Время действия: август 1313 года от основания Аквилонии

Место действия: подножие Киммерийского нагорья,

где-то в Гандерландской провинции Аквилонии

Добрая треть искусства барда кроется в том, чтобы с первого взгляда суметь заранее определить, какой именно разновидности песен отдадут предпочтение твои слушатели. Иногда это очевидно – если судьба занесла тебя на постоялый двор или в военный лагерь. В замках или при выступлении по приглашению требуется сугубая и трегубая внимательность, а труднее всего угодить друзьям – вроде бы их пристрастия лежат на поверхности, но такое впечатление обманчивее отражения в зыбкой воде.

Скажем, кто бы мог представить, что такая утонченная и умудренная жизнью особа, как Айлирет ль’Хеллуана, обожает что-нибудь глумливое и желательно с коварным подтекстом, доходящим до слушателя спустя какое-то время после завершения песни? Тем не менее, вкусы прекрасной леди Айлирет были именно таковы («Это она от йюрч нахваталась», – грустно объяснял Хасти). К тому же у нее имелся верный слух и ясный, металлически-звонкий голосок. В скором времени она наловчилась подпевать Льоу, делая в наиболее соленых местах столь невинную рожицу, что музицирование срывалось и оба начинали хохотать.

– Детки, – с отвращением говорил в этих случаях Одноглазый. – Зашить в один мешок и утопить в болоте. Рета, почему бы тебе не отправиться с этим парнем в совместное путешествие? Будете иметь большой успех и заработаете на маленький домик в деревне... если раньше вас не зарежут по дороге.

– Никуда я с ним не поеду! – скандальным голосом рыночной торговки сообщала альбийская красавица. – Он ко мне все время пристает!

– Можно подумать, ты при этом отбиваешься руками и ногами, – невозмутимо парировал Хасти. – Льоу, пой дальше, иначе она никогда не заткнется. У меня от ее воплей уже в ушах звенит. Кстати, сделай одолжение – на ночевке забери ее к себе. Ты молодой, у тебя силенок хватит, а я всего лишь старый, уставший от жизни колдун и предпочитаю по ночам спать спокойно... Айлирет, отстань от меня! Нет, ты мне не нравишься... И никогда не нравилась, я тебя видеть не могу!

– Оставшийся глаз закрой – и не увидишь, – советовал Льоу. – В самом деле, чего на нее лишний раз смотреть? Рыжая, тощая, остроухая, скандалит почем зря... Разве что целуется хорошо. Правда, я знаю в Ларвике одну девицу, которая делает это гораздо лучше. И совершенно не берет денег – по крайней мере, с меня.

– Врешь! – и смеющаяся Айлирет повисала на магике. В самом начале путешествия на Полночь Лиессин старался отводить взгляд, когда эта парочка начинала увлеченно миловаться у него на глазах, но потом решил – какого, собственно, демона? Что такого они делают, чтобы удивляться или смущаться? Хасти и Айлирет влюблены, им хочется постоянно прикасаться друг к другу, чтобы убедиться в реальности присутствия любимого. Вдобавок Рета порой забирается в палатку к нему, Льоу, – просто потому, что ей так нравится. До ночей втроем дело пока не доходило, но Лиессин подозревал, что, появись у чародея и взбалмошной альбийки такая идея, они не станут долго раздумывать, а просто позовут его к себе. Как поступить в таком случае, молодой человек не знал. Спать с двумя женщинами сразу ему приходилось, но делить подругу с другим мужчиной, да не с кем-нибудь, а с Хасти Рабирийцем... К такому, честно говоря, он готов не был.

Зато с музыкальными пристрастиями Хасти трудностей не возникало. Магику нравилось все, что отдавало неразгаданными тайнами и нерешенными загадками, истории о минувших временах – желательно без упоминаний о проигранных битвах и горькой доле побежденных – и то, что сам Льоу именовал «ни о чем, для души»: как сменяются времена года, как реки бегут к океану, как кружится в своем незамысловатом водовороте человеческая жизнь с ее взлетами и падениями...

Однажды Айлирет проболталась, якобы Хасти и сам умел раньше сочинять баллады, и они вдвоем целый вечер упрашивали мага вспомнить былое искусство. Хасти долго отнекивался, ссылаясь на то, что его голос теперь больше похож на скрип несмазанного колеса, что ему неохота позориться на старости лет, но в конце концов сдался. Голос чародея в самом деле звучал низко и очень глухо, слова он скорее выговаривал нараспев, но баллада была хороша. Куда лучше многих, что доводилось слышать Льоу раньше или складывать самому. Тем вечером, натягивая палатку и укладываясь спать, Лиессин удрученно признался себе – до вершин подлинного мастерства ему еще очень и очень далеко. Что ж, у него появилась прекрасная возможность научиться чему-то новому, и он будет последним дураком, если упустит свой шанс.

Льоу пришлось пустить в ход все свое красноречие и убедительность, чтобы уговорить Хасти и ль’Хеллуану разрешить ему отправиться с ними. После того как завершилась свистопляска в Рабирах и стало ясно, что можно разъезжаться по домам (кому-то с чувством достигнутого успеха, кому-то – с разбитым сердцем), чародей и его подруга заявили, что отправляются в Альвар, альбийский Потаенный Град. Новость, которую им предстояло отвезти туда, была нерадостной – Хасти собственными руками погубил одолженный ему Жезл Альвара, один из трех Благих Алмазов, сохранявшийся в альбийском поселении со времен падения Цитадели.

Услышав слово «Альвар», Льоу ощутил, как у него что-то екнуло под сердцем. Загадочный город как-то упоминала Идрунн, родительница Льоу, сама происходившая из айенн сиидха, он расспрашивал об этом таинственном месте Айлэ Монброн, побывавшую там и навсегда запомнившую увиденный ею малый уголок Альвара, и твердо решил побывать там во что бы то ни стало.

Уговорить Айлирет удалось без труда, но Хасти уперся не хуже барана из известной поговорки. Он едет не в гости к друзьям, он представления не имеет, как альбы воспримут новость о том, что он не сохранил их реликвию, и ему вовсе не нужен попутчик, да еще такой, как ходячая неприятность по имени Лиессин Майлдаф. Нет, нет и нет. Может, через год-другой.

В Орволане, где выехавшей из Холмов компании предстояло расстаться, Льоу повторил попытку. Магик по-прежнему стоял на своем, но теперь к просьбам Льоу присоединилась Айлирет, поинтересовавшись, а почему, собственно, Хасти так упрямо отказывается взять с собой кого-нибудь? В конце концов, они привезут с собой не человека, но отдаленного сородича обитателей Альвара, и если их троих оттуда вышвырнут – значит, так сложились обстоятельства. Лично она, ль’Хеллуана, не видит никаких препятствий к тому, чтобы ехать втроем.

– Ну, знаешь!.. – договаривать свою мысль магик не пожелал, удалившись и хлопнув створкой двери так, что с потолка посыпались чешуйки золотой краски.

И все же на следующий день Хасти с явной неохотой буркнул, глядя куда-то в сторону: «Ладно, поедешь с нами, а там посмотрим». Большего Льоу и не требовалось, к тому же за два дня в Орволане с ним случилось еще одно радостное событие, чуть расцветившее длинную полосу неудач. Чья-то добрая душа – точнее, душа Меллис Юсдаль – догадалась сохранить оставшийся в лагере на Рунеле анриз Льоу, маленькую арфу светлого дерева с изображением изогнутой лебединой шеи и аккуратной птичьей головки на грифе. Вообще-то при необходимости Льоу мог сыграть на чем угодно, лишь бы имелись струны, но анриз работы ныне покойного Бейдиганда Макинеса ему подарила матушка, Льоу привык к инструменту и сожалел о потере любимца. Он бы с удовольствием расцеловал Меллис, когда та принесла и положила на стол маленький холщовый сверток, если бы не присутствие в комнате ее младшего братца. Ротан когда-то высказался ясно и недвусмысленно: «Льоу, ты мне друг, но будь добр – держись от моей сестры подальше, ага?»

Пришлось ограничиться словесной благодарностью и клятвенным обещанием сочинить что-нибудь в честь прекрасной девы Меллис.

Так началось путешествие на Полночь. Довольно быстро выяснилось, что Хасти не прогадал, взяв с собой отпрыска Бриана Майлдафа – в отличие от чародея, не забиравшегося в своих странствиях дальше Тарантии и Ларвика, Льоу отлично знал все дороги и постоялые дворы на Полуночном тракте. Останавливаться на ночлег в тавернах Одноглазый не пожелал, заявив – такая троица неизбежно будет привлекать к себе внимание. На дворе лето, ничто не мешает разбить вечером лагерь в каком-нибудь живописном месте, а утром продолжать путь. Вдобавок общество двух магиков оказалось до чрезвычайности полезно тем, что с помощью их таланта стоянка окружалась непроницаемой для сторонних взглядов стеной, позволявшей путникам не беспокоиться о том, что утром они недосчитаются сведенной лошади, похищенной провизии или обнаружат в кострище горку кабаньего помета – есть у диких свиней такая милейшая манера отмечать свои визиты...

Дни странствия до границы с Гандерландом Льоу вспоминал как одни из самых замечательных в своей жизни. Долгие летние дни, лесные тракты, теплые вечера, порой – ночи, озаренные присутствием в его палатке Айлирет. Если же альбийка оставалась с чародеем, Льоу видел их любовь во снах – щемящих и светлых, как вода в лесных ручьях.

Они проехали через населенные края, через осваиваемые края, через леса, куда осмеливались соваться только охотники за пушным зверем, и в один из дней увидели за лесом очертания невысоких голубых гор – предвестье Киммерийского нагорья, разделяющего Аквилонию и далекую полуночную провинцию. Хасти заявил, что до цели осталось всего три-четыре дневных перехода, но, поскольку теперь придется идти по горам, а затем искать Тропу в Альвар, можно сделать привал подольше, отдохнув как следует.

Лагерь разбили на берегу безымянной лесной речки, чье дно устилал толстый слой опавших за многие годы листьев, а вода приобрела густой медовый цвет. Сегодня подходил к концу второй день их пребывания здесь, завтра путешествие должно было продолжиться, а странная, необъяснимая тревога, угнездившаяся в душе Льоу, не проходила. Он никак не мог определить причину своего беспокойства – поблизости не бродило враждебных созданий, ни на четырех лапах, ни на двух ногах, в маленьком отряде наладились вполне приятственные взаимоотношения, удачно проделанный путь завершался, былые горести постепенно сглаживались и забывались... Что же не дает ему покоя?

Ответ пришел внезапно, как удар стрелы, хотя подсказка все время маячила перед глазами. Это случилось ночью, и Льоу долго лежал, глядя чуть расширившимися от удивления глазами в холщовый потолок своей палатки и прислушиваясь к обыденным ночным звукам – скрипу деревьев, голосам охотящихся сов, последнему писку какой-то мелкой зверушки, закончившей свою краткую жизнь на зубах хищника. Сообразив, что именно его гнетет, Льоу растерялся, ибо полученный ответ просто не укладывался в голове. Сама мысль о чем-то подобном звучала дико, вызывая даже не смех, а недоумение, смешанное с отвращением и презрением к себе.

Льоу Майлдаф, любимец женщин, испытывал зарождающуюся и не собиравшуюся исчезать тягу к мрачноватому, изуродованному прикосновением Драконьего Жезла созданию мужского пола, носившему имя Хасти из Рабиров.

Собственно, Хасти и раньше занимал его воображение – все эти окружающие его тайны и непонятные связи с сильными мира сего, познания до того обширные, что казались неисчерпаемыми, целеустремленный и непокорный характер, вспыльчивый нрав, преданность друзьям и данному слову, наконец, умение творить магию... Согласитесь, подобные люди не часто встречаются на вашем пути. Льоу намеревался за время пути попытаться подружиться с Хасти, раззнакомиться с ним поближе, но его благие замыслы внезапно свернули на кривую и опасную дорожку. Он не ревновал чародея к Айлирет, но порой, слушая ночами их голоса и трепетные вскрики альбийки, видя в чарующих снах переплетенные, слившиеся воедино тела – Льоу ловил себя на странных, пугающих грезах, в которых ему хотелось оказаться на месте Айлирет. Всемогущие боги, он мечтал о Хасти так, как, должно быть, влюбленные девицы мечтают о своих дружках!

Льоу знал, что подобные отношения случаются и между мужчинами, а будучи как-то в замке неподалеку от Танасула, сам невольно оказался предметом страсти нескольких гостей замка. С одним, хвала Небесам, удалось договориться миром, но двое других попытались добиться желаемого силой. Льоу не любил вспоминать этот эпизод, завершившийся для напавших на него сластолюбцев сломанной рукой и вывихнутой челюстью, но приобрел стойкое отвращение к тем ошибкам Создателя, которые нашептывали льстивые слова о его красоте или пытались дотронуться до его тела. Если этим занимались женщины, особенно миловидные – да, всегда пожалуйста, госпожа, было бы только укромное местечко и никаких свидетелей.

Магик же относился к навязавшемуся спутнику с легкой иронией (вполне понятной при том обстоятельстве, что они порой делили ложе с одной и той же женщиной), с явным интересом выслушивал рассказы Льоу о его странствиях, иногда рассказывал что-нибудь о своих молодых годах, когда он тоже путешествовал по землям Материка – словом, вел себя, как и подобает умудренному, много прожившему на свете человеку. Хасти не давал ни единого повода для подозрений, зато он сам, Льоу, чувствовал себя не лучшим образом. Ну почему, почему с ним творится эта необъяснимая гадость, от которой по ночам возникает томительное, сладкое головокружение, а мужское достоинство поднимается, как перед соитием с женщиной?

Окончательно запутавшись, Льоу решился на отчаянный шаг – поговорить с Одноглазым. Может, тот выслушает и объяснит, что с ним такое происходит? Нужно побеседовать с ним наедине, без Айлирет – Льоу согласился бы умереть, только бы не вести подобные разговоры при рыжей альбийке. Конечно, она не станет высмеивать его и наверняка посочувствует, но до чего же ему потом будет стыдно перед ней... Перед ними обоими.

Нынешним вечером все складывалось как нельзя лучше. Незадолго до заката Айлирет начала зевать, украдкой прикрывая рот тонкой ладонью, потом встала и заявила, что хочет спать. Если Хасти и Льоу охота еще поболтать или что-нибудь спеть, они ей ничуть не помешают. Хорошего всем вечера и сладких снов – и тонкая фигурка долговязой девицы исчезла за пологом потрепанного зеленого шатра. Мужчины остались: Хасти расположился на толстенном поваленном стволе сосны, с мечтательным видом глядя на речку и уплывающие по ней листья, Льоу сидел на пеньке напротив, вполоборота к магу, перебирая струны анриза и напевая обрывки фраз, пока не наткнулся на мелодию, подходившую к его нынешнему настроению.

Когда солнце ложится спать

На мягкие травы речные

И горький весенний ветер

Расправляет незримые крылья,

Я покидаю дом,

Где окна засыпаны пеплом,

Я возвращаюсь туда, где чище и выше.

Там, где поет река,

Сливаясь с весенним небом,

Вдоль берегов летит

Корабль под парусом белым:

Мой корабль мечты

Держит свой путь к Океану.

Я помашу ему вслед и отправлюсь обратно.

Вечер идет своим чередом,

Птицы носятся в небе.

Я ухожу туда, откуда вернулся...

Он хорошо спел, по-настоящему хорошо: Льоу и сам это понимал, даже без короткого одобрительного кивка Хасти. Молодой человек понимал, что, если он твердо решился завести разговор на беспокоящую его тему, нужный момент как раз наступил, но никак не мог собраться с духом. Магик тем временем оглядел их лагерь, пасущихся на окраине полянке лошадей, два палатки, побольше и поменьше, зачем-то поворошил носком сапога гаснущие угли в костре и наконец, обреченно вздохнув, заговорил:

– Сдается мне, ты уже который день ходишь, как в воду опущенный... Так вот, прежде чем ты начнешь признаваться, что за демоны тебя мучают, позволь мне поделиться с тобой кое-какими семейными тайнами. Для начала я хотел бы поговорить о госпоже Идрунн, твоей матери.

– Что?.. – Льоу показалось, он ослышался. Его отец, Бриан, был немного знаком с Хасти, но матушка никогда не упоминала, что знает чародея из Рабиров. – А... а при чем тут моя матушка? Разве вы знакомы?

– Погоди немного, и поймешь, – отрезал Хасти. – А с Идрунн я знаком, причем даже лучше, чем с твоим отцом – она сиидха из Лесного Племени, и у нас есть кое-что общее. Когда ты только появился на свет, Идрунн пожелала меня видеть. Я приехал в ваш дом, Бриану указали на дверь – он был очень недоволен, но спорить с женой в таких вопросах не решался – и мы поговорили. Мы говорили долго, почти всю ночь напролет. Смысл нашей беседы сводился к тому, что Идрунн была очень несчастна – и все из-за тебя.

Льоу открыл рот, не нашел, что сказать, и закрыл. Он с детских лет был убежден, что матушка слишком сильно, почти до исступленности, любит своего единственного отпрыска, потакая всем его желаниям.

– Твоя мать выросла в одном из поселений Альвара, и над ней нет Проклятия Исенны. В юных годах Идрунн по неосторожности встала на Прямую Тропу и оказалась в мире людей, – продолжал чародей. – Вернуться обратно ей не удалось, но потерявшейся сиидха повезло – ее приютили паки, всегда с почтением относившиеся к Старшему Народу. Идрунн росла в подземных чертогах, и когда ей было около двухсот лет, она встретила твоего отца. Двести зим для альбийки – как шестнадцать для человеческой девицы. Идрунн влюбилась, плохо представляя, к чему приведет ее чувство. Не хочу сказать ничего плохого про твоего отца, но Бриан просто не знал, что делает, когда привез в Темру свою диковинную избранницу. Союзы смертного и сиидха редко приводят к чему-нибудь хорошему, и наш общий друг Конни должен быть благодарен судьбе, разлучившей его с Айлэ. Так будет лучше для них обоих. Бриан же ничего не хотел слушать – он любил Идрунн, она любила его, значит, все в порядке. Если бы она не была так предана человеку, завладевшему ее сердцем... Твой родитель – всего лишь человек, Льоу, хотя и очень хороший человек. Он живет и рассуждает жизнью людей, жизнью цепи своих предков. У него обычные людские устремления... и, разумеется, он хотел, чтобы у него с женой были дети. Идрунн уступила, хотя и предчувствовала: это принесет ей горе. Она надеялась, что родится девочка – девице-сиидха, хоть и полукровке, легче прожить в мире людей. Такую красавицу наверняка быстро возьмут замуж, а если нет – Идрунн рассчитывала укрыть дочь в Рабирах. Но родился ты, Лиессин. Мальчик-сиидха, по которому уже тогда было ясно – среди людей подобное создание будет выделяться, как белая ворона в стае черных. В то давнее лето Идрунн хотела, чтобы я забрал тебя... В ученики, воспитанники, приемные сыновья – ей было все равно, лишь бы ты не оставался жить среди людей. Вообще-то я был согласен с ней, – извиняющимся тоном добавил магик, сочувственно глядя на обескураженно хлопающего глазами Льоу, – хотя приемный ребенок был мне вовсе ни к чему. И сперва я должен был сказать об этом Бриану, хотя Идрунн желала принять решение сама.

– Но почему?.. – наконец сумел выговорить Льоу. – Почему моя мать хотела так поступить? Почему хотела избавиться от меня?

– По очень простой причине, – помолчав, ответил Хасти. – Такие, как ты – противоречие, губящее само себя. Сиидха, у которого впереди пятьсот-шестьсот лет жизни, и одновременно – человек, чей срок исчисляется шестьюдесятью торопливыми веснами. Если бы я забрал тебя и увез в Рабиры, ты вырос бы среди отчасти родственных тебе созданий, не догадываясь, что в день, когда ты достиг совершеннолетия, кости твоего настоящего отца давно истлели в могиле, а мать затерялась в лесах Полуночи. Может, это и облегчило бы твою жизнь... Бриан не позволил мне этого сделать. А я не мог с ним сражаться – тогда бы мне пришлось убить его на глазах у Идрунн и тебя. Я пытался его убедить, говорил, каково ему будет – старику, чей сын остается юношей? Он сказал – все равно. Пусть будет, что будет. Сколько тебе лет, Льоу?

– Двадцать один, – растерянно подсчитал Льоу. – Исполнится в конце лета...

– Идрунн полагала, твои беды начнутся раньше, но ты слишком проникся всеми повадками людей, – невесело хмыкнул магик. – Потому она и убедила мужа не препятствовать тебе, когда ты начал петь и тебя потянуло странствовать. Может, и этот путь – не из худших. Если ты нигде не будешь задерживаться подолгу, твоя неувядающая молодость не станет бросаться в глаза... Ты еще ничего не понял, Льоу? Тебе двадцать лет, ты взрослый мужчина – в представлении людей. Но как сиидха – ты ребенок, только начинающий познавать мир и самого себя. Дети сиидха растут по-другому, не так, как человеческие, – неторопливо, постепенно открывая дарованные им с рождения знания своего народа и те стороны своей души, которые людям показались бы странными... даже противоестественными. Та часть твоего разума, что пробудилась и дала о себе знать, кровь твоей матери – она оживает, нуждаясь в том, кто наставил бы ее и помог в начале пути. Поэтому тебя потянуло к Айлирет, а она не отказала тебе в своей любви – не из жалости, но из сострадания к существу, чьи грядущие годы будут довольно печальными. Поэтому тебя тянет ко мне – ты ведь из-за этого не спишь ночами? – во мне ты видишь того, кто мог бы стать твоим наставником. Знаешь, почему я наотрез отказал тебе в поездке в Альвар? Да потому, что ты положил все силы, чтобы добиться своего, и тебе не пришло в голову остаться в Рабирах! Тебя там приняли бы с радостью, вот только вряд ли смогли бы помочь, когда твое сознание начало раскалываться на части. Я с самого начала собирался увезти тебя в Альвар – и, если повезет, оставить там на ближайшую сотню лет.

– Зачем? – Льоу окончательно перестал понимать, о чем ведется речь.

– Чтобы оборвались нити, связывающие тебя с людьми, – жестко и четко ответил Хасти. – Ты альб, Льоу. С этим ничего не поделаешь. Ты другой, нежели твои друзья. Сейчас, пока вы все молоды, разница не слишком заметна, но потом... Ты готов терять их, одного за другим, оставаясь при этом прежним Льоу, над которым не властно время?.. – магик остановился, поняв, что слушатель слишком ошарашен и обескуражен. – Прости, тебе все равно пришлось бы это узнать – не от меня, так от кого-нибудь другого. В конце концов, у тебя остается выбор. Не ехать с нами, повернуть и выбрать свою дорогу. Может, ты справишься со своей раздвоенной душой самостоятельно. Может, придешь ко мне за помощью и наставлением спустя несколько десятков лет – опустошенный, лишившийся своего дара, не человек и не альб, пустая скорлупа, не явившая миру того дивного цветка, который мог бы вырасти. Подумай над этим, Льоу. Ни я, ни Айлирет не будем насильно удерживать тебя – как решишь, так и будет, – он грузно поднялся с бревна, отряхивая упавшие на одежду рыжие сосновые иголки и собираясь вслед за альбийкой скрыться в шатре. – Ты взрослый человек, как я уже говорил, и у тебя достаточно ума, чтобы совершить свою первую ошибку... или не совершить.

Льоу тоже поднялся, аккуратно пристроив замолчавший анриз на пеньке. Он оказался на ладонь ниже магика и гораздо уже в плечах, отчего казался на вид довольно хрупким. На самом деле сложением Льоу пошел в уроженцев Темры, сухощавых и жилистых, выносливых в походе, бою, любви и ежедневных трудах, чем-то похожих на растения, наиболее часто произрастающие на холмах Темры, вереск и чертополох – таких же цепких, с уходящими вглубь земли корнями и колючими листьями. Выражение застывших ореховых глаз под серебряной челкой было таким тоскливым и растерянным, что Хасти на миг испугался – не перегнул ли он палку, расписав будущую жизнь Льоу в нарочито мрачных красках. На самом деле все могло обойтись куда легче, и существование сиидха-полукровки вовсе не превратилось бы в сплошные душевные мучения. Однако магик придерживался той мысли, что лишний испуг никому еще не повредил, а многих заставлял напрягать бездействующие прежде мозги. В Альваре Льоу будет намного лучше, чем среди людей – и потом, ему же никто не запрещает вернуться из Потаенного Града в мир.

– Я хотел спросить... – голос, доселе плавно растягивавший гласные, прозвучал хрипло и надорванно, как после долгого отчаянного крика. – Я об этом столько думал в последнее время, но ты уже почти ответил... У альбов что – мужчины любят мужчин?

– У альбов просто любят, а кого – не имеет значения, – по возможности мягко произнес Хасти. Надо же, Айлирет оказалась права, сказав, что мальчика разрывает от противоречия между вбитыми в голову людскими законами и исконным альбийским равнодушием к тому, с кем получать удовольствие в постели. – И в Рабирах, между прочим, тебе бы ответили то же самое.

– Тогда... тогда я, наверное, люблю тебя, – выговорив свое признание, Льоу отвернулся, глядя куда-то в сторону и спрятавшись за серебряными прядями. – Но и Рету я люблю тоже...

– Ох, парень, ну и что прикажешь с тобой делать? – несмотря на напряженность ситуации, магик едва не рассмеялся. – Любишь ее – ну и люби, она же не против. Можешь пойти к ней хоть сейчас, пожаловаться на свою разбитую жизнь, и она наверняка согласится тебя утешить. Только знаешь, что я тебе скажу? Твоя жизнь вовсе не разбита вдребезги, она только начинает создаваться. И ты сам когда-нибудь выберешь, кого тебе любить, зачем и как. А если тебя интересует мое мнение, то... гм, я тебя слишком мало знаю, и потом – у меня есть Айлирет. Но ты мне нравишься, Льоу. Ты упрямый и настойчивый, как твой отец, и красивый, как истинные дети Старшей Крови. А еще ты умеешь замечательно петь, и, между прочим, это истинная правда. Я даже не могу припомнить кого-нибудь, кто мог бы сравниться с тобой... Теперь иди спать или отправляйся подумать, как тебе быть, только не натвори глупостей. Речка тут мелкая, едва ли по колено – не утопиться, – Хасти не удержался и язвительно хмыкнул. – А если попробуешь повеситься, я заворожу все веревки в лагере, чтобы ты не сумел завязать на них ни одного узла.

– Обними меня, – еле различимым шепотом попросил Льоу. – Хотя бы раз. Я хочу узнать, каково это.

Он вздрогнул, когда чародей взял его за плечи, привлекая к себе. Так они и стояли несколько медленных ударов сердца – пожилой высокий мужчина с лицом, разделенным на живую и мертвую половины, и гривой волос цвета соли и перца и юноша, слишком красивый, чтобы быть просто человеком. Хасти ткнулся лицом в волосы Льоу – прямые и жесткие, в силу игры природы приобретшие странный, снежно-синеватый оттенок, пахнущие дымом костра и листвой.

– Матушка права: родись я девчонкой, все было бы гораздо проще, – глуховато заговорил Льоу. – В крайнем случае, подрался бы с Айлирет, споря за твое внимание, или нам обоим нашлось бы место в твоей постели. А что мне делать, коли я – мужчина? Я боюсь самого себя, и тебя тоже, и того, что может случиться. Боюсь – и желаю. Раньше со мной такого никогда не было. Я запутался.

– Просто ты растешь и становишься чем-то иным, нежели раньше, – искушение оказалось слишком велико, и магик из Рабиров осторожным движением поднял склоненную голову сиидха-полукровки, заглянув в зеленовато-карие глаза, печальные и растерянные. Их лица оказались почти рядом, и темные зрачки Льоу на мгновение расширились от неожиданности увиденного. Он резко выдохнул, как после сильнейшего удара, однако век не опустил, боязливо и неуклюже коснувшись губами губ склонившегося над ним человека.

Лобзание, которому было суждено продлиться считанные мгновения, отчего-то никак не кончалось. Напротив, взметнувшаяся рука Хасти легла на затылок Льоу, перебирая густые пряди и удерживая голову молодого человека в наиболее удобном положении, а руки Льоу, словно действуя самостоятельно, обвились вокруг талии магика. Льоу не мог объяснить, зачем продлевает это нездоровое, порочное удовольствие. Какая-то часть его души заходилась от ужаса, перечисляя оскорбительные словечки, которыми бы его вполне заслуженно заклеймили сородичи, зато другая ликовала, наконец-то заполучив то, о чем грезила и к чему стремилась. Этой части – должно быть, тому самому «альбийскому сознанию» – до головокружения нравилось обниматься с Хасти, ощущать его губы, сухие и твердые, осязать руками не привычную гибкость и податливую мягкость женского стана, но твердые мускулы мужчины. Осмелев, Льоу рискнул запустить пальцы в шевелюру магика и не стал вырываться, когда шершавые узкие губы начали изучать его лицо. Он не отстранился и когда лежавшие на его спине ладони начали перемещаться вверх и вниз, оглаживая выгнувшуюся спину Льоу и уверенно коснувшись поджарых ягодиц.

В иное время Лиессин, не задумываясь, переломал бы руки любому, кто решится прихватить его за задницу, но сейчас... Сейчас он отчетливо понимал: еще немного таких поцелуев и прикосновений – и он не сможет устоять, пойдет доверчивым учеником следом за Хасти, куда бы тому ни вздумалось его вести и что проделывать с его телом. Ему было не по себе, свежий лесной воздух казался душным, одежда, в особенности штаны, – слишком облегающими, а собственное тело – сосудом, переполненным жидкого обжигающего огня. Частое биение крови отдавалось в висках, заглушая какие-то тихие протяжные звуки – Льоу с изумлением понял, что это его собственные стоны. Покровительница Морригейн, он, Лиессин Майлдаф, стонет от наслаждения и прижимается к своему любовнику бедрами – в точности как женщина, готовая отдаться!

Почему-то он никак не мог заставить себя относиться к происходящему с положенным отвращением. Ему было все равно, кто и что скажет про него и Хасти. Да и кто может их увидеть, кроме Айлирет – мудрой, все понимающей Айлирет, которая сама ходит теми же извилистыми путями? И это так приятно – прикосновения уверенных рук, мягко стягивающих с тебя одежду, предмет за предметом, расстегивающих пояс и приспускающих штаны, ласкающих живот и дотрагивающихся до твоего самого чувствительного, тщательно скрываемого места... От нахлынувшей теплой волны стыда и удовольствия Льоу зажмурился, вцепившись в плечи Хасти, ощущая, как мужские пальцы с удивительной нежностью обнимают предмет его скромной гордости, поглаживают, заставляя приподниматься и твердеть. Почему-то ни одна из женщин, с которыми он был, не выполняла этого простого действия с таким чувством и прилежанием – разве что Айлирет. Но Рета – разговор особый, рыжая альбийка умела выделывать в постели такое, что Лиессин стеснялся вспоминать даже наедине с самим собой.

Глаза Льоу открылись, когда он внезапно осознал – ласки прекратились. Хасти отпустил его, разгоряченного и вздрагивающего от прилива неясных, будоражащих чувств, и отступил в сторону. Понять что-либо по лицу магика было невозможно – как, впрочем, и всегда, – а появлявшаяся и таявшая на узких губах усмешка могла быть истолкована как угодно. Впрочем, Хасти раздевался – медленно расстегивая крючки на черном камзоле, и согласно кивнул, когда Льоу неловко выбрался сперва из сапог, а затем из съехавших к щиколоткам штанов. Магик смотрел на стоявшего посреди лесной поляны обнаженного молодого человека, смотрел без всякого выражения, хотя мысли его текли быстрым, лихорадочным потоком.

Он думал о том, что Айлирет была права, с восхищением рассказывая, какое прекрасное тело у Льоу, и о том, что поступает не слишком честно, воспользовавшись чужим смятением, и что надо постараться сдерживать себя, ведь Льоу – не открытая навстречу любовной схватке Айлирет, ему неловко уже сейчас, и потом, когда все закончится, он начнет думать о себе всякие человеческие глупости, называя себя уймой дурацких кличек. А ведь он даже не подозревает, как красив сейчас – в отсветах заходящего солнца, запутавшихся в его белой гриве, с его длинными сильными ногами и сухопарой фигурой, и этим взглядом исподлобья, тревожным и вызывающим одновременно. Он еще хватит горя с этим мальчишкой, но так уж всегда получается – лучшие из его учеников всегда объявлялись сами, без предупреждения, сваливаясь, как снег на голову. А у Льоу – несомненный Дар Слова, способный покорить любую Стихию, о чем он не имеет ни малейшего представления, считая себя просто талантливым бардом. Темное Творение, какое великолепное тело – ничуть не хуже, чем у Королевы Огня... Вот теперь пожалеешь, что не постиг толком всех изысков любовной науки, предпочтя женщин мужчинам. Но ради краткого обладания таким совершенством стоит постараться.

– Что-то не так? – решился спросить Льоу, заметив, что Хасти пристально смотрит на него оцепеневшим, немигающим взглядом серо-стального зрачка. Сброшенный камзол чародея валялся около соснового бревна, магик каким-то резким, судорожным движением распустил завязки на рубахе, обнажив грудь, но далее разоблачаться не стал.

– Тебе наверняка уже приходилось это слышать, но ты очень красив, – с какой-то непонятной печалью откликнулся Хасти.

– В этом нет ровным счетом никакой моей заслуги, – Льоу тряхнул головой, убирая упавшую на глаза челку. – Таким уж я родился.

– Иди сюда, – два негромких слова прозвучали непререкаемым приказом, которому хотелось подчиниться. Льоу послушно одолел разделявшие его и Хасти шаги, чуть скривившись, когда босая ступня угодила на колючую шишку, и остановился, в недоумении сморгнув, когда перед ним появилось широкое покрывало из разноцветных лоскутков. Повисев немного в воздухе, покрывало расстелилось на земле.

– Мне лечь? – вообще-то до наступления этого момента Льоу не очень четко представлял, как, собственно, происходит акт любви между мужчинами. Или между женщинами – они ведь тоже иногда балуются друг с другом. У мужчин хотя бы есть уд, а женщины как обходятся? Пальцами? Надо спросить у Айлирет – та наверняка знает.

– Да. Ничком, – Льоу вытянулся на животе, ощутив кожей прохладный шелк покрывала и ткнувшиеся в его изнанку веточки. Повернув голову, он увидел Хасти – тот опустился рядом с ним, встав на колени. Сердце Льоу колотилось где-то в горле, ему становилось то жарко, то холодно, хотелось попросить магика отказаться на сегодня от всех забав, а в следующее мгновение – пожелать, чтобы Хасти хотя бы на четверть колокола превратил его в женщину и овладел им на этом цветастом покрывале, как он сам около седмицы тому на берегу озера Синрет к обоюдному восторгу овладел ль’Хеллуаной. Однако ничего страшного пока не происходило – твердые жесткие ладони скользили по спине Льоу, проникли к животу, заставив слегка приподняться и встать в позу, в какой женщина соединяется с находящимся сзади любовником. Вкрадчиво проникшая между бедер рука вынудила Льоу развести ноги – вначале немного, затем пошире, ладони Хасти прильнули к ягодицам, массируя их осторожными кругообразными движениями. Все это было довольно занятно, если не считать судорожного трепыхания сердца и колкой шершавой сухости в горле, из-за чего приходилось постоянно сглатывать.

Какая-то возня позади – Льоу хотел обернуться и посмотреть, но передумал, оставшись стоять, как ему велели, на коленях и вытянутых руках, низко опустив голову и тяжело дыша, как загнанная лошадь. Он ощутил длинные узловатые пальцы, поглаживающие долину между его ягодицами, потом – прижавшийся к нему гладкий и горячий вытянутый предмет, слегка подрагивающий от нетерпения. Что это такое, Льоу прекрасно понял... а в следующий миг ему показалось, что в узкое отверстие между его распахнутых ног втискивается по меньшей мере корабельный таран.

Дело было даже не в пронзившей все тело боли – она была довольно сильной, однако вполне терпимой, – но во внезапно осознанной унизительности положения и полнейшей невозможности смириться с тем, что внутрь тебя проникает нечто чужеродное. Почти ничего не соображая, Льоу коротко вскрикнул и рванулся вперед, пытаясь любым способом избавиться от отвратительной вещи, наполовину погрузившейся в него и раздиравшей плоть. Немедленно сомкнувшиеся у него на бедрах жесткие пальцы впились не хуже железных крючьев, не позволяя шелохнуться.

– Не дергайся, – то ли прошипел, то ли выдохнул Хасти. – Не дергайся, кому говорят! Расслабься, сейчас станет лучше... Да не дергайся же, Льоу!

– Нет! – невнятный хрип обратился вполне разумными словами, которые в иной ситуации могла бы выкрикивать отбивающаяся от насильника женщина. – Нет, не хочу! Отпусти! Не надо, пусти меня! Нет!..

– Рета! – хрипло каркнул чародей. Рыжая девица, облаченная в короткую рубаху без рукавов, вылетела из палатки, как стрела из лука. Окинув быстрым взглядом творящееся безобразие, Айлирет длиннющим прыжком перелетела через полянку, рухнув рядом с бьющимся Льоу. С силой обхватив его за плечи, альбийка прижала растрепанную светловолосую голову к себе.

– Успокойся, – звук ее мелодичного голоса все же проник к затуманенному болью и отчаянием сознанию. – Успокойся немедленно. Перестань сопротивляться. Льоу, ты слышишь меня? Пока ты дергаешься, Хасти не может выйти. Льоу, сейчас все закончится, но ты должен хоть мгновение постоять спокойно...

– Нет! Нет, не надо! Отпустите меня!.. – пронзительные вопли резали лесную тишину, как горячий нож – масло.

– Льоу, ты причиняешь боль и себе, и ему, – разумные увещевания Айлирет канули втуне. Льоу хотел только одного – освободиться от движущейся внутри его тела посторонней плоти. Альбийка и Хасти переглянулись в полном отчаянии. Безнадежно кивнув, девица покрепче обхватила руками извивающееся в судорогах тело молодого человека, и одновременно магик резко оттолкнулся бедрами, извлекая так и не получивший свое дрот наружу. Льоу, не удержавшись, упал набок, продолжая вырываться и еще не понимая, что свободен. Сообразил он только спустя несколько ударов сердца, откатившись в сторону и попытавшись встать на подкашивающиеся ноги. Ореховые глаза, блестевшие сквозь ворох упавших на лицо прядей, теперь казались зрачками хищника – затравленного и угодившего в ловушку. Вскочившая Айлирет протянула к нему руки, пытаясь успокоить и утешить.

– Не подходи ко мне, – глухо процедил Льоу. – Ни ты, ни он. Не прикасайтесь ко мне, вы оба, мужеложец и бессмертная потаскушка. Завтра я уеду. Если кто-нибудь из вас попробует подойти ко мне – клянусь, я убью его. Будьте вы оба прокляты!

– Льоу! – Айлирет благополучно пропустила оскорбления мимо ушей, понимая, что сейчас говорит истекающая кровью гордость мужчины-человека. – Льоу, да послушай же меня...

Альбийка оказалась слишком близко, и Льоу, не думая, что делает, с силой ударил ее кулаком в плечо. Вскрикнувшая Айлирет отлетела на пару шагов назад, споткнувшись о растяжку палатки и едва не упав, Хасти еле успел подхватить ее. У Льоу не хватило духу повернуться к ним спиной, он пятился к своей палатке, пока не наткнулся на входной полог. Он юркнул внутрь, как наконец-то добравшийся до надежного укрытия зверь, и теплая сумеречная темнота приняла его, уберегая от бродящих снаружи невзгод. Дрожащие ноги подкосились, Льоу ничком рухнул на овчинную подстилку и зарыдал – без слез, но так, словно его сердце разрывалось.

– ...Ну вот, теперь он плачет, – Хасти и Айлирет стояли, обнявшись, и альбийка чувствовала, как вздрагивает сильное тело ее друга. Хасти сперва беззвучно ругался, потом замолчал, крепче прижимая к себе ль’Хеллуану.

– Это я во всем виноват, – наконец выговорил магик. – Нужно было отпустить мальчика сразу после нашего разговора и того поцелуя, но я решил повести его дальше. Мне казалось, он готов к этому...

– Может, он и был готов, но нельзя же так сразу, – Айлирет подтолкнула чародея в сторону шатра. – Он испугался и едва не покалечился. Вдобавок теперь он будет шарахаться от тебя, как от зачумленного. Думаешь, он уедет?

– Я бы на его месте уехал, – удрученно сказал Хасти, откидывая полог и пропуская девушку вперед. – Он тебя не сильно ударил?

– Ерунда, бывало и хуже, – альбийка опустилась на устилавший пол в шатре толстый войлочный коврик. – Ты как, все еще хочешь?

– Хочу, – мрачно признался Одноглазый, укладываясь рядом с Айлирет. Рыжая девица подалась вперед, оглаживая ладонью возбужденное и не достигшее удовлетворения достоинство своего спутника. Магик обнял ее, опрокидывая на спину и торопливо стягивая рубашку, и парочка занялась древнейшим на земле занятием – молча, без обычной страсти, но скорее для взаимного душевного успокоения. Закончив, они немного полежали в темноте, нежно лаская друг друга, потом Айлирет завозилась, одеваясь.

– Схожу к нему, – ответила она на невысказанный вопрос Хасти. – Не беспокойся, вряд ли он кинется меня убивать... Слушай, куда ты бросил свой мешок? А, нашла, вот он. Я ненадолго, – она выскользнула в светлую темноту летней ночи.

Стоявшие рядом палатки разделяло всего несколько шагов. Айлирет опасалась, что Льоу закроет изнутри вход в свою, но полог висел непривязанным. Когда она наклонила голову и вошла, Льоу лежал, свернувшись раненым зверьком, и еле слышно постанывал. Его душа и мысли пребывали в жутчайшем смятении, тупая режущая боль между ног не проходила, а что самое досадное – он представления не имел, как поступить завтра. Брошенное в запальчивости обещание уехать теперь казалось сущей глупостью и детским лепетом, но его охватывал судорожный холод при одной мысли о том, что завтра утром он столкнется с Хасти. Он понял, что в его палатку вошла Айлирет, но не мог ни заговорить с ней, ни даже повернуться.

– Я принесла твою одежду, – сухо и спокойно известила его альбийка. Она присела рядом, провела ладонью с лоскутом мягкой ткани по мокрому от капелек испарины и непролитых слез лицу Льоу. Щелкнула вытаскиваемая пробка, губ коснулось холодное узкое горлышко стеклянной бутыли. – Пей, если не собираешься всю ночь маяться угрызениями совести.

Льоу покорно сделал несколько глотков, пролив часть жидкость на одеяло, – настойка была холодной, с чуть вяжущим и сладким привкусом. От нее и самом деле сразу потянуло в сон, но сперва он должен был сказать Айлирет нечто важное.

– Я идиот, – язык немного заплетался, но альбийка, кажется, поняла. – Хасти меня не простит никогда в жизни.

– Он уже тебя простил и весьма сожалеет о случившемся, – мягкие губы коснулись виска молодого человека. – Он говорит, что погорячился – ты слишком напоминаешь ему тех, кого он любил когда-то и потерял. Кстати, эта штука, – она звонко пощелкала ногтем по невидимой бутыли, – делает плохие воспоминания не столь болезненными. Завтра утром многое из того, что произошло сегодня, будет казаться тебе просто дурным сном. А если ты и сам будешь так считать, то мы сможем благополучно продолжить наш путь. Что было – того не было. Попытку всегда можно повторить, когда ты наберешься опыта.

– Но я сказал вам... – упрямо не поддавался наваливающейся сонливости Льоу.

– Ничего не помню, – отрезала Айлирет. – Если ты и сказал глупость, это было в твоем сне.

Она сидела рядом с полукровкой, гладя его по волосам, пока не убедилась, что тот заснул, а растревоженные душа и плоть медленно начинают успокаиваться. Тогда альбийка закутала спящего в валявшийся рядом шерстяной плед, поцеловала еще разок, мысленно хмыкнув про себя: «Нашли сиделку при душевно страждущих», и выбралась наружу. Ночь облаком плыла вокруг нее – прохладная летняя ночь Полуночи, в которой уже ощущался тонкий аромат тлена и грядущей осени. Айлирет постояла, любуясь звездным небом над головой и в рассеянности проводя рукой по своему телу – от поднимающих льняную ткань холмиков груди, вниз по плоскому животу до сухопарых бедер. Потом ей стало холодно, и она ушла в шатер, устроившись рядом с дремавшим, но уловившим ее возращение Хасти.