовалось какое-то раболепство, пресмыкательство, он стремился повиноваться малейшему распоряжению офицеров – на виду у них. Когда Маккой думал, что за ним не смотрят, он палец о палец не ударил бы – такого лентяя Чарльз в жизни не встречал. Подобный человек заслуживал презрения; в его жилах текла предательская кровь.

Чарльз шагнул в сторону Маккоя, злорадствуя, когда тот попятился, и глаза его сузились.

– Я ищу Жюльена – мистера Сореля. Ты его не видел на вахте?

Вряд ли, подумал он, если Маккой был в гальюне – или где бы он ни был, только не на своем посту.

Маккой поднял бровь:

– Сорель? Нет, я его не видел. Думал, он за тобой хвостом ходит, Черчилл.

Чарльз не выдержал и схватил Маккоя за ворот.

– Придержи свой проклятый язык, а не то приложу тебя об эту чертову переборку. Все, что я спрашиваю – ты его видел? – он глядел в глаза Маккоя, чувствуя мрачное удовлетворение, когда они избегали его взгляда.

– Нет, – произнес Маккой. – Я его не видел.

Чарльз отпустил его, еще раз встряхнул.

– Это все, что я хотел узнать. Теперь возвращайся, черт тебя дери, на палубу и займись делом, – он взял фонарь, зажег его и направился в каюту, где было сложено оружие.

Маккой следовал позади.

– Что ты делаешь?

– А тебе чего? – огрызнулся Чарльз. – Давай на палубу.

Отперев один из сундуков, он извлек два пистолета, порох и пули.

– Капитан не обрадуется, Черчилл, если я расскажу ему, что ты делаешь. Это оружие для обороны...

– Я знаю, клянусь богом, для чего это оружие, – ответил Чарльз, не удосуживаясь даже взглянуть на Маккоя. – Можешь рассказывать Блаю все, что угодно.

Он проворно зарядил оружие, набив лишние боеприпасы в карманы. Потом закрыл сундук, запер его, положил ключ в карман.

Теперь пусть тот, кто вздумал шутить с ним шутки, молится богу. Нервы его были уже на пределе. Никто, кого он останавливал на улицах, ни в одной гостинице, ни в одной таверне не видели Жюльена; как будто он исчез сам собой. Он уже провел в поисках больше двух часов и вернулся ни с чем, в отчаянии и в страхе за Жюльена, но не в силах признать, что парень мог действительно попасть в беду. Какое имеет значение, что неприятности на него так и валятся – конечно же, этот упрямец где-то здесь, рядом, и знать не знает, что Чарльз из-за него места себе не находит.

Подавляя в себе бессильный гнев, он стоял, сжав оба пистолета. Внимание его неожиданно привлек свет из-под ног. Через дверную щель он мог видеть слабый свет свечи или лампы. Он нахмурился. Чертов врун – не был он ни в каком гальюне.

Холодок пополз по его спине, в нем поднималось странное чувство тревоги. Он ощущал взгляд Маккоя и чувствовал – почему, сам не мог сказать, – предостережение, какую-то надвигающуюся, пусть неизвестную, опасность.

Медленно он повернулся. Маккой глядел на него, его глаза сверкали, как угольки, в слабом свете, лоб блестел от пота. Пистолет он держал у самой груди, палец лег на курок.

– Блай прознает об этом, Черчилл. Я не собираюсь попадать под обвинение за проступки на моей вахте, – голос Маккоя был глухим, едва слышным.

– Я сказал, мне плевать, что ты ему скажешь, нытик, – спокойно проговорил Чарльз. – Иди-ка вниз и потуши там этот чертов фонарь. Если спалишь корабль, у тебя будет больше неприятностей, чем из-за двух пистолетов. А увидишь мистера Сореля – скажи ему, чтобы шел в гостиницу и ждал меня там. Скажи, что я его ищу. Понятно?

Маккой угрюмо кивнул:

– Да – я ему скажу.

– Смотри не забудь, – коротко ответил Чарльз, выходя из каюты, нахмурившись, когда услышал слабый шорох и крысиный писк. Кошку бы нам, подумал он рассеянно, пнув крысу, которая перебежала ему дорогу, сверкнув длинным розовым хвостом.

Он стоял на палубе, глядя на мачты со снятыми парусами, на падающие звезды над головой, в густо-синем небе.

Черт побери, подумал он гневно. Люди не исчезают просто так – а Кингстон небольшой город. Куда он мог пойти?

Если бы только я не отпустил его одного, подумал Чарльз горестно. Дурак я, дурак. Его пробирал озноб. Жюльен не был бы так дерзок, чтобы покинуть Кингстон, если только... если только он не решил отправиться назад в Кингсхаус. Он признавал, что ему по душе роскошь губернаторской резиденции, и с него вполне сталось бы уйти, никого не поставив в известность

Так и должно быть. Другую возможность – что Жюльен каким-то образом встретился со злым умыслом – было невозможно принять. Нет. Нет, с Жюльеном все хорошо – все должно быть хорошо. Только бы Чарльзу до него добраться, и тогда он задаст Жюльену такую головомойку, какой парень прежде в жизни не слышал. Щенок упрямый.

Конюшни, подумал он. Он найдет конюшню и наймет лошадь, а не сможет нанять, так украдет, и будь проклят любой, кто попытается его остановить.

Он сбежал по трапу, его сердце было наполнено решимостью, холодным гневом и отчаянной, тревожной любовью.

Жюльен всхлипывал, слыша, как удаляются шаги Чарльза, почти совсем исчезают. Надежды нет; сейчас он такой же пленник, как и прежде, а Чарльз теперь вряд ли вернется. Снова он стал бороться с веревками, дергая их изо всех сил, но их жестокая хватка не ослабевала. Голова огнем горела, колено тоже, пульсировали болью порезы на груди от ножа Маккоя, сквозь кляп было трудно дышать. Он прижался щекой к полу, лицо его заливали слезы отчаяния.

Слабая, но горячая надежда на спасение, когда он услышал голос Чарльза в каюте прямо над головой, пробудила в нем новую смелость; он почувствовал неистовое ликование, когда Чарльз заметил свет у себя под ногами. Он ждал, что Чарльз пойдет на поиски и найдет его. Он был вооружен; Жюльен слышал отчетливый металлический щелчок заряжаемого оружия, потом другой. Если бы Маккой чем-нибудь выдал себя, если бы хоть немного переиграл! Уверенность Жюльена, однако, была разбита, когда Маккой остался спокойным и Чарльз поддался на его уловку.

Жюльен подавил рыдание, снова услышав шаги. Он не доставит такого удовольствия Маккою – чтобы тот застал его плачущим или просящим пощады. Дверь открылась, петли недовольно скрипнули.

– У меня к тебе поручение, Лягушонок.

Жюльен отвернулся, закрыв глаза.

– Мне велено передать, что Черчилл тебя ищет, – эти слова были сказаны с ухмылкой, и сердце Жюльена провалилось куда-то в живот, когда Маккой присел рядом с ним, мечтательно проводя ножом по горлу Жюльена. – Так вот, передаю тебе, красавчик. Он тебя ищет, твой дружок. Но он тебя не найдет, ведь правда? Правда?

Помоги мне боже, подумал Жюльен. Я пропал.

Когда Жюльен не открыл глаза и не взглянул на Маккоя, тот встал и злобно пнул его в бедро. Жюльен закричал, извиваясь в муках, ослепленный вспышкой боли, впившийся в него железными клещами.

Маккой пнул его снова, теперь в живот, и у Жюльена перехватило дыхание, потом его вырвало. Маккой вытащил тряпку у него изо рта, чтобы он не задохнулся до смерти от собственной блевотины, наполовину переваренных остатков ужина и выпитого эля. С отвращением Жюльен попытался встать с изгаженного пола, плача от ужаса и муки, позабыв обо всякой гордости и достоинстве.

– Грязный мужеложец, – прорычал Маккой, разрезая веревку, которая связывала руки и ноги Жюльена, потом раскромсал путы, связывающие его лодыжки. – Встать. Встать!

– Я не могу, – выдохнул Жюльен. Ноги его тряслись и не могли его удержать. – Пожалуйста, я... – он издал слабый крик, чувствуя, как его схватили за волосы и вытолкнули из закутка. Маккой бесцеремонно поволок его, прижав оружие к спине Жюльена.

Он дотащил его до полубака[i], грубо толкнув к бачку с водой. Все еще держа Жюльена за волосы, ножом он столкнул крышку с бачка. Жюльен напрасно извивался в его руках, ноги его все еще тряслись от слабости.

– Прошу вас... пожалуйста, ради бога... – взмолился Жюльен, слова его заглушали рыдания. Он закричал, когда Маккой схватил его и окунул лицом в бак, полный отвратительной вонючей воды. Вода сомкнулась вокруг головы Жюльена, не давая дышать, заполняя рот, нос, уши, даже глаза, он задыхался, тонул – и, так же внезапно, как началось, все вдруг кончилось. Маккой снова вытянул его из бачка, дернув его за волосы и шепча ему в ухо, когда Жюльен, задыхаясь и откашливаясь, силился снова набрать воздуха в грудь:

– Гордец поганый. Ты теперь не такой красавчик, правда, весь в блевотине, с разбитой губой и разбитым носом? Правда? – спросил он, подчеркнув свой вопрос тем, что грубо дернул Жюльена за волосы.

– Не знаю, – простонал Жюльен. – Пожалуйста... не надо, мне больно. Я все сделаю, только...

Рука Маккоя снова зажала ему рот.

– Заткнись. Просто заткнись, Лягушонок, – Маккой быстро впихнул ему в рот новый кляп, еще плотнее и беспощаднее, чем раньше. Он подтолкнул Жюльена к борту, нависая над ним.

– Что такое больно, ты еще не знаешь, Лягушонок. Нет, не знаешь еще.

Флетчер Кристиан вошел в библиотеку Кингсхауса тихо, с лампой в руке. Ему не спалось, он натянул брюки и пробрался вниз, надеясь отвлечься от волны стыда, сокрушавшей его тело и дух. Книга и долгая ночь за монотонным чтением... какой-нибудь скучный трактат по политической экономии или философии... чтобы приглушить боль и унижение.

Фрайер знал о нем – это было несомненно. Он следил за Кристианом, ненавидел его – и этому были причины. До сих пор Фрайер был старшим среди моряков. Блай понизил его в должности, публично, несмотря на молчаливый протест Кристиана, и убедился, что каждый на «Баунти» был свидетелем унижения Фрайера. А теперь Фрайер собирается наказать Кристиана, заставить его терзаться. Он завлек Кристиана в таверну против его воли, с помощью тонких, хорошо рассчитанных угроз. Жюльен будет там, сказал он. И ведь это ужасно, просто ужасно пренебречь товариществом после целого дня работы – неважно, что Фрайер сегодня трудился так мало.

Фрайер наблюдал за ним все время, ухмыляясь, насмехаясь над ним. Он подозвал шлюх, двух размалеванных девок с большими грудями и умелыми руками, и одна села на колени Кристиану, доводя его орган до быстрой эрекции. Но Кристиан глядел на Жюльена все это время, на Жюльена, который искушал его, даже не глядя на него, улыбаясь, смеясь, и от малейшего его жеста нервы Кристиана загорались пламенем.

Когда Кристиан увидел возможность, он ею воспользовался, устав от соблазнов Жюльена, от этого нелепого кокетства, которому, должно быть, кто-то научил его давным-давно.

И Жюльен снова отбросил его от себя, как будто он был назойливым нищим, требующим подаяния. Кристиану пришлось собрать всю свою волю, чтобы не повалить Жюльена наземь и не изнасиловать... даже в присутствии Черчилла, который маячил рядом, сторожа свою награду, как собака кость. Когда Кристиан вернулся в таверну, Черчилл был уже там, и оба с яростным вызовом обменялись взглядами. И из-за чего? Из-за Жюльена, который ни на грош не заботится ни о ком, кроме себя; Кристиан хотел бы бросить эти слова в лицо Черчиллу, хотя сомневался, что этот здоровый дурак прислушается к ним. Кристиана утешала уверенность, что Черчилл скоро поймет, какое на самом деле сокровище его Жюльен.

Кристиан с горечью обдумывал непостижимое поведение Черчилла... три раза они плавали на одном судне, и он всегда им восхищался – разумеется, не так, как человеком вроде Уильяма Блая, но все равно уважал его. Черчилл был храбрым и неутомимым тружеником, и его общительность нередко подбодряла приунывшую команду больше, чем лишний рацион или обещание прибавки к заработку. Такой человек в команде был редкостью, за это он заслужил восхищение Кристиана, если не его полную дружбу.

Но то, что Черчилл каким-то образом втерся в расположение к Жюльену... Кристиан с трудом верил в это. Он не сказал бы, что Черчилл мужеложец, хотя, вернее всего, он таковым был. Несомненно, он на совесть ублажал Жюльена в постели; как еще он мог бы удержать его внимание? Жюльен был надменным, будто аристократ, ему льстило внимание. То, что Черчилл спас его из трясины, положило начало отношениям, которые были, конечно же, односторонними – ведь Жюльен влюблен лишь в самого себя.

– Флетчер.

Кристиан замер, услышав голос.

– Господи... боже мой, сэр, – выдохнул он, увидев Блая, сидящего в глубоком кресле в темном углу комнаты. – Я вас не разглядел. Вы меня ужасно напугали.

Улыбнувшись, он приблизился к Блаю, который продолжал молча разглядывать его. Кристиан поднял фонарь, освещая лицо Блая.

Тот был явственно пьян. Волосы его были взъерошены, щеки горели, глаза блуждали по сторонам, хотя на Кристиана смотрели, не мигая. Но даже пьяным этот человек сохранял командующий, сдержанный, властный вид. Это было одной из причин, по которой Кристиан восхищался Блаем все десять с лишним лет их дружбы – как бы ни были жестки и неприятны его дисциплинарные методы, капитан «Баунти», по крайней мере, на своем корабле, всегда держал ситуацию в своих руках. По крайней мере, привык держать. В последнее время, за это путешествие, Блай, казалось, переступил порог самообладания. Это вызывало тревогу, и больше всего, когда он обращал свой гнев на Кристиана, хотя тот никогда не отказывал Блаю в уважении, которого он заслуживал как его друг, как капитан корабля и как старший по званию.

– Сядьте, – тон Блая был резким, отрывистым. Кристиан в тишине смотрел, как рука Блая, даже не дрогнув, наливала бренди из низенького хрустального графина в бокал.

Свободной рукой Блай сделал жест Кристиану:

– Сядьте, я сказал. Выпейте.

Кристиан с неловкостью повиновался, поставив лампу на хрупкий столик между своим стулом и стулом Блая, но отклонил предложенный стакан.

– Благодарю вас, сэр. Но уже поздно...

– Уильям, – сказал Блай. – Просто Уильям.

– Уильям... позвольте мне проводить вас наверх. Мне кажется, вам нужен сон. У нас впереди хлопотливый день. Несмотря на приглашение леди Филипс, у нас есть чем заняться, помимо еды, питья и карт, – он пытался говорить с легкостью, чувствуя, что тон его принужденный, натянутый.

Блай коротко усмехнулся и залпом осушил бокал:

– Это правда, Флетчер. Сущая правда.

Кристиан сделал еще одну попытку:

– Сэр... Уильям. Прошу вас. Позвольте мне довести вас наверх.

Смех раздался по библиотеке, неожиданный в молчаливой тьме.

– Вот прекрасная идея, Флетчер. И... – Блай остановился, его подбородок дрогнул. – Вы хорошо провели вечер?

– Я... да, сэр. Спасибо.

– А команда? Они тоже развлекались? Пили, играли и таскались по шлюхам в этом мерзком городе?

Потрясенный внезапным, необъяснимым гневом Блая, Кристиан сморгнул, пытаясь восстановить равновесие.

– Думаю, что так, сэр. Конечно же, в этом нет ничего особенного. Они...

– А что мистер Сорель? Скажите мне, Флетчер – это вы просили леди Филипс выдумать этот предлог, чтобы оставить Сореля на «Баунти»? – голос Блая теперь дрожал, но от выпивки или от злости – неясно.

Чертов Фрайер, подумал Кристиан с внезапной вспышкой страсти. Убил бы его за это.

– Уверяю вас, сэр, я ни в коей мере...

– Хватит, – устало ответил Блай, махнув рукой. – Хватит, Флетчер. Вы делаете то, что хотите. Вы всегда так делаете, – он встал, слегка покачнувшись.

Кристиан тоже поднялся, радуясь, что в комнате темно и Блай не сможет увидеть лихорадочного румянца на его щеках.

– Если моя дружба с мистером Сорелем беспокоит вас, сэр, с этих пор я покончу с ней. Мой первый долг – перед вами и перед «Баунти».

А кроме того, подумал он с горечью, Жюльен мне не друг.

– Передо мной, – произнес Блай задумчиво. – Передо мной.

Кристиан нахмурился.

– Сэр... – он протянул руку, когда Блай пошатнулся, и на мгновение их пальцы соприкоснулись. Блай резко выпрямился, глядя в глаза Кристиана.

Кристиан не мог себе поверить. Взгляд Блая был ясным, пристальным как никогда, полным гнева... и похоти.

Он испытывал похоть – к Кристиану.

Господь всемогущий, подумал Кристиан, чувствуя, как пол внезапно уходит из-под ног. Только не Уильям. Только не...

– Простите меня, сэр, – выдавил он, отнимая руку у Блая и поспешно пятясь к двери, позабыв о своей лампе и о чтении. Он с трудом вышел из-за двери, бросился в свою комнату и надежно запер ее за собой. Сидя на кровати, он начал смеяться, его смех казался чужим и пугающим в его ушах.

Уильям вожделел его. Он ненавидел Жюльена – не потому, что Фрайер ему что-нибудь сказал, а просто... из ревности. Уильям, его друг и старший по званию, тот, кем он так долго восхищался. Уильям, у которого есть красавица жена и две прелестные дочки... нормальная, ничем не запятнанная жизнь, которой Кристиан жаждал бы для себя вместо этого безумного влечения к юношам, остававшимся безликими и безымянными – до Жюльена.

Теперь Кристиан видел Блая мужчиной, который был... меньше, чем мужчиной, он был таким же омерзительным обманщиком, как и сам Кристиан. Сколько времени этот взгляд таился в глазах Уильяма, когда он оборачивался на него? А он, Кристиан – он тоже выглядел так же, когда его взгляд падал на Жюльена? И что за проклятие тяготеет над ним?

О боже... это было слишком нелепо, слишком невероятно, и он смеялся, хриплым, свистящим смехом, который переходил в рыдания, сотрясающие все его тело.

Время растянулось и потеряло реальность; Жюльен больше не знал, сколько времени он уже был пленником Маккоя, оставленный на сомнительную милость сумасшедшего.

Маккой, медленно и тщательно стащив с Жюльена штаны, оставил его беззащитным, полуобнаженным и уязвимым – больше, чем если бы раздел его догола. Жюльен напрасно пытался защититься, когда град ударов и пинков Маккоя снова обрушился на него. Маккой смеялся и что-то неразборчиво бормотал. Он выливал на Жюльена ведро за ведром соленой, застоявшейся воды, пока тот не вымок насквозь, дрожа с головы до ног, даже в теплом трюме.

Один раз Жюльену почти удалось выпутаться из веревки, которая связывала его запястья, но усилия его были вознаграждены такими жестокими побоями, что он чуть не потерял сознание. Когда его подавленные крики о помощи никто не услышал и никакая помощь не пришла, Жюльен наконец прекратил сопротивляться атаке Маккоя. Он безвольно лежал на полу, задыхаясь не только из-за кляпа, но и из-за того, что кровь шла из носа, а сам нос так распух, что, казалось, Маккой его сломал.

Что толку во всем этом, подумал он тупо. Все его уроки фехтования и военные навыки, все, что он прочел и чему научился, было напрасно. Ничто не могло подготовить его к мучительной реальности, в какую превратился его мир – одна ужасная боль за другой. О том, чтобы выжить, не было и речи, теперь даже дышать было нелегким трудом.

А строить догадки, почему Маккой так ведет себя, было так же бесполезно, как пытаться сбежать.

Теперь Маккой снова встал рядом с ним на колени. Жюльен вскрикнул, когда сверкнул нож, зловеще блеснув металлом в неверном свете, и вонзился в его бедро с внутренней стороны. Маккой уже нанес ему множество порезов, длинных, узких, на груди и на животе – кровь из этих тонких царапин быстро свертывалась и высыхала, прилипая к рубашке, и, когда Маккой снова ее задирал, кровь снова текла, каждый раз принося новые муки, которые еще усиливала боль от небольших, но глубоких ран на ногах. Хотя взгляд Маккоя не терял пугающего, пустого выражения, Маккой продолжал безумно ухмыляться, слыша слабые крики Жюльена.

– Голову даю, больно, правда?

Маккой ловко перехватил нож так, чтобы он лег лезвием в его руку. Схватив Жюльена за волосы, он перевернул его на живот. Рука Маккоя пробиралась вдоль его ягодиц, пальцы прокрадывались между ними. Жюльен сжался, боясь даже двинуться. Пока что Маккой не изнасиловал его – но, кажется, время для этого пришло. Жюльен подавил рыдание, лихорадочно молясь, чтобы кто-нибудь пришел. Эта мольба, как и все остальные, осталась без ответа.

Маккой развел ноги Жюльена, встав на колени между ними, гладя внутреннюю сторону бедер Жюльена, как гротескная пародия на ласки Чарльза. Мысль о Чарльзе снова усилила неистовый страх Жюльена, и он с криком забился в первобытном, животном ужасе, когда пальцы Маккоя внезапно, без предупреждения, глубоко погрузились в него.

Он ощутил что-то тяжелое на спине – это нож, понял он – и Маккой крепко схватил его бедра, впиваясь ногтями в его плоть. Он взял нож и, еще шире разводя ноги Жюльена, втолкнул в него конец рукоятки. Жюльен резко прекратил биться, задержал дыхание и с ужасом ждал.

– Кристиан тебя уже порвал, – сказал Маккой. – Ты не такой тугой, как мне нравится. Шлюшонок, – нож проследовал глубже, раздирая нежную плоть, и Жюльен всхлипнул.

Не надо... пожалуйста, не надо...

Это была бессмысленная просьба, не обращенная ни к кому и ни к чему. Только Чарльз знал, что с ним могло что-то произойти, и беспокоился об этом, и лишь Маккой знал, где именно он находится. Надежда была такой же тщетной, как и мольбы; он мог лишь молиться, что его страдания в руках Маккоя не продлятся долго и не будут слишком мучительными.

Но этот нож... помоги мне... Чарльз...

Дыхание Маккоя было пугающе громким, свистящим и неровным, оно раздавалось в такт медленным толчкам ножа. Каждый раз, когда рукоятка скользила глубже, Жюльен боялся, что лезвие вонзится в него. Голос его уже охрип от крика, но теперь паника придала ему новые силы. Его приглушенные вскрики казались очень громкими в его собственных ушах, хотя на самом деле они не доносились даже за пределы полубака.

Казалось, прошла уже вечность, когда нож был вынут. Жюльен с облегчением расслабился, но эта передышка была насмешкой, потому что Маккой подтянул его на колени, толкнув на круглый сундук. Когда Жюльен стал упираться, Маккой просто схватил его за связанные руки и жестоко заломил их.

Жюльен услышал, как Маккой несколько раз сплюнул, потом почувствовал скользкий, тупой кончик его члена, прижатый к его отверстию. Жюльен взвыл, страх, боль и унижение его были на пределе.

– Говорил я тебе, Лягушонок, – проворчал Маккой. – Я тебе говорил, что отымею тебя... ну, сколько ты еще продержишься, гаденыш, – где теперь твое чванство, где твоя сила?

О господи... это было отвратительно, ужасно, и, когда Маккой глубоко погрузился в тело Жюльена, пыхтя от удовольствия, от того, что тот так сопротивлялся и извивался под ним, – Жюльен понял, что был неправ. Он думал, что сможет вынести насилие – но не мог.

Потом, не в силах дышать, он начал терять сознание, в глазах его все двоилось, дрожало, а потом пропало среди серого тумана, который все сгущался и сгущался – и вот глубокая, бархатная тьма поглотила его, когда он наконец-то впал в бесчувствие.

Поиски в Кингсхаусе ничего не дали. Жюльена нет, никто его не видел, лорд и леди Филипс уже в постели и, приношу свои извинения, сэр, но уже поздно. Чарльз, беспомощно глядя на мажордома, вежливо, но твердо отказался от предложенного ночлега, после чего у него закрыли дверь перед носом. В гневе, едва справляясь с желанием высадить дверь ногой, Чарльз отступил, разъяренный тем, что пришлось потратить почти два часа на бесплодную задачу. Он поскакал назад в Кингстон и вернул лошадь в конюшню, радуясь, что хотя бы красть ее не пришлось.

Около полуночи Хейвуд и Квинтал в сопровождении двух проституток брели навстречу Чарльзу по одной из мощеных улиц, слегка покачиваясь, и дружески приветствовали его. Чарльз, сам не свой от беспокойства, остановил их и рассказал о своих страхах. Молодые люди отпустили раздосадованных девиц и не только помогали Чарльзу в его поисках, но привлекли на помощь и тех товарищей по команде, которых смогли найти – около четырнадцати. Люди охотно занялись поисками, рыская парами по темным улицам, с ножами наготове, опасаясь таинственного убийцы, который охотился за ними, но подвергая себя опасности ради товарища.

Чарльз, которому не хватало слов для благодарности, продолжал поиски вместе с Мэттом и Хейвудом, снова чувствуя некоторую надежду. Жюльена бы порадовало, что так много людей заботятся о нем, уныло подумал Чарльз. Да, он бы...

Слезы застилали его взгляд, и он прислонился к стене, ноги его внезапно ослабели. Жюльен, господи, Жюльен...

– Мистер Черчилл, – послышался тихий голос Хейвуда. – Пойдемте, сэр, – будем искать дальше. Не будем сдаваться. Он должен быть где-нибудь здесь, – Хейвуд неловко похлопал его по плечу.

– Да, – выдавил Чарльз. – Да, малый, вы правы. Мы не должны сдаваться.

Но, хоть они искали всю ночь, их усилия оказались бесплодными. Жюльена не было нигде, никто даже похожий на него не появлялся ни в одной таверне, ни в одной пивной, ни в одном борделе или игорном притоне. Когда городские часы пробили четыре, люди с «Баунти» вновь собрались с пустыми руками.

Мэтт устало потер глаза.

– Он вернется, Чарли. Спит, небось, в объятиях у какой-нибудь милашки, пьяный в стельку.

Чарльз так не думал, но кивнул собравшимся, смотревшим на него с беспокойством в глазах.

– Вы сделали, что смогли, ребята, и спасибо вам за это. Ничего теперь не поделаешь – лучше переждать немного. У нас завтра тяжелый день, идите поспите.

Они разошлись, бормоча слова утешения:

– Завтра снова поищем, Чарли.

– Видно, заблудился он. Этот парень и собственной задницы не может найти без компаса. Не тревожься о нем, Чарли.

– Придет он завтра на корабль, вот увидишь.

– Да, – сказал Чарльз. – Да, я знаю. Идите, ребята. Доброй ночи, – он повернул прочь, отчаяние сжимало его горло.

– Чарли, ты куда? – рука Мэтта лежала на его плече. Хейвуд стоял рядом, его молодое лицо осунулось, но все еще было полно заботы.

– Я не остановлюсь, – ответил Чарльз.

– Прошу вас, мистер Черчилл, – вы с ног валитесь. Подождите до утра, потом снова будем искать, – тихо сказал Хейвуд.

– Питер прав, Чарли. Сейчас ты не принесешь Жюльену никакой пользы. Поищи утром, – голос Мэтта был тихим, но лицо его в свете фонаря было неумолимо.

– Одно место осталось – это гавань, – сказал Чарльз, голос его прервался. – Господе Иисусе... – он закрыл глаза руками, тщетно пытаясь собраться с силами.

Мэтт и Питер бережно повели его.

– Пойдем, Чарли. Утром мы тебе поможем. Мы поможем тебе.

Слезы подступали к глазам Чарльза, и он позволил увести себя.

Джон Фрайер поднялся по трапу «Баунти» с мрачным, решительным лицом. Он решительно начал обыскивать нижнюю палубу, не удивившись, когда встретил Маккоя, направившего ему в грудь пистолет.

– Опусти эту штуку, – бросил Фрайер. – Где он? Вся чертова команда его ищет.

Лицо Маккоя стало хитрым.

– Кто «он»?

– Ты прекрасно знаешь, кто – Сорель, черт побери. Черчилл организовал отряд для его поисков. Они только недавно закончили.

Маккой вспыхнул, хотя его налитые кровью глаза были наполнены страхом.

– А вы как узнали?

– Потому что я был в том чертовом борделе, куда Скиннер и Мартин пришли его искать, только это не твое дело, грязный подонок. И куда, черт возьми, запропастился Хиллбрандт?

– Тоже ходит по шлюхам, – угрюмо ответил Маккой. – Мы с ним разделили свою приплату.

– Вот еще выдумали, – бросил Фрайер. – Теперь покажи, где Сорель.

Маккой с ворчанием отвел его на полубак, где лежал Жюльен, связанный, с кляпом, избитый, без штанов, весь в синяках и порезах. Пока Фрайер потрясенно глядел на него, Жюльен зашевелился и открыл глаза, пытаясь сосредоточить на нем взгляд. Он умоляюще застонал, слегка двинувшись. Фрайер увидел высыхающую сперму на заду и на бедрах Сореля, и гадливо поморщился.

– Что, во имя господа бога, ты с ним сделал?

Маккой пожал плечами, его лицо было равнодушным. Фрайер снова окинул взглядом Жюльена, потом заметил окровавленный нож, лежащий недалеко от его безвольного тела. Напрягшись, он схватился за пистолет и взвел курок, вопросительно, в ужасе глядя на Маккоя. Это был Маккой, подумал он. Маккой совершил эти убийства и, несомненно, собирался убить Сореля. Изнасилование – это одно... но убийство – совсем другое.

У него был выбор. Он мог разоблачить Маккоя, спасти Сореля и покрыть себя славой... но это вряд ли приблизило бы его к Блаю, который питал отвращение к Сорелю, а о Маккое вообще не заботился; Фрайер сомневался, удивит ли кого-нибудь это разоблачение. Или... он мог воспользоваться положением и обратить его в свою пользу. Вероятно, способ к этому найдется.

– Ты собирался убить его, Маккой? – тихо спросил он.

Маккой отчаянно замотал головой.

– Нет – нет, конечно. В любом случае, вы мне сказали...

– Я знаю, что я сказал, – огрызнулся Фрайер. – Закрой рот и дай мне подумать. Нет, ты много на что способен, но не на убийство, – он задумчиво помолчал. – А вот Кристиан, напротив... он мужеложец... и более того, он таинственным образом исчезал в прошлые ночи. Ты не думаешь, Маккой, что подобный человек способен на самые грязные преступления?

– Да, – с готовностью кивнул Маккой. – Да, я так и думаю.

Ты грязный, лживый убийца и содомит, подумал Фрайер. Я должен был бы разнести твои гнилые мозги по всему полубаку. Но ты можешь мне пригодиться.

– В этом деле мы с тобой заодно, – холодно проговорил Фрайер. – Ты должен помочь мне разоблачить его. Может быть, когда ты был в Кингстоне, ты видел его в одну из тех ночей, когда случались убийства. Подумай как следует, Маккой. Разве ты не мог, когда бродил по городу, заметить его в одну из тех ночей?

– Ага. Если хорошенько подумаю, то голову даю, что мог видеть, – торжествующе ответил Маккой.

– Я уверен. Теперь... что нам делать с Сорелем? Он друг Кристиана. Он будет оспаривать каждое твое слово, – Фрайер холодно взглянул на Жюльена, который, приподнявшись на локте, в ужасе смотрел на них.

– Убить? – предложил Маккой, очевидно наслаждаясь этой мыслью.

Фрайер вздохнул с усталым раздражением. Как трудно на кого-нибудь рассчитывать в эти дни.

– И повесить себе на шею убийство? Нет – не будь дураком. Но все же мы должны избавиться от него.

Жюльен умоляюще замотал головой, всхлипнув. Фрайер усмехнулся с открытым презрением.

– Надень на него штаны и свяжи ему ноги. У меня есть одна мысль.

Он вышел с полубака, направляясь в каюты, где лежали припасы. Он нашел кусок плотной парусины, свернутый несколько раз, и, перекинув его через плечо, принес обратно на полубак, где Маккой снова натягивал штаны на Жюльена. Жюльен издал глухой всхлип, когда материя грубо соприкоснулась с истерзанной плотью.

– Скорее. Свяжи ему ноги, – Фрайер развернул парусину, расстелив ее на полу, пока Маккой связывал Жюльену лодыжки. – Бери за руки, – вместе они положили стонущего Жюльена на ткань и завернули в нее, чтобы никто не увидел. Они понесли тюк с Жюльеном на палубу и небрежно швырнули, не обращая внимания на сдавленный крик.

– Стой здесь, – приказал Фрайер Маккою. – Я скоро вернусь. Стереги его как следует.

Он поспешил вниз по трапу, хваля себя за свой ум.

[i] Полубак – носовая надстройка на корабле.